Текст книги "Его величество случай"

Духи, что ли, пролились, испугалась Аня. Но оказалось, что источает головокружительный аромат всего лишь коробка порошка. Аккуратно вытащив ее, Аня сунула нос в сумку, любуясь своими сокровищами. Пузыречки, все как на подбор, яркие, фигурные, с золотистыми и серебристыми надписями, радовали ее взор больше, чем патина на бронзовой сахарнице…

Аня выудила из сумки банку морской соли, потрясла. Перламутровые горошины весело заскакали, сверкая боками. Аня счастливо рассмеялась – никогда у нее не было такой роскоши. Иногда мать мыла ее в ванне (темной от времени, облезлой, с пятнами чернил, невесть когда пролитых), но в воду пускала не перламутровые горошины морской соли, а гранулы марганцовки – как она говорила, для дезинфекции…

Соль Аня поставила рядом с коробкой порошка и полезла за очередным «сокровищем», но тут пальцы наткнулись на плотный глянцевый лист. Рекламный буклет, сунутый у метро наглым пареньком! Аня вытащила его, хотела сразу скомкать и выбросить, но из любопытства взглянула… «Благотворительный фонд Елены Бергман» – было написано на нем крупными буквами. Дальше шел шрифт помельче, его Аня читать не стала, только посмотрела на фотографию госпожи Бергман, расположенную в правом верхнем углу буклета… Посмотрела и ахнула! Короткие серебристые волосы, высокие скулы, четкий, ненакрашенный рот… Это была та женщина с кладбища! Седовласая дама в шляпе и черном пальто, из кармана которого вылетел бабулин платок…

Елена Бергман! Это была Елена Бергман, депутат Государственной думы, а также дочь Элеоноры, сестра Эдуарда Петровича, племянница Сергея Отрадова, тетя Ефросиньи и Дениса… Та самая депутатша, которая «бросила старуху-мать… не помогала, не навещала…».

Стоп! Если не навещала, как в ее кармане очутился тот платок? Французский, батистовый, пахнущий китайским бальзамом?

Аня вскочила, отпихнула ногой пакет и кинулась в прихожую, где на гвозде висела ее задрипанная сумка. С этими наследствами, переездами она совсем забыла о платке, так и оставленном в кармашке… А ведь постирать его хотела и погладить!

Сорвав сумку с гвоздя, Аня распахнула ее, перевернула, вытрясла содержимое. На пол первым выпал тряпочный кошель, затем ручка, три разномастные пуговицы, лимонная карамелька, пакет с хлебными крошками, куча надорванных билетов, и только после этого из кармашка, как бабочка, вылетел платок… Аня подхватила его, не дав упасть, развернула. Тот самый, определенно тот самый! Значит, Елена с матерью все-таки виделась… И виделась накануне ее гибели – Аня помнила, что незадолго до смерти Элеонора постирала платок (в дорогущем шампуне, как всегда) и вывесила на веревку, натянутую в кухне…

Аня вновь уставилась на клочок розового шелка. Тупо поморгала, соображая.

А! Ясно! Баба Лина подарила платок дочери… Передала, так сказать, по наследству, чтобы та хранила его, как раритет и память, промокая им лишь слезы и стирая в дорогом шампуне… Только не думала она, что госпожа Бергман так наплевательски отнесется к ее подарку – скомкает, сунет в карман, а потом и вовсе потеряет…

Эй, а он еще и грязный! Аня ковырнула маленькое засохшее пятнышко в самом уголке (ранее она его не заметила, оно почти сливалось с загогулиной), не отодрала… Значит, не варенье, как показалось на первый взгляд, а краска! Грязные руки она, что ли, им вытирала? Разве можно так с раритетами поступать? Теперь пятно растворителем придется выводить, и еще неизвестно, как шелк (или батист?) перенесет контакт с современным химикатом…

Тут Аня вспомнила о порошке, который, если верить рекламе, отстирывает буквально все, и взбодрилась. Можно им постирать. Порошок, конечно, грубее шампуня, но все же лучше растворителя… Потом платок необходимо прополоскать в кондиционере для белья, погладить приличным утюгом (приличные утюги не жгут даже шелк, они катаются по нему, как по льду, оставляя после себя безупречно ровный след), опрыскать «Шанелью» и положить в карман новеньких джинсов, чтобы вытирать слезы им, а не рукавом, как обычно у нее получается…

Когда Аня направилась в комнату за порошком, в дверь опять позвонили.

«Голицына вернулась, – тоскливо подумала Аня. – Решила допечь меня с этими подстаканниками…»

– Секунду! – крикнула она, вновь кидаясь к сумкам. Быстро-быстро запихнула в пакет порошок и банку с солью, сам пакет задвинула под диван. Только взялась за коробку с чайником, как звонок повторился…

Требовательный, настойчивый, будто раздраженный тем, что его игнорируют!

Аня пнула коробку, но та не двинулась с места, зато из рюкзака вывалились сковородки, сопроводив свое падение оглушительным грохотом… Засовывать их обратно времени не было, звонок уже не орал, а ревел сиреной, пришлось плюнуть на конспирацию и бежать открывать.

Ева надавила на звонок еще раз. Что за черт! Почему не открывают? Она не намерена стоять здесь до скончания века, тем более что воняет тут так, будто скончание уже свершилось, причем не века, а пары бездомных кошек.

Наконец дверь открыли. Как и ожидалось, на пороге нарисовалась бабкина приживалка, Анька Железнова. На сей раз выглядела она получше: в джинсах, футболке, спортивной кофте нараспашку девчонка уже не производила впечатления рано состарившейся колхозницы. Скорее приодевшейся бюджетницы, поскольку вещички на ней были новенькие, дешевенькие и совершенно безликие.

– Ой, – испуганно ойкнула девчонка, увидев, кто к ней пришел в гости. – Здрасьте.

– Здорово, – проговорила Ева и, не дожидаясь приглашения, вошла в тесную прихожую. – Давно переехала?

– Вчера.

– Вчера, значит… – Она заглянула в комнату и, увидев на полу гору сумок, хохотнула. – Это все, что ты привезла с собой? Чайник да кучу тряпья?

– А вам какое дело? – неожиданно смело огрызнулась Аня.

Ева удивленно приподняла тонко выщипанную бровку.

– У щеночка прорезались зубки?

– Что вам нужно? – спросила Аня, резко закрыв дверь в комнату.

– Хотела предупредить, – лениво протянула Ева, – чтобы ты не обживалась тут… Все равно квартира тебе не достанется…

– Это еще почему?

– Потому что ее намереваюсь заполучить я. А меня еще никому не удавалось переиграть! Даже бабке. Уж какая была ведьма, а все же я ее перехитрила…

– Вы думаете? А по-моему, в конечном итоге перехитрили именно вас. Ведь вам в наследство досталась лишь коллекция фантиков.

Ева нарочито беспечно рассмеялась, хотя ее немного заело замечание девчонки. Как ни крути, а она права – бабка перед смертью здорово ей насолила.

– Не обольщайся, – отсмеявшись, сказала Ева. – В любом случае, я своего добьюсь. А знаешь почему? Потому что ни перед чем не остановлюсь!

– В этом я нисколько не сомневаюсь, – упавшим голосом произнесла Аня.

– Вот и славно! Тогда у меня к тебе предложение. – Евины глаза сверкнули. – Выгодное!

– Если вы о подстаканниках, то их нет…

– Какие, на фиг, подстаканники? Ты чего, девочка, с катушек слетела? Я тебе о серьезных вещах толкую… – Она зло махнула холеной пятерней. – Короче, вот что я предлагаю. Ты пока из квартиры выметаешься… На недельку-другую, а когда я тут все осмотрю, можешь вселяться обратно. Я даже обещаю, что не буду оспаривать завещание…

– Зачем вам это?

– А ты не понимаешь? – Ева досадливо поморщилась. – Мне не нужна эта халупа. И будки с сараями не нужны! Меня интересуют только фамильные драгоценности…

– А при чем тут…

– При том, что они спрятаны где-то в квартире. Но спрятаны так, что хрен найдешь… Может, придется линолеум поднимать, стены простукивать, но это уже не твоя беда – если что найду, ремонт тебе оплачу.

– А если не найдете?

– Найду, должна найти! – Ева носком сапога подцепила хлипкий деревянный плинтус, рванула на себя, и когда он оторвался, заглянула в образовавшуюся щель. – Одна пылища… Черт!

– Почему вы решили…

– Цацки тут, больше им деться некуда! Когда бабка от меня съехала, я все квартиру перерыла. Там ничего нет! Значит, она забрала их с собой… – Ева шмыгнула в кладовку, но тут же выскочила оттуда, отряхиваясь и чихая. – Блин, авгиевы конюшни, а не квартира! Работы не меньше чем на неделю, так что собирай манатки и выметайся…

– Мне некуда ехать, – растерянно сказала Аня.

– Где-то ты раньше жила, вот и дуй туда!

И так Аню разозлил этот повелительный тон, что она грубо (оказывается, она и так может!) крикнула:

– Никуда я отсюда не уеду!

– Не хочешь – не надо, – неожиданно быстро согласилась Ева. – Тогда просто дай мне ключи, я буду сюда приходить днем, а ты можешь тут ночевать.

– Не получите вы никаких ключей, – тихо, но твердо сказала Аня. – И квартиру крушить я вам не дам. Элеонора Георгиевна не хотела, чтобы вы тут хозяйничали, поэтому она свой дом мне и завещала…

– Дура, – выплюнула Ева, сощурив огромные синие глаза так, что они превратились в щелки. – Ты еще ничего не поняла… Старуха завещала все тебе, чтобы отомстить нам, своим родственникам! Ты всего лишь средство для достижения ее цели. А цель у нее была одна – после смерти показать нам кукиш!

– Баба Лина меня любила, – еле сдерживая слезы, прошептала Аня.

– Любила, как же! Да ей было плевать на тебя! Как и на всех… Она никого в жизни не любила! Для нее все мы были статистами!

– Уходите, – сипло сказала Аня, – уходите отсюда, слышите?

– Значит, по-хорошему договориться ты не хочешь?

– Уходите, уходите, уходите… – как заведенная, твердила Аня.

Ева в сердцах выругалась и вылетела из квартиры.

Из-за закрывшейся двери донеслись громкие надрывные рыдания, пролившиеся бальзамом на Евину душу – она обожала, когда из-за нее плакали и страдали. Она приблизила ухо к двери, прислушалась. Плач поутих, но не прекратился, выходит, допекла она девчонку! Отличненько, пусть знает свое место…

Запахнув шубу, Ева стала спускаться по замусоренной лестнице. Дом, где ее бабушка прожила несколько последних лет, она посетила впервые. Она вообще никогда раньше в подобных халупах не бывала и не подозревала, что есть подъезды без домофона, консьержа, освещения, в конце концов… Как тут Элеонора жила? После Арбата сия окраина казалась занюханным провинциальным селом, скопищем рванья и пьяни! Ни красоты, ни комфорта: ни тебе скверов, детских площадок, охраняемых стоянок… Путных магазинов и тех нет, не говоря о ресторанах, одни забегаловки с обманчивыми типа «Французское бистро «Армэн» вывесками! Чем, интересно, бабка питалась? Чебуреками, самсой, пирожками с котятами? Раньше она жить не могла без изысканных церемонных трапез. Без деликатесов: красной икры на завтрак, ухи из осетра на обед, легкого грейпфрутового желе на ужин – все это приносилось из ресторана, расположенного напротив дома, выкладывалось в фарфоровые тарелки и неспешно поедалось при помощи дикого количества столовых приборов из серебра… Когда не на что было купить икру и осетрину, бабка обходилась бутербродами: ломтик «Бородинского», кусочек буженинки, листик салата, колечко помидора. И никаких дешевых картофельных супов, макарон по-флотски и гречневых каш! Элеонора и не знала, как все это состряпать! Всю жизнь питалась тем, что приготовят повара, то ресторанные, то нанятые специально… Нет, все же интересно, что она в последние годы ела? Уж точно не икру. Разве что заморскую баклажанную…

Представив бабку, поедающую из грошовой тарелки похожую на дерьмо массу, Ева перестала улыбаться. На мгновение она почувствовала стыд, но лишь на мгновение… Потом к ней вернулись ее всегдашняя жесткость и уверенность в правильности своих поступков.

«За что боролась, на то и напоролась, – зло подумала Ева. – Как она с людьми поступала, так я поступила с ней. Все по справедливости!»

Успокоив таким образом свою совесть, Ева восстановила душевное равновесие и резво побежала по ступенькам к подъездной двери.

Оказавшись на улице, она подошла к своему джипу, отключила сигнализацию, собралась забраться в салон, но тут в блестящем тонированном стекле, отражающем почти как зеркало, увидела странную фигуру… Человек (неясно какого пола) в длинном темном пальто, в шляпе, змееподобном шарфе, в черных очках от солнца стоял метрах в десяти от дома и, задрав голову, смотрел вверх. Лица его видно не было – половину его закрывал шарф, половину большие, непроницаемые очки…

«Чудик какой-то, – пронеслось у Евы в голове. – Одет странно и в небеса пялится… Астролог, что ли… Или уфолог… А то и экстрасенс, пытающийся взглядом разогнать свинцовые облака…»

Ева развернулась, чтобы получше рассмотреть чудика, но он как почувствовал ее взгляд: дернулся, опустил голову, втянул ее в плечи, поднял воротник и быстро-быстро посеменил за сараи. Спустя секунду его и след простыл…

Когда он исчез, Ева забралась в салон. Посидела, устремив взгляд на то место, где недавно стоял «астролог», затем встряхнулась и завела мотор…

Выруливая на дорогу, она глянула в зеркало заднего вида и ойкнула – чудик опять материализовался на том же месте и застыл в той же позе – руки в карманы, голова задрана. Только теперь Ева поняла, что он смотрит не в небо, а на окна бабкиной квартиры…

День третий

Проснулась Лена в шесть утра. Проснулась сама, не дождавшись звонка будильника, хотя раньше ее не могла добудиться даже любимая собака Дуля, которой иногда приспичивало в неурочный час.

Лена тихонько вылезла из кровати, стараясь не разбудить Алекса, прошлепала в кухню. Спящая у плиты Дульцинея тихонько гавкнула, завидев хозяйку, но тут же уткнула морду в лапы и засопела.

«Что ж, раз даже собака не хочет составить мне компанию, значит, буду коротать время в одиночестве», – подумала Лена, включая чайник. Пока он закипал, она вяло размышляла о том, что не страдала бессонницей без малого двадцать лет, с тех пор как вышла замуж за Алекса. До этого ее часто мучили страшные воспоминания, угрызения совести, приступы сумасшедшей любви, и она не могла спать, а только лежала с закрытыми глазами, орошая подушку слезами, но все изменилось, когда в ее постели обосновался Александр Бергман – он прогнал все тревоги и подарил Лене покой…

И вот снова все изменилось! Спокойной, размеренной жизни пришел конец! Ее опять стали мучить воспоминания, угрызения совести и приступы сумасшедшей любви…

– Леночка, – раздался за спиной сонный голос мужа. – Ты чего так рано?

Елена помрачнела – она не хотела разговаривать с Алексом, а тем более не хотела объяснять «чего она так рано»: правду не скажешь, а врать мужу она не привыкла.

– Иди ложись, – как можно мягче проговорила Лена, – я попью чаю и приду. – Она обернулась к мужу, стараясь улыбаться искренне, и добавила: – Честно-пречестно!

– Что-то случилось? – встревоженно спросил Алекс, подойдя вплотную и заглянув ей в глаза.

– Все нормально, просто мне захотелось пить.

– Ленка, хватит темнить, я тебя сто лет знаю…

– Всего двадцать, не надо меня старить…

– Что слу-чи-лось? – по слогам произнес он, все больше хмурясь.

– Послушай, у меня умерла мать, я могу погрустить или нет? – довольно грубо воскликнула она.

– Ты из-за этого грустишь?

– Допустим.

– Так из-за нее или нет?

– Да, из-за нее.

– Точно?

– Это допрос? – нахмурилась Лена.

– Нет, вопрос. Я спросил «точно»?

– Точно.

– Хорошо, – хмуро кивнул он. – А то я подумал…

– Что ты подумал?

– Неважно…

– Нет, ты скажи! – все больше кипятилась она, сама себе удивляясь – за двадцать лет брака они ни разу серьезно не ссорились, и вот нате вам…

Алекс сдвинул брови, должно быть, его тоже удивила Ленина вспышка, но он не стал заострять на этом внимание, а выдержав томительную паузу, сказал:

– Я слышал, в столице объявился Серж Отрадов.

Лена внутренне содрогнулась, но внешне никак свого волнения не выдала – думская закалка позволила выдержать удар.

– И что из того? – спокойно спросила она.

– Я решил, что ты… – Он как-то затравленно на нее посмотрел и смешался.

– Что я с ним виделась?

Он сжал губы и кивнул.

– Где я могла с ним встретиться? На похороны я не ходила, на оглашение завещания тоже! Где, Алекс?

– Мало ли…

– Господи, какая глупость! – выдохнула Лена.

– Нет, это не глупость… Это дурное предчувствие… – Алекс схватил жену за плечи и ощутимо встряхнул. – Обещай мне, что ты не будешь с ним встречаться, даже если он захочет! Обещай! Не ради меня, ради себя…

– Хватит, Алекс, мне больно…

– Это мне больно, – хрипло прошептал он, еще крепче сжимая ее. – Мне! Двадцать лет я сражаюсь с призраком! Двадцать лет пытаюсь отстоять право на свою любовь… Я из кожи вон лезу, чтобы моя девочка больше не страдала! И что же? Только я начал верить в то, что нашему браку больше ничто не угрожает, как этот… этот…

– Нашему браку ничто не угрожает! – горячо прошептала Лена, причем непонятно, кого она хотела своей горячностью обмануть: Алекса или себя. – Та моя любовь в прошлом! Я давным-давно перестрадала… Теперь у меня есть только ты…

Неизвестно, поверил ли ей Александр, но он перестал судорожно сжимать ее плечи, и лицо его уже не походило на маску.

– Хорошо, – тряхнул он своей красивой головой. – Я тебе верю…

– Спасибо…

– Только запомни одно… – Он опять нахмурился, и у его губ появились скорбные складки. – Если я узнаю, что ты меня обманула… Я тебя не прощу!

– Алекс, перестань, пожалуйста! – взмолилась Лена.

– Ладно, разговор на больную тему закончен. – Он провел рукой по лицу, как бы стирая с него гримасу скорби, и мирно сказал: – Будем пить чай.

– С пирожными?

– Эх, была не была, с пирожными!

Лена фальшиво рассмеялась и достала из холодильника любимые эклеры. Поставив их на середину стола, она уселась напротив мужа, подперла кулаками подбородок и постаралась сосредоточиться на его лице. Красивом, холеном, безупречном лице, которое не будило в ее душе никакого восторга…

– Кстати, – встрепенулся Алекс, откусывая от пирожного кусок. – Почему ты в последнее время не берешь «Линкольн»?

– Что? – сипло переспросила Лена, замирая с занесенным над тарелкой эклером.

– Раньше ты постоянно на нем ездила, но вот уже две недели, как ты его игнорируешь…

– Он сломался, – выпалила она, поспешно возвращая пирожное на поднос.

– Разве? А по-моему, он прекрасно бегал…

– Вот и добегался. – Лена одним глотком выпила остывший чай. – Что-то там у него износилось, не знаю что, но мой шофер сказал, что надо его отогнать в сервис…

– Но он стоит в гараже…

– Значит, уже пригнали обратно, – скороговоркой выпалила Лена и начала суетливо убирать со стола. – Ладно, мне пора!

– Еще нет семи, – удивился Алекс. – Куда ты собралась?

– Пока приму ванну, пока оденусь, будет восемь, а к девяти надо быть в офисе, ко мне приедут с какого-то регионального телевидения…

– Ну хорошо, моя неугомонная женушка, иди работай. – Алекс встал, потянулся и, чмокнув жену в лоб, направился в спальню. – А я пошел досматривать десятый сон. Пока!

Как только он скрылся в спальне, Ленино лицо резко изменилось: из нарочито-спокойного оно стало испуганным, жалким, а вместо бодрой улыбки на губах появилась страдальческая гримаса.

Боже, боже, боже! Алексу что-то известно! Не случайно же он так настойчиво выспрашивал о «Линкольне»… А эти разговоры о Серже… Интересно, откуда он узнал, что Отрадов в Москве? Общих знакомых у них нет, точек пересечения тоже, но Алекс все же осведомлен о его приезде… Странно это! Очень странно!

Лена сжала пальцами виски – от этих мыслей у нее начала побаливать голова. Она достала из аптечки анальгетик, запила таблетку ледяным соком. Стало немного лучше не то от холодного напитка, не то от обезболивающего. Значит, можно идти в ванную комнату, а потом собираться на работу.

Но полежать в пенной воде у нее не получилось: тревожные мысли одолевали ее и в ванной, поэтому Лена лишь ополоснулась и помыла голову. Пока готовилась к выходу из дома, размышляла о наболевшем: где Серж сейчас, не уехал ли, вспоминает ее или уже забыл. Странно, что он появился на кладбище, ведь он ненавидел Элеонору… Но он пришел, а значит, у него были на то свои причины… Только какие? Зачем он появился у гроба врага? Чтобы плюнуть на могилу? Или убедиться в том, что ведьма действительно умерла?

Погруженная в эти мысли, Лена покинула квартиру.

Неспешно спустилась по ступенькам на первый этаж.

Миновала фойе.

Распахнула подъездную дверь.

Вышла на улицу.

И нос к носу столкнулась с Сергеем Отрадовым.

Все утро и половину дня Аня потратила на то, чтобы убрать квартиру по-настоящему, или, как бы сказала внучка Элеоноры Георгиевны, расчистить авгиевы конюшни. Мусора в бабулиной обители, действительно, накопилось предостаточно, не говоря уже о пыли и паутине, так что работы было полно. Но к обеду половина дел оказалась переделанной (осталось только выкинуть мусорные мешки, развесить новые шторы, застелить дорожки), и Аня решила перекусить холодными котлетами и вареным яйцом.

Быстро сжевав обед, она вскипятила воду в новеньком чайнике, заварила чай и, взяв в руки красную кружку с дымящимся напитком, пошла в комнату. Пока кипяток остывал, Аня от нечего делать взялась листать бабулину книжку – читать ее она пока не собиралась, намеревалась это сделать позже, как-никак она в отпуске, времени будет вагон. Страницы книги переворачивались плохо, наверное, из-за слишком толстого корешка, это раздражало, и Аня залезла под него пальцем, чтобы проверить, не мешает ли что. И вдруг картон отклеился от дерматина – и она наткнулась на сложенный в несколько раз листок. Подцепив его ногтем, Аня потянула его к себе.

На свет божий показался аккуратно сложенный альбомный лист. Закладка, что ли? Но почему не между страниц? Странно…

Все еще не понимая, как лист оказался под переплетом, Аня развернула его.

«Аннушка, девочка...»

Вот что было написано в самом верху листа, а дальше шел текст. Это было письмо, написанное нечетким отрывистым почерком старого человека.

Неужели баба Лина оставила весточку своей Анюте?!

Вне себя от волнения, Аня углубилась в чтение письма.

«Аннушка, девочка, ты нашла мое письмо, это хорошо. Значит, я правильно сделала, что спрятала его в книгу…

Раз ты читаешь его, значит, я мертва. Меня убили? Скорее всего… Интересно, как? Если отравили, то это сделала Лена, дочка, она всегда ненавидела кровь. Если застрелили, то это наверняка по указке Эдика, сына. Если же зарубили, размозжили голову, сбросили в окно, то тут постарались внуки – в них нет благородства моих детей, эти пошли бы даже на такое некрасивое убийство…

Я давно предчувствовала смерть, именно поэтому заблаговременно позаботилась обо всем… И не случайно я так баррикадировалась – мне не хотелось, чтобы меня убили раньше, чем я все устрою… Я успела, теперь все в порядке!

Аннушка, милая, прости меня за все! Да, да, не удивляйся, мне есть за что просить прощения, ибо во всем плохом, что с тобой произошло, виновата только я…

Мы познакомились с тобой год назад, помнишь? Я подошла к тебе, спросила, почему такая молодая женщина не может найти себе работу… Да что я рассказываю, ты сама, наверное, помнишь… Так вот наша встреча была не случайной. Я ее подстроила. А знаешь почему? Потому что ты моя внучка…»

Прочитав это, Аня не поверила своим глазам, она вернулась на абзац назад и перечитала его вновь. Нет, она не ошиблась, в письме действительно было написано «ты моя внучка». Но это глупость какая-то! Как она может быть внучкой Новицкой? Как? Ее мать Шура Железнова не имела никакого отношения к аристократическому древу Шаховских-Анненковых! Она была обычной деревенской бабенкой с дурными наклонностями и скудным умом… К тому же гулящая, пропащая…

Тут Аню осенило. Мать могла родить ее от бабушкиного сына. Ведь Аня не знала, кто ее отец: ни одной черты его характера, внешности, ни единого факта биографии, не говоря уже об имени – наверняка мамаша его тоже не знала, как она говаривала: «К кому-то подвалила, а к кому, не помню…» Неужели Шурка Железнова умудрилась подвалить… к Эдуарду Петровичу? Боже, как он мог польститься на такую кошмарную бабу (пусть нехорошо так о матери, но от правды никуда не денешься: женщиной она была кошмарной)? Разве что с пьяных глаз или большой голодухи.

От всех этих мыслей у Ани закружилась голова. Она решила оставить размышления на потом и вернуться к чтению письма.

«… ты моя внучка!

Ты удивлена? Нет, ты ошарашена, поражена, потеряна, я понимаю… И я понимаю, что вслед за удивлением к тебе придет другое чувство – обида. Ты скажешь, где же ты была все эти годы, когда я так страдала? Почему не пришла проведать меня, почему не принесла ни одного подарка… Хотя о подарках ты вряд ли подумала…

Девочка моя, я даже не догадывалась о том, что ты так одинока, несчастна, бедна, наконец. Шура казалась мне хорошей женщиной: честной, работящей, скромной. И бережливой. Для меня последнее было тоже важно, поскольку я дала ей огромную по тем временам сумму на твое воспитание. Я решила, что раз она не пьет, не курит, то сможет достойно распорядиться твоими деньгами… А оказалось, что у нее другая, не менее пагубная страсть – мужчины…»

«Да уж, – подумала Аня, отрываясь от письма. – Страсть матери к мужчинам была пагубной: она иссушала ее не хуже алкоголя. Бесконечные любовные утехи, бесконечные скандалы, разборки, ревность, венерические болезни, аборты, все это изматывало ее, разрушало, убивало. И убило! Мать умерла в пятьдесят лет от сердечного приступа – в тот день ее бросил очередной любовник, и этого разрыва она не пережила…»

«…О том, что Шура умерла, я узнала с опозданием на три месяца. Сразу, как только эта новость дошла до меня, я поспешила навести о тебе справки. Тогда у меня не было мыслей подружиться с тобой (прости меня, девочка, но до нашего знакомства я не воспринимала тебя как свою внучку), мне только хотелось убедиться, что ты в порядке. Когда я узнала правду о тебе и твоей матери, я пришла в ужас. Я даже не предполагала, что есть женщины, которые могут тратить деньги на мужиков в ущерб ребенку! Это кошмарно! Но еще кошмарнее то, что она не стеснялась развратничать при тебе! Когда мне об этом поведала твоя соседка по коммуналке, я нарисовала себе твой портрет: размалеванная, грубая, прокуренная девица, на которой негде ставить пробу – я решила, что у такой матери не может вырасти приличная дочь… Как я ошиблась!

Девочка моя, когда я увидела тебя, такую чистую, такую невинную, такую добрую, в моей душе все перевернулось… И я единственный раз в жизни, поверь мне, единственный, горько пожалела о содеянном. Я не должна была отсылать Шурку прочь (если ты еще не знаешь, сообщаю: она была моей домработницей), не должна была откупаться от нее комнатой и деньгами, я не должна была вычеркивать тебя из своей жизни… Я очень виновата перед тобой и на коленях прошу прощения!

Отдельное «прости» за то, что не осмелилась сказать тебе правду в лицо…»

Аня вытерла ладонью крупные горячие слезы, что непрерывно катились по щекам, и возобновила чтение.

«…Чернила кончаются, поэтому буду заканчивать свое сумбурное послание. Я о многом тебе хотела рассказать, но, пожалуй, не смогу, и не из-за чернил, просто трудно изложить историю моей жизни и жизни твоих родителей в нескольких абзацах. Но ты узнаешь ее, если захочешь. Для этого тебе надо нагрянуть в гости к Вете Голицыной, ей обо мне известно буквально все. Знала бы ты, как распирало ее все эти годы, как она мечтала растрепать всем мои тайны, но я крепко держала эту сплетницу за гузку письмами ее мужа. Этот бонвиван всю жизнь был в меня влюблен!

Но я отвлеклась, а между тем есть то, что ты должна исполнить обязательно. Для собственного блага. Аннушка, когда приедешь к Вете, не забудь спросить, где зарыта собака.

Так и спроси: «Где зарыта собака?» Если она заартачится, ищи сама.

219-6-3;55-10-6; 200-3-5; 301-12-2; 12-7-3; 600-29-2»

Удивленно моргая, Аня смотрела на ряд цифр. Это еще что такое? Шифр, что ли? Но зачем эти игры в шпионов? И при чем тут собаки, да еще дохлые? Зачем ей останки мертвого пса? Как написано в письме, для собственного блага? Ну уж это, извините, перебор…

Пропустив строчку с глупым шифром, Аня перескочила на первую в последнем абзаце.

«Прощай, моя девочка, больше не увидимся! Надежды на свидание в загробной жизни у меня нет: нам уготованы разные дороги – меня, в отличие от тебя, ждет ад. Но не беспокойся обо мне, я договорюсь с самим чертом!

Будь счастлива, внученька! Прости и прощай!

Р.S. Письмо никому не показывай, про собаку не говори ни одной живой душе. Когда найдешь ее, узнаешь почему».

На этом письмо заканчивалось. Аня еще раз пробежала глазами по последнему абзацу, пробормотала: «Прости и прощай», сложила лист, аккуратно разгладила и зачем-то засунула обратно за переплет.

В голове был полный сумбур. На сердце камень. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, Аня была в полном восторге оттого, что баба Лина оказалась ее настоящей бабушкой, с другой, ей стало горько, потому что узнала она об этом только сейчас… Еще ей не верилось, что написанное в письме правда, ведь она привыкла считать себя сиротой – мать с детства твердила ей, что у нее не осталось ни одного живого родственника. Поумирали, говорила она, кто от пьянства, кто от болезней, кто от старости… И вот теперь оказывается, что у нее куча родных! Есть даже брат с сестрой… С ума сойти, брат с сестрой! Она всегда мечтала их иметь! Конечно, Фрося с Денисом ей страшно не понравились, и они приняли ее в штыки, но тогда-то они не знали о своем родстве… А теперь они могут подружиться!

А еще у нее появился папа – Эдуард Петрович Новицкий. И пусть некоторые злые люди утверждают, что он бандит, она все равно будет его любить! Да, будет любить за троих: за себя и за его противных детей.

Но сначала она должна узнать всю правду. И, чтобы узнать ее, она поедет не к старухе Голицыной, как советовала ее бабушка, нет, она сразу отправится к Эдуарду Петровичу Новицкому.

К своему отцу.