Текст книги "Его величество случай"

Елена Бергман бросила на стол кейс, стремительным шагом прошла к окну и рывком открыла форточку (несмотря на то, что в офисе был установлен суперсовременный кондиционер, она любила проветривать помещение по старинке). Когда морозный воздух проник в комнату, она подошла к любимому кожаному креслу с широкими подлокотниками и с наслаждением в него опустилась. Сейчас посижу минут пять, сказала себе Елена, а потом опять за работу. Конечно, не мешало бы перекусить, но на обед времени нет – в четыре у нее пресс-конференция, а к ней еще надо подготовиться…

Дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге возникла Ленина секретарша Любочка.

– К вам пришли, – доложила она, прикрыв за собой дверь.

– Кто?

– Тот скользкий тип из аппарата президента, которого вы вчера выгнали…

– Гони и сегодня, – решительно сказала Елена.

– А это ничего? Все же из аппарата…

– Так не сам же президент, – пожала плечами Елена, – так что гони смело. Скажи, я занята и освобожусь только на той неделе…

Любочка деловито кивнула аккуратно подстриженной головкой и вышла. А Елена тут же переместилась из кресла на стул – похоже, отдых закончился на четыре минуты раньше. Она включила компьютер, открыла файл с заготовленной речью (самолично написанной, никаких спичрайтеров она не признавала), пробежала текст глазами и осталась им довольна… Лучше бы получилось только у Жириновского, но с ним никто не сравнится.

Елена достала из стола папку с бумагами, разложила их, намереваясь просмотреть, но взгляд ее неожиданно наткнулся на плакат, висящий на стене. На нем была изображена она, депутат Государственной думы Елена Бергман, красивая пятидесятитрехлетняя женщина с серьезным лицом и отличной фигурой. Этот плакат повесила на стену Любочка, ей очень нравилось, как начальница на нем смотрится, самой же Елене фотография казалась неудачной, так как была явно ретушированной. Где мои мешки под глазами, спрашивала она у себя, только у глянцево-бумажной, где морщины, родинки? Конечно, без них она выглядит на десять лет моложе, но это уже не она… Елена никогда не скрывала своего возраста, не пыталась казаться моложе, чем есть, она не делала подтяжек (хотя в мире политики и мужчины не брезговали пластикой) и даже волос не красила, оставляя стильный ежик седовато-пепельным… И при этом умудрялась отлично выглядеть в свои пятьдесят… За это ее обожали женщины предпенсионного возраста, именно они вознесли Елену на политический олимп.

Дверь в кабинет опять распахнулась, но на этот раз на пороге возникла не Любочка, а стройный высокий мужчина очень импозантного вида: в отличном итальянском костюме, шелковой рубашке, с гладко зачесанными каштановыми волосами и тонкими усиками над чувственным ртом.

– Душечка, – промурлыкал он, приближаясь к Елене с распростертыми объятиями. – Здравствуй, моя дорогая…

– Привет, – весело поздоровалась с пришедшим «душечка» и дала себя облобызать. – Как спал?

– Отлично. Просто отлично, – заверил он, после чего уселся в кожаное кресло и добавил: – Рюмка бренди на ночь – лучшее средство от бессонницы. Рекомендую.

– Я, Алекс, бессонницей не страдаю, ты же знаешь…

– Ты просто не спишь, – закончил за нее Алекс.

– Потому что мне жалко тратить время на сон.

– Леночка, в нашем возрасте спать надо как можно больше, это я тебе как врач говорю…

– Ты мне это и двадцать лет назад говорил, а тогда нам было только по тридцать с небольшим…

– Неужели нам сейчас по пятьдесят с хвостиком?! – притворно удивился Алекс. – Не может быть! Я себя чувствую максимум на двадцать пять!

Елена невольно рассмеялась – только Алекс мог пустой болтовней поднять ей настроение. Наверное, именно поэтому она и вышла за него замуж.

– Вечером мы идем на прием, – строго проговорил Алекс, мигом став серьезным. – Надеюсь, ты не забыла?

– Забыла, – созналась Елена. – А можно не пойти?

– Нельзя, – отрезал он, иногда Алекс мог быть непоколебимым. – Прием дают в твою честь, не прийти – значит смертельно обидеть хозяина. А тебе лучше, чем мне, известно, что он финансирует вашу партию…

– Ладно, я приеду, только с опозданием.

– Естественно. – Алекс широко улыбнулся, сверкнув отличным фарфором. – Королевы должны опаздывать.

– А про то, что точность вежливость королей, ты забыл?

– Пережитки прошлого, – махнул своей аристократичной ладонью Алекс. – А мы-то с тобой люди современные…

Елена кивнула, да, они люди современные, иначе она не смогла бы позволить мужу сидеть дома и не работать, а она позволяла, так как те деньги, которые он зарабатывал в своей больнице, были настолько ничтожны, что их хватало только на хлеб и туалетную бумагу. Поэтому на семейном собрании было принято решение – на жизнь будет зарабатывать Лена, у нее это отлично получается, а хозяйством займется Алекс. К счастью Бергмана, его положение домохозяина совсем не унижало, он с большой охотой занимался бытом: нанимал прислугу, давал ей задания на день, решал, какие покупки надо сделать, когда оплатить счета, чем накормить жену и когда сводить их любимую собаку Дульцинею (Дулю) к ветеринару.

– Чем сейчас займешься, дорогой? – ласково спросила Лена, любуясь дымчатыми глазами мужа.

– Поеду к маникюрше – не могу же я явиться на прием с запущенными ногтями… – Он придирчиво осмотрел свои безупречные руки и, судя по всему, остался ими недоволен. – Просто не могу!

– А потом?

– Заскочу в магазин «Флора», приценюсь к пальмам, мне кажется, у нас в холле не хватает яркого зеленого пятна… Как ты считаешь?

– Целиком доверяю твоему мнению.

Алекс лучезарно улыбнулся, встал с кресла, подошел к супруге и смачно поцеловал ее в ненакрашенные губы.

– Ты у меня умница.

– Поэтому ты на мне и женился…

– Нет, женился я на тебе, так как знал, что в один прекрасный день ты станешь известным политиком, будешь зарабатывать большие деньги и избавишь любимого мужа от постылой обязанности ходить на службу…

Лена от души рассмеялась, оценив шутку. А это была шутка, поскольку, когда они поженились (а произошло это двадцать лет назад), ничто не предвещало ее успеха. Елена тогда была обычной учительницей истории, проживающей в общежитии, к тому же не очень здоровой после неудачной операции и весьма нелюдимой из-за болезненного разрыва с любимым…

Они познакомились в поликлинике, куда Лена пришла на прием к гинекологу и где Саша (тогда он называл себя именно так) работал рентгенологом. Она подошла к молодому врачу, чтобы спросить, где шестьдесят шестой кабинет, и он не только подсказал, но и проводил ее, пока ждали очереди, они разговорились. Потом Алекс напросился к ней в гости, на следующий день уже без просьб пришел к ее дому с цветами, еще через день остался ночевать, а спустя месяц они подали заявление в загс.

Так Елена Паньшина стала женой Александра Бергмана и, несмотря на пророчества коллег и приятелей, ни разу об этом не пожалела. Да, ей все твердили, что он слишком красив, слишком расфуфырен, слишком беспечен, чтобы стать хорошим мужем. Он будет тебе изменять, вопили подружки-училки, с завистью рассматривая ее свадебные фотографии. Он тебя бросит ради молодой, глупой, сексуальной! Одумайся! Он тебе не пара! А Лена в ответ только смеялась – она была уверена в том, что именно Алекс больше, чем кто бы то ни было, подходит ей в качестве супруга. И не потому, что так сильно любила своего новоиспеченного мужа, нет, она относилась к нему с большой симпатией, но и только, просто в лице Алекса она нашла идеального партнера для жизни: веселого, беспечного, остроумного, яркого, общительного, цельного, такого, какого она всегда мечтала видеть рядом с собой. А если он бросит ее ради молодой, глупой и сексуальной, что ж, значит, такова судьба. После ужасного разрыва со своей единственной любовью Лена поклялась себе больше из-за мужчин не страдать.

Но, к удивлению завистников и самой Елены, Алекс оказался прекрасным мужем. Он отлично готовил, сам себе стирал носки, любил бегать по магазинам и наводить уют в их шестнадцатиметровой комнатке. Еще ему нравилось принимать гостей, поэтому в их хибаре постоянно толклись люди, он обожал вечеринки, танцы, пикники, гулянки, и Елену это нисколько не раздражало. Конечно, денег молодым катастрофически не хватало: еженедельные банкеты, устраиваемые Алексом для друзей, сжирали весь семейный бюджет, но Лена не считала это поводом для скандала. В конце концов, она видела, за кого выходила замуж…

Вот что ее действительно удивило, так это то, что Алекс ей не изменял. То есть не просто ни разу не был уличен в адюльтере, но даже не дал повода для ревности. Это было непостижимо, так как Алекс был чрезвычайно хорош собой, обходителен, мил, остроумен и очень нравился женщинам, к тому же имел постоянную потребность в сексе, ведь после страшной операции по удалению матки Елена стала к постельным играм равнодушна…

Но не это было самым ужасным. Самым ужасным оказалось то, что Елена не могла иметь детей. Она-то с этим давно смирилась – но каково Алексу жить с женщиной, неспособной подарить ему наследника? Тем более что он очень любил детей, особенно маленьких девочек, как-то он ей даже признался, что всегда хотел иметь дочку, которую звали бы Ингрид. Ингрид Бергман, как его любимую актрису.

Оказалось, и это препятствие не смогло разбить их семейную лодку. Алекс быстро смирился с ее бездетностью и вместо дочки Ингрид завел собаку Дулю. Ко всему прочему в середине девяностых Елена занялась бизнесом, стала хорошо зарабатывать, и у Алекса появилась возможность ежесезонно обновлять гардероб, коллекционировать сигары, книги, запонки, играть в гольф, путешествовать, встречаться с интересными людьми. Короче говоря, он был катастрофически занят, а при такой занятости о детях и думать некогда.

А тут еще Елена занялась политикой, и Алекс из мужа обычной богатой женщины превратился в супруга известной личности. Его фотографировали вместе с женой, брали у него интервью, приглашали на телевидение. Он стал так же популярен, как и его супруга, потому что был неотразим, а самое главное, благороден, ведь не каждый мужчина останется рядом с женщиной, неспособной иметь детей…

Пока Елена размышляла об этом, Алекс подошел к зеркалу, пригладил свои и без того безупречно причесанные волосы ладонью, одернул пиджак, поправил галстук. Он всегда тщательно следил за собой, а в последнее время стал особенно придирчив к внешнему виду: во-первых, в его возрасте нельзя позволять себе распускаться, а во-вторых, Алекса в любой момент могут сфотографировать.

– Алекс, тебе пора подкрасить волосы, – спокойно сказала Лена, подходя вплотную к мужу. – На висках видна седина.

– Да, я заметил, завтра же иду к парикмахеру, – ответил он. Алекс не считал зазорным подкрашивать волосы, делать пилинг, массаж, педикюр, он даже подумывал о вживлении в лицо золотых нитей, но об этом пока супруге не говорил. – Кстати, не желаешь, чтобы я записал к нему и тебя?

– Нет, спасибо, меня устраивает моя парикмахерша.

– Ну как знаешь, как знаешь… Только мой брадобрей Жоржик мигом бы уговорил тебя на колорирование… – Его глаза озорно сверкнули. – В экстремально красный… Стала бы клевой чувихой, за такую бы даже панки проголосовали…

– Только этого мне не хватало! – Елена, шутя, подтолкнула мужа к двери. – Иди уже к своей маникюрше, мне работать надо.

– Слушаю и повинуюсь. – Алекс дурашливо поклонился и, пятясь, покинул комнату.

Когда за ним закрылась дверь, Елена, все еще улыбаясь, прошла к окну. Встала у форточки, подставила лицо колючему зимнему ветру, собрала пальцем снег с рамы и слизнула его. Дурацкая привычка есть снег осталась с детства (ох, как ругала ее за это мама), и до сих пор госпожа Бергман не могла до конца от нее избавиться. Нет-нет да пожует ледышки, и теперь ее за это ругает муж…

Лена высунула руку в форточку, подставив ладонь под медленно падающие снежинки… Вдруг в груди что-то кольнуло. Да так больно, что перехватило дыхание. Елена испуганно схватилась за сердце – неужели инфаркт? Все может быть, тем более она так много работала в последнее время… Но только она об этом подумала, как боль прошла. Бесследно. Не осталось даже покалывания, лишь легкое томление и какое-то беспокойство. Значит, не инфаркт. Тогда что?

Ответ пришел тут же. Вместе с телефонным звонком. Стоило только ее аппарату затрезвонить, как она поняла: ей необязательно брать трубку, чтобы узнать, что именно ей хотят сообщить. Она уже знала. Чувствовала. Предвидела.

Елена глянула на разрывающийся телефон и прошептала:

– Старуха умерла!

Аня сидела в маленькой кухоньке, прижавшись спиной к дребезжащему боку холодильника «Днепр», и ничего не видящим взглядом смотрела в стену. Перед ней на облезлом кухонном столике стоял стакан с водой и пузырек валерьянки. Сумка с уже ненужными продуктами (любимой бабулиной сгущенкой, колбасой, маслом, рисом) валялась поодаль. Аня понимала, что надо бы ее поднять, но ей совершенно не хотелось двигаться. На нее навалилась какая-то страшная усталость. Врач сказал, что это последствие шока и скоро пройдет, но пока что-то не проходило…

В принципе, Анну уже допросили и отпустили на все четыре стороны, чтобы не мешала работать следственной бригаде, но, вместо того чтобы унести ноги из ужасной квартиры, она потихоньку пробралась в кухню (для чего пришлось перешагнуть через ноги мертвой старушки), забилась за холодильник и замерла. Умысла в ее действиях не было никакого: она не собиралась подслушивать или подглядывать, ей просто хотелось посидеть в своем любимом закуточке, ведь именно на этом табурете, прислонившись спиной к холодильнику, она обычно сидела, когда они с бабой Линой пили чай… Или когда та читала вслух свою любимую книгу «Ярмарка тщеславия»… Или просто расспрашивала Аню о жизни – о своей она никогда не рассказывала…

Кухня была излюбленным местом их посиделок…

Анна шмыгнула носом и хотела уже разрыдаться, как на пороге показались два человека. Она узнала их, это были два милиционера, что приехали на ее вызов, одного, русоволосого здоровяка, насколько она помнила, звали Владимиром, а второго, маленького, чернявого, жутко злющего на вид, Стасом. Они были крайне увлечены разговором, поэтому Аню не заметили.

– Я тебе, Стасевич, говорил, что это не простая бытовуха, – горячился Володя. – А ты: «Подумаешь, старушку почикали»… Эх ты, Шерлок Холмс хренов!

– Я же не знал, что кинжал, которым ее почикали, антикварный, – обиженно буркнул Стас.

– Не знал ты… Да по нему сразу видно… Я, конечно, в антиквариате тоже не разбираюсь, но понял, что ножичек старинный. И явно дорогой. Отсюда можно сделать два вывода. Первый: нож был принесен убийцей с собой, так как в этой халупе нет ничего дороже вот этого холодильника, и второй: убийца человек не бедный, раз может себе позволить умертвлять старушек раритетными кинжалами…

– Не обязательно. Он мог просто не знать, какова его ценность…

– Да одного взгляда достаточно…

– Это тебе достаточно, – не желал сдаваться Стас, – а убийца, может, нашел его на помойке…

– Ты к чему клонишь, мать твою?

– К тому, что не бедному человеку просто незачем убивать эту старушенцию! – рявкнул оппонент. – Я еще поверю, что к ней пьяница какой ворвался пенсию украсть. Или бомжара, район-то неблагополучный…

– У нее четыре замка на двери. Через такой заслон ни один бомжара не прорвется…

– У старухи, скорее всего, склероз, вдруг забыла запереться?

– Ты разве не помнишь, что девчушка из собеса сказала? Она заявила, что бабулька всегда запиралась. – Володя ненадолго замолчал, видно, что-то обдумывал. – Странно это, а, Стасевич?

– Что именно?

– То, что бабка так баррикадировалась. Чего в этой халупе брать-то?

– Да уж, брать нечего, даже заначки никакой…

– Может, почистили уже?

– Не… В кошельке – он, кстати, лежит на видном месте – триста рублей. Для алкашей целое состояние…

– Слушай, а эта бабка свою квартиру никакой фирме не подписала? Знаешь же, сколько сейчас их развелось…

– Проверим, конечно, но тебе не кажется, что аферисты выбрали бы более дешевое орудие убийства, например яд или газ.

– Кажется, – уныло согласился Володя. – А что говорят свидетели?

– В основном мычат, потому что дом наполовину заселен алкоголиками…

– А та любопытная старушенция с первого этажа, Богомолова, кажется? Она вроде соловьем заливалась…

– Если бы по теме заливалась, тогда бы ей цены не было! На самом деле ни черта она не видела, потому что из квартиры не выходит – простуды боится, глазка на двери не имеет, а окна у нее смотрят на так называемый задний двор. Единственное, что мы от нее узнали, так это то, что Элеонора Георгиевна въехала в эту квартиру не так давно, то ли шесть лет назад, то ли семь, но это мы еще выясним, причем въехала с одним чемоданом, то есть все барахло здесь осталось от прежних хозяев…

– Беженка, что ли?

– Нет, коренная москвичка, опять же если верить соседке.

– А паспорт посмотрели?

– Паспорта пока не нашли. Далеко, видно, запрятала.

– Зачем? Деньги-то на виду.

– Ха! У меня бабка девяностолетняя заначку в стол кладет, а паспорт чуть ли не под линолеум прячет. Потому что боится, что его выкрадут и возьмут в каком-нибудь коммерческом банке на него огромный кредит.

– Не дают таким старым кредитов.

– А ты поди ей докажи.

– Ладно, вернемся от твоей бабки к нашей, покойной. Про родственников что-нибудь выяснили?

– Какие родственники? Тебе же девчонка из собеса сказала, что старуха одинокая.

– Слушай, – неожиданно оживился Володя. – Тебе эта Анна Железнова не показалась чокнутой?

– Не то чтобы чокнутой, а какой-то блаженной. Не от мира сего.

– Да уж! Никто уже лет десять не носит таких пальто… Вроде молодая девка, а так себя запустила…

– А она не могла старушку замочить, как ты думаешь?

Аня закусила губу, чтобы не вскрикнуть – она никак не ожидала такого обвинения.

– Сначала я именно так и подумал, – протянул Володя. – Но у девчонки алиби, его, конечно, еще надо подтвердить…

– И какое у нее алиби?

– В момент убийства, а совершено оно, если верить нашему эксперту, между 8.30 и 9.30 утра, гражданка Железнова была на другом конце столицы – получала аванс по месту работы… Свидетелей, как понимаешь, найдется куча…

Стас двусмысленно хмыкнул, после чего достал из кармана сигареты, спички и, присев на корточки, закурил.

– Необычное это убийство, – задумчиво проговорил он, выпуская дым через нос. – Непохожее на другие…

– Я бы сказал, убийство в стиле ретро, – меланхолично заметил Володя.

– Тебе тоже пришло в голову именно такое сравнение?

– Наверное, из-за этого дурацкого кинжала, кстати, надо пробить у антикваров, какова его рыночная стоимость…

– Мне кажется, дело не только в кинжале. Просто сейчас так не убивают… – Стас нервно стряхнул пепел с сигареты. – Вспомни, сколько мы дел вели (заказухи я в расчет не беру, там другое), а все одно и то же… Грабят – убивают, насилуют – убивают, завидуют – убивают, перепьются – тоже убивают. Грязь, деньги, кровища, похоть! Но на моей памяти нет ни одного убийства, похожего на это… Оно какое-то ненастоящее: чистенькое, прилизанное, даже элегантное… То ли книжное, то ли киношное, то ли лубочное…

– То ли ритуальное, – неожиданно перебил товарища Володя.

– Кинжал не ритуальный, обычный боевой…

– Знаю, но он должен что-то символизировать, иначе старушку зарезали бы обычным кухонным ножом…

Володя хотел еще что-то добавить, но когда он открыл рот, из-за холодильника со страшным грохотом выпала Анна. Устав сидеть в скрюченном положении, она решила распрямиться, а так как хорошо у нее ничего в жизни не получалось, то, пытаясь сесть поудобнее, она каким-то образом умудрилась зацепиться ступней за ножку табурета, после чего полетела на пол, больно приложившись лбом о батарею.

– Зрасте, – пролепетала Анна, неуклюже поднимаясь. – Я тут задремала… Извините…

– Это что еще за явление Христа народу? Тебе куда было велено идти? – накинулся на нее Стас.

– Домой, – с дрожью в голосе ответила она.

– А ты чего тут сидишь?

– Я же говорю, задремала…

– А ну топай домой по-быстрому, пока я тебя в каталажку не упек…

Аня от страха задрожала, и, бормоча извинения, стала мелкими шажочками продвигаться к выходу.

– И сумку не забудь! – рыкнул Стас, сверкнув глазами.

Аня послушно вернулась за сумкой, вцепилась в нее, как в спасательный круг, и бочком, бочком вышла в прихожую. На счастье, труп уже убрали (на полу остался только меловой трафарет), поэтому Анна беспрепятственно преодолела расстояние до двери, быстро распахнула ее и пулей вылетела на лестничную клетку.

До первого этажа она добежала в считаные минуты, но вместо того, чтобы выйти из подъезда и, как было велено, топать домой, Аня устало опустилась на заплеванную ступеньку, уткнулась лбом в стену и по-щенячьи заскулила. Вообще-то она не была плаксой, но сегодня что-то разнюнилась… Сначала от испуга рыдала, потом от растерянности, позже из-за жалости, а вот теперь от обиды… Да, ей было обидно! Но не потому, что на нее накричали и обозвали явлением Христа народу, к этому ей не привыкать, на нее кричали все, кому не лень, горько стало оттого, что ей некуда было идти. Конечно, жилплощадь у нее есть, и довольно большая (целых двенадцать метров), но комнату в коммуналке, где, к слову, она прожила всю жизнь, у нее язык не поворачивался называть домом. И причин этому множество.

Первая из них: комнатенка была жутко неуютной. До революции на месте Аниной обители был выход на черную лестницу, но в тридцатых годах прошлого века лестницу решили забаррикадировать, а узкий длинный коридор с бетонным полом и подслеповатым оконцем у самого потолка сделать комнатой. Вторая причина – чтобы попасть в свои «покои», Ане приходилось пересекать не только всю квартиру, но и кухню, а это просто ужасно, потому что вместе с ней в комнату проникает и пар, и вонь, и гарь, и дым, и ругань злющих соседей. Третья, и самая весомая, – все то время, что провела в стенах этой комнатенки, Аня была несчастна. Конечно, она и в садике, и в школе, и в библиотеке, и даже в кино не ощущала себя особенно счастливой, но дома, дома она просто задыхалась… Ее угнетали и вечная сырость, и непрекращающийся гам, и убогость обстановки, и отсутствие элементарного уюта, и вечные материны любовники, сменяющие один другого, и то, что, когда эти любовники появлялись, Ане приходилось ночевать в шкафу…

Последняя проблема исчезла, когда мать умерла, но легче Ане не стало, так как все осталось по-прежнему: и сырость, и убогость, и гам. Не так давно у Ани появилась было надежда: ее соседка Агриппина Тихоновна привела покупателя на свою комнату, и покупатель этот, окинув взором двухсотметровые дореволюционные хоромы, возжелал купить их целиком. Взамен предложил каждой семье по квартире на выселках. Обитатели коммуналки, коих насчитывалось восемнадцать человек, на предложение «благодетеля» отреагировали по-разному – кто-то тут же согласился, кто-то решил торговаться, на выселки им, видите ли, ехать не хотелось, кто-то отказался категорически, потому что все равно обманут. В числе самых покладистых оказалась и Аня, да ее не особенно слушали – из ее клетушки потенциальный покупатель собирался сделать кладовку.

В итоге ничего у них с продажей не вышло, устав выслушивать нелепые требования жильцов, дяденька купил другую коммуналку, этажом ниже, сделал в ней ремонт и уже вселился вместе с женой, родителями, дочкой, ротвейлером и крысой неизвестной сиамской породы.

Больше пока желающих приобрести их запущенную коммуналку не было, а Аня так надеялась… Иногда, когда от духоты и влажности она не могла уснуть, в ее воображении возникала такая картина: отдельная квартира (пусть на выселках, пусть однокомнатная, но отдельная) со светлой кухней, на окне занавески в горошек, непременно красные, на подоконнике герань, в углу стол, на нем солоночки, салфеточки, чашечки, блюдца, рядом табуретка, на табуретке она, Анна, на ее коленях кот… Все! Больше ничего ей для счастья не надо… Даже сотового телефона!

– Ты еще тут? – раздался над ее ухом грозный мужской голос.

Она вздрогнула и, замирая от ужаса, подняла глаза. Как она и ожидала, над ней нависал грозный милиционер Стас, тихонько спустившийся с четвертого этажа и вставший за ее спиной.

– Опять, скажешь, задремала?

– Ага, – глуповато улыбнулась она.

Он сокрушенно покачал головой и вполне миролюбиво спросил:

– Откуда ж ты такая взялась?

– Из собеса, – как всегда, невпопад ответила Аня, но, поняв свою оплошность, поправилась: – Вернее, из коммуналки.

– В коммуналке живешь?

– Ага.

– С мамкой, что ли?

– Нет, мама умерла год назад.

– Извини.

– Да ладно, чего уж… – пробормотала она смущенно, потому что никакой тоски по покойной родительнице она не испытывала, одно облегчение. – Не любила меня мамка, да и я ее не особо…

– А эту бабку любила?

– Очень, – с энтузиазмом воскликнула Аня. – Она была очень добрым, отзывчивым человеком… Чистым ангелом… – Видя недоверие на лице следователя, пояснила: – Ведь именно она меня на работу устроила.

– Как это?

– Просто. Я, как школу закончила, в техникум пошла, но бросила его – мать мне велела на работу устраиваться, а я хорошо училась, без троек… – Говорила Аня сбивчиво, коряво, она не могла складно выражать свои мысли, но не из-за скудного словарного запаса (с самой собой она общалась прекрасно), а из робости. – Мать меня на винзавод устроила, чтобы я там водку воровала…

– Пила?

– Она нет, хахаль ее пил… – Аня поморщилась, вспомнив сизую рожу материного сожителя. – Но я воровать не умею… И от запаха спирта у меня постоянно были головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном пьянь, да и неинтересно мне…

– А где тебе интересно? – с улыбкой спросил Стас.

– Я учиться хочу, – выпалила Аня. – На дизайнера ландшафтов. Я природу люблю: деревья, травы, цветы, особенно цветы, но в моей комнате они не растут. Им свет нужен, а я даже днем с лампочкой сижу… – Она погрустнела, думы о несбыточной мечте всегда навевали тоску. – Короче, оказалась я безработной. Стояла на бирже. Вот пришла я как-то отмечаться, смотрю, у крыльца бабулька стоит, миленькая такая, чистенькая, в соломенной шляпке, и улыбка добрая… Подошла она ко мне и говорит: «Что же ты, дочка, такая молодая, а работу найти не можешь?» А я ей в ответ: «Образования нет, блата нет, воровать не могу», короче, все, что вам сейчас, ей рассказала. Вот она мне и предложила: давай, говорит, ты будешь за мной ухаживать. Хорошо платить не могу, но и работы, как таковой, немного. Продукты покупать, газеты, лекарства, белье в прачку отнести, даже убираться не надо, я, говорит, сама могу… Я согласилась…

– Значит, ты не от собеса за ней ухаживала?

– Это сначала, но потом бабуля мне говорит: «Тебе надо официально оформиться, про пенсию подумать и все такое»… Отвела меня в собес, оказывается, социальных работников не хватает (зарплата, сами понимаете, копеечная), меня сразу и взяли…

– Давно ты ее знаешь?

– Почти год… Мы с ней очень подружились за это время…

– Ты говорила на допросе, что она была очень одинока, значит, ее никто не навещал?

– Почти никто. Разве что соседка, – Аня кивнула на дверь шестьдесят второй квартиры, – наведается… Или старая подруга раз в квартал забредет…

– Что за подруга? – напрягся Стас. – Как зовут?

– Как же ее зовут… – Аня свела брови, вспоминая. – Фамилия у нее еще такая благородная… А! Голицына! Она постоянно хвалилась своим аристократизмом… Она вообще была такая… ну… – Девушка пощелкала пальцами, подбирая достойное сравнение. – Нафталиновая, что ли…

– Как это?

– Таких сейчас мало осталось, вымерли, наверное, но раньше я частенько встречала в наших старомосковских дворах подобных старух… Худые, прямые, надменные, на голове шляпка с истлевшей вуалеткой, на руках перчатки, на шее побитый молью песец… Над ними всегда дети смеялись, а мне их было жалко… – Анины глаза увлажнились, не иначе решили за сегодня выплакать годовой запас слез. – Вот старуха Голицына из их числа.

– Имя не помнишь?

– Ее бабуля Ветой звала…

– Значит, или Лизавета, или Виолетта, – резюмировал Стас. – Сколько раз ты видела старуху Голицыну в квартире покойной?

– Всего раза три. Тяжело ей, наверное, через всю Москву в гости кататься, старая она, как и Элеонора Георгиевна… – Аня в задумчивости поскребла коленку. – Только не очень бабуля любила, когда Вета к ней приезжала… Как-то прихожу к ней, а Голицына только ушла, я по запаху поняла, у нее жуткие духи, протухшие лет двадцать назад, и этот запах потом долго не выветривается… Так вот, пришла я, а Элеонора Георгиевна грустная, спрашиваю: «Чем вас так Вета расстроила?» – а она мне отвечает: «Любит Ветка старое вспоминать, а это ни к чему!» Вот и все, больше ничего не добавила, но целый день хмурная ходила…

– При тебе они не ругались?

– Нет, были очень друг с другом милыми, но особой теплоты я в их отношениях не заметила… Уж очень они разные… Вета вся из себя аристократка: спесивая, надменная, а баба Лина простая была женщина, душевная…

– Ты говоришь, теплоты не было… Тогда зачем больной старухе тащиться через всю Москву, чтобы повидать не очень приятного человека?

– Знаете, что я думаю? – взволнованно сказала Аня и от волнения покрылась потом. – Мне кажется, Голицына ездила к ней, чтобы продемонстрировать, что еще жива… Или проверить, не умерла ли Элеонора Георгиевна… Будто между ними соперничество какое было… По жизни… Вот и в смерти решили посоперничать.

– Антикварные вещи у Голицыной имелись, не знаешь? Может, она говорила что-то…

– Когда-то была целая коллекция фарфоровых ваз и картин, это мне баба Лина рассказывала, а еще она говорила, что Вета в картишки поиграть любила, причем по-крупному, вот весь антиквариат и просадила… – Тут Аня резко обернулась и пристально глянула на следователя. – Только если вы думаете, что это она ее убила, то зря… Старуха Голицына страдает артритом, у нее все пальцы скрючены, она не то что нож сжать, даже застегнуться не может…

Аня ждала очередного вопроса, но Стас больше ни о чем не спрашивал, он погрузился в глубокие раздумья и будто бы забыл про свою собеседницу.

– Мне можно идти? – робко спросила Аня, когда пауза затянулась до неприличия.

– А? – очнулся он. – Что?

– Идти, говорю, можно?

– Да, да, иди, – рассеянно кивнул Стас, после чего развернулся и медленно пошел по лестнице вверх.

Аня проводила взглядом его худую спину, поправила шапку, вытерла нос варежкой, после чего вышла из подъезда и быстро, насколько позволяла скользкая подошва стоптанных сапог, потрусила к автобусной остановке. Анюту ждала ее сырая темная комната, чахлые цветы, раздрызганный многочисленными мамиными любовниками диван, домашние шлепанцы, измусоленные соседским котом Тихоном, и несбыточные, рожденные бессонницей мечты.