Текст книги "Сергей Бондарчук. Его война и мир"

Около 40 ролей в кино, среди них – в фильмах: «Надежда», «Тихий Дон», «Поэма о море», «Судьба человека», «Сорока-воровка», «Вдали от Родины», «Казаки», «Зачарованная Десна», «Любовь земная», «Судьба», «Они были актёрами», «Господин Великий Новгород», «Письма к Эльзе».

Весной 1958 года под водительством Сергея Аполлинариевича Герасимова мы привезли в Вёшенскую только что смонтированную, ещё нигде не показанную третью серию «Тихого Дона». Конечно, для станичников это было событие великое, ведь первые две серии они уже видели и приняли нас в образах. Забылось то отчуждение, что было поначалу, когда мы впервые к ним явились снимать «Тихий Дон». Наоборот – полное приятие, ведь многие из них участвовали в съёмках, привнесли свою правду неповторимую в фильм и считали его по-настоящему своим. В большой клуб набилось столько народу – не то что яблоку – иголке негде упасть. Посмотрели они третью серию, и такое тут началось! Рыдания, признания… Михаил Александрович тоже разволновался. Я думаю, что он нечасто баловал земляков своими речами, а тут очень тепло и много говорил: сначала о проблемах вёшенских и вёшенцев, потом перенёс внимание на нас. Сказал, что благодарен сердечно за такую экранизацию романа, а уж в мой адрес столько комплиментов отпустил, мол, я такая же настоящая казачка, как та, что жила на окраине станицы, с которой якобы списана Наталья.

На сцену вместе с нами, «тиходонцами», вышел Сергей Фёдорович Бондарчук. Его тоже встречали рукоплесканиями, потому что уже знали и любили за Тараса Шевченко. Конечно, в Вёшенскую он не ради нашей премьеры приехал, так совпало по времени. Бондарчук и оператор Монахов были тогда у Шолохова по поводу их будущего фильма «Судьба человека». Вдвоем бродили по округе – места высматривали, где для первых кадров фильма пойму снимать да яблоньки, ещё не зацветшие; весенним донским воздухом дышали, когда, как написано в рассказе, «…с дальних прихопёрских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, лёгкий ветерок нёс извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под снега земли»…

Три дня прожила наша кинематографическая делегация в хлебосольном шолоховском доме. Три дня замечательного общения, речных прогулок на катере с осмотрами красот Дона, незабываемых застолий. И вот в один из этих чудесных вечеров зашёл разговор о том, кто же будет в «Судьбе человека» героиню играть. Такие диалоги при мне велись. Сергей Фёдорович говорил, что уже сделал кинопробу с одной актрисой, но не совсем её внешность соответствует описанию в рассказе: «Со стороны глядеть – не так уж она была из себя видная, но ведь я-то не со стороны на неё глядел, а в упор». Та же актриса ни «со стороны», ни «в упор» женской привлекательностью не выделялась. А ведь Ирина – положительная героиня, так что никуда не денешься, должна быть в ней пусть не красота, но какое-то притягательное женское обаяние. И Шолохов сказал:

– А чего тебе искать? Вот она, – показал на меня, – твоя Ирина.

Тут и Сергей Аполлинариевич откликнулся:

– Да! Эта актриса – готовая Ирина.

В общем, как бы сосватали. Но чтобы на него оказывали давление – ни в коем случае! Да Бондарчуку и несвойственно было быстро реагировать, отвечать на какую-то идею или предложение с моментальной готовностью. А может, мне так показалось. Глянул на меня:

– Обязательно сделаем пробу.

На пробе поговаривали – молодая я, только ведь молодость у женщины легко убирается: платок надеть, морщинки прорисовать. А на съёмках проводов на войну, когда у Андрея с Ириной дети уже взрослые, у меня от слёз так распухло лицо, что юности и без грима не видно.

Съёмки начались в том же 58-м. Сергей Фёдорович еще не оторвался целиком и полностью от Герасимова, наследовал тогда герасимовской школе, так же чётко видел неправду, наигрыш. Это для меня мерило. Ведь не каждый режиссёр может сам показать, как сыграть. Такой потрясающий актёр как Сергей Аполлинариевич мог и показать, и сыграть на площадке любую роль из своего фильма. И если актёр или актриса талантливые и гибкие, если способны взять его краски и органично сделать своими, это уже победа. Когда в «Тихом Доне» в роли Натальи я шла, как побитая птица, от бабки-повитухи и, поднимаясь по крыльцу, оставляла кровавые следы, Герасимов крикнул:

– Смотрите! Смотрите! Это гениально!

Как он меня не этот эпизод напутствовал? Ничего не показывал, только говорил:

– Она познала, что такое смерть. Она от неё возвращается.

Он ввёл в меня в тот трагический круг, сквозь который прошла героиня. И я, как локатор, всё уловила и выполнила.

Сергей Фёдорович на съёмках «Судьбы человека» во многом повторял для меня нашего учителя. Всё-таки школа задает общие понятия, общее видение человека и его мира. Потом, оперившись, можно уже жить и чувствовать себя вольнее, и в искусство своё привносить. Конечно, прежде всего он для меня был учеником Герасимова, но я отлично понимала, что работаю не с мальчиком – дебютантом в режиссуре, а с человеком вполне сформировавшимся, прошедшим фронт, много в жизни повидавшим.

Наши лирические сцены снимались в Воронеже. Славные там места нашли: то мы брели по куда-то убегающей кривой улочке, то останавливались у крепкого деревянного, старинного дома, то на веточки цветущие любовались – всё такое памятное, довоенное, родное, просыпающееся. Ирина совсем молодая, и Андрей, уже поднаторевший в жизни, постарше – точно как в рассказе. В этих эпизодах лирических проходов вместе с нами снимался актёр Павел Волков, колоритный такой дядечка с добрыми-добрыми глазами. Очень Сергею Фёдоровичу нравилось, как он играл на гармошке и пел частушку:

 
Ах, проводи меня домой
Полем небороненным.
Дроля мой, ах, дроля мой,
На сердце уроненный.
 

Эта незамысловатая песенка с простой мелодией брала за душу. Особенно в той поре жизни, какою жила Ирина, эта детдомовская девочка, которая вдруг ощутила любовь к себе и сама прониклась чувством неведомым и как на бога на него смотрела. И ничего мне не надо было говорить. Музыка для меня всё сделала, сделала как-то по-особенному и сразу. Сергей Фёдорович на меня поглядывал тепло, ласково, как бы соглашаясь с тем, что я чувствую и как я чувствую:

– Да, да, Зина, так, – шептал он иногда, – всё тихо, тихонечко…

Никаких помех, ничего лишнего, всё внимание на действо, на меня. Влюблённая счастливая девушка, её взгляд, улыбка – это главное. Не знаю, как кому, а мне, когда я в центре внимания, это очень помогает. Так же, когда выходишь на сцену одна, мобилизуешься мгновенно, и что-то настоящее получается.

Идём с Сергеем в кадре. Вижу его наполненный любовью взгляд. Знаю, что любовь в его глазах светится благодаря Ире Скобцевой, совсем недавно они поженились. И, наверное, он чувствует, что мне по сердцу его нынешнее влюблённое состояние, душевно благодарен за такое женское отзывчивое отношение. Потому в кадре рождались абсолютное проникновение, искренняя нежность, обожание, мы играли любовь глазами, ощущениями, кажется, душу свою друг дружке дарили. Все наши лирические, любовные сцены мы словно пропели в унисон или на два голоса, но едино. По-моему, это и есть искусство.

Когда показывают тела и то, что эти тела делают, возможно, кто-то в восторге – вот она настоящая любовь, вот она – неприкрытая правда жизни, в естественном виде! Нет, такие отношения, даже пронизанные бесконечной любовью, всегда – интимное дело двоих людей. И даже если нет в подобных сценах пошлости, для меня это всё равно порнография, к искусству никакого отношения не имеющая. Сколько их сейчас, «новаторских» кинотелережиссёров, убеждённых, что, показывая голого человека, они творят своё особое искусство. Некоторые договорились до того, что показ полового акта – тоже особое, авторское высказывание на экране, сиречь – тоже искусство. Боже, сохрани нас и помилуй!

А я помню, как на репетиции сцены первого кормления ребёночка Сергей Фёдорович очень стеснялся попросить грудь обнажить – понимал меня, даже как-то по-своему сопереживал. Да, привезли уже к нам тогда знаменитые иностранные фильмы, и мы увидели довольно откровенные сцены, но для молодых актрис нашей страны в те годы раздевание в кадре казалось недопустимым, бесстыдным, безнравственным. Поразительно: ведь целая жизнь прошла, а помнится всё до деталей. Сам смущается, а мне приговаривает:

– Всё хорошо, Зина, ну, не дрожи, ну, немножечко…

А рядом Монахов, тоже предельно внимателен и деликатен. Ставит кадр, ставит свет. Я вижу, как одухотворены они оба, чувствую, что сейчас я для них будто мадонна с младенцем. Выскажу сугубо личное мнение: если бы не блистательный оператор Владимир Васильевич Монахов, возможно, столь оглушительного успеха у «Судьбы человека» и не было бы. Замечательно он помог Бондарчуку, операторски картина выполнена потрясающе! Достаточно вспомнить крупные планы Андрея Соколова в военной части фильма, особенно в концлагере, в сцене: «Я после первого стакана не закусываю». Сильно это сыграно, но в это актёрское состояние надо проникнуть, уловить этот трагический порыв души, запечатлеть эту боль в глазах героя. А как поэтична его камера в эпизодах с моим участием, где довоенная жизнь шолоховского героя наполнена теплом и счастьем. Взять хоть ту же сцену кормления. Целую гамму добрых человеческих переживаний сыграл Сергей, и с какой пронзительной душевностью сняты его крупные планы! Вот он смотрит на кормящую Ирину, удивляется, робеет, но и торжествует – ведь это его отпрыск, его дитя. А дальше ребёночек подрос, складненький такой, ножками, ножками. И в это время входит другой, нетвёрдыми ножками. Но Ирина всё равно счастливая – этот крепкий, работящий человек любит её, ребёнок у них, и то, что пришёл пьяный, для неё не трагедия. Не тот он забулдыга, что постоянно преподносит себя женщине в самом отвратительном виде. Ну, случилось с человеком, он – русский человек, бывает иногда и таким. Правда, лучше – если случайно, или хоть изредка. Так с Соколовым и произошло. А для неё это возможность лишний раз за ним поухаживать: она пододвигает его к стенке, чтоб с кровати не упал, разувает… Мне кажется, эта сцена очень жизненная. Вероятно, она не типична: далеко не все жёны так встречают пьяных мужей, но здесь-то конкретная женщина – героиня конкретного сюжета. Утром Ирина подносит Андрею стакан: «На, похмелись». На репетиции Бондарчук посмеивался:

– Представь, как будут счастливы мужики, когда увидят такое. А ты только ничего не изображай, действие само за себя говорит.

Светлой получилась эта сцена. Так по-доброму, с заботы о здоровье любимого с утра начинается жизнь. Помню его взгляд, обращенный ко мне, когда даю ему стакан, задушевный, виноватый, благодарный взгляд.

Сцена проводов на фронт диктовала совсем иные чувства. Вокзал снимали в Тамбове. Ира Скобцева к нам туда приехала. Наверное, на съёмках этой сложной сцены хотела быть рядом – любовь у них кипела – но держалась поодаль, в вагончике сидела, боялась помешать…

«Судьба человека». Готовится кадр

В постановочном плане этот эпизод очень сложный. Пригнали несколько эшелонов, два дня отрабатывали, как они будут прибывать и убывать.

На третий день перрон заполнили людьми. Объяснили – снимается сцена прощания, этот эшелон уходит на войну. Стали разводить мизансцену, расставлять мужчин, женщин, детей. Всех участников попросили надеть одежду, которая у них от войны осталась. Конечно, тамбовцы пришли сниматься в кино с удовольствием. Женщины, как всегда более бойкие, окружили Бондарчука:

– Чего тут особенного? Зачем репетировать? Мы и так всё знаем.

А ведь от войны-то совсем недалеко – всего 13 лет. Начали репетировать – вы обнимаетесь, вы целуетесь – зажались, застеснялись. Не идёт сцена, всё мимо. Тогда Сергей говорит:

– Вот что, Зина, давай-ка по-настоящему бросайся ко мне, рыдай и кричи, да с такой силой, с какой ты в «Тихом Доне» Григория на бахче проклинала. Конечно, я не хотел, чтобы ты на репетиции так выкладывалась, но иначе ничего у нас не получится.

Бросилась я к нему, зарыдала, заголосила: «Родненький мой! Андрюша! Не увидимся мы с тобой больше… на этом свете…» И так один раз, другой, третий… Слезы у меня ручьём потекли. Более часа продолжалась такая репетиция. И вдруг женщин, будто током ударило. Видно, такие нахлынули воспоминания, что смущение, конфуз разом прошли. Они забыли, что это кино. То страшное пережитое вновь всколыхнулось и разбередило душу. Атмосфера на перроне наполнилась таким глобальным горем человеческим, что они начали прощаться так, как не всякая артистка могла бы сыграть. Тяжелые это были для людей воспоминания, но именно это и дорого.

Мои основные, крупные планы стали снимать только часа в четыре. Глянула в зеркало: лицо поникшее, от слёз распухшее, под глазами мешки, взгляд какой-то затуманенный. Мне после этой съёмки несколько дней даже смотреть больно было, и тяжесть с души не уходила. Конечно, такая работа оставляет глубокий отпечаток в сердце, и навсегда. Это ж не тру-ля-ля сыграть. То, что приходилось играть мне, требовало совершенно других эмоций. Мне кажется, это была, прежде всего, работа духовная. Отдать роли все свои душевные силы, пропустить боль, отчаяние, надежду, любовь великую через сердце – именно такое наполнение роли для меня, как для драматической актрисы, самое дорогое.

Я присутствовала на показе этой сцены Шолохову. Материал не смонтированный, показывали в дублях. Но Михаил Александрович плакал!

Потом была премьера, огромный успех. В 1959 году на Международном кинофестивале в Москве картина завоевала Главный приз. Потом Бондарчук и Монахов получили Ленинскую премию. На моей же артистической карьере роль в «Судьбе человека» особо не отразилась.

Ноябрь 1959 года я провела в США. Наша делегация представляла комсомол, входили в неё выпускники и аспиранты разных вузов. Все как на подбор образованные, начитанные, красивые. От творческой молодежи – я и Володя Федосеев. Целый месяц колесили мы на машинах по городам Америки. Встречали нас прекрасно! Наши ребята знали американскую литературу лучше самих американцев. Это их потрясло. Мы же для них первые ласточки были после падения железного занавеса. Они думали, что мы из той Москвы, где медведи ходят, а увидели современных, мыслящих молодых людей. До сих пор помню помощника мэра в одном американском городке. Русский эмигрант, в армии Краснова служил. Представился нам: «Мистер Черри, а по-русски – Вишня». Пожилой дядька, с редкими крупными желтыми зубами, но, видно, в своё время лихой был казачура. Только поглядит на нас – сразу в слёзы. Нас по молодости ностальгическая тема не занимала, но отнеслись мы к нему приветливо. Вообще атмосфера той поездки была по-настоящему студенческая. Будущий всемирно известный дирижёр Владимир Федосеев играл на аккордеоне, а мы песни распевали да приплясывали. На праздник 7 ноября вместе с американцами даже гимн Советского Союза пели.

Закончился этот весёлый вояж, ребята улетели в Москву, а мне велели подождать пару дней и потом вместе с Шостаковичем и Кабалевским из Нью-Йорка отправили в Мексику. Наверное, оберегали меня, неискушённую, от каких-нибудь, не дай боже, провокаций, так что полетела я первым классом под присмотром двух великих композиторов. В Мехико спускаемся по трапу, Дмитрий Дмитриевич Шостакович, сдержанный, галантный, мне руку предложил. А на поле марьячи – их струнный народный оркестр – песнями нас приветствуют.

Мой путь лежал в Акапулько, это курортный городок на берегу Тихого океана. Там проходил так называемый Фестиваль Фестивалей: каждый год в самое лучшее курортное время туда съезжалась мировая кинематографическая элита, чтобы посмотреть фильмы, получившие награды на различных международных кинофестивалях. Была там делегация и от нашей страны: Аркадий Первенцев с женой, Константин Симонов с женой, Сергей Юткевич с женой, С. А. Герасимов с Т. Ф. Макаровой. Мы с Бондарчуком должны были представлять «Судьбу человека». Но мне, признаться, с этими уважаемыми, степенными людьми скучновато было – ещё дух молодёжный, залихватский не выветрился. Я подружилась с одной мексиканкой, шустрой, зажигательной, как Кармен, мы быстро научились общаться на языке жестов. Мы с ней написали текст моего выступления. Я же родом с Кавказа, а мексиканцы – они, как и кавказцы, народ огненный, гордый. Вот и старалась оказать им честь в тексте, а так как с юмором у меня всё в порядке, решила пропеть гимн разным достоинствам их мужчин. Переводчик перевёл текст, потом моя Кармен диктовала мне испанские слова, а я русскими буквами записала.

Перед показом фильма на сцену поднялась вся наша делегация, мы с Бондарчуком вышли к микрофону. Сначала через переводчика обратился к залу он. Я – следом, достала бумажку и читаю, поскольку тратила время не на то, чтобы заучить текст на чужом языке, а на красоту этого языка, старалась преподнести его как можно эмоциональнее и с пафосом. Принято это было на «ура», гвалт стоял немыслимый.

Во время просмотра мы с Сергеем Фёдоровичем сидели рядом. Закончился наш фильм, свет в зале загорелся, и… гробовая тишина. Пять минут, не меньше, ни шороха, ни вздоха, ни единого хлопка. Акапулько – это же престижный курорт, для богатых, публика там пресыщенная, праздная, а собравшиеся со всего мира кинематографисты – самые звёздные, преуспевающие. Помню, Жан Маре там с юношей ходил: осанистый, золотокожий, надменный, видом своим показывал, что дарит себя окружающим. И вот в этом роскошном фестивальном зале, где, куда ни погляди, смокинги, вечерние платья, и от блеска бриллиантов глаза слезятся, пять минут напряжённой, тревожной, какой-то безумной тишины. А потом несмолкающая овация, полчаса громовых аплодисментов и взволнованных криков. Это был триумф. Нас с Сергеем чуть ли не на руках вынесли. «Голова ацтека» – так называлась премия, которую получила «Судьба человека» в Акапулько. Потом поездила я по миру по разным фестивалям, но тот неожиданно обрушившийся на нас шквал искренних, восхищенных эмоций многотысячного зрительного зала в Акапулько почему-то особенно незабываем.

На этом наше совместное творчество закончилось. Не скрою, мне бы хотелось с ним ещё поработать, да только предложений больше не было, а сама я никогда не попрошусь, уж такая натура. Знаю, что относился он ко мне с добром и вниманием, всегда. Правда, общались мы редко: где-нибудь на фестивале или на киностудии дружелюбно поздороваемся и перекинемся словечком, не более того. Вот с Евгением Семёновичем Матвеевым, если долго не видимся, бывало, встретимся – обязательно обнимемся, расцелуемся. А Сергей Фёдорович – человек сдержанный, во всяком случае, таким он был по отношению ко мне.

Из его последующих картин я больше всех отмечаю «Они сражались за Родину». По-моему, пропустил он этот шолоховский роман через сердце, через своё мироощущение и прекрасных собрал актёров, настоящие все ребята, очень достоверные.

Конечно, Бондарчук – художник масштабный. Не понимаю, как можно было его такой обидой наградить? Ведь он столько сделал для нашего киноискусства! Но справедливости ради замечу, что и на него многие режиссёры обижались, потому что, когда снимал он, останавливались другие картины: бюджет не выдерживал, все деньги Бондарчук забирал. Но мстить ему за это, да так злорадно, как было на пятом съезде кинематографистов – для творческих людей недостойно. Я ведь тоже могла на него насупиться, да только никогда и ни на кого обид не держу. Иногда подойдут молодые коллеги: «Зинаида Михайловна, как вам удаётся так молодо выглядеть, поделитесь, каким кремом пользуетесь?» Я в ответ только смеюсь: «Никакой особой косметики, просто, что такое злиться – не ведаю, живу с чистым сердцем и согреваюсь любовью к близким, дорогим людям, особенно к внукам». Конечно, жизнь не безоблачна, то неприятности, то горе подстережёт, но я изо всех сил стараюсь это преодолеть, живу в стремлении радовать окружающих и радоваться самой.

К счастью, причины для таких хороших чувств, как человеческих, так и творческих, есть. Очень ценным, вдохновенным стало для меня участие в большом телевизионном фильме «Одна любовь души моей» режиссёра Наталии Сергеевны Бондарчук. Она пригласила меня сыграть роль Софьи Алексеевны Раевской – мамы этого любящего Пушкина семейства. Наташа – личность целеустремленная, натура содержательная, одарённая и очаровательная умница. А в деле – такая же одержимая, как отец. Сколько раз во время съёмок память уводила нас к Сергею Фёдоровичу! Глядела в её чёрные лучистые завораживающие глаза, и словно воскресал передо мной мой старинный товарищ, мой замечательный партнёр и режиссёр. И вновь меня захватывал притягательный свет магических бондарчуковских глаз. А душа пела – слава богу! – не прервалась ни связь времен, ни связь поколений.