Текст книги "Приключения гламурного грузчика"

"Всегда приходится чем-нибудь жертвовать ради высокой цели. Некрасиво с Машкой получилось, да что ж поделаешь? Многие мужья не поздравляют жен с праздниками, это в порядке вещей. Переживет как-нибудь. Неделька, другая пройдет – и все забудется", – думал Генрих сидя в любимом кресле и лениво потягивая крепчайший кофе. Бруничек, вернувшийся с Антошей из Москвы пару дней назад, усиленно работал над его тапком. Кружкин не обращал на него внимания. Все его мысли были заняты предстоящим корпоративом, назначенным на следующую неделю. Дело в том, что приближался любимый праздник всех кукольников – Всемирный День Петрушки, разумеется, не одноименной пряной зелени, а главного героя кукольных театров всех времен и народов.

Банкет должен был состояться в пятницу. В честь праздника отменили вечерний спектакль. Предстояла грандиозная попойка, роскошное угощение и дискотека для работников кукольного театра. Все расходы на себя взял муниципалитет. Генрих понимал, что на этой вечеринке решится его судьба. Вопрос стоял ребром: быть или не быть Кружкину с любимой девушкой? У Генриха были серьезные намерения. Ради Сашеньки он собирался развестись с Машей и выгнать ее вместе с родственниками из квартиры.

"Ничего, не пропадут! Мамаша и папаша из Москвы деньжат подкинут, квартиру снимут или комнату, на худой конец! Мне-то какое до них дело? Хватит с меня того, что я терпел всю эту ораву у себя целых три года! Пора и честь знать, господа хорошие. А валите ка вы отсюда ко всем чертям! А главное, собачечку свою, не забудьте, нам с Сашенькой она тут не к чему! – и Генрих посмотрел на уснувшего возле его ног щенка с нескрываемой неприязнью. – Ничего! Не долго тебе тут командовать осталось. Ишь, тварюга, дрыхнет! Скоро будете всей семейкой под забором валяться, и поделом вам! А я начну вкушать плоды любви с юной девой. Да, есть правда на Земле".

Генрих рассуждал так, словно Сашенька уже согласилась стать его женой и переехать к нему в квартиру. Кружкин не сомневался, что так оно и будет.

Неделя пролетела быстро.

"Как сон, как утренний туман!" – думал Кружкин. – Прямо завтра все и свершится"

– Машенька, милая, поди сюда! – позвал Генрих, – завтра у нас корпоратив, не могла бы ты почистить мой свадебный костюм и погладить розовую шелковую рубашку, уж очень она туда подходит?

– Ага, сейчас, – ответила супруга и принялась отпаривать через мокрую тряпку роскошный серебристо-серый пиджак Генриха, – а мы вместе туда пойдем?

– Нет, что ты, банкет только для работников театра, – соврал Генрих, – мужей и жен никто не приглашал.

– Как жаль, а мне так хотелось туда пойти, – грустно сказала Маша.

– Что поделаешь, милая, не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями. Посидишь дома, посмотришь телевизор. Да, меня не жди – приду поздно, будем веселиться до утра! Гуляй, пока молодой, – весело пропел Кружкин, рассматривая выглаженную рубашку. – Какой красивый цвет, правда? Он мне так идет!

После торжественной части в зрительном зале, гости перебрались в роскошный буфет, где уже было приготовлено угощение на составленных вместе столиках. Повара постарались на славу! И муниципалитет не поскупился. Чего здесь только не было! Всевозможные салаты в хрустальных вазочках, украшенные лилиями из вареных яиц и свежей зеленью, заливное на большом блюде, колбасно-сырные нарезки на тарелочках, копченые куры и мясо, корейские закуски из овощей и даже красная икра в маленьких изящных вазочках. А сколько выпивки! Водка, коньяк, виноградные вина и конечно же шампанское! Возле стены на отдельных столиках красовались фрукты и пирожные. Генрих был поражен подобным изобилием и жадно набросился на еду. Остальные сотрудники от него не отставали. Почти все они пришли с мужьями и женами. Супруги чинно сидели парами, подкладывая друг другу на тарелки разные вкусности. Сашеньки не было.

"Да что ж такое-то? Я своими ушами слышал, что она собирается прийти. Разве можно так опаздывать? Вот оно, нынешнее поколение некст, ни малейшего понятия о дисциплине!" – возмущался в душе Генрих. И вот она пришла, юная и прекрасная в изящном небесно-голубом вечернем платье, но, к величайшему разочарованию Генриха, не одна. Ее сопровождал красивый молодой человек, нежно поддерживающий очаровательную спутницу под локоток. Сомнений быть не могло. По тому, как молодые люди смотрели друг на друга, было сразу понятно, что это муж Сашеньки. И не просто муж, а любимый, желанный и обожаемый супруг.

"Все пропало! Она замужем, и вряд ли собирается разводиться. Ишь, какой красавчик! Почти как я в молодости, паразит! Напиться, что ли, с горя?"

От грустных мыслей Генриха отвлек чей-то густой, но приятный голос.

– О, Анри! Вы скучаете тут в одиночестве. Разрешите мне присесть рядышком? – это была разодетая в пух и прах Олимпиада Ивановна.

"Господи, за что? Только не она! Черт принес сюда эту бегемотиху!" – подумал Генрих, а сам скроил приветливую физиономию и сказал ласковым голоском. – Конечно, присаживайтесь Олимпиадочка Иваничка, буду безумно рад и безмерно счастлив.

– О, вы так любезны, – кокетливо сказала дама и огромной задницей тяжело плюхнулась на жалобно застонавший под ее весом стул.

Теперь она была совсем рядом и Генрих мог подробно разглядеть ее лицо. Это была обширная, заплывшая жиром физиономия, с нарисованными в виде ровных дуг угольно-черными бровями. Между огромных, щедро нарумяненных щек, задорно торчал курносый носик, похожий на поросячье рыльце. Над выцветшими от времени светло голубыми глазками нависали густые накладные ресницы, придававшие ее взгляду, как говорят в рекламе, особую таинственную притягательность. Толщенные силиконовые губы были густо намазаны ярко-розовой с блестками помадой. А на левой щеке красовалась большая темно-коричневая бугристая родинка, поросшая волосами. Белокурые локоны взбиты в высокую прическу, по мнению парикмахерши, сотворившей сей шедевр, придававшую Олимпиаде удивительное сходство с Екатериной Второй. Словом, дама была очаровательна.

Поппер-Душкина хлестала коньяк, рюмку за рюмкой, почти не закусывая, и Генрих старался от нее не отстать. Вскоре милую даму потянуло на танцы. Разумеется, она пригласила Генриха, а тот не посмел отказать начальству.

Олимпиада крепко прижала хилое тельце Кружкина к пышным телесам. Генриху после выпитого это показалось довольно приятно: "Воистину народная мудрость права – некрасивых женщин не бывает!"

И он нежно напел ей на ушко:

– Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щечке родинка, а в глазах любовь…

Поппер-Душкина басовито захохотала, кокетливо указывая жирным пальчиком на мерзкое родимое пятно на своей щеке.

– А поедемте в номера? – вдруг громогласно спросил Кружкин, невольно привлекая внимание остальных танцующих парочек.

– Зачем же в номера, мон шер ами? – удивилась дама. – Лучше прямо ко мне в апартаменты, у меня там прелестный будуар, я угощу вас кофием!

– Я просто обожаю кофе, – страстно шепнул ей на ушко Генрих, и подвыпившая парочка, слегка пошатываясь, направилась к выходу.

Утром Генрих проснулся от того, что кто-то игриво щекотал его пятку. Приоткрыв один глаз, мужчина очень удивился. Не понял, где это он находится? Впереди маячило какое-то огромное расплывчатое нежно-голубое пятно и кокетливо хихикало, кожей он ощущал приятную нежность шелковых простынь, и кто-то продолжал щекотать его большую черствую пятку.

"Господи! Где это я?" – подумал интеллигент и левой рукой начал судорожно нащупывать под подушкой свои очечки.

"Слава Богу, нашел" – он нацепил очки, и теперь его взору предстала весьма интересная картина. Он возлежал на огромной, широченной и высокой кровати, застеленной нежно-розовым шелковым бельем. А голубое пятно оказалось новой замдиректора – мадам Поппер-Душкиной. Это она, весело хохоча, щекотала его пятки.

– С добрым утречком, Олимпиадочка Иваничка. – Генрих хотел это сказать ласковым, елейным голоском, но получилось почему-то грубым и хриплым басом. Мужчина громко прокашлялся и его голос вновь приобрел необходимую для общения с начальством нежную сладость, – мне так неловко! Кажется я вчера на празднике позволил себе выпить лишнего, извините!

– Хо, хо, хо! За что же это вас извинять, мой милый Анри? Вечер, проведенный в вашем обществе, был прелестным, а затем случилась незабываемая ночь страстной любви, вы понимаете меня? – дама мило и застенчиво улыбнулась, игриво прикрывая лицо оборкой пеньюара.

– Ночь любви? – удивился Генрих Валентинович, он абсолютно ничего не помнил с того самого момента, как вчера вечером они с Олимпиадой покинули банкетный зал. Но, чтобы не обидеть Поппер-Душкину, сделал вид, что все прекрасно помнит. – Ах, да! Эта чудная ночь, эта дивная ночь! Ах, зачем эта ночь, так была хороша, не болела бы грудь, не страдала б душа! Ох, душенька, вы такая знойная женщина, как сказал бы поэт!

– Замолчите, проказник. Вы вгоняете даму в краску! Мы женщины нежные и деликатные существа не можем обсуждать подобные вещи, – и Олимпиада состроила невинные глазки.

– Прошу меня извинить, мадам, я просто хотел выразить искреннее восхищение вашей неземной красотой!

– О, милый, Анри, благодарю вас за изысканный комплимент, вы прекрасно знаете, как угодить женщине. Лежите, не вставайте! Сейчас я принесу вам утренний кофий, я его уже сварила.

И действительно, откуда-то доносился чарующий аромат этого божественного напитка. Олимпиада вышла, кокетливо виляя огромным задом. Вскоре она вернулась с красивым серебряным подносом, на котором стояли две маленькие изящные чашки и хрустальное блюдо со свежими круассанами.

Кружкин с наслаждением сделал глоточек. Кофе был великолепен, ароматный, крепкий, обжигающий. Первый раз в жизни он пил этот напиток лежа в постели, да еще в такой роскошной!

"Вот это я удачно зашел! Никогда не видел такой шикарной спальни!" – подумал интеллигент. И действительно, комната была большая и светлая. А ее убранству мог позавидовать любой провинциальный музей. Вся мебель была роскошная, старинная, но в прекрасном состоянии. Стены были покрыты бледно-розовой венецианской штукатуркой, на полу лежал узорчатый паркет. Возле окна располагался прелестный туалетный столик, над которым висело огромное зеркало в бронзовой раме. Рядом стоял пухлый уютный диван со светло-розовой же флоковой обивкой, под потолком красовалась огромная хрустальная люстра.

– Ну, как вам кофий? – поинтересовалась дама, когда Кружкин выпил до дна чашечку и сожрал все круассаны. – Надеюсь вы понимаете, что как честный человек вы теперь обязаны на мне жениться?

И Поппер-Душкина снова весело расхохоталась. – Да не пугайтесь, мон шер амии, это шутка!

– Вот как? – Генрих принял гордую позу, выражающую возмущение, – значит для вас это всего лишь шутка? А у меня по отношению к вам самые серьезные намерения. Я, как мальчишка, влюбился в вас с первого взгляда, а вы своей холодностью разбиваете мне сердце! Жестокая! Кровь моя льется, словно мохито, о сеньорита, мое сердце разбито!

– Что вы, Анри! Не принимайте мои слова всерьез, это же просто дамское кокетство! Я тоже к вам неравнодушна, разве вы этого не видите? Неужели вы еще сомневаетесь в моей любви? Обнимите же меня скорее. Я хочу прижать вас к моему горячему сердцу! – и она сгребла Кружкина в охапку и изо всех сил прижала его к своему пышному бюсту.

Генрих чуть не задохнулся от сладкого запаха ее духов и крепких объятий.

Вернулся домой Кружкин лишь к вечеру. За это время Маша успела обзвонить все больницы и морги. Генрих Валентинович явился слегка навеселе, от него сильно пахло коньяком и женскими духами. Все было понятно без слов. Он прошел в гостиную и уселся в любимое кресло.

– Присядь, Мария! У нас будет серьезный разговор, – торжественно и строго заявил гражданин Кружкин.

Маша испуганно присела рядышком на диван. Она примерно догадывалась, о чем пойдет речь, и чем все это кончится, но она не ожидала что все произойдет так быстро.

– Так вот, – официальным голосом продолжал Генрих, – хочу довести до вашего сведения, что при сложившихся обстоятельствах наше совместное проживание стало невозможным. Я считаю необходимым подать заявление на расторжение брака, чтобы компетентные органы сделали соответствующую запись в наших паспортах. Так как детей у нас не имеется, нас разведут в загсе без всяких бюрократических проволочек.

– Хорошо, я согласна на развод, – ответила Маша, – только объясни мне, пожалуйста, какие именно обстоятельства у тебя вдруг сложились, и почему так внезапно?

– Видишь ли, Мария, я уже давно понял, что наша любовь осталась в прошлом. Жизнь не стоит на месте. Сама понимаешь. Ушла любовь, завяли помидоры… Я в тебе разочаровался. Ты не тот человек, с которым я хотел бы встретить старость. Любовная лодка разбилась о быт, как говорится. Нет в тебе романтики, ты ограниченная приземленная женщина. А я тонкая возвышенная натура. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой! Ну, ты поняла?

– Да! Чего же тут непонятного? Я тебя не достойна, и все, – констатировала Маша. Ее душа просто разрывалась от обиды. Почти три года она была примерной, доброй и ласковой женой этому человеку. А он так легко, так быстро от нее отказался. Просто никогда не любил. Она только сейчас это поняла. Раньше думала: ну пусть он такой дурак и хвастун, эгоист и сноб, никчемный человек, но все же как-то по-своему любит ее, привязан к ней. Но ничего этого не было, просто ей так казалось. – Ладно, Генрих, все что не делается – к лучшему. Нам прямо сейчас собираться и уходить?

– Да нет! Можете пока тут пожить. Уйду я. Дело в том, что я наконец встретил женщину своей мечты. Она нежная, милая, романтичная, а к тому же у нее прекрасно обставленная пятикомнатная квартира в двух шагах от театра. Она обещала купить мне машину! – не удержался, чтобы не похвастаться, Кружкин. – Так что сейчас я возьму все необходимое и поеду к ней! А вы живите, пока не подыщите себе жилье. А потом я буду сдавать эту квартиру, деньги лишними не бывают. Это моя Липочка так решила, она такая умница и красавица! Женщина моей мечты! – на лице Генриха отразился неподдельный восторг. Самое интересное, что про Сашеньку, ради которой совсем недавно был готов на любые подвиги, он больше ни разу не вспомнил. Теперь в его сердце царила Олимпиада.

Маша помогла Кружкину собрать пожитки, и, не позже чем через час, он распивал кофеи в роскошной гостиной Поппер-Душкиной.

Олимпиада вдохновенно играла на старинном белом рояле и пела романс:

– Отцвели уж давно хризантемы в саду…

Генрих фальшиво подпевал ей. Оба были счастливы.

Свадьбу сыграли через два месяца. Ровно столько потребовалось времени, чтобы оформить развод и подать заявление. Поппер-Душкина решила не устраивать шумного торжества, а ограничиться небольшим банкетом в узком кругу друзей. В украшенной разноцветными надувными шарами в форме сердечек и красивыми букетами гостиной, собралась кампания. У Олимпиады не было родственников, а близких друзей имелось четверо: известный художник Валико Мордабидзе с супругой Нателой, хормейстер из Академии Семен Семеныч и учительница музыки Эльвира Павловна, старая дева. С этими людьми Генрих Валентинович успел познакомиться еще до свадьбы. Каждую пятницу они собирались у Поппер-Душкиной попить чаю, сыграть партию, другую в покер и помузицировать. Это были сливки высшего общества, как называла их Олимпиада Ивановна. Она очень гордилась дружбой с такими умными и интеллигентными людьми.

Угощение заказали в ближайшем ресторане, он находился на первом этаже старинного особняка, в котором располагались поппер-душкинские апартаменты. Кстати она никогда не называла свое жилье квартирой, только апартаментами. Да и комнаты именовала несколько странно на французский манер – дортуары, будуары. Прихожую называла "фойе" или "вестибюль", причем с истинно парижским прононсом, хотя французского языка не знала.

Олимпиада Ивановна выходила замуж в четвертый раз. Все предыдущие мужья умерли, так что была она трижды вдовой. Поппер-Душкина получила первую часть своей двойной фамилии, так же как и квартиру, от последнего, третьего мужа Исаака Поппера. Это был маленький добродушный человечек на десять лет ее моложе, который работал директором кладбища. Ися имел приличный доход и оставил супруге довольно крупные вклады в нескольких банках, так что вдовушка могла роскошно жить на проценты с капитала. Исаак Наумович отличался кротким нравом, но и ему, в конце концов, надоело терпеть бесконечные капризы строптивой супруги и, перед самой смертью, он собирался с ней развестись. Это означало раздел имущества и выселение из апартаментов, чего очень не хотелось Олимпиаде Ивановне.

Исаак Поппер погиб при очень странных обстоятельствах: на него упала тяжелая бронзовая статуя, много лет украшавшая сиреневый будуар. Это была прекрасная скульптура изображавшая Дон Кихота в натуральную величину в латах и с копьем в руке. Сие произведение искусства подарили Попперу коллеги на юбилей несколько лет назад, специально для этого случая ее отлили в мастерской по изготовлению надгробий и памятников. Как она могла обрушиться на злополучного Исечку, милиция так и не выяснила. Происшествие посчитали несчастным случаем, дело закрыли. Олимпиада унаследовала все движимое и недвижимое имущество супруга, который так и не успел подать заявление о разводе.

И мадам Поппер-Душкина осталась безутешной вдовой, богатой и свободной, как птица. На работу в кукольный театр она устроилась по совету Эльвиры Павловны, чтобы увеличить шансы на новый брак. Учительница музыки была великим спецом в вопросах замужества, несмотря на то, что сама ни разу не состояла в браке. И на этот раз Эльвира оказалась права, ведь Генрих подвернулся Олимпиаде именно в театральном коллективе. И теперь была веселая свадьба.

Валерьян Северьянович, маленький тщедушный старикашка, взял на себя роль тамады, он постоянно произносил длинные веселые тосты за жениха и невесту с истинно грузинским красноречием. Его огромная усатая супруга Натела выполняла обязанности хозяйки: подносила с кухни угощения, убирала грязные тарелки и пустые бутылки. Эльвира Павловна обеспечивала музыкальное сопровождение, она сидела за роялем и наигрывала приятные мелодии и песни, которые с жаром исполнял знаменитый Семен Семериков, узким бородатым лицом и манерой пения, несколько напоминающий старого козла. Было очень весело.

Олимпиада Ивановна нарядилась в красивое вечернее платье бледно-зеленого цвета, щедро украшенное стразами и перьями. Генрих был в том же самом костюме, в котором три года назад женился на Маше. Покупать новый Поппер-Душкина посчитала излишним расходом.