Текст книги "Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью"

Тарковский. Вот послушайте, Евгень Данилыч, эта знаменитая встреча Гамлета с Офелией, после его свидания с призраком… Мне видится, что Гамлет уходит, а Офелия цепляется за него и ничего не понимает: то он был с ней нежным, прекрасным, умным, неземным… А теперь перед ней какая-то сволочь. Он вдруг стал сволочью! И я сделаю такой проход: Офелия идет, а Гамлет вдруг так грубо схватил ее за платье и рванул. А молний-то тогда еще никаких не было, так что платье будет на пуговицах – то есть пуговицы летят, платье рвется, и она от неожиданности резко оборачивается к нему… А мы ее в этот момент специально высветим, прямо-таки вылепим желтым светом, то есть тело окрасится желтым…

А платье у нее будет красное… И она как полусумасшедшая смотрит на него… А затем, уже в сцене действительного ее безумия, я хочу одеть их с Королевой в одинаковые красные платья. Потому что…

Прежде… Она носила такой костюм, вроде мальчика-пажа. Была вполне простой, реальной девицей: верхом каталась, обожала охотиться. Ведь, думаю, так это было на самом деле! А все эти привычные знаменитые ужасные корсажи, в которые обычно заковывают Офелию… Они были для гостей, балов, когда женихи приезжали свататься… Словом, необходимый политес… Не более того…

А вот любовь? Любовь-то ее принадлежала Королеве! Вот к кому была направлена ее любовь! Вот в кого она влюблена и кому она смертельно завидует. Вот о чем она мечтает по-настоящему. И эта ее главная мечта вдруг открывается Гамлету, и потому он начинает ее травить. Порочность вдруг повисает в воздухе, становится для него абсолютной реальностью. Только в такой атмосфере естественно брату убивать брата. Здесь настоящее зерно пьесы. Иначе исходная ситуация всего сюжета воспринимается вполне условно. Вот в чем дело!

Тогда закономерен приход нового Короля. Король! Новый Король Датский! Клавдий рожден этой атмосферой гнилья: МУЖИК! А потому и Король! А не просто низкий интриган… Super!

Под общий хохот Тарковский подытоживает:

Ну, женщины поняли, о чем речь… Это и в зале должно быть понятно… Что? Нет?

Сурков. Но в такой трактовке, Андрей, только не Ларионов, о котором вы говорили, должен играть короля…

Тарковский. Только Гамлет, сын своей матери и своего убиенного отца, в маниакальном экстазе может думать о новом избраннике матери только, как о Короле. Он не понимает главного: что перед ним прежде всего МУЖИК, ставший теперь Королем, а не простой прохвост и интриган, каким его принято обычно изображать…

Сурков. Тогда берите Рехвиашвили!

Калмыкова. Конечно! Чтобы он ощущался мужчиной! А то Ларионов последнее время слишком ожирел, расплылся…

Тарковский. Может быть, насчет актеров вы правы… Но пока я еще не хочу об этом думать конкретно и до конца, потому что страшно, что, может быть, вообще ничего не состоится…

А Полоний будет у меня человеком, который всех успокаивает… Мало ли чего он видел при дворе… Хотя король-то – убийца! Но Гертруда должна быть не просто обманутой женщиной, а бабой, которая полюбила убийцу, понимаете? С этим ничего нельзя сделать – кто знает, за что любят убийцу? Она должна быть очень чувственной бабой. Женщина, которая уже не владеет собой. Поэтому оскорбленный Гамлет, ее сын, бросает ей в лицо что-то вроде: «Ты – моя мать, но ты – сука!» А она всего лишь изображает какое-то потрясение: «Ах, ты мой сын, и как это ты смеешь со мной так разговаривать, а?» Помните эту сцену?

Сурков (цитирует по памяти). «Вы позабыли, кто я? Так пусть же с вами говорят другие…» – «О, молчи, довольно! Ты уши мне кинжалами пронзаешь. О, пощади!»

Тарковский. А Гамлет-то ее не очень щадит: прости, мол, но истина, увы, есть истина… Вот в чем здесь дело – тогда все события пьесы имеют под собой почву, и слова на нее ложатся… А то все разыгрывают какую-то достаточно постороннюю для меня схему…

А еще помните? В сцене с призраком есть такое место, когда Марцелл спрашивает: «Ударить?», то есть призрака, а Горацио отвечает: «Бей!» Так вот здесь мне хотелось бы, чтобы от удара прямо-таки искры посыпались, точно из камня… Для этого нужно будет, наверное, к призраку или к шпаге какой-нибудь проводочек подвести, чтобы после удара – УХ!!! – буквально искры посыпались, а потом… А потом чтобы призрак пошел от столба к столбу – помните, как я вам раньше рассказывал? – и постепенно превращался в малыша, вроде карлика… То есть уходит, удаляется все дальше уже какой-то мальчик-карлик – чтобы все было одновременно реально и совершенно ирреально… Так что, когда этот видоизменившийся Призрак будет рассказывать своему сыну, что же с ним произошло, то Гамлет почти не будет его уже слушать… он отойдет, отвернется… А тот все говорит… говорит… Монолог продолжается как-то сам по себе, а Гамлет стоит и смотрит… и думает как будто о своем, сам по себе… В этом не должно быть никакой театральности, все совершенно натуралистично… А «Мышеловку» я буду делать всю целиком только пантомимически…

Мне кажется, может быть очень хороший спектакль…

А в центре сцены я хочу поставить большую кровать, чтобы именно здесь, на ней происходили все интимные события, чтобы Гамлет валялся в грязных сапогах на чистых простынях на глазах у Офелии… А в сцене ее безумия чтобы мимо той же кровати прошла Королева, как ее воплощенная мечта, но не свершившаяся… Мимо королевского ложа! Тогда Офелия станет по-настоящему важным персонажем, чего не получалось в прежних трактовках, так как казалось, что у Шекспира о ней почти ничего не известно… Вот так!.. А?

И хочу, чтобы на сцене было много народа, чтобы все было грубо, ощутимо, чтобы много кричали… А Гамлет валяется себе на глазах у всех в сапогах на кровати и изображает из себя циника: жизнь обязывает… А представляете, каково вдруг стать циником, когда никогда прежде им не был, а? В таком варианте сцена может быть очень значительной!.. Оказывается, циником-то жить становится хорошо и легко! Нужно, чтобы Гамлет вошел во вкус этой новой своей жизни, чтобы он купался в ней, в конце концов, в этом новом своем качестве.

Ведь настоящая трагедия Гамлета состоит в том, что он все-таки стал пошляком, он стал убийцей, грязным убийцей, мстителем! И это он, интеллектуал (!), приехавший, так сказать, из Геттингена… со своими философскими концепциями… «слова-слова-слова»!.. А? Евгений Данилович, как вы думаете, что же Гамлета ужасает: то, что он впервые убивает, или то, что он вообще обнаруживает в себе способность убить?

Мордвинова. То, что он уже идет по этой дороге, катится уже вниз-вниз…

Тарковский. Трагедия Гамлета состоит в том, что среди подонков он стал подонком, что в волчьей стае он стал по-волчьи выть…

Сурков…Что они втянули его в свою жизнь, в свой мир…

Тарковский. Вот трагедия! А разве только смерть может быть трагедией?..

Сурков. Они втянули его…

Тарковский. Трагедия – это безвыходность! В чем безвыходность для Гамлета? Он не хотел, но он стал таким же как они. В-о-от в чем трагедия Гамлета!

Сурков. Да, они опустили его до себя… Андрей Арсеньевич, такого не было никогда! Чтобы тема убийства шла на таком восприятии? Я не помню такого Гамлета, сколько бы ни читал об этом… В его победе над убийцей отца всегда звучала нота торжества, возмездия и справедливости…

Тарковский. …Всегда что-то романтичное…

Сурков. Да-да, торжество всегда!

Тарковский. А какое торжество? Это унижение! Пролить кровь – это унижение…

Сурков. А он как бы всегда бывал рад, счастлив в эту минуту…

Тарковский. Ну, а когда Гамлет выходит и выволакивает труп Полония?! Впрочем, в пьесе, может быть, не так написано – «выволакивает»! А? Это надо еще проверить, как там на староанглийском-то точно написано? Что Шекспир думал по этому поводу? Это я еще выясню!

Сурков. Ая говорил вам, что у меня есть английское издание, точная копия прижизненного издания Шекспира?

Тарковский. Да-да, я помню… Это потрясающе! Но надо еще кого-то найти, кто сможет прочитать… Но, Евгень Данилыч, а вдруг там окажется, что Гамлет, например, просто «уносит» труп, и все… Хорошенькое дело!..

Интересно все-таки, как же у Шекспира точно-то там написано: «уносит»? «утаскивает»? «уволакивает»? А? А если вдруг просто «уносит»? Так что это значит? Представляете, как можно по-разному унести труп?!

Сурков. Да! Да! Этот кусок можно так потрясающе неожиданно сыграть, что все шекспироведы просто задохнутся!

Тарковский. Ах, Евгень Данилович, что такое «шекспироведы»?! Только актер может знать, что такое Шекспир! Потому что актеру нужно его играть!

Калмыкова. Ну, прежде всего, нужно знать режиссеру…

Тарковский. Ну, режиссеру, может быть, и нужно знать, но истинное наслаждение от его исполнения может получить только актер…

Сурков (с хитрой поддевкой). А вы знаете, что Мышеловку Гамлет устраивает не для торжества, а для того, чтобы…

Тарковский. Ая знаю, для чего он все это устраивает…

Сурков. Ну, для чего?

Тарковский. А для того, чтобы попытаться обнаружить в Клавдии что-то человеческое. Я просто убежден, что он надеется на реакцию человека раскаявшегося…

Сурков. А я думаю еще дальше: что Гамлет страшно ждет и надеется, что все это вообще все-таки не так…

Тарковский (после минуты замешательства). Ах, в этом смысле?

Сурков. Да, это все-таки последняя надежда…

Тарковский. Евгений Данилович, да не в этом же дело…

Сурков. В нем говорит голос, что все это правда, и вместе с тем – понимаете? – правда эта не умещается в его голове. Как, например, я подозреваю, что жена мне изменила, даже есть для этого все данные, но до последней минуты я все еще надеюсь, что может быть, это не так…

Тарковский. Ну, конечно! Именно! Евгень Данилыч…

Сурков. Но именно так никто никогда не играл. Обычно все разыгрывается гораздо элементарнее… А если Гамлет обнаруживает, что вовсе все не элементарно и не просто?

Тарковский. Да. Ну, конечно, здесь вы совершенно правы… Хотя у меня есть и другая мысль… Может быть, я попытаюсь сделать иначе: Гамлет все же не столько не верит в это, сколько ожидает раскаяния от Клавдия… Мне хочется, чтобы его просто подняло с места в надежде заметить не просто какой-то испуг от прочитанного намека на совершенное, а подлинное раскаяние. Вот в чем для меня, если углубиться, смысл Мышеловки: если Гамлет увидит раскаяние, то он простит, все простит!

Сурков. Вы знаете, вся пьеса может быть повернута совершенно неожиданным образом!

Тарковский. Евгень Данилыч, о чем вы говорите? Это же великая пьеса!

Сурков. Тогда все ее действие действительно становится трагедией гуманного сознания… Гуманного!

Тарковский. Это трагедия человека, который обогнал свое время на двести лет, Евгень Данилыч…

Сурков. Да, да, это трагедия гуманного сознания, которое превращается в банальное сознание…

Тарковский (заговорщицки). Конечно! А то с какой это стати Шекспир придумал Геттингенский университет? С какой стати?

Сурков (с восторгом). Нет, так это никогда в жизни не игралось!

Тарковский. Конечно! Что Шекспир? Идиот, что ли?

Сурков. Так никогда в жизни не игралось… Мочалов вопил, орал, кричал…

Тарковский. Нет, никаких страстей не будет. Будет просто: сегодня я еще порядочный человек, а завтра для того, чтобы подключиться к механизмам времени, так называемого прогресса, я уже подонок. Все! Я мщу – значит, я уже подонок. И вся так называемая история – только грязная вещь, осуществляемая на самом деле только самыми ужасными методами. Вот где великая концепция пьесы!

Сурков. А Высоцкий на Таганке играл бандита…

Тарковский. Да, он даже не бандита играл, а хулигана какого-то… Франсуа Вийона, которого повесили… То есть Вийона они, конечно, не играли, но так могло показаться, а при чем здесь все это? Когда у Шекспира речь идет о жизни и смерти, о том, что надо остаться человеком! Но как им остаться? Вот в чем вопрос! Вот убили отца, потом убьют и мать, а в это время я, Гамлет, учился бы себе, занимался бы философией, а сюда заехал ненадолго, и вообще хотелось бы не иметь к вам никакого отношения – ведь я интеллигент. Но отца-то все-таки убили, и все, что происходит вокруг, чудовищно… Что же остается? Выхода для порядочного человека нет. Но и оправдания нет! Гамлет прекрасно понимает и то, и другое. Но ощущает себя вынужденным принять вину, то есть, по существу, умертвив прежде всего самого себя, и других перерезав физически…

Сурков. Боже мой, я просто уйду с работы, даже если у меня не будет отпуска только для того, чтобы ходить к вам на все репетиции…

Тарковский. Так что, увы, режет он их всех к чертовой матери, будучи интеллигентом… А что это означает в данном случае? То, что у него более изощренная фантазия! То есть поскольку он интеллигент и воображения ему не занимать, то к финалу ему предначертано теперь стать самым похабных и изощренным убийцей…

Сурков (уже зная, что в Гамлете Тарковский видит только Солоницына). А сколько лет может быть Солоницыну на сцене?..

Тарковский. Ну, думаю, что тридцать пять, а впрочем, какое это имеет значение…

Сурков. Нет, это имеет значение! Ну, на какой самый молодой возраст может выглядеть Солоницын на сцене?

Тарковский. Это неважно: ведь в пьесе дважды идет речь о том, что Гамлету трудно дышать, что он вспотел, устал, что он стар… Но смысл все равно совершенно в другом…

Сурков. Ая знаете, что вам скажу? При вашей трактовке как раз важно, чтобы он, наоборот, не был интеллигентом, а был человеком, уже пропитавшимся…

Тарковский. Но «слова»-то, Евгень Данилыч? Нет, он должен быть интеллигентным человеком. Ведь в пьесе все это есть: «Что вы там читаете?» – «Слова-слова-слова». Нормально! Он отвечает как раз то, что мне надо! Ведь он действительно читает слова. И не надо из него делать сумасшедшего, и ничего-то он не притворяется. Просто не надо слишком доверять Офелии, когда она, разговаривая с отцом, говорит, что, мол, Гамлет пришел, глаза бегают, чулки спущены, ну, то есть, в полной отключке… Да еще настаивает: «Давайте-ка это самое…»

Все дружно хохочут, видимо ярко представив себе, каким прибежал Тамлет к Офелии после встречи с Призраком и чего от нее захотел…

Тарковский. Но это же она, Офелия, рассказывает, то есть Шекспир оставляет нам гениальную возможность додумывать, что же там было на самом-то деле. Важно, что это не Гамлет, как таковой, а восприятие Гамлета Офелией…

Калмыкова. То есть, может быть, она рассказывает свою желанную версию…

Сурков…Такая концепция могла возникнуть только в XX веке!

Тарковский. Да Офелия просто разыгрывает их всех, чтобы делать то, что ей нужно: вот, мол, папа, посмотри, как он меня любит, принц Гамлет так меня любит… этакая сексуально-подвижная дебилка. Но, будучи все же и любящей женщиной, она пузом чувствует все, что происходит во дворце. Поэтому она первая, может быть, начинает что-то подозревать…

Сурков. Такую Офелию может сыграть только одна Чурикова! Больше никто. Нет.

Тарковский. Офелию-то? Конечно!

Сурков. Нет, в этом рисунке больше действительно никто не сможет сыграть.

Тарковский. Но пока мне Чурикову не дают, говорят, что она очень занята…

Сурков. Ничего… Дадут!

Мордвинова. Как это?

Ольга. Чем это она занята сейчас, извините?

Сурков. Оказывается, Офелия-то грандиозная роль!

Тарковский. Да, отличная роль! А где Чурикова занята? «Тиля» играет. И собирается играть главную роль в «Жанне д’Арк», которую будет ставить Глеб Панфилов.

Сурков. Ануя или собственную?

Ольга. Да нет, он собирается делать свою.

Сурков. Но сейчас он уже не успеет: где же он сейчас влезет в план?

Ольга. Это он для Инны хочет, но сейчас я тоже думаю, что он уже не успеет…

Тарковский. Ну, может быть… но не в этом дело…

Сурков. Должен сознаться, что я люблю ее больше, чем его…

Тарковский. Я думаю, что он наш лучший конъюнктурный режиссер, но он все-таки конъюнктурный режиссер… Он знает, откуда ветер дует… Поэтому все-таки разве можно им вместе жить?

Сурков. Просто я ее люблю больше, чем его.

Тарковский. Лара, а сколько времени?

Лариса. Много. Без десяти десять. Идем?

Сурков (обдумывая концепцию). Ой, Андрей, как я все понял…

Тарковский (снова воодушевляясь). Нет, Евгень Данилыч, если вы нас выпроваживаете, то мы пойдем… Хотя…

Фраза прерывается взрывом хохота, через который слышатся возмущенные восклицания отца.

Сурков. Кто выпроваживает?

Тарковский. Нет, ну вы действительно, представляете себе, как это сделает Чурикова? Как она просто, нормально пройдет и все будет как нужно, гениально? Важно, что она сама по себе по-настоящему чистый человек, и, как профессионал, она относится к своим коллегам безо всякой ревности… это очень важно… В ней вообще, с другой стороны, есть что-то такое… понимаете? Бесстыдство, что ли? То есть я хочу сказать, что объективно, не будучи красавицей, она легко доказывает, что на самом деле красива все-таки… В каком-то ином смысле что ли, а? Верно ведь?

Калмыкова. Да-да, безусловно!

Ольга. При этом она действительно очень чистая…

Тарковский. Впрочем, насчет «чистоты» буквально… я не знаю… На самом деле в этом утверждении есть что-то такое «заделанное», то есть искусственное немного… Липа (обращаясь к моей маме. – О.С.), ты понимаешь меня, как актриса, насколько это сложная концепция?

Калмыкова. Это безумно интересно. И она сможет это сыграть – бесстыдство! А?

Тар ковский. Представляешь? Она придет к Гамлету и скажет, мерцая своими глазищами: да, я вот ТАКАЯ, я ТАКАЯ некрасивая…

Андрей при этом настолько выразительно и с юмором показывает, КАК Офелия Чуриковой это сделает, что мы все покатываемся от хохота… Слышится мамин вопль.

Калмыкова. Ой, умереть можно…

Тарковский. Ну, а как же? Это же прелесть!

Калмыкова. Давайте выпьем за прекрасную женщину и прекрасную актрису Инну Чурикову! Ведь у нас вообще распространено, навязывается это странное, идиотское представление о так называемой «красоте»… Чурикова, конечно, будет потрясающей Офелией!

Я чувствую, что Лариса нервничает и ожидает моей поддержки. Я знаю ее ревностные намерения и подыгрываю подруге.

Ольга. Ребята, а Ларка будет у нас Гертрудой!

Лариса (как будто скромничая). Да ладно глупости говорить… Прекрати…

Ольга (пытаясь снова поднять тему, на самом деле уже обсуждавшуюся раньше). Ну а почему бы тебе не играть Гертруду?

Лариса. Прекрати, ради бога…

Калмыкова (уходя от этой темы). Андрей, с Чуриковой это будет «отвальный» номер… Ее безумные, странные глаза…

Тарковский. Это будет сенсационная Офелия!

Калмыкова. И полетят к черту все наши идиотские традиционные представления о некой бестелесной, бесполой «голубой» Офелии как о рекламе «Покупайте мыло “Белый аист”».

Ольга. Андрей, а Гертруда – Лариса, а?

Тарковский. Нет, я так не считаю. И вообще, Оль, это сложно. Ведь я не могу навязывать театру своих людей…

Калмыкова. Конечно, с этого в театре начинать трудно…

Тарковский. А вообще-то Лариса могла бы сыграть Гертруду. Она типичная Гертруда! (Мама хохочет, думая, что это шутка. – О.С.) Нет, правда! Настоящая типичная Гертруда… а? Ну абсолютная…

Сурков (дипломатически уходя от этой темы). Я вот продолжаю размышлять в этом контексте о Полонии, хорош ли он будет в вашей трактовке в исполнении Рехвиашвили? Полоний… это не шут, как обычно, это настоящий первый канцлер своего герцога. Он должен быть настоящим министром. Министр!

Тарковский. Евгень Данилыч, вы знаете, кто он такой? Он единственный человек, который, может быть, крепче всех и органичнее всех чувствует себя в Эльсионоре. Вот в чем дело!

Сурков. Да! Да! Он хозяин всего!

Тарковский. Вы все можете меняться… понимаете? Все эти короли… Это ваши игры. А я, Полоний, остаюсь! Он – правдив! Говорит только правду, никому не морочит голову… И не хочет он вовсе, чтобы Гамлет женился на его Офелии. Это все для него мелочи и глупости…

Сурков. Он реалист…

Тарковский. Для него самое важное быть правым, хотя бы вопреки всякой Офелии… Быть правым – вот что важно!

Сурков. При этом никакой суетливости.

Тарковский. Ну да: просто у меня есть дочь, и если мои дела с ней связаны, то я тем более и через нее буду и стану утверждать себя в чьих-то глазах. Самое важное – это моя репутация. И если какие-либо аргументы, тем более связанные с моей дочерью, могут эту репутацию пошатнуть, то я и ее растопчу собственными ногами… Вы понимаете, Евгень Данилыч? Все так элементарно – такова жизнь этого человека, и все тут! Какая ему разница? Главное, что он есть! Полоний!

Сурков. Да-да-да! Я – крупный государственный деятель…

Тарковский. А Гамлет с какими-то там его личными отношениями с Офелией – это только ее дело, в конце концов. Не следовало дочери так поступать. И нечего было обещать. Не обещай! Гамлет – принц! Чего же ты обещаешь-то? А? Этого делать не надо. Это неправильно! Тогда именно Офелия становится центральным образом, и если ее роль раскрутить, то именно она связывает всех: и Полония, и Гертруду, и Гамлета…

Калмыкова. А Лаэрт?

Тарковский. С Лаэртом чего-то не хватает… или из пьесы что-то утеряно? Я еще не знаю – тут, наверное, надо еще мизансценически что-то придумать… явно…

Ольга. А мне звонила Чурикова и рассказывала, что вы приходили на репетицию «Иванова»…

Тарковский. Да, я просто пришел посмотреть…

Ольга. А для Инны, по ее словам, это было поначалу ужасно, похоже на экзамен какой-то, а экзаменов она, естественно, терпеть не может… И вдруг, в итоге, вы, ей на радость, наговорили массу интересных вещей об этой работе…

Тарковский. Инна шире своего Глеба…

Сурков. Андрей, вы солнышко, вы так здорово все придумали…

Тарковский. Она талантлива, а Глеб немножко узурпирует ее право распоряжаться своим талантом. А на это никто не имеет права – это преступление. Если, по Христу, даже свой талант закапывать – преступление, то уж чужой… Правда ведь, а?

Сурков (то ли не расслышав, то ли не желая поддерживать эту тему, продолжает размышлять о «Гамлете» Тарковского). Ах, хорошо, хорошо, хорошо…

Тарковский. Евгень Данилыч, вы помните, о чем я просил, да? (И обращаясь к нам.) Я хочу пригласить Евгения Даниловича на первую репетицию со всей труппой, да? Ведь мы с вами договорились обо всем…

Калмыкова (мечтательно). Господи!.. Счастливые!..

Лариса (сильно ревновавшая Андрея к театру, потому что она сама, похоже, не имела шанса включиться в эту работу, да и зарплата маячила мизерная, – лукавит). Не говорите…

Сурков (резюмируя). Это будет «Гамлет», которого никогда не было. Никогда такого «Гамлета» не было.

Тарковский (безусловно, очень довольный). Во всяком случае, мне кажется, этот «Гамлет» способен быть живучим… Я думаю все-таки, что Шекспир имел в виду именно что-то в этом роде… Во всяком случае, мне просто смешно, что почему-то вдруг романтизм (!) взял «Гамлета» на вооружение… Кто там играл?.. Сара Бернар?! Действительно смешно…

Калмыкова. Кстати, Демидова как раз мечтает сыграть Гамлета… Даже приходила к нам в театр на эту тему…

Тарковский. А вы знаете, откуда у Володи Высоцкого такие хамские интонации в любимовском спектакле (где Демидова играла Гертруду. – О.С.)? Это неожиданный результат нашего разговора с ним после того, как я рассказал ему свою точку зрения на «Гамлета». Увы, но я знаю точно, откуда это, и еще одно подтверждение того, что ничего, на самом деле, никому нельзя рассказывать…

Ольга. Естественно. Каждый воспримет в меру своего понимания.

Тарковский. Я ему даже мизансцены рассказывал. Например, есть одна мизансцена в финале, когда Гамлет умирает… Спектакль вроде бы заканчивается, а он вдруг встает. Это его дух – ну, как дух его отца, тень, реальная и нереальная – Гамлет становится в конце концов такой же нереальной тенью. Он встает и обходит все трупы, всех убитых, ласкает их, любит, точно говоря: что я сделал?! Идиот!.. Конечно, текста нет, он только подразумевается, а сам он просто ходит и плачет. Очень важно довести актера до нужного состояния, чтобы все это было понятно. Может быть, даже положить один трупик к авансцене поближе, чтобы он действительно посмотрел на секундочку в зал, а? Только ни в коем случае нельзя дать актеру обыграть эту ситуацию – нужно ситуацию промотать очень быстро, чтобы не было нажима. Вот трупы перед Гамлетом, которые он сам сотворил, в то время как его собственный труп уносят все дальше в глубь сцены. А его же призрак в это время оплакивает им же убиенных. Вот такой финал! То есть это слезы, скорбь о собственном преступлении… Иначе его трагедия не трагедия…

Сурков. А? Как? Липа?! Это гениально!.. Вы знаете, как это гениально… Возвращением к началу. Повторением.

Тарковский. Отомстить могла только плоть. Дух отомстить не может. Дух может только простить. Именно это противоречие между духом и плотью составляет драматургию Шекспира, черт побери! Поэтому она вечная…

Сурков. А как же вы собираетесь сделать, чтобы он лежал, и он же встал?

Тарковский. Это как раз очень просто, у-y-y, сколько приспособлений! Техника! В кино, в театре, Евгень Данилыч, все можно. В искусстве можно все. Я, например, на секунду зажгу свет, отвлеку ваше внимание, а в этот момент появится дублер – и все! Сделано уже!

Калмыкова. Надо, чтобы дублер – был на носилках…

Тарковский. Это не проблема. Спектакль надо делать скорее, Евгений Данилыч!

Калмыкова (преисполненная восторга). Лапочка моя, Господи!..

Тарковский. А музыка будет звучать только классическая, безо всяких понтов. Никакого живого оркестра звучать не будет – ничего этого в современном театре не нужно. Будет звучать нормальная музыка: просто вовремя будет нажата кнопка и вовремя отпущена! А эта сволочь… Гамлет… будет лежать в грязных ботфортах на чистой простыне и соображать: пока я не стану сволочью, я не смогу вас убивать. Вот жизненная реальность! А когда в это время Офелия встает с кровати и открывает рот, чтобы что-то сказать, мимо проходит Королева. Нет, вы понимаете, как она проходит? Она идет, и платье ее шумит. Это только в поэзии по-настоящему делается: помните, как у Блока (Северянина? – О.С.): шумит муаром, она идет и муаром шумит…

Сурков. Это сумеет сделать Артемьев…

Лариса. Да-да – «муаром»… Я только что хотела об Артемьеве сказать…

Тарковский. Я вижу, как Королева идет, идет и – оп!.. Споткнулась! Вокруг себя она, естественно, никого не видит. Но просто пройти мимо она не может – Офелия бросается на нее с постели в тот момент, когда она идет, идет, как бы ничего не понимает… А Офелия, бросаясь, быстро дергает ее за юбку, что-то там обрывается… И вдруг перед нами женщина, опять вся в желтом освещении, голая по пояс. Тогда она оборачивается, тоже поддерживая красное платье… И такая вся… у-у-у! Королева! Вот тогда становится все понятным. А когда Офелия – совершенно идеальная женщина, чуть ли не совесть всего происходящего, тогда мне ничего не понятно.

Калмыкова. Ну, конечно, обычно Офелия совершенно бесполое существо…

Тарковский. А она не совесть никакая, а просто крепкая баба, очень крепкая баба, которая вдруг все потеряла. Она из тех, что могла бы все вынести – ан нет! Преступление-то она разглядела, не с отцом связанное, само существо главное преступления, всего, что произошло раньше и произойдет еще. Потому и Гамлета она уже поняла – ведь отношения-™ вообще очень простые. Никаких идеальных отношений ведь нет, увы! Ее отношение к Гамлету зиждилось на вере в него, в его будущность, каким бы он ни был, это не имело значения. Просто человек может не заслуживать этой веры – вот и все! Часто любят тех, кто не заслуживает никакой веры. А теперь Гамлет лежит себе на кровати в сапогах и гремит своими шпорами… Только в последней сцене, когда он начинает драться,

в нем что-то меняется: вот я вам сейчас покажу, мол. И что там мать, если он уже воспитал в себе убийцу. Это ему стоило определенных усилий, но он это сделал! Вот в чем его трагедия!

Калмыкова. Они воспитали в нем убийцу…

Тарковский. Нет, не в этом дело…

Сурков. Мир победил, конечно… Мир победил…

Тарковский. Мир его победил. Так вот в сцене, когда он начинает драться, я хочу сделать такую мизансцену. Лаэрт пугается выпада Гамлета и припадает на одно колено. А Гамлет, против всяких правил, ударяет его по этому колену шпагой… знаете так – фьють! – по коленной чашечке. Лаэрт, конечно, начинает хромать, а Гамлету уже совершенно неважна собственная недобросовестность. Он знает ведь уже, по чьим правилам играет, чьими пользуется методами, еще до того, как обнаруживает, что что-то там отравленное… Увы, знает все значительно раньше. Поэтому направленный против него отравленный клинок всего лишь подтверждение его правоты. Отлично! Он тем более прав! И добивает Лаэрта как птичку, красивую, романтическую птичку. Легко добивает – вот в чем трагедия Гамлета! Так должна читаться у меня эта сцена…

Сурков. А Лаэрт должен быть красив… хорошее лицо… Ленский такой, да?

Тарковский. Да, это положительный герой. Может быть Ленский или кто угодно. Так что Гамлет его добивает. А когда все кончается, тогда я хочу поднять сцену под определенным углом, чтобы из-под умершего Гамлета вытекла голубая кровь, как символ избранности! Ведь не все, в конце концов, все-таки Гамлеты. Ведь не каждый человек способен поступиться своей порядочностью, дабы возобладала сомнительная трагедия! Вот Ленин, если на то пошло, для меня типичный Гамлет. Так я его себе представляю: кровавый человек, человек, запачканный кровью, но при этом нельзя забыть его фотографии последних трех лет жизни. Все становится ясно – вот что такое для меня Гамлет. Именно это произведение дает нам возможность делать такого рода сопоставления, не говоря, конечно, прямо, что это Ленин. Но это трагедия человека, который сыграл жестокую роль в собственной судьбе. Ой, что-то я болтаю, болтаю, как безумный…

Калмыкова. Хорошо, интересно – вот бы на репетиции посмотреть…

Мордвинова. Мы все будем ходить, и я буду ходить…

Тарковский (возвращаясь к Тертруде). А Гертруда, потная, пройдет таким жестким шагом. Мне нужно для нее очень красивое платье. Для меня Гертруда – образ железной женщины с мокрыми подмышками, выделяющимися на темной одежде. Кстати, Липа, Евгень Данилыч, а как это можно сделать в театре, чтобы зрителям было заметно, а? Или чем цветнее одежда, тем пот выглядит активнее? Вот если бы это можно было сделать… или как-то иначе? Не знаю пока. Но идет такая радостная сволочь. Но как сделать, чтобы она была радостной?

Сволочью-то ее все делали: она добилась, чего хотела, а больше ей ничего не нужно, теперь оставьте ее в покое. Это главная тема ее монолога: что вам нужно, оставьте меня в покое, какой ты жестокий, Гамлет? Ей-то хорошо, потому что плоть снова играет роковую роль в духовном развитии, точно, как у Гамлета… Нет, я вообще-то не понимаю, как мог Шекспир написать такую пьесу?! Гертруду должна играть какая-то очень простая женщина, очень какая-то…