Текст книги "Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории"

Тем временем публичный спор двух религиозных мыслителей, состоявших в семейно-дружественных отношениях, был продолжен на страницах ведущей политико-экономической и литературной газеты либерального толка. За ответом Эрна последовала статья Бердяева, с еще более хлесткими обвинениями в адрес лагеря Эрна и его единомышленников. После появления бердяевской «Эпигонам славянофильства»[697]697
  Бердяев Н. А. Ницше и современная Германия // Биржевые ведомости. 1915. 4 февраля. № 14650.


[Закрыть], в полемику включился Вяч. Иванов, опубликовав в «Биржевых ведомостях» статью «Живое предание»[698]698
  Взыскующие града… С. 619.


[Закрыть], где поставил под со мнение приписываемый ему и Эрну «родовой титул» славянофила, назвав себя и своих друзей продолжателями дела Алеши Карамазова – «алешинцами». Незамедлительно Бердяев ответил статьей «Омертвевшее предание»[699]699
  Там же. С. 620.


[Закрыть], пытаясь выделить аргументы в пользу творческого развития некоторых положений славянофильской теории, но продолжая настаивать на невозможности «идиллического взгляда на русскую историю и русскую действительность»[700]700
  Впервые: Биржевые ведомости. 1915. Утренний выпуск. 18 февраля. № 14678. С. 2.


[Закрыть], который он находил у эрновцев, что вызывало у него категорическое неприятие и отталкивало от «новых славянофилов».

Так, в живой последовательности полемически заостренных авторских высказываний и реплик, произносимых мыслителями публично, в дискуссионном формате газетных и журнальных статей, и корректируемых в дружеских спорах, формировался новый идейно-политический и культурфилософский дискурс русской мысли, связывающий ее с духовной и интеллектуальной историей России и предопределяющий основные темы философской рефлексии послереволюционной, эмигрантской мысли. Одним из движителей этого сложного, драматического процесса национального самопознания выступил Владимир Эрн. Побуждаемый различными мотивами – духовными, идейными, экономическими – в письме к жене от 30 января 1915 г. он так охарактеризовал свою увлеченность публицистикой: «Ты пожалуйста не смотри на мои планы пессимистично. То, что “Бирж<евые/> Вед<омости/>” сами открыли мне свои объятия, и то, что “Утро России” обещало повысить мне гонорар – это ведь настоящий экономический выход для меня, и в то же самое время выход духовный, ибо у меня есть величайшая потребность теперь писать именно на темы публицистические. А ведь к развертыванию идей я еле-еле приступил. Каждая написанная статья порождает во мне по крайней мере три новых мысли для последующих статей /…/»[701]701
  Впервые: Биржевые ведомости. 1915. Утренний выпуск. 8 апреля. № 14771. С. 2.


[Закрыть]. Как можно сделать вывод, потребность в публицистическом высказывании для Эрна выступала своеобразной социальной проекцией интенсивного интеллектуального процесса, связанного с задачами самоопределения русской мысли и, шире европейской культурной и философской традиции.

Очевидно, что обвинения в пристрастии к архаическим аргументам старых славянофилов и новых националистов, полученные Эрном от оппонентов в процессе публичных дискуссий и споров, были незаслуженными. Признать их полемически допустимыми можно было только до того момента, когда Эрн лично мог на них ответить. Оставшись в истории в виде однозначных определений, они оказались столь же несправедливы, как и действенны, в значительной степени повлияв на оценку роли и места философских идей В. Ф. Эрна в русской мысли. Как представляется, необходимо не только произвести переоценку идейного наследия Эрна, но и признать в полемическом стиле его статей оригинальный способ развертывания философской мысли.

На пути к религиозно-философской системе. Итальянские штудии. Практика ведения полемики постоянно обогащалась новым теоретическим иснтрументарием. Исследовательские навыки были применены Эрном в работе с наследием крупнейших итальянских мыслителей первой половины XIX века – Антонио Розмини-Сербати (1797–1855) и Винченцо Джоберти (1801–1852). Изучение католической мысли придало новый импульс теоретическим изысканиям Эрна, внеся историко-философский элемент в его научный опыт. Это во многом уточнило программу Эрна и определило ее духовный и философский горизонт.

Итальянская философия привлекла внимание Эрна уже на рубеже 1909–1910 гг. В «Новом энциклопедическом словаре» в 1910 г. выходят две его статьи «Джоберти»[702]702
  Цит. по: Бердяев Н. А. Омертвевшее предание // В. Ф. Эрн: pro et contra / Сост., вступит. статья, коммент. А. А. Ермичева. СПб.: РХГА, 2006. С. 514.


[Закрыть] и «Итальянская философия»[703]703
  Взыскующие града… С. 614.


[Закрыть]. Почему итальянские философы-католики стали предметом исследования Эрна, каким образом богатейшее культурное и историческое наследие античного Рима и современной Италии повлияло на мировоззрение и философские взгляды молодого русского интеллектуала? Ответы на эти вопросы, по нашему мнению, позволяют выявить генезис онтологических и культурно-исторических воззрений Эрна, по-новому оценить направленность его философского поиска и усилия по синтезированию ценностей европейской культуры и русской традиции религиозной метафизики.

Как перспективный ученый и преподаватель Эрн был отправлен за границу для подготовки магистерской диссертации. Зарубежная стажировка Эрна длилась два года, с 29 апреля 1911 по 18 апреля 1913 года. Молодой философ, зарекомендовавший себя как «человек многосторонней начитанности и даже учености, живой и даровитый писатель, с твердыми, ясно сложившимися убеждениями»[704]704
  Эрн В. Ф. Джоберти // Новый энциклопедический словарь. Т. 16. СПб., 1910. Стб. 79–84.


[Закрыть], как писали его учителя Л. М. Лопатин и Г. И. Челпанов в представлении Совету историко-филологического факультета Московского университета, в глазах философских патронов подавал большие надежды на будущее. Основанием для профессиональной стажировки за границей была избранная Эрном тема, охарактеризованная авторами документа как «всестороннее рассмотрение проблемы познания как в ее историческом развитии, так и в ее систематической нормальной постановке»[705]705
  Впервые: Биржевые ведомости. 1915. Утренний выпуск. 18 марта. Статья включена в сборник: Иванов Вяч. И. Родное и вселенское. М., 1917.


[Закрыть], – о чем сообщалось в заявлении профессоров Лопатина и Челпанова. При этом отмечалось, что приват-доцент В. Ф. Эрн хорошо владеет новыми языками, что позволит ему работать в библиотеках Парижа, Лондона и Флоренции, а также ознакомиться с современной философской мыслью в Германии.

Важным свидетельством об исследовательской программе магистерской командировки является Прошение Владимира Эрна, адресованное в историко-филологический факультет университета. В Прошении он четко обосновывает цели и задачи научной работы: «Избравши темой диссертации всестороннее рассмотрение проблемы познания, мне по ходу моих мыслей необходимо исследовать о том, как новая европейская мысль преобразовала античную идею /…/ в свое понятие о природе. Для этого мне нужно изучить итальянскую натурфилософию переходного времени, малоисследованную по рукописным материалам, хранящимся во Флоренции. Кроме того, мне необходимо исследовать историю античного Логоса в патристике и в философии Средних веков»[706]706
  Эрн В. Ф. Итальянская философия // Новый энциклопедический словарь. Т. 19. СПб., 1910. Стб. 944–949.


[Закрыть]. Следуя избранной стратегии, Эрн направляется в Италию, проводя изыскания сначала во Флоренции, затем в Риме. В ходе работы замысел магистерской диссертации изменился, но от общей задачи, изложенной в Прошении, Эрн не отступил. Отказавшись еще до отъезда в Италию от исследования, посвященного философии Джордано Бруно, Эрн продолжал интенсивную работу по изучению современной онтологии и гносеологии, пытаясь ответить на вопрос, как новоевропейская философия переосмыслила и трансформировала античные идеи о природе и Логосе.

Результатом двухгодичной итальянской стажировки стала подготовленная философом магистерская диссертация по теме «Розмини и его теория знания», которая успешно была защищена в Московском университете, 1 марта 1915 года. Обобщающая исследование Эрна – монография «Розмини и его теория знания. Исследование по истории итальянской философии XIX столетия», положенная в основу диссертации, вышла в московском издательстве «Путь», в 1914 г. Итальянский философ-богослов, священник, впоследствии беатифицированный Ватиканом[707]707
  В. Ф. Эрн: Новые документы и материалы. Публикации и комментарии В. А. Волкова и М. В. Куликовой // Начала. Религиозно-философский журнал. 1993. № 3. С. 135.


[Закрыть], привлек молодого ученого смелой по пыткой анализа онто-гносеологических проблем современной философии и главенствующего в интеллектуальной культуре Европы Канта сквозь призму платонизма и августианства. Философская программа Розмини была призвана, по мысли ее создателя, послужить опорой Церкви в борьбе с разъедающим христианскую культуру секуляризмом, чьим следствием стали атеизм и скептицизм. Свою теорию Розмини предпочитал определять как идеологический психологизм, в духе религиозного идеализма признавая факт бытия априорным, но согласовывая его с опытом самонаблюдения.

Посвятив работу Розмини, Эрн, по сути, впервые представил наследие итальянского автора российскому научному сообществу, указав не только на его значение и место в европейской интеллектуальной традиции, но и подчеркнув «интуитивное родство меж ду некоторыми направлениями религиозно-философских течений в России и философией Розмини и его школы в Италии»[708]708
  Там же. С. 133–134.


[Закрыть]. Несмотря на значительность проделанного труда, оппоненты и критики отметили некоторую модуляцию жанра – смену методологических подходов, произошедшую в период работы. Ведь изначально план диссертации состоял в том, чтобы «на примере итальянских натурфилософов переходного времени выяснить… эволюцию мысли от античного понятия природы к картезианскому понятию материи»[709]709
  Папа римский Бенедикт XVI 26 июня 2006 г. подписал декреталию, в которой объявил Антонио Розмини-Сербати досточтимым. 18 ноября 2007 г., в Новаре, Антонио Розмини-Сербати был причислен к лику блаженных.


[Закрыть]. Эта историческая ретроспекция нужна была Эрну, согласно формулировкам Л. Лопатина и Г. Челпанова, «для критического анализа проблемы познания, как она поставлена в новой философии»[710]710
  Там же. С. 135.


[Закрыть]. Но Эрн в конечном итоге настолько увлекся сочинениями католического мыслителя, что его труд получился, скорее историко-философский, хотя в нем и был проделан тщательный анализ онтологических и гносеологических положений теории Розмини.

В докторской диссертации Эрн продолжил исследования итальянской философии, посвятив ее Винченцо Джоберти – яркой личности в истории католической Европы. Священник и философ, обладавший темпераментом политического деятеля, он внес значительный вклад в дело объединение Италии. В философии Джоберти отстаивал противоположные Розмини взгляды, стремясь освободить философию от навязанного нововременной мыслью психологизма, превращавшего онтологию в выводной элемент гносеологии. Выход из тупика рационалистической философии Джоберти видел в установлении некой онтологической формулы, причастной реальности божественного Сущего. Непротиворечивое онтологическое высказывание, по мнению католического философа, воплощалось в формуле «Сущее творит существующее». Спор Розмини и Джоберти по вопросам онтологии и теории познания стал самостоятельным сюжетом исследований Эрна[711]711
  Утро России. М., 1915. № 60. С. 4.


[Закрыть]. В течение 1913–1916 года Эрн опубликовал в журналах «Богословский вестник», «Вопросы философии и психологии», «Русская мысль» ряд обстоятельных статей, раскрывавших различные аспекты философской теории Розмини и Джоберти, успев подготовить и издать в 1916 году монографию «Философия Джоберти»[712]712
  ЦГИАМ. Ф. 418. Оп. 82. Д. 390. Л. 45. Подлинник.


[Закрыть], основные идеи который намеревался защитить в качестве положений докторской диссертации. За три дня до объявленной защиты Владимир Эрн скончался от мучившей его долгие годы тяжелой болезни – пиелонефрита.

Итальянские исследования Эрна, бесспорно, показывают, что в его лице русская мысль приобрела талантливейшего оригинального автора, но, увы, очень рано потеряла мыслителя, не успевшего вполне высказаться, что называется, возвести здание своей философии. Но движение мысли, некоторый план-схему построения целостной онто-гноселогической и историко-фило софской системы можно проследить достаточно отчетливо, соединяя интересовавшие Эрна сюжеты. Исследования по католической философии в этом контексте являются примером высокопрофессиональной работы мыслителя, сочетающего в себе гуманитарный кругозор историка философии и аналитические навыки теоретика, владеющего инструментарием логического и критического анализа, равно как обладающего интуицией метафизика.

Подчеркивая значимость современной европейской религиозной философии в лице Розмини и Джоберти, Эрн, тем самым, показывал возможность подобного религиозно-философского синтеза на онтологической основе восточного христианства. Политический опыт Джоберти в духе либерального католицизма, преследовавшего цель политического самоопределения итальянской нации, был дополнительным аргументом, позволявшим Эрну проводить параллели с процессом формирования российской культурной и политической нации. Можно сказать, что философский проект Эрна вырастал в горизонте представлений о русско-европейском христианском синтезе, прообразом которого выступал Рим эпохи раннего христианства. Об этом говорят опубликованные Эрном в «Богословском вестнике» в 1912–1913 годах «Письма о христианском Риме»[713]713
  См.: Эрн В. Ф. Спор о психологизме в итальянской философии // Богословский вестник. 1914. Т. 1. № 4. Паг. 2 С. 347–770; Т. 2. № 5. Паг. 2. С. 48–82; Эрн В. Ф. Спор Джоберти с Розмини // Известия Тифлисских высших женских курсов. Тифлис. 1914. Т. 1. Вып. 1. С. 1–18.


[Закрыть], представляющие собой весьма интересный – нетривиальный образец культурфилософской рефлексии.

Итальянские исследования В. Ф. Эрна, которые, наряду с незавершенной работой «Верховное постижение Платона» стали кульминацией философского творчества, свидетельствовали о наступлении периода интеллектуальной зрелости автора и обозначали перспективу развития философской системы Эрна. И даже в незавершенности этого проекта европейские исследования Эрна в области философии и религиозной метафизики раскрывают потенциал его программы, нацеленной на выявление общности онтологических истоков русской и европейской мысли и, в конечном итоге, на включение восточно-христианской традиции в интеллектуальный базис западноевропейской философии.

Метафизическая оптика истории. Среди первых продолжателей линии русской религиозной метафизики – выдающийся мыслитель и общественный деятель, князь Евгений Николаевич Трубецкой (1863–1920). С. С. Хоружий, относящий творчество Евгения Трубецкого к «соловьевскому этапу» философского процесса в России, подчеркивает, что «весь круг ведущих мотивов и интуиций этапа пронизывается и связуется воедино неким, несомненно, религиозным в своей основе, стремлением к цельности как должному и чаемому состоянию мира и человека»[714]714
  Хоружий С. С. О старом и новом. СПб.: Алетейя, 2000. С. 77.


[Закрыть]. И в этой устремленности к онтологической полноте и цельности обнаруживает себя религиозно-философское понимание истории – «фундаментальная задача всего исторического бытия человека, его назначение и смысл»[715]715
  Там же. С. 77.


[Закрыть].

Можно утверждать, что философский анализ всемирной и русской истории у кн. Евгения Трубецкого, идейного преемника Вл. Соловьева и исследователя его творчества, выстраивался в метафизическом горизонте видения истории, развернутом в «Трех разговорах», книге-завещании его учителя и друга, где XX век назван «эпохою последних великих войн, междоусобий и переворотов»[716]716
  Соловьев В. С. Избранное. М.: Сов. Россия, 1990. С. 382.


[Закрыть]. Апокалипсическое мирочувствование как характерный углубляющийся мотив историософских размышлений Трубецкого – это и мистический опыт верующего христианина, и философская аналитика современности, с неизменной защитой духовно-нравственных идеалов христианской культуры. Возникает вопрос: насколько возможно сделать предметом философского анализа религиозное содержание философско-исторических воззрений Трубецкого, интеллектуально-духовным ядром личности которого после преодоления юношеского атеизма была христианская вера?

Заметим, что метафизическая проблематика истории не является мейнстримом историко-философских исследований, и историософия Трубецкого, находящаяся на периферии интересов современных авторов, не исключение. Показательно, что в коллективном труде о творчестве мыслителя из масштабной серии «Философия России первой половины XX века», религиозная метафизика истории как отдельный сюжет не рассматривается. Данная проблематика имплицитно содержится в ряде статей, с наибольшей отчетливостью она артикулируется в работе И. И. Евлампиева, посвященной проблеме соединения земного и божественного в философии Трубецкого[717]717
  Евлампиев И. И. «Проблема соединения земного и божественного в философском творчестве Трубецкого» // Евгений Николаевич Трубецкой / Под ред. С. М. Половинкина, Т. Г. Щедриной. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С. 10–57.


[Закрыть]. Как представляется, рассмотрение проблемы метафизических оснований философии истории Е. Н. Трубецкого может стать самостоятельной темой. Это позволит ввести ее в корпус историко-философских исследований отечественной мысли и эксплицировать религиозное содержание историсофии Трубецкого. В настоящем разделе нашей книги философия истории Трубецкого рассматривается на материале анализа его работ, связанных между собой топикой России, ее исторической судьбы, войны и революции.

Следует также отметить, что рассматриваемая проблема религиозной метафизики истории, актуализируемая в философском творчестве Трубецкого переживанием революционных потрясений и ужаса войны как предельной ситуации жизни и смерти, смысла и бессмыслицы человеческого существования, в философском отношении требует определенных процедур экспликации, в том числе и соответствующей работы на уровне феноменологии религиозного опыта. В такой постановке проблемы разработка научных подходов к исследованию религиозной философии истории Евгения Трубецкого оказывается самостоятельным предметом историко-философской рецепции.

Социальная аналитика и философское предвидение. Русская революция 1917 года – важнейшее социально-политическое событие, изменившее ход российской и мировой истории. Духовно-культурные и социально-политические причины возникновения революционной ситуации в России заняли центральное место в дискуссиях и публичной полемике между выдающимися представителями русской общественной и религиозной мысли, став продолжением традиционного русского историософского спора о цивилизационной и политической идентичности России. Философская постановка вопроса об исторической судьбе России в ансамбле европейских государств и культур во многом была инспирирована Великой войной, которая русским обществом воспринималась как отечественная война с Германией. Процесс политической модернизации в России был значительно осложнен событиями Первой Мировой войны. Факт, что революция является продолжением войны, оказался для русских интеллектуалов узловым моментом в понимания трагической взаимосвязи между событиями Великой войны и большевистским переворотом в России. Об этом в разгар гражданского братоубийства, охватившего Россию, в публичной лекции, находясь на белом Юге, прямо скажет выдающийся русский философ и либеральный общественный деятель, князь Евгений Николаевич Трубецкой. Правовед и религиозный философ, активный участник политических событий, Трубецкой станет свидетелем октябрьского переворота, произошедшего на фоне Великой войны. С высоты философского осмысления современности, он попытается соотнести происходящее с логикой мировой истории, выявить диалектику закономерности и случайности свершающегося в ней.

Трубецкой проведет параллели между революцией в России и Германии – в странах, наиболее пострадавших от войны, столкновение которых на полях сражений было столь масштабным и ожесточенным. При явных отличиях, он увидит поразительное сходство в существенном. «Везде революция есть дитя войны. Отсюда – целый ряд явлений, повторяющихся всюду, – заметит Трубецкой. – Везде мы видим революцию по преимуществу военную, солдатскую; всюду сила вооруженного народа, раньше служившая целям защиты государства против внешнего врага, становится или грозит стать источником величайшей внутренней опасности. И, наконец, одно и то же парадоксальное превращение совершается в Германии и в России: из милитаризма рождается большевизм»[718]718
  Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. С. 397.


[Закрыть].

В октябре 1917 года власть оказалась в руках политических и идейных радикалов – большевиков, что привело российское государство и общество к ситуации социального хаоса. Революция, по мнению русских религиозных философов, стала выражением национальной катастрофы. Анализируя драматические события, либерально настроенные мыслители публично заявляли о патриотической и антибольшевистской позиции на страницах журналов и газет, возвышая свой голос в защиту ценностей культуры и правового порядка. Боль от осознания происходящего, тяжелые предчувствия, граничащие с метафизическим ужасом, – определяющая тональность работ этого периода. Историософия русской революции Трубецкого резонирует с эмоционально окрашенными размышлениями авторов знакового для революционной эпохи сборника с символическим названием «Из глубины», среди которых общественные деятели и философские публицисты Аскольдов, Бердяев, Булгаков, Вяч. Иванов, Изгоев, Новгородцев, Струве, Франк. Участвовавший только в «Проблемах идеализма» (1902), Евгений Трубецкой формально остается вне авторской группы сборников «Вехи» (1909) и «Из глубины» (1918), но вместе со Струве, Бердяевым и Франком находится в одном смысловом и этико-политическом поле русской либерально-христианской мысли начала XX века. Философы, осуществившие резкую критику революции и роли в ней русской интеллигенции, созвучны Трубецкому, давая характеристики большевизму. Как емко определит Трубецкой, «большевизм есть фактор общественного гниения»[719]719
  Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. С. 407.


[Закрыть]. Опасность политического радикализма общество впервые ощутило в событиях 1905–1907 годов, но не осознало реальность угрозы. В «Предисловии» инициатор и издатель «Из глубины» Струве прямо говорит о пути к исторической катастрофе Октября, проделанном русским государством и обществом: «Сборник “Вехи”, вышедший в 1909 г., был призывоми предостережением. Это предостережение, несмотря на всю вызванную им, подчас весьма яростную реакцию и полемику, явилось на самом деле лишь робким диагнозом пороков России и слабым предчувствием той моральной и политической катастрофы, которая грозно обозначилась еще в 1905 – 1907 гг. и разразилась в 1917»[720]720
  Cmpуве П. Б. Предисловие издателя // Из глубины. Сборник статей o русской революции М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. С. 19.


[Закрыть].

Трубецкой в полной мере разделяет точку зрения авторов сборника с пророческим названием «Из глубины». De profundis – это и метафизическое дно русской истории, мистическим образом связанное с названием станции «Дно», на которой 1 марта 1917 года председатель Государственной Думы М. В. Родзянко пытался удержать Государя телеграммой из Петрограда, чтобы решить вопрос о формировании «ответственного правительства». Последовавшее 2 марта отречение Николая II от престола стало прологом огромной исторической драмы, затронувшей судьбы десятков миллионов русских людей, для которых надежды, связанные с февральской революцией, были рассеяны и разрушены Октябрем. De profundis – это и метафора судьбы русской интеллигенции, в скором времени выдворенной из России и уничтожавшейся в стране Советов. Не удивительно, что исторические и цивилизационные последствия русской революции представлялись Трубецкому и философам его круга катастрофическими для судеб России, Европы и мира. Они остро переживали несостоявшуюся модернизацию России, оценивали пагубность царской политики, ее моральное и политическое банкротство. В революции мыслители пытались определить и понять психологию русской смуты как явления, раскрывающего логику отечественной истории. Государство и общество, которые не нашли пути согласования интересов в этот судьбоносный для жизни страны период, выявили диалектику трагической для России взаимосвязи случайности и закономерности в историческом процессе. В очередной раз проявил себя своеобразный русский код духовной и социальной катастрофы в сочетании реакционности традиционалистского режима и радикальности устремлений гражданского общества, что было использовано большевиками в ситуации полного паралича власти и слома социального порядка.

И все же среди немалого количества работ ярких мыслителей и публицистов, высказывавшихся на животрепещущую тему политической и духовной жизни российского общества, при всей близости к взглядам авторов «Из глубины», оценка революции, данная князем Евгением Николаевичем Трубецким, занимает особое место. Значим и тот факт, что в отличие от большинства своих выдающихся сподвижников – религиозных философов и политиков либерального крыла, Трубецкой не получил от Провидения времени для обсуждения исторических результатов и последствий революции – он не участвовал в дискурсивной разработке сюжета, который стал центральным для историософской мысли эмиграции. Революция была опытом его жизни, а не опытом памяти и рефлексии ученого и мыслителя, вплетающего воспоминания о далеком моменте в большой философско-исторический нарратив. Трубецкой готовился разделить эмигрантскую судьбу многих русских интеллектуалов, но волею свыше избежал ее. Князь Евгений Николаевич Трубецкой скончался от тифа в Новороссийске, в январе 1920 года, незадолго до эвакуации Добровольческой Армии, с которой был связан. Философ завершил свой земной путь в России, словно небесными силами было услышано его желание умереть на родине.

Религиозное осмысление революции. Корпус историсофских работ Трубецкого периода трех русских революций одинаково важен и как опыт исторического свидетельства, и как оригинальная разработка философско-исторической проблематики, когда рефлексивная мысль непосредственно включена в социальную ткань жизни – в то, как она воспринимается, чувствуется, в каких формах осмысляется, создает сценарий настоящего и провидит будущее, строит прогноз. Следует подчеркнуть, что тема философии истории и революционного катаклизма присутствует не только в журнальных и газетных статьях, лекциях, выступлениях, опубликованных в период трех русских революций, она фундирует основные исследования Трубецкого. Во всех его текстах просматривается подход профессионального мыслителя, который создает историко-философскую и политико-философскую рамку для понимания наблюдаемой им реальности.

Обдумывая текущие события, глубоко и болезненно переживая разрывы исторического и социального поля русской жизни, Трубецкой создает прецедент актуальной философии истории: социальное знание о движущих силах истории и предельных основаниях человеческого познания, проблематизированное темой смысла жизни. Его философская дистанция по отношению к текущим событиям имеет, скорее, не экзистенциальную и политическую, а интеллектуальную и религиозную природу. В ней соединяется знание и нравственное чувство верующего человека, схватывающего философской интуицией два плана бытия – временного, исторически приходящего, и вечного, связанного с «прекрасным видением того безусловного смысла, который составляет разрешение мировой трагедии»[721]721
  Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. С. 4.


[Закрыть]. Поэтому реальность для философского мирочувствования Трубецкого – это часто «только внешний повод»[722]722
  Там же.


[Закрыть]. Главное в его философствовании – отыскание внутреннего смысла событий, имеющих двойную оптику видения. Трубецкой рассматривает историческое событие во взаимосвязи, как с прошлым, так и с будущим, при этом его мысль обогащается образным содержанием. Она адресуется к памяти культуры, вызывая живые художественные ассоциации. Философизация революции в горизонте культурно-исторического, религиозного и художественного сознания позволяет Трубецкому выявить ее духовную природу, установить социальную причинность явления и его психологические закономерности, действующие в конкретный момент истории.

Об этом свидетельствует книга князя Евгения Трубецкого «Два зверя (Старое и новое)», вышедшая в середине 1918 года в типографии товарищества Сытина, когда Россия в смятении моральных и политических чувств необратимо продолжала путь к исторической катастрофе. По замыслу философа, в сборник были включены ранее опубликованные в 1906, 1907, 1908 и 1909 годах статьи в «Московском еженедельнике», редактором-издателем которого был Трубецкой. В обращении к читателям автор раскрывал программный замысел републикации своих известных философско-публицистических статей. В свое время они стали откликом на события первой русской революции и воспринимались теперь мыслителем и политическим деятелем как сбывшееся предчувствие всемирной беды, постигшей Россию. Тем самым, недавнее прошлое освещало настоящее и служило его толкованием, а современные события виделись, по словам Трубецкого, как «продолжение и развитие единого исторического процесса, объединяющего обе революции»[723]723
  Трубецкой Е. Н. Два зверя: (Старое и новое) / кн. Евгений Трубецкой. М.: тип. т-ва. И. Д. Сытина, 1918. С. 3.


[Закрыть].

Приводя в начале книги цитату из Откровения Иоанна Богослова, в которой апостол пророчествует о наступлении сил зла – зверя из бездны, Евгений Трубецкой недвусмысленно делал отсылку к апокалипсическому сценарию сбывающихся в истории страшных свидетельств тайновидца. В образе зверя, властвующего силою поверженного, но возродившегося ныне зверя, Трубецкой, переживший революционную смуту 1905 года и крах февральской революции, угадывал мистический ужас близкой духовной и социальной катастрофы не только для России, но и для судеб мира. Задавая своим рассуждениям апокалипсическую перспективу, он делился с читателями не только личностными ощущениями текущего момента истории, но и указывал на психологический характер переживаний большого круга русских интеллектуалов, для которых современность стала воплощением Апокалипсиса, его образов и пророчеств.

На этот мотив апокалипсической катастрофы как своеобразной доминанты русского сознания укажет Н. А. Бердяев в своей книге 1923 года «Миросозерцание Достоевского». Достоевский, по мнению Бердяева, религиозно переродил русскую душу, открыл ей ощущение бездны, и поэтому русские философы после Достоевского ментально и культурно принадлежали уже другой эпохе. «Наше мироощущение сделалось катастрофическим. Это Достоевский нам его привил, – писал Бердяев. – Киреевские, Хомяковы, Аксаковы, с которыми были у Достоевского, есть и у нас некоторые общие верования и идеи, не знали еще того катастрофического мироощущения, которое захватило потом даже таких сравнительно спокойных и устойчивых людей, как, напр., кн. Е. Н. Трубецкой»[724]724
  Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: Т. 2. С. 140.


[Закрыть]. Действительно, правоведу и одному из лидеров партии мир ного обновления, провозгласившей программу совместной культурной работы власти и общества, их нравственного обновления, был свойственен трезвый, деятельный и спокойный взгляд на жизнь. Но в Трубецком, как наследнике и восприемнике религиозно-философских идей Владимира Соловьева, жило уже чувство «последнего и предельного», «конца всех вещей», по выражению Бердяева[725]725
  Там же. С. 141.


[Закрыть]. Он человек иной эпохи – эпохи после Достоевского, когда русская мысль, уязвленная последними метафизическими вопросами героев его философских романов, обратилась к поиску своих исторических и онтологических оснований, решая проблему веры и разума вслед за отцами церкви, средневековыми теологами и философами Нового времени.

Из биографии Евгения Трубецкого хорошо известен факт борьбы между верой и безверием, пережитой им в юности. Вместе со своим старшим братом, будущим выдающимся философом Сергеем Трубецким, он прошел все этапы религиозного нигилизма и его преодоления: юношеское отвержение веры, период мучительных сомнений в истинности христианства и последующее обретение веры отцов и радости Воскресения. Достоевскому принадлежит большая роль в новом обращении к вере братьев Трубецких, в принятии ими Христа и Его Церкви. Как верно заметит Бердяев, «после Достоевского у тех, которые приобщились к его духу, меняется ткань души. Души, пережившие Достоевского, обращаются к неведомому и жуткому грядущему, души эти пронизываются апокалипсическими токами, в них совершается переход от середины к окраинам души, к полюсам»[726]726
  Там же. С. 141.


[Закрыть]. Как можно понять Бердяева, в атмосфере апокалипсиса, присутствующей в разной степени выраженности во всех произведениях великого писателя, русская мысль после Достоевского пыталась выразить какую-то основополагающую черту национального самосознания и культурной истории, ее духовную сущность.