Текст книги "Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории"

В статье с многозначным названием «На рубеже», посвященной памяти ушедшего из жизни выдающегося русского историка и философа права Бориса Николаевича Чичерина, Трубецкой высказал основополагающие для него социально-политические идеи. Написанный в самом начале русско-японской войны, в феврале 1904 г., в Дрездене, текст князя Трубецкого носит программный характер; здесь философ дает свое определение исторических задач России, обретающей свое подлинное величие только в свободе. Перед лицом громадной опасности – восточного вызова, вновь до всемирно-исторического значения поднимающего вопрос борьбы Азии и Европы, Трубецкой видит единственный путь выживания России. Чтобы спасти европейскую и христианскую культуру, носительницей которой, по мысли Трубецкого, является Россия, «она должна будет собрать и развить все свои духовные и материальные силы, весь свой разум и творчество»[621]621
  Трубецкой С. Н. Собрание сочинений Кн. Сергея Николаевича Трубецкого: в 6 т. Т. 1. Публицистические статьи. М.: Типография Г. Лисснера и Д. Сопко. 1907. С. 458–459.


[Закрыть]. Первым условием этой работы является «внутреннее обновление и политическое освобождение России, упразднение бюрократическо-полицейского абсолютизма, медленно растлевающего Россию и ведущего ее к конечной гибели. Коренная политическая реформа необходима для спасения России и для спасения самого Престола, – убежден Трубецкой. – Ибо все то, чего благомыслящие, просвещенные люди требовали до сих пор в интересах свободы и преуспеяния, приходится требовать теперь в интересах порядка и охранения»[622]622
  Там же. С. 459.


[Закрыть].

В большой статье, проникнутой духом высокого патриотизма и гражданственности, Трубецкой проводит анализ российского абсолютизма, противопоставляя сложившуюся традицию русского самодержавия русской идее единодержавия. По его мнению, «абсолютизм не только не составляет силу царской власти, а окончательно связывает и подрывает ее, наносит ей величайший нравственный и политический ущерб и противополагает ее России, как чуждую и враждебную»[623]623
  Там же. С. 459.


[Закрыть]. На протяжении статьи Трубецкой последовательно раскрывает тезис, что в системе бюрократического абсолютизма, «являющейся необходимым результатом развития “самодержавного правления”, мнимая “неограниченность” царской власти неизбежно обращается в худшее изо всех ограничений, и каким образом под конец самое единодержавие, реальная власть монарха, приносится здесь в жертву призраку самодержавия»[624]624
  Там же. С. 459.


[Закрыть].

В тяжелейшей исторической ситуации, призывает Трубецкой, здравая политика должна освободиться от ложной патриотической риторики, прикрывающейся самодержавием, православием и народностью. Власть, церковь и общество должны найти оправдание в «могучем государственном инстинкте». Показывая разложение русского царизма и духовную нищету церкви, огражденной полицейским уставом, Трубецкой категорически открещивается от недругов России, от тех, кто не чтит ее истории и не любит религии и культуры. «Мы не порываем связей с историческим прошлым России. Мы не отрекаемся от основ ее государственного величия, а хотим их укрепить и сделать незыблемыми. Мы не поднимаем руки против церкви, когда хотим освобождения ее от кустодии фарисеев, запечатавших в гробу живое слово. И мы не посягаем против Престола, когда мы хотим, чтобы он держался не общим бесправьем и самовластьем опричников, а правовым порядком и любовью подданных», – решительно заявляет Трубецкой[625]625
  Там же. С. 487.


[Закрыть]. Он прямо обращается к высшей власти, надеясь на разумное проявление государственного инстинкта и христианской совести. Как считает философ, «теперь сама царская власть должна довершить строительство земли, дав ей свободу и право, без которых нет ни силы, ни порядка, ни просвещения, ни мира внутреннего и внешнего. И этим она не ослабит, а бесконечно усилит себя, восстановив себя в своем истинном значении царской, а не полицейской власти и сделавшись залогом свободы, права и мирного преуспеяния»[626]626
  Там же. С. 487.


[Закрыть].

Трубецкой верит, что «ни одно русское сердце не может и не должно мириться с мыслью, что и после нее Россия останется в прежнем беспросветном рабстве и коснении, которые не сулят ей ничего, кроме позора, смуты и гибельных неисчислимых бедствий»[627]627
  Там же. С. 492.


[Закрыть]. Уповая на то, что «неиссякаемый мощный дух самоотверженного патриотизма» «воскреснет, обновит Россию и освободит ее»[628]628
  Там же. С. 492.


[Закрыть], он адресовал свое послание не только русской власти и обществу, но и самому себе. Самоотверженное служение идее свободы и христианской любви было стержнем его личности. Интенсивность духовной работы, сила моральных переживаний надломила находящегося в самом расцвете лет ученого и борца.

Апоплексический удар 29 сентября 1905 г. на приеме у министра народного просвещения и последовавшая через несколько часов смерть молодого ректора Московского университета потрясли друзей, коллег и всю прогрессивную общественность своим трагическим символизмом. Кончина князя Трубецкого обожгла души и сердца русских людей пророческим предчувствием будущих исторических бед России, не свершившихся надежд общества на мирное, поступательное развитие страны. «На моей памяти я не знаю случая, чтобы смерть какого-нибудь общественного деятеля так потрясла Москву, так потрясла всю Россию», – подавленный горем, пишет в траурной памятной статье коллега и соредактор Трубецкого по журналу «Вопросы философии и психологии» Л. М. Лопатин[629]629
  Лопатин Л. М. Памяти князя С. Н. Трубецкого // Вопросы философии и психологии. 1905. Кн. IV (79). Сентябрь-октябрь. с. I.


[Закрыть]. Сокрушаясь о том, как много потеряла бедная родина в лице «твердого и честного гражданина», Лопатин прямо говорит о том, что С. Н. Трубецкой – это не просто общественный деятель, но «общественное знамя». «Он знамя мирного и легального развития страны по пути свободного прогресса, – формулирует Лопатин. – И вот это знамя вырвано у нас. Несмотря на приобретенные блага политической свободы, ниоткуда не слышно уверенного и спокойного призыва к мирному и закономерному решению ставших перед нами трудных задач. Подымается скорбный вопрос: куда же идем мы? Что ждет нас? Неужели только мрак и стон кровавых междоусобий и всеобщего разгрома?» – в ужасе вопрошает философ[630]630
  Там же. с. I.


[Закрыть].

Как напишет П. И. Новгородцев, мало кто мог предположить, что любимый многими университетский профессор Сергей Трубецкой умрет национальным героем. Выдающийся русский философ права признаёт, что Трубецкой был «превосходным профессором, первоклассным ученым, глубоким мыслителем»[631]631
  Новгородцев П. И. Памяти князя Сергея Николаевича Трубецкого // Вопросы философии и психологии. 1906. Кн. I (81). Январь-Февраль. С. 4.


[Закрыть]. Но не академические заслуги принесли князю Трубецкому всенародное признание. «Для того, чтобы стать излюбленным вождем народным, – настаивает Новгородцев, – нужны были особые свойства личности: глубокая вера в будущее, прозрачная ясность и чарующая искренность светлой души, высокое нравственное воодушевление; и нужно было, чтобы эти свойства проявились в ярком подвиге веры и любви в тяжкий час испытания России»[632]632
  Там же. С. 4–5.


[Закрыть].

Интеллектуальный и моральный подвиг С. Н. Трубецкого был оценен многими современниками, как и необыкновенно привлекательные черты его личности. Нравственный стиль его жизни, интеллигентность, душевность и простота в общении, высокий профессионализм и обширность знаний обращали студентов в горячих поклонников и обожателей, а коллег, пусть и не всегда согласных с его мнением, в уважающих собеседников и соратников. «Его необыкновенная искренность и душевная красота манили к нему и заставляли любить его; другого слова я не подберу для определения того чувства, которое Сергей Николаевич вызывал в окружающих», – сделает признание в мемориальной статье А. А. Мануилов, выдвинутый коллективом на ректорских выборах в помощники С. Н. Трубецкому[633]633
  Мануилов А. А. Из воспоминаний о кн. С. Н. Трубецком // Вопросы философии и психологии. 1906. Кн. I (81). Январь-Февраль. С. 1.


[Закрыть].

Через год, во вступительной лекции в Московском университете, Евгений Николаевич Трубецкой обратился к слушателям с вдохновенной речью в память о своем горячо любимом и высокочтимом брате Сергее Николаевиче. Мемориальное слово о философе и общественном деятеле Сергее Трубецком, по сути, было программным выступлением, содержащим оценку интеллектуального наследия рано ушедшего профессора философии, свидетельством о единстве идейно-политических позиций и общности исповедуемых духовных идеалов, исходных мировоззренческих и философских установок двух мыслителей. Вспоминая брата, «идя за его гробом», Евгений Трубецкой обещал продолжить его дело – дело свободы и бессмертия. Активная борьба С. Н. Трубецкого за автономию университетского управления, блестящие публицистические выступления о свободе слова и печати, участие в важнейших политических событиях 1904–1905 гг. принесла молодому ученому, занимавшемуся академической деятельностью, общероссийскую известность. Депутация к царю 6 июня 1905 г. земских представителей, которую возглавил С. Н. Трубецкой, знаменитое обращение князя к Николаю II о назревших политических изменениях и чаяниях всего русского народа о свободах, первые в России университетские выборы, в результате чего ординарный профессор стал ректором Императорского Московского университета, – все эти события в глазах общественности до некоторой степени затмили его образ как выдающегося ученого и оригинального мыслителя. Надписи на венках «Борцу за свободу» говорили, по словам Евгения Трубецкого, что современники «ценили общественного деятеля», в то время как «философ, учитель жизни остался для большинства из них неразгаданным и непонятным»[634]634
  Трубецкой Е. Н. Свобода и бессмертие // Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. С. 293.


[Закрыть].

Перед лицом смерти смысл жизни становится более ясным и отчетливым. Смысл жизни Сергея Трубецкого его младший брат и философский единомышленник увидел в духовном преодолении смерти – в этом высшем проявлении свободы, даро ванной Богом человеку. Весь пафос борьбы за свободу, по словам Евгения Трубецкого, у Сергея Николаевича исходил из жажды бессмертия, продиктованной глубокой христианской верой. Именно философский поиск истины был душой общественной борьбы за свободу, поднимал и «окрылял его слово»: «Смысл свободы для него был в том же, в чем он видел смысл жизни. И как ни парадоксальным вам может это показаться, он был борцом за свободу, потому что был учителем бессмертия».[635]635
  Там же. С. 293.


[Закрыть] Указав на онтологическую связку между свободой и бессмертием как главную философскую интуицию Сергея Николаевича, Евгений Николаевич подчеркнул, что «в самой борьбе за свободу есть что-то такое, что приподнимает над смертью и свидетельствует о связи человека с вечностью»[636]636
  Там же. С. 293.


[Закрыть]. В борьбе преодолевается страх смерти, она становится началом пути к бессмертию. Жертвуя собой ради свободы, в служении общественному благу Сергей Трубецкой, как оценивал его брат, встал на путь бессмертия, ища его философским умом, верующим сердцем, свободной волей христианина и моральным сознанием гражданина. Именно царственный венец свободы, возложенный Богом на человека как на разумное существо, способное устроить свою жизнь, становится залогом духовных, интеллектуальных и политических свобод. Этот манифест свободы, онтологическим основанием которой выступает божественный дар свободы, проявляемый в разумном творчестве человека в истории, Евгений Трубецкой произносит от лица обоих братьев, наследников метафизики всеединства Владимира Соловьева, восходящей к софийной интерпретации Бога, мира и человека. Религиозные корни онтологии свободы, ее христианские эсхатологические перспективы просматриваются в построениях Е. Н. Трубецкого достаточно отчетливо. «В бессмертии – смысл свободы и ее ценность ‹…› Свобода подобает человеку, как сосуду Безусловного. Признание свободы – эта та дань уважения, которую мы платим бессмер тию», – заключает речь Трубецкой[637]637
  Там же. С. 298.


[Закрыть]. И возвращаясь к образу Сергея Трубецкого, он напоминает о том пути свободы, которым шел его брат, приглашая слушателей последовать этой цели «созидания неумирающей формы жизни»[638]638
  Там же. С. 298.


[Закрыть]. Призывая осознать высший смысл свободы, в котором соединяется обретение личного бессмертия и общественное служение христианским идеалам свободы, Евгений Трубецкой, говоря о Сергее как о предвестнике новой жизни, совершившем духовный и гражданский подвиг, поднимает русское общество на трудную работу воплощения свободы «для очеловечивания России»[639]639
  Там же.


[Закрыть].

«Добрый гений, светлый дух мира»[640]640
  Новгородцев П. И. Памяти князя Сергея Николаевича Трубецкого. С. 6.


[Закрыть], князь Трубецкой силой своей веры «заставлял других верить в торжество нравственных начал над всеми противоборствующими стихиями, – над косной силой истории, над безумной близорукостью господствующих и над грозным ожесточением обездоленных и подвластных»[641]641
  Там же. С. 7.


[Закрыть]. Увы, этим ожиданиям разумного устроения русской жизни не суждено было сбыться. Но, как заключит Новгородцев, великое значение Сергея Трубецкого в истории состоит в том, что во время русской революции с ним «связана была вера русского народа в превозмогающую силу правды и в возможность общего примирения»[642]642
  Там же. С. 7.


[Закрыть].

Тяжело обновлялась и «очеловечивалась» Россия, обретая право на свободу, на творческую самостоятельность личной и общественной жизни, словно подтверждая слова философа Сергея Трубецкого, что в мировом процессе человеческая личность зарождалась трудно и медленно, «туго развивалось ее самосознание»[643]643
  Трубецкой С. Н. Сочинения. С. 562.


[Закрыть]. Трубецкой отмечал, что «самое понятие личности, личных прав, личной собственности и свободы – все эти понятия возникают и развиваются у нас на глазах. И вместе с их развитием, с развитием личного самосознания, пробуждается сознание внутреннего противоречия жизни, противоречия личности и рода, свободы и природы»[644]644
  Там же. С. 562–563.


[Закрыть]. По мнению Трубецкого, философия осознаёт эти противоречия, природа которых – в самой действительности. Недостигнутый идеал – это задание, сопряженное с познанием и культурной работой человечества по согласованию и примирению, в терминах философа, конечного и бесконечного, свободы и природы, личности и вселенной. Горячая вера в разумный прогресс не заслоняла перед Трубецким реальность. Напротив, в своих представлениях и практических действиях он был духовно мотивированным реалистом, или, пользуясь его собственной системой определений, конкретным идеалистом.

Идеалистически возвышенный, наполненный религиозным смыслом свободы и в то же время трезвый и критический взгляд Трубецкого на существо жизни во всех ее субъективных (личностных, духовных) и объективных (социальных, политических) проявлениях, позволил Г. П. Федотову причислить Сергея Трубецкого и его брата Евгения к традиции русских метафизиков – идеологов либерального славянофильства. Говоря о слабости русского либерализма, Федотов констатирует, что «вырождение старого славянофильства в черносотенство конца XIX века обескровило это направление»[645]645
  Федотов Г. П. Собрание сочинений. Т. 5. С. 50.


[Закрыть]. «Однако в Москве (и провинции), – заметит Федотов, – никогда не угасала эта благородная традиция – Самариных, Шиповых, Трубецких»[646]646
  Там же. С. 50.


[Закрыть].

Эту благородную традицию мирных преобразователей, патриотов и сторонников органических изменений социального порядка без сломов существующей политической конструкции власти продолжает Трубецкой. Показательно, что эстафету созидательного обновления России от своих старших реформаторов-патриотов молодой аристократ принимает в памятном «голодном» 1892 году. Не проявлявший до того особого интереса к политике Трубецкой изменил свое отношение к вопросам социального устройства государства и связанной с ними общественной работы, став по просьбе рязанского губернатора Г. И. Кристи его уполномоченным, чтобы наладить помощь голодающим. Побывав в Рязани, Трубецкой ужаснулся масштабам народного бедствия. Постепенно он приходит к мысли о необходимости участия в решении конкретных проблем русской жизни, не оставляя и работу в университете. С этого момента научно-педагогическая и общественная деятельность в жизни Трубецкого неразрывно связаны.

Можно с глубокой уверенностью говорить, что его выбор был мотивирован христианскими убеждениями и моральными выводами, сделанными на их основе. Духовный переворот, произошедший с юным Трубецким, утвердил будущего автора «Основания идеализма» в истинности христианства и значимости его идей для всеобщего духовного и культурного прогресса человечества. Пережив нигилистический кризис, по завершении гимназии Трубецкой навсегда вернулся к христианству и, по словам Л. М. Лопатина, «на всю жизнь сделался убежденным проповедником идеального, очищенного, философски оправданного религиозного мировоззрения»[647]647
  Лопатин Л. М. Князь С. Н. Трубецкой и его общее философское миросозерцание // Вопросы философии и психологии. 1906. Кн. I (81). Январь-Февраль. С. 34.


[Закрыть].

На страницах главного научного труда «Учение о Логосе в его истории» С. Н. Трубецкой сформулировал свое кредо – христианина, мыслителя и политического деятеля: «Человек не может мыслить свою судьбу независимо от судьбы человечества, того высшего собирательного целого, в котором он живет и в котором раскрывается полный смысл жизни»[648]648
  Трубецкой С. Н. Сочинения. С. 47–48.


[Закрыть]. Идеалом же на пути исторической работы народов служит «разум и добро», господствующее не только в человеке, но и «во вселенной»[649]649
  Там же. С. 142.


[Закрыть].

Если бы Сергею Николаевичу Трубецкому было отпущено иное время жизни, то он, вероятно, принял бы самое живое участие в публичном политическом процессе эпохи партийного строительства и первого русского парламентаризма как последовательный и убежденный деятель либерального направления. Либеральная программа, закрепляющая личностные и политические свободы, была продолжением его христианской веры в свободный творческий разум человека и выношенной им философской идеи абсолютного как конкретного субъекта. Субъекта, сущего «в себе самом для другого» и заключающего «в себе основания своего другого»[650]650
  Там же. С. 169.


[Закрыть]. Политическая философия Трубецкого соответствовала его христианской метафизике абсолютного – «нравственной идее Бога, как бесконечной любви» – центральному тезису, сформулированному в «Основаниях идеализма». Изложенная Трубецким концепция «конкретного идеализма» с его необходимым постулатом «опыта и умозрения, точно так же как и религиозной веры»[651]651
  Там же.


[Закрыть], представляющая собой оригинальную версию религиозной метафизики, стала философским обоснованием социально-политической программы, продолжающей и развивающей традицию христианского либерализма в политической культуре России.

Борьба дискурсов. Проблема интерпретации наследия. Владимир Францевич Эрн (1882–1917), выдающийся представитель русской религиозной мысли, талантливый ученик С. Н. Трубецкого, по праву считается продолжателем религиозно-философской традиции В. С. Соловьева. Среди известных имен интеллектуалов начала XX века Эрн и его философское наследие в культуре Серебряного века явно недооценены. Блестящий полемист, он обладал темпераментом бойца и общественного деятеля. Его полемически заостренные газетные и журнальные статьи представляют собой одно из вершинных достижений философской публицистики, традиции которой восходят к русской литературной критике XIX века, к философской и политической публицистике В. С. Соловьева, И. С. Аксакова, Ф. М. Достоевского. В этом смысле наследие Эрна заслуживает особого внимания, поскольку жанр статьи в исполнении Эрна оказался не только полемическим, но и теоретическим инструментом обоснования сложных онто-гносеологических и культурфилософских проблем. Именно в жанре статьи Эрн сумел блестяще высказаться, переведя идейный спор в рациональный дискурс историко-философского исследовании. Последовательная и непримиримая защита религиозных основ национальной культуры и философии снискала Эрну в кругах русских западников славу «неославянофила» с уничижительным оттенком. Ранняя смерть не дала возможность молодому философу в полной мере осуществить свои творческие замыслы, и в оценках историков русской мысли, прежде всего, В. В. Зеньковского, Н. О. Лосского, он предстает как яркий, но не однозначный автор.

Стоит процитировать В. В. Зеньковского, который в своем известном труде «История русской философии» посвящает Владимиру Эрну всего один абзац: «Рано погиб от неизлечимого недуга В. Ф. Эрн (1882–1917), написавший две обстоятельные книги по истории итальянской философии (о “Розмини” и “Джоберти”) и ряд ярких статей, часть которых собрана в сборнике “Борьба за логос”. У Эрна было большое философское чутье, бесспорное дарование и, проживи он долее, можно было бы быть уверенным, что он мог бы создать своеобразную систему. Но Эрну очень мешала пылкость его характера, – в философии он нередко становился публицистом, что очень понижало его философскую проницательность. Не говоря об его прогремевшей в свое время (в эпоху войны 1914–1918 гг.) статье “От Канта к Круппу” и его прекрасной статье, появившейся в те же годы “Время славянофильствует”, даже его более спокойные статьи, собранные в книге “Борьба за логос”, часто шокируют читателя претенциозностью и необоснованностью. Так, напр., основное для книги противопоставление рацио и логоса, несмотря на многочисленные попытки формулировать яснее их различие, так и остается лишь программой неосуществленного философского замысла. С другой стороны в книге Эрна есть много и замечательных мест, заставляющих искренно пожалеть о ранней смерти даровитого мыслителя»[652]652
  Там же. С. 47–48.


[Закрыть].

Оценка Зеньковского весьма показательна и может служить своеобразным выражением сложившегося консенсуса мнений русских мыслителей о характере дарования Эрна и его роли в интеллектуальной культуре начала XX века. Прежде всего, он воспринимается как полемист, оригинальный публицист, который энергично отстаивает свою точку зрения, но для многих философов позиция диспутанта оказывается идеологически неприемлемой. В то же время, отмечаемая критиками склонность Эрна к публицистической форме предъявления своих взглядов, становится часто повторяемым аргументом, позволяющим оппонентам принизить собственное значение философской мысли автора «Борьбы за Логос». Однако обвинения в публицистической форме донесения философских идей здесь вряд ли могут быть приняты. Философской, равно как политической публицистике отдали дань без исключения все наиболее значимые авторы того времени. В орбиту публичности оказались вовлечены самые яркие фигуры русской интеллектуальной элиты, чьи профессиональные и творческие интересы соприкасались с различными областями философ ского знания – философии истории и культуры, философии политики, философии права, религиозной метафизики, политэкономии. Более того, многие из университетских ораторов стали первыми действующими политиками периода формирования русского парламентаризма, как С. А. Муромцев, П. Н. Милюков, П. Б. Струве. Как не вспомнить здесь учителя В. Ф. Эрна, С. Н. Трубецкого, ректора Московского университета, одного из авторитетнейших представителей либеральной общественности, во многом подготовившего наступление эпохи публичной политики в России.

Публицистический дискурс как своеобразный язык и форма самопрезентации для русской философской мысли бурного периода трех русских революций становится доминирующим и жанрово определяющим, превращая философскую статью в орудие интеллектуальной и политической борьбы. Русская философия погружена в события социальной жизни, работа, ограниченная рамками университетских исследований и студенческих аудиторий, явно не удовлетворяет запросы текущего момента. Русская мысль завоевывает общественное пространство, и академические дискуссии приобретают отчетливо выраженный характер публичной идейной полемики, которая разворачивается на страницах профессиональных журналов – таких, как «Вопросы философии и психологии», литературно-философских журналов с интеллектуальным бэкграундом, одним из лидеров которых является «Русская мысль», наиболее солидных еженедельников, в также партийных газет.

Необходимо констатировать, что изменению точки зрения на философское наследие Эрна в немалой степени препятствует закрепившееся за ним идеологическое клеймо приверженца «неославянофильства». Оно возникло в пылу полемики об исторических судьбах России и Европы, сущности национальной культуры, составившей идейный нерв русской мысли начала XX века, ее сквозную тему. Яркие спикеры той эпохи – Н. Бердяев, А. Белый, З. Гиппиус, И. Ильин, Д. Мережковский, Ф. Степун, С. Франк использовали понятие «неославянофильство» с очевидным негативным оттенком, как синоним антизападничества. Сложившийся стереотип восприятия фигуры Эрна продолжает оказывать влияние на отношение современных исследователей к его философским трудам. Эта ситуация во многом предопределяет горизонт ожиданий исследователей и результат их работы. Анализ текстов о творчестве Эрна показывает, что изучение его философского наследия и интеллектуальной биографии в отечественной и зарубежной научной литературе, посвященной истории русской мысли, мало продвинулось в концептуальном плане. Авторы по-прежнему сосредоточены на выявлении неославянофильского комплекса воззрений Эрна в логике критики неозападников – философских и религиозных публицистов либерального крыла – оппонентов сильных, но, зачастую, безапелляционных. Однако «прокрустово ложе» славянофильской идеологии никак не подходит для такого глубокого знатока европейской культуры, каким был Эрн. Сомнительная «слава», к созданию которой причастен ряд выдающихся авторов Серебряного века, тем более кажется несправедливой, поскольку в эмиграции многие из ярых критиков Эрна практически дословно повторили и развили его аргументацию о значении русской религиозной метафизики. Но клеймо поборника «омертвевшего предания», едва ли не ретрограда и националиста, так и закрепилось за ним в истории русской философии.

Последовательная линия защиты русской религиозной философии для Эрна была делом его жизни, свидетельством глубокой убежденности в ценность веры и ее внутреннем единстве с культурой. В этом смысле творческая биография Владимира Эрна в полной мере отражает трансформации, произошедшие в духовно-интеллектуальной жизни русского общества, связанные с бурными социальными процессами, радикально повлиявшими на политический порядок Российской империи. События русской революции 1905 г. вовлекли выпускника московского университета в общественно-политическую борьбу, в центре которой стоял вопрос о свободе совести, личных и гражданских свободах. Во многом его решение зависело от положения Церкви в Российской империи, где государственную религию по-прежнему охранял «полицейский устав». Как организатор «Христианского братства борьбы» Эрн стал одним из лидеров и идеологов христианского социалистического движения в России. Программа «Братства», направленная на правовую и духовную гармонизацию отношений между православием и самодержавием в конституционно-демократическом ключе, явилась важным этапом в формировании философского мировоззрения Эрна.

Выступая с программными докладами о целях «Братства», Эрн проявил себя как даровитый оратор и диспутант, оттачивая мастерство аргументации и стиля. Можно говорить, что собственно политическая активность «Братства», выражавшаяся в распространении среди духовенства и прихожан, а также в более широкой рабочей, солдатской и разночинной среде листовок и воззваний по различным вопросам церковной жизни, вскоре приобрела характер в основном просветительский и издательский. Статьи, заметки, воззвания, выступления В. Ф. Эрна, его единомышленника В. П. Свенцицкого, составлявшего вместе с Эрном духовное и идейное ядро «Братства», и С. Н. Булгакова, близкого идеям христианского социализма, на протяжении 1905–1908 гг. регулярно появлялись в русской печати. На страницах киевской газеты «Народ»[653]653
  Зеньковский В. В. История русской философии: Т. 2. С. 228.


[Закрыть], в журнале «Живая жизнь»[654]654
  Там же. С. 717.


[Закрыть], в «Богословском вестнике»[655]655
  Там же. С. 717.


[Закрыть], в «Церковном обновлении»[656]656
  Выходила в Киеве по инициативе С. Н. Булгакова. В начале 1906 года вышло всего 7 номеров.


[Закрыть], в «Религиозно-общественной библиотеке»[657]657
  Журнал религиозно-философского содержания, освещавший вопросы «нового религиозного сознания», отношение христианства к современным общественно-политическим течениям. Издавался в Москве с ноября 1907 г. по февраль 1908 г.


[Закрыть] Владимир Эрн опубликовал ряд знаковых текстов. Среди них программная статья «Семь свобод»[658]658
  Ежемесячный богословский журнал, издаваемый Московской духовной академией с 1892 по 1918 гг.


[Закрыть], а также несколько статей, включенных автором позднее в его книгу «Борьба за Логос» (1911): «Социализм и проблема свободы»[659]659
  Там же.


[Закрыть], «Филологизирующий астроном»[660]660
  Впервые: Богословский вестник. 1906. № 11.


[Закрыть], «Историческая церковь»[661]661
  Впервые: Церковное обновление. 1907. № 11.


[Закрыть], «Разговор о логике с социал-демократом»[662]662
  Впервые: Богословский вестник. 1907. № 10.


[Закрыть].

После разрыва Эрна со Свенцицким в 1908 г. «Христианское братство борьбы» окончательно прекратило свое существование. Но приобретенный Эрном опыт идейного борца, духовная и политическая сила убеждений которого подкреплена горячей верой во Христа и евангельские истины, оказался тем моральным и интеллектуальным стержнем, который сформировал Эрна как самостоятельного мыслителя, яркого оратора и публициста – глубокого автора и религиозного философа. Как происходил этот рост интеллектуального самосознания, сублимировавший социальную, религиозно-общественную активность молодого Эрна в непосредственное философское творчество, красноречиво свидетельствует его письмо к другу и соученику по Тифлисской гимназии, А. В. Ельчанинову. По поводу статьи, опубликованной Эрном в 9-м номере «Церковного обновления», от 4 марта 1907 г., автор письма, обращаясь к собеседнику, говорит: «Эта статья, я думаю, ответит на твое желание “основоположительных и серьезных” статей. У меня она написалась вдруг»[663]663
  Взыскующие града. Хроника частной жизни русских религиозных философов в письмах и дневниках С. А. Аскольдова, Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Е. Н. Трубецкого, В. Ф. Эрна и др. // Под редакцией В. И. Кейдана. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 130.


[Закрыть].

Речь идет о статье «Таинства и возрождение Церкви», которая родилась у Эрна как реакция в ответ на неприемлемые для его строгого православного сознания культурфилософские идеи Д. С. Мережковского и круга его почитателей, увлекшихся разработкой философско-богословской концепции «новой церкви» («Церкви Иоанновой»), в противовес якобы исчерпавшей свою миссию «исторической церкви» («Церкви Петровой»). Укажем на значимый пассаж в небольшой, но выразительной статье Эрна, в которой уже ясно проявляются основные черты его философско-полемического стиля. Автор спокойно и прямо говорит, что в своей статье «ничего не доказывает», еще раз напоминая своим оппонентам, что в области веры доказательства совсем иные, не поддающиеся формальным процедурам извлечения истинности и дискурсивной проработки. Так что же он предъявляет людям, чающим обновления исторической церкви? Эрн формулирует свой тезис и ждет адекватного и внятного ответа: «Я только в связной форме излагаю факт своей веры, приводя те внутренние основания, которыми вера эта тверда. Я бы очень просил, – продолжает автор статьи, – чтобы те лица, которые стоят на точке зрения, мною здесь отвергаемой, высказались о своей вере с возможной ясностью и откровенностью»[664]664
  Бесплатное приложение к Еженедельнику религиозно-общественной жизни и политики «Век».


[Закрыть]. Анализ творчества Эрна показывает, что этот принцип внутреннего исповедания своих религиозных и философских убеждений в рамках традиции секулярной культуры с ее сложившейся дискурсивной практикой, в форме открытой интеллектуальной дискуссии станет для автора «Борьбы за Логос» ведущим и определит способ и стиль высказывания в виде философской статьи полемического характера.

Подчеркнем, оставаясь глубоко верующим членом православной церкви, Эрн ментально и профессионально был носителем культуры европейского модерна. Европейский модерн с его социально-философской и научной традицией рациональности, с его эстетически развитыми формами светской культуры и авторского творчества в России начала XX века осваивался, скорее, не на уровне политических установлений и институтов, а на уровне интеллектуального и духовного опыта русских художников, писателей, мыслителей. Именно эту линию синтезирования русской и европейской культуры Владимир Эрн наследовал от предшествовавшей генерации русских европейцев во главе с Владимиром Соловьевым, подхватив эстафету от своего учителя – С. Н. Трубецкого. Участник семинаров Трубецкого по античной философии, а затем Студенческого историко-филологического общества при Московском университете, созданного также по инициативе князя Трубецкого[665]665
  В. Ф. Эрн: pro et contra / Сост., вступит. статья, коммент. А. А. Ермичева. СПб.: РХГА, 2006. С. 92.


[Закрыть], уже в период обучения в университете Эрн зарекомендовал себя как увлеченный исследователь и яркий спикер. Во многом благодаря настойчивой инициативе друзей-студентов Владимира Эрна и Павла Флоренского в 1904 г. в рамках Студенческого историко-филологического общества была организована специализированная секция «Истории религии», в которой непосредственное активное участие принимали В. Ф. Эрн, B.П. Свенцицкий, П. А. Флоренский, А. В. Ельчанинов.