Текст книги "Приключения гламурного грузчика"

История одиннадцатая. Весь мир – театр

Был конец марта – весенние каникулы. Антоша вместе с Сикерзом уехали на недельку в Москву, навестить Владимира Олеговича и Екатерину Львовну.

Кружкин, после отъезда юного толстячка и собаки, наслаждался тишиной и покоем. Он полулежал в мягком кресле, уютно устроив длинные ноги на пуфике. Яркое по-весеннему солнышко пробивалось сквозь щель между шторами и приятно щекотало его огромные черствые пятки. Генрих Валентинович сквозь сон ощущал его нежные прикосновения.

Громкий звонок телефона прорезал тишину. Генрих Валентинович очнулся от сладкой послеобеденной дремоты, быстро снял трубку.

– М-дя, Кружкин у аппарата, – сказал он хриплым спросонья голосом.

– Здравствуйте, Генрих Валентинович! Это вас Елизавета Михайловна беспокоит, узнали?

– Ах, да! Как же я могу вас не узнать, драгоценнейшая Елизаветочка Михайличка? Безумно рад вас слышать, – голос мужчины резко изменился, он приобрел елейную мягкость и приторную сладость.

– Вы уже устроились на работу?

– Никак нет, ничего подходящего найти так и не удалось. Вот оно, государство-то российское, – скорбно ответил Генрих.

– Вот и славно! Наша уважаемая бутафорша Валентина Владимировна ушла на пенсию, а достойной замены мы так и не нашли. Если желаете, можете завтра же приступить к работе. Я знаю, что у вас нет опыта, но это не беда, дело наживное, главное, чтобы человек был хороший. Так что будьте любезны подойти завтра к началу утренней репетиции с трудовой книжкой! Всего вам доброго!

– Огромнейшее вам спасибище, Елизаветочка Михайличка! Не знаю, как вас и благодарить, – бормотал Кружкин, но директриса театра кукол уже повесила трубку.

– Ну вот, труба зовет! И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди! И Генрих, такой молодой, и Кружкин всегда впереди! – немилосердно фальшивя, пропел бывший грузчик и побежал на кухню, делиться своей радостью с Матреной Ивановной.

Но бабушка весьма скептически отнеслась к его новой должности:

– Молодой здоровый мужчина и кукольный театр! Прости Геночка, может я старая и отстала от жизни, но это звучит смешно! Будешь с разными тряпками да Петрушками возиться, подшивать да подклевать, не мужское это дело, уж поверь мне. Да и платить за это много не станут, вот увидишь.

Генрих очень рассердился и обиделся. Гордо задрав подбородок и сказав свое знаменитое: "М-дя!", пошел готовиться к завтрашнему вступлению в новую, чрезвычайно ответственную должность.

Прежде всего, он вынул из шкафа и тщательно почистил щеткой выходной черный пиджак, затем приготовил розовый с разводами галстук и любимую белую рубашку. Она оказалось не первой свежести, внутреннюю сторону воротника украшала жирная черная полоса. Маши дома не было, а на бабушку Генрих обиделся, так что постирать ее было некому, а самому Кружкину заниматься стиркой было совсем не охота, да и честно сказать, не умел он.

"Да ладно! Авось никто и не заметит, кто же станет мне под пиджак заглядывать? А что запах не свежий, так мы ее сейчас одеколончиком попшикаем, и все будет в ажуре."

Так он и сделал, неприятный запах, вроде бы, ушел, но на самом видном месте образовалось большое желтоватое пятно.

"Не беда, к утру высохнет и исчезнет, а если нет – галстуком прикроется" – решил Генрих.

С одеждой на завтра теперь было все в порядке. Мужчина отыскал в серванте трудовую книжку и положил ее во внутренний карман пиджака, затем немного подумал и поместил туда же свой паспорт в красивой кожаной обложке, недавно купленной на распродаже.

"Так, с документами все в порядке! Теперь можно подумать и о хлебе нашем насущном. Искусство искусством, а соловья баснями не кормят", – подумал интеллигент и отправился на кухню. Прежде чем туда войти, долго прислушивался, ушла ли бабушка в свою комнату. Ему не хотелось лишний раз с ней столкнуться.

– Так-с! Что тут у нас? – сказал он сам себе, открывая дверцу холодильника.

На полочках оказалось немного продуктов: половина батона вареной колбасы, жареная курица, заботливо увернутая в фольгу, порядочный кусок сыра, банка майонеза и остатки вчерашнего мясного супа в кастрюльке.

– Живем, Генрих Валентинович! Голодная смерть нам не грозит никоим образом, – обрадовался мужчина и принялся готовить бутерброды, чтобы взять с собой на работу.

Прежде всего, вытащил из буфета большой белый батон и разрезал его вдоль. Густо намазал обе половинки майонезом и уложил на одну толстые кружочки колбасы, а на вторую – ломтики сыра. Сложил все вместе и упаковал полученное сооружение в пластиковый пакет. Затем перелил суп из кастрюли в поллитровую баночку и плотно закрыл крышкой. Все это интеллигент положил в старый школьный рюкзак, с которым обычно ходил на службу. Он ему достался, когда Антоше купили новую сумку. Кружкин забрал себе старый портфель, неаккуратно кое-где зашил неподходящими по цвету нитками и стал ходить с ним на работу. Это было очень удобно, туда много чего помещалось.

Приготовленных на завтра продуктов ему показалось недостаточно, мужчина снова полез в холодильник, схватил еще и курицу. От нее исходил божественный аромат чеснока и специй. Генрих не удержался, оторвал правую ножку и мигом ее обглодал. Лучше бы он так не делал! Это только разожгло в нем волчий аппетит. Отломил вторую ножку и тут же сожрал, чуть не подавившись косточкой от жадности. Затем оторвал кусочек грудки и запихнул в свой огромный, прожорливый рот. Тут послышались шаги Матрены Ивановны. Старушке зачем-то понадобилось на кухню.

– Чертова перечница! Не сидится на месте старой калоше! – выругался Кружкин, завернул курицу обратно в фольгу и быстро уложил в рюкзачок, вместе с остальными припасами.

– Геночка, ты себе завтрак собираешь? – спросила старушка, ласково глядя на Генриха ясными голубыми глазами, – там, в холодильнике курочка жареная лежит, отрежь себе кусочек!

– Спасибо, Матрена Ивановна, обязательно отрежу, – фальшиво улыбаясь, ответил Генрих.

– И хлебушка возьми, не забудь! Там в буфете еще полкило печенья есть, положи себе в сумку. Сахарку отсыпь в баночку и заварки возьми, не всухомятку же кушать! Так и желудок недолго испортить…

Генрих Валентинович так и сделал: насыпал в литровую банку сахарного песку, взял пачку "Лисмы", печенье и еще прихватил баночку яблочного джема, так, на всякий случай.

Наблюдая за этими сборами можно было подумать, что Кружкин собирается не на работу в театр, который находится в пятнадцати минутах ходьбы от дома, а, как минимум, в недельное путешествие.

– Все, милая! Завтра вступаю в должность, – радостно сказал Генрих Валентинович встречая Машу в прихожей, когда она вернулась с работы. Он говорил так гордо и высокопарно, словно его назначили, по меньшей мере, министром.

– Правда? Я так рада! А где и кем ты будешь работать? – поинтересовалась супруга.

– Бутафором в театре, мне сегодня звонила лично сама директриса и слезно умоляла их выручить, я не мог ей отказать. Если завтра не выйду на работу, у них все спектакли сорвутся, а это такие убытки, даже подумать страшно! – с важностью заявил Кружкин.

– Вот и хорошо, я просто счастлива, что ты снова будешь при деле, в коллективе, где тебя ценят и уважают.

– М-дя! Меня в театре всегда очень уважали, даже некоторые важные роли доверяли. Эх, жаль только, отдохнуть, как следует, не успел!

Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Да ничего не поделаешь, трудовые будни – праздники для нас, – сказал Генрих.

У него оставалось еще одно важное дело – выманить у супруги немного денег на карманные расходы. Просто попросить, как все нормальные люди, Генрих не мог, не позволяла мужская гордость.

Надо было тонко намекнуть жене, чтобы она сама предложила ему некоторую сумму, и тогда, разумеется, он не стал бы отказываться.

Маша не спеша поужинала и начала смотреть какой-то увлекательный фильм по телеку.

Генрих, расположившись на полу между женой и телевизором, так, чтобы не перекрывать ей экран, но при этом находиться в ее поле зрения, принялся, громко звеня мелочью, яростно пересчитывать скудное содержимое своего роскошного бумажника. Маша не обращала на него внимания. Тогда Генрих Валентинович негромко пропел:

– Мани, мани, мани, шиш в кармане, денег нет совсем!

Но жена не среагировала на его ужимки. Она была слишком увлечена действием фильма. Тогда Генрих сложил мелочь обратно в бумажник и злобно швырнул его на пол. Со стороны Маши никакой реакции не последовало. Кружкин, теряя терпение, снова высыпал монетки на пол и начал их считать, громко напевая: "Мои финансы поют романсы!" Но и тогда супруга не отреагировала должным образом, скорее наоборот. Взяла пульт и добавила громкости. Гражданин Кружкин пропел еще громче тонким жалобным голосом: "А-а, а-а, мальчишки отняли копеечку!"

– Геночка, тебе денежек выдать? Завтра на работу идешь, понадобятся на карманные расходы. Так и попросил бы по-человечески! Для чего мне тут спектакли разыгрывать? Ты пока еще не в театре! – сказала Маша и потянулась за сумочкой.

– Спасибо, милая! – ответил интеллигент, целуя жену в щечку и поспешно укладывая купюры в бумажник, – я люблю тебя!

Утром Генрих проснулся очень рано, задолго до звонка будильника. Светало. В комнате стоял тревожный полумрак.

Маша, разбуженная шумной возней, сквозь густые ресницы наблюдала за мужем. Кружкин, в одних трусах, телосложением удивительно походил на Голлума из фильма "Властелин колец". У него были огромные плоские ляжки, как у саранчи. Теперь молодая женщина не понимала, как ее угораздило выйти замуж за такого нелепого урода, да еще с тяжелым характером.

Генрих наклонился, чтобы надеть носки. Его тощий костлявый зад в пестрых семейниках оказался недалеко от Машиного лица. Это было отвратительное зрелище! В полумраке ей казалось, что задница постепенно увеличивается и надвигается прямо на нее. У женщины возникло огромное желание изо всех сил наподдать ногой по этому отвратительному, мосластому заду. И она это сделала, но только мысленно. Представила, как нацеливается и наносит резкий сильный удар в самый центр этой части тела своего супруга.

– Ой! Да что ж такое-то! – Генрих Валентинович внезапно пошатнулся и упал, врезавшись мягким носом в пол, – совсем я плох стал! Вестибюлярный аппарат отказывает! М-дя, как молоды мы были… А теперь все в прошлом. Жизнь не стоит на месте! Мои года – мое богатство…

Так, бормоча всякий бред себе под нос, Кружкин отправился в ванную.

Примерно через час, Генрих Валентинович уже был возле театра и громко стучался в запертый служебный вход.

– Сейчас-сейчас! Уже иду! – до него донесся заспанный голос сторожихи. Тетя Вера, громко звеня связкой ключей, открыла ему дверь.

– Что так рано? Ни свет, ни заря! До репетиции больше часа! – сердито спросила старушка.

– М-дя! Так у меня важное дело – вступаю в должность бутафора, слыхали? – гордо ответил Кружкин.

– Слыхом не слыхивала!

– Позвольте ключики от бутафорской.

– Еще чего! Только после личного распоряжения Елизаветы Михайловны. Мне неприятностей не надо. Ключи он захотел! – злобно пробормотала сторожиха и ушла к себе в каморку.

Генрих прошел в фойе, где уселся на одном из мягких стульев. Театр недавно отремонтировали, купили новую мебель. Для завлечения публики в фойе устроили роскошный зимний сад с тропическими растениями и огромным аквариумом.

Кружкин, от нечего делать, разглядывал ленивых золотых рыбок, медленно плавающих в прозрачной зеленоватой воде. Лишь минут через сорок начали подтягиваться сотрудники. Да, здесь многое изменилось за два года его отсутствия, не только интерьер и обстановка! И эти перемены очень понравились Генриху Валентиновичу. Появилось несколько новых молоденьких актрис, они-то больше всего и заинтересовали бывшего грузчика.

Вскоре подошла и сама директриса.

– Пройдемте в мой кабинет, – сказала она, подхватывая вскочившего Генриха под руку, – я очень рада снова видеть вас в нашем дружном коллективе. С возвращением!

– Я тоже безумно рад, Елизаветочка Михайличка, – Кружкин галантно наклонился и поцеловал директрисе ручку.

– Ну что вы, что вы, – она засмущалась и кокетливо отвернулась, – сейчас передам вам ключи. Валентина Владимировна обещала подойти и ознакомить вас с вашими служебными обязанностями. А пока идите в бутафорскую, осваивайтесь!

Кружкин прошел по широкому, выкрашенному светло-зеленой краской коридору. Бутафорская находилась в самом конце, напротив туалета.

– Вот и хорошо! Далеко бегать не придется, – сказал Генрих и попробовал открыть замок. Это удалось не сразу. Все-таки попав в помещение, он включил свет. Это была большая, заваленная реквизитом комната. Возле единственного окошка стоял рабочий стол, на котором прежняя бутафорша обычно подшивала и подклеивала своих подопечных. На столе, неподвижный и холодный, словно труп в прозекторской, лежал Буратино, главный герой сегодняшнего спектакля. У него был сломан нос.

– Во как! – сказал Кружкин, – не повезло тебе, братан!

В этот момент в бутафорскую вошла Валентина Владимировна. Пожилая дама долго и нудно объясняла Кружкину, как правильно обращаться с куклами и костюмами, что и как нужно делать. Генрих Валентинович делал вид, что внимательно ее слушает, время от времени поддакивал и кивал головой, как китайский болванчик. А сам думал совсем о другом. Ему очень понравилась одна очаровательная молодая актриса. Он еще не успел даже узнать ее имя. Это была невысокая стройная девушка с большими ярко-голубыми глазами и прелестными каштановыми кудряшками вокруг юного румяного личика. Генрих был поражен в самое сердце.

"Кто создал тебя такую? Целый мир собой чаруя, ты идешь навстречу мне! – звучала в голове Кружкина популярная песня, она в точности соответствовала его чувствам: Ничего! Эта юная богиня будет моей! Никаких сомнений нет, молодые девушки просто без ума от таких красивых интеллигентных мужчин, как я! Прочь сомнения! Так и надо идти, не страшась пути, хоть на край земли, хоть за край!"

В голове Генриха Валентиновича уже зрел некий хитрый план, который он собирался воплотить в жизнь не позднее, чем завтра.

На следующее утро мужчина поднялся ни свет, ни заря, примерно за час до будильника. Нужно было кое-что подготовить для выполнения своего хитроумного плана. Сидя в любимом кресле, в рассветном полумраке он быстро набивал подписи к снимкам на своем мобильнике, сделанным с экрана телевизора во время Зимних Олимпийских игр.

"Красота! – подумал Генрих, еще раз пересматривая картинки с аннотациями. – Вот это я молодец. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!"

Вскоре в репетиционном зале кукольного театра Кружкин собрал вокруг себя целую толпу сотрудников. Всем не терпелось полюбоваться на спортивные подвиги коллеги. А раздувшийся от гордости, словно индюк, Генрих Валентинович пояснял:

– Вот это я в лыжном марафоне, лица, к сожалению, не разглядеть, план слишком мелкий. А вот соревнования по биатлону, вот он я – в синем костюме и красной шапочке, видите? Надпись "Россия"! Да, тяжело было, возраст поджимает, силы уже не те, что в молодости, зато стрелял метко, опыт большой помог. В первую тридцатку вошел. Были когда-то и мы рысаками… Но годы берут свое, против природы не попрешь! Это была моя последняя олимпиада, ушел я из большого спорта. Так что уж в Сочи пускай без меня отдуваются. Тяжело им придется! Но что ж поделать? Я у них вместо играющего тренера был, помогал мудрыми советами молодежи. М-дя, молодым везде у нас дорога… Но и мне в старики еще рано записываться. Я мужчина хоть куда!

Закончив монолог, Кружкин посмотрел в лицо предмету своей влюбленности. Девушка ответила очаровательной улыбкой.

Артисты, помреж и монтировщик Анатолий возбужденно обсуждали прошедшие спортивные игры. Мужчины, не стесняясь в выражениях, ругали руководство нашей сборной, обвиняя его в плохой подготовке спортсменов.

В этот момент в зал вошла директриса в сопровождении какой-то полной дамы неопределенного возраста.

– Здравствуйте! О чем вы так горячо беседуете, если не секрет? – поинтересовалась Елизавета Михайловна.

– Какие могут быть секреты от любимого руководства? – медовым голоском ответил Кружкин. – Олимпиаду обсуждаем.

– Меня? Вы же меня еще не знаете, – удивилась незнакомая дама, – или слухи обо мне дошли сюда раньше, чем я сама?

И она кокетливо улыбнулась толстыми напомаженными губами.

– А разве вы тоже выступали на Олимпиаде? – удивился помреж Ибрагим Искандерович, дама совсем не была похожа на спортсменку. Очень полная, коротконогая, толстозадая, да и с виду – не первой молодости.

– Что вы, что вы, голубчик, помилуйте! – и незнакомка жеманно захихикала.

– Разрешите представить нашему дружному коллективу моего нового заместителя – Олимпиада Иванова Поппер-Душкина. Прошу любить и жаловать!

– Как-как? Попердушкина? – засмеялся Анатолий. Вслед за ним захохотали и другие сотрудники.

– Ты у меня еще похохочи тут! – строго оборвала его Елизавета Михайловна, – ничего смешного нет, просто двойная фамилия Поппер-Душкина. Ты что, никогда двойных фамилий не слышал? Ну ладно, некогда нам тут с вами, пойдемте ко мне в кабинет, Олимпиада Ивановна. У нас полно дел! А вы репетируйте, хватит лясы точить!

Вскоре монтировщик установил декорации, и все заняли свои рабочие места. Генрих Валентинович пристроился на лавочке рядом с понравившейся ему актрисой.

"Работа не медведь, в лес не уйдет!" – подумал он.

Девушка ожидала своего выхода, поправляя костюм на кукле, изображавшей Мальвину.

– Позвольте я вам помогу, – любезно предложил Генрих, и не дожидаясь ответа принялся исправлять красавице с голубыми волосами растрепавшуюся прическу, – меня зовут Генрих Валентинович, я новый бутафор. А позвольте узнать ваше имя?

– Саша, я тоже недавно здесь работаю, меня после института распределили, – сказала девушка, протягивая маленькую розовую ладошку для пожатия.

– Мне очень приятно, – ответил Генрих и поцеловал ручку прелестнице.

Не привыкшая к подобному обхождению девушка застеснялась и густо покраснела. Кружкин заметил ее смущение и истолковал в свою пользу: "Ух, до чего же я ей понравился! Правильной дорогой идете, товарищ!"

– Александра, Александра, этот город наш с тобою! – ужасно фальшивя, пропел бутафор. – И как вам у нас в театре нравится? Я ведь тут уже много лет работаю, правда, уходил на время в большой спорт, а теперь вернулся.

– Очень нравится. Люди хорошие и работа интересная. Правда, я мечтала попасть в Драмтеатр, но без знакомства это невозможно. А так хотелось играть самой на сцене!

– Как я вас понимаю, ведь даже я в ваши годы грезил театром. О, Шекспир! Быть или не быть? Мечты, мечты, где ваша сладость? Не сложилось, понимаете ли. Но зато в спорте я добился успеха, вот и сейчас на Олимпиаде вошел в десятку лучших.

И он еще раз продемонстрировал Сашеньке картинки из мобильника.

– И тут я выхожу на финишную прямую, обхожу одного, другого, и…

Его монолог прервал Ибрагим Искандерович, пригласивший Сашу на сцену.

– Ты чего сидишь? Скоро твой выход! Хочешь мне репетицию сорвать?

Испуганная девушка, подхватив Мальвину, быстро убежала за кулисы. Генрих, как завороженный, смотрел ей вслед, тихонько напевая: "Милая, милая, милая! Нежный мой ангел земной…"

После знакомства с Сашенькой Генрих все время пребывал в состоянии эйфории. Он смотрел на сотрудников блаженно-отсутствующим взглядом, путал кукол и реквизит.

Помреж постоянно делал ему замечания, но считал, что Кружкин ошибается по неопытности, и со временем все будет нормально.

Саша вела себя как обычно, не проявляя к Кружкину особого интереса. Вежливо с ним здоровалась, отвечала на вопросы, но не более того.

Генрих Валентинович не мог поверить, что красавица к нему равнодушна. Он был уверен, что юная девушка просто стесняется выражать свои чувства.

"Ничего, немного терпения и все будет в шоколаде! Терпение и труд все перетрут!" – утешал себя интеллигентный мужчина.

Время шло, а отношения с девушкой так и не клеились.

Дома Маша с первого же рабочего дня мужа на новом месте, почуяла неладное. Генрих все время напевал какие-то мелодии, на вопросы отвечал невпопад, а главное злостно увиливал от выполнения супружеских обязанностей. Словом вел себя также, как во время прошлого служебного романа с продавщицей из «Интерьера».

Как-то раз, когда Кружкин принимал ванну, Маша заглянула к нему в телефон и среди отправленных СМС обнаружила такое послание:

"Сашка-очаровашка! Я поражен в самое сердце! О, моя принцесса, мой нежный ангел. Как хорошо, что ты есть у меня!"

Мадам Кружкина была разгневана и обижена до глубины души. Она убедилась, что ее супруг неисправим, но мириться с его изменами и дальше, женщина не собиралась. Развод! Вот единственный разумный выход. Маша до поры до времени решила не показывать мужу, что узнала о его новом увлечении, но между тем, твердо решила с ним расстаться. Единственное, что ее волновало, так это то, что она, бабушка и брат жили в генриховской квартире. Другого жилья у них не было. Сама она была готова уйти в любую минуту, но не тащить же старушку и ребенка на улицу? Снимать жилье при ее зарплате, было невыполнимой задачей.

– Ничего, пока потерплю, а потом что-нибудь придумаю, – решила она и продолжала вести себя с мужем, как ни в чем не бывало.

А Генрих ничего и никого вокруг не замечал, кроме своей Сашеньки. Перед восьмым марта, он, утаив значительную часть аванса от жены, решился на рыцарский жест: купил немыслимо дорогой букет из красных роз, чтобы преподнести его своей возлюбленной.

"Перед такой красотой ни одна женщина не устоит, уж я-то знаю!" – думал интеллигент.

Неся перед собой на вытянутой руке прекрасные цветы, окрыленный Кружкин, весело напевая "миллион алых роз", танцующей походкой шел по театральному коридору. Вдруг дорогу ему преградила какая-то жирная туша в дорогом светло-сером костюме. Приглядевшись, он понял, что это новая замдиректора, Олимпиада Ивановна.

– Здравствуйте, дорогая Олимпиадочка Иваничка, – пропел Генрих, и намеревался проскользнуть мимо нее по коридору, но не тут-то было. Дама своими пышными формами наглухо перекрывала дорогу.

– О, милый Анри! – сказала она томным басом и с французским прононсом, – как вы любезны! Как это мило с вашей стороны, – она потянулась жирной коротенькой ручкой, чтобы схватить букет, и схватила.

Генриху совсем не хотелось отдавать Олимпиаде предназначенный для Сашеньки подарок, и он потянул букет в свою сторону, но замдиректора не сдавалась: она, весело хихикая тянула цветы к себе, очевидно, принимая действия Кружкина за милую шутку.

– Ох, какой же вы проказник, – сказала дама, победившая в этом поединке, – замечательный букет, я просто обожаю розы!

Олимпиада Ивановна, послав Генриху изящный воздушный поцелуй скрылась в своем кабинете, крепко прижимая роскошный букет к пышному бюсту.

Раздосадованный Кружкин глупо улыбался, пока дама не захлопнула дверь, а затем злобно прошипел:

– Щщщщука! Чччччварь, эээээээээээээ!

Эго великолепный план был бездарно, отвратительно загублен этой необъятной, самоуверенной и грубой женщиной. Он негодовал, был готов рвать на себе волосы, биться головой о стену. Но теперь уже ничего не изменишь, Сашенька осталась без подарка, а его любовь повержена и растоптана слоновьими ножищами Олимпиадихи.

Генрих, чуть не плача, начал судорожно рыться в карманах и, о чудо! Нащупал какую-то бумажку в кармане пиджака, вытащил ее на свет божий, и оказалось, что это какой-то старый чек из супермаркета. Кружкин расстроился еще больше, он был в отчаяние. Но тут вспомнил, что в рюкзаке должна была оставаться нетронутая плитка шоколада. Сейчас она была бы настоящим спасением. И вот он нашел ее, нераспечатанную, правда сломанную в двух местах, но что же теперь поделаешь? Кружкин быстро сунул ценную находку в карман и побежал в гримуборную поздравлять Сашеньку с Международным женским днем.

В витиеватых, изысканных выражениях Генрих Валентинович пожелал девушке всех благ и торжественно вручил свой подарок. Саша вежливо его поблагодарила, не проявляя особой радости. Нет, не такого он ожидал!

"Вот если бы был у меня тот букет, наверное, не так она бы среагировала! Небось визжала бы от восторга! Увы мне, увы!" – подумал Кружкин. И в тот же миг в гримуборную, которую Сашенька делила еще с четырьмя актрисами, ввалилась замдиректора. Олимпиада гордо держала в руках великолепный генриховский букет.

– Девочки, смотрите, какой подарок мне сделали! – радостно кричала дама.

– Ой, какая красота! Кто же из наших мужчин на такое способен? – поинтересовалась молоденькая актриса Сонечка.

– Конечно же, наш любезный Анри! Так он и сам здесь, – обрадовалась Поппер-Душкина. – Настоящий интеллигент! Рыцарь без страха и упрека, дамский угодник и шалунишка!

Олимпиада громко расхохоталась, выражая свой восторг по поводу букета и Кружкина.

Тот от ее слов гордо раздулся и приосанился, ему было очень приятно слышать похвалу, особенно в присутствии Сашеньки.

– Ну ладно. Милые дамы, мне пора выполнять свой служебный долг, позвольте откланяться! – сказал Генрих и гордой павлиньей походкой направился к выходу.

– Еще раз гран мерси, мон ами, – пропела ему вслед Олимпиада Ивановна, по всему чувствовалась что эта почтенная дама уже положила блудливый глаз на господина Кружкина.

Восьмое марта, праздник, на который Генрих Валентинович возлагал большие надежды пролетел, ничего не изменив к лучшему в его отношениях с Сашенькой. Хуже того, занятый любовными переживаниями и вложивший огромные по его меркам деньги в букет, Генрих совсем забыл купить подарок жене. Маша, разумеется, очень обиделась, но ничего не сказала мужу.