Текст книги "Человеческое тело"

Она улыбается ему:

– Я выбрала вот эту койку Не знала, где ты спишь. Не обнаружила в палатке никаких признаков присутствия человека.

– Что ты здесь делаешь?

Ирене склоняет голову в сторону, обнимает грудь голыми руками – грудь у нее никогда не была очень большой, но и маленькой тоже. Эджитто смутно помнит, как полусфера ее груди помещалась в его ладонь.

– Так-то ты встречаешь старую подругу! Иди сюда! Дай я тебя поцелую!

Эджитто нехотя подходит. Ирене внимательно разглядывает его снизу, поскольку он чуть выше ее, словно хочет удостовериться, что у него все на месте.

– А ты еще ничего, – говорит она с довольным видом.

Полотенце, не полностью прикрывающее ей бедра, колышется при малейшем движении. На уровне ключицы оно даже не завязано узлом: угол заткнут за полотно, которое в любую секунду можешь сползти, обнажив тело. Эджитто сам не знает, отчего он об этом подумал. У него в палатке стоит босиком Ирене Саммартино, а он не понимает, зачем и откуда она взялась, с неба свалилась или вылезла из-под земли и каковы ее намерения. Ирене дважды легко, по-дружески целует его в щеки. От нее приятно пахнет, но запах не пробуждает никаких воспоминаний.

– Смелей, лейтенант, ну скажи же что-нибудь! Стоишь так, будто увидел самого черта!

Спустя полчаса Эджитто пытается получить объяснения от полковника Баллезио, который сосредоточенно вычищает пальцем йогурт со дна стаканчика.

– Да, Ирене. Она сказала, что вы дружите. Везет вам. Красивая женщина, что тут сказать? Вот только рот у нее не закрывается. Болтает без умолку. А шутки ее, честно говоря, до меня не доходят. Вам не кажется, что это грустно, когда женщины не умеют шутить? У меня жена такая же. Никогда не хватало духу сказать ей об этом. – Баллезио засовывает указательный палец целиком в рот, а когда вытаскивает, тот блестит от слюны, словно мокрая сосиска. – И вообще, похоже, Ирене из тех женщин, что с возрастом раздаются. Слушайте, вы ее ноги видели? Не толстые, но заметно, что могут располнеть. У меня в младших офицерах служила одна толстуха и… ох! В полных женщинах есть что-то не то, что-то свинячье. Она хорошо устроилась?

– Я уступил ей свою койку.

– Отлично, ценю. Я бы ей и здесь поселил, но вы все-таки дружите. – Полковник подмигнул? Или Эджитто почудилось? – И вообще я жутко храплю. Почти дошло до развода. Мы с женой четырнадцать лет спим в разных комнатах. Ничего страшного, но иногда я и сам просыпаюсь от своего храпа. Шума от меня, как от трактора. – Полковник покашливает. – Доктор, это лечится?

– Не лечится, полковник. – Эджитто раздражен сильнее, чем может показаться на первый взгляд.

Баллезио разглядывает дно стаканчика – не осталось ли там йогурта. Он до блеска вылизал даже крышечку из фольги – теперь она валяется на столе, слабо поблескивая в свете неоновой лампы. Полковник бросает баночку в мусорное ведро, но промахивается. Стаканчик отскакивает от края и летит на землю, к ногам лейтенанта. Эджитто надеется, что его не попросят поднять.

– Ну да. От храпа не лечат. Пластыри, леденцы, спать на одном боку, на другом – я все испробовал. И ничего. Раз храпишь, так и будешь храпеть, ничего не попишешь. Ну ладно. Синьорина Ирене пробудет у нас неделю, если вертолеты не подведут.

– А зачем она сюда прибыла, командир?

Баллезио глядит на него искоса.

– Это вы меня спрашиваете, лейтенант? Я-то откуда знаю? В Афганистане полно таких Ирене. Все чего-то ищут, вынюхивают. Я не удивлюсь, если окажется, что ваша подруга приехала собрать сведения о вас или обо мне. Как узнаешь? Нажалуется солдат из-за какой-нибудь ерунды, и сразу слетаются эти стервятники. Ну ладно, пусть чувствует себя как дома. Мне скрывать нечего. Отправят меня завтра на пенсию – я буду только рад. А вот вы… Теперь вы под колпаком.

Эджитто набирает воздуха в легкие.

– Командир, я хочу попросить у вас разрешения ночевать здесь. Я вам не помешаю.

Баллезио мрачнеет, но потом расплывается в улыбке.

– Я знаю. Конечно, нет. Это я вам буду мешать. Скажите, лейтенант, а в чем дело?

– Я полагаю, синьорина Ирене нуждается в личном пространстве.

– А вы, часом, не голубой?

– Нет, синьор.

– Знаете, что говорил мой старик? Он говорил: дорогой Джакомо, если тебе по вкусу обмякший, у меня этого добра навалом. Так и говорил, только на диалекте – на нем это звучит еще грубее. – Полковник через брюки сжимает свои причиндалы. – Отец мой был тот еще бабник. В восемьдесят лет залезал к сиделке в кровать. Бедняга, умер в одиночестве, как собака. Не знаю, лейтенант, поняли вы меня или нет, – полковник снова подмигивает, на этот раз подчеркнуто, – но что до меня, вы со своей гостьей можете вытворять что угодно. Я не против здорового полового влечения.

Эджитто решает сделать вид, что не понял намеков полковника. Что бы тот сделал, знай он, какая дружба связывает его с Ирене Саммартино? Но Эджитто решает не углубляться. Он медленно повторяет:

– Если я вас не побеспокою, я переберусь к вам в палатку. На время.

– О’кей, о’кей, как вам будет угодно, – говорит Баллезио, теряя терпение. – Знаете, Эджитто, за тридцать лет службы я никогда не встречал такого нудного офицера.

Однако ночью Эджитто так и не удается сомкнуть глаза. Баллезио и правда шумит, как трактор, а лейтенант лежит и все сильнее нервничает, представляя себе, как липкий мягкий язычок командира подрагивает, когда через горло проходит воздух, представляет себе его налитые кровью, распухшие, гипертрофированные железы. Ему хочется встать и как следует потрясти полковника, но не хватает смелости, хочется сбегать в медпункт и принести целую упаковку транквилизаторов, но и на это он не решается. Ведь там спит Ирене Саммартино. Когда он думает о ней, ему начинает казаться, что ее появление – долгая и яркая галлюцинация. Самое большее, что он может сделать, – заставить немного затихнуть полковника Баллезио, издавая невнятные звуки. Полковник на несколько секунд успокаивается, потом снова принимается храпеть, еще громче прежнего. Иногда он и вовсе перестает дышать, а потом с жутким хрипом всасывает воздух.

Эджитто расстроен, его одолевают воспоминания. Защитная оболочка, созданная дулоксетином, размягчается и постепенно разрушается под воздействием потока мыслей. В памяти всплывают немногочисленные картинные сцены из прошлого, на которых он присутствует вместе с Ирене, – то, что он еще не забыл. Сколько длились их отношения? Недолго, месяца два. Они были вместе в военном училище. Сблизились, потому что оба вели себя чуть свободнее, чем остальные, удручавшие своей серьезностью: она выделялась непринужденностью, он – язвительностью, неожиданно пригодившимся наследством, полученным от не закрывавшего рта Эрнесто.

Чувство, связывавшее лейтенанта с Ирене, было холодным, хотя порой его знак внезапно менялся с “минуса” на “плюс”, пламя взмывало вверх, как языки костра, в который плеснули бензина. Яснее всего он помнил, как они занимались сексом в безликой казарме, и простыни всегда были чуть влажнее, чем ему хотелось бы. Однако страстная любовь Ирене быстро его утомила, и когда огонь желания начал вспыхивать реже, Эджитто ничем не сумел его заменить.

Он помнит, как однажды воскресным утром они лежали вдвоем на его узкой койке, неподвижно, с открытыми глазами, слушая воркование голубей на подоконнике, похожее на стоны оргазма, – Эджитто предпочитал делать вид, что не понимает намека, но в это мгновение он осознал, что больше не хочет заниматься любовью с Ирене. О чем он ей прямо и заявил.

Впрочем, избавиться от Ирене Саммартино оказалось не так-то просто. Недели через две после разрыва история имела неприятное продолжение: Ирене попросила его прийти в центр, встретиться с ней в одном баре и с убитым видом сообщила, что у нее задержка, уже шесть дней, – случайность исключается, ее организм работает, как часы, месячные всегда приходят вовремя. Но делать тест на беременность, по ее мнению, было рано. Они долго гуляли под портиками, не дотрагиваясь друг до друга. Эджитто прикидывал различные варианты развития событий, еле сдерживался, чтобы не взорваться, и периодически пытался убедить ее проверить, справедливы ли ее подозрения. Потом оказалось, что все это полная фигня. В последующие месяцы Ирене продолжала появляться, когда он этого меньше всего ожидал. У них были общие друзья – больше его, чем ее, но Ирене не упускала возможности повидаться с Эджитто. Приходила она всегда одна, улыбаясь, и некоторое время трещала без умолку. Она болтала со всеми, делая вид, что не замечает Эджитто, а потом, когда уставала ломать комедию, погружалась в молчание. Она начинала тревожно, словно кошка, поглядывать по сторонам, часто бросая взгляды в сторону Эджитто, и в результате рано или поздно они оставались вдвоем, с нарастающей неловкостью расспрашивая друг друга, как идут дела.

Потом ни с того ни с сего Ирене исчезла. Среди курсантов разнесся слух, что ее завербовали разведслужбы для прохождения специальной программы обучения за рубежом. Эрнесто не удивился: Ирене всегда была девушкой сообразительной, умеющей налаживать контакт с людьми. Впрочем, он не стал задавать себе лишних вопросов. И почувствовал облегчение.

Из носа полковника Баллезио доносится резкий свист, похожий на звук ракеты, затем – щелчок. Эджитто в сотый раз переворачивается с боку на бок. Ирене Саммартино… Сколько же лет прошло? Восемь? Или девять? Надо же, чтобы теперь она вновь появилась здесь, в Гулистане, в его палатке, словно троянский конь, которого судьба ночью затащила в его убежище. Чтобы нарушить его покой, заставить вернуться назад. Куда вернуться – он не знает. В яркий мир живых? Нет, судьба здесь ни при чем. Эджитто часто уступает желанию поверить, что совпадения не случайны, но здесь все дело в Ирене Саммартино. Она прибыла на базу потому, что хотела сюда попасть, значит, она что-то задумала: нет, он не даст себя провести. Вы под колпаком, лейтенант.

Йетри и Дзампьери дежурят на главной башне. Луна над горой похожа на светлый краешек ногтя, и Йетри приходит на ум правило, которое они учили в начальной школе: “Лунный серп похож на ‘СС’ – Луна стареет, а когда похож на ‘Р’ – растет”. Когда Луна была похожа на “Р”, отец поднимался до зари и шел сажать свеклу. Когда Луна была похожа на “С”, однажды майским вечером отец ушел из дома и не вернулся.

– Луна стареет, – говорит Йетри сам себе.

– Чего?

– Ничего.

Дзампьери садится на пол и вытягивает ноги. Водит взад и вперед носками ботинок.

– Холодно, – говорит она. – Блин, ты прикинь, что будет в январе. Мы тут все околеем от холода.

Йетри достает из кармана перчатки и протягивает Дзампьери, которая, не обращая на него внимания, продолжает рассуждать, разглядывая большой палец правой руки, на котором содрана кожа. Прикусывает там, где покраснело сильнее всего.

– Вот бы сюда капитана! Пусть померзнет! Да разве он придет: такие, как он, не станут пачкаться.

– Кто, Мазьеро?

Дзампьери все глядит на носки ботинок, продолжая покусывать палец.

– Видел, как он со мной обошелся? “Мадемуазелью” назвал, будто я какая-то безмозглая фотомодель.

– А их называют “мадемуазель”?

Дзампьери по-прежнему не обращает на него внимания.

– Я умею заряжать AfG, будь спокоен. Я заряжу любое оружие в мире. Просто пулемет стоял слишком высоко. Пусть Мазьеро посмотрит, как я стреляю из штурмовой винтовки! От бочки только клочки останутся.

– “Беретте” такое расстояние не взять, – возражает Йетри, но сразу понимает, что ляпнул что-то не то. Прежде чем снова заговорить, Дзампьери холодно, с презрением глядит на него.

– Пулемет заело, я же ему говорила. Наверняка во всем виноват Симончелли, он стрелял передо мной. Вечно он портит оружие.

Дзампьери вынимает изо рта большой палец, потирает его указательным. Распускает хвостик и встряхивает головой. С распущенными волосами она красивее, думает Йетри, намного женственнее.

Секунду спустя она уже безутешно рыдает.

– Назвал меня “синьориной”! Женоненавистник проклятый! С вами-то он себе такого точно не позволит. Куда уж! А я – женщина! Дура. Дура… зря я… выбрала… эту профессию!

Ее плечи трясутся от плача, Йетри еле сдерживается, чтобы не погладить ее по голове.

– Я… просто… неумеха.

– Да что ты!

Дзампьери резко поднимает голову и испепеляет его взглядом.

– Неумеха, и все тут! Тебе-то откуда знать? Ниоткуда. Ничего ты не знаешь!

Кажется, она немного успокоилась. Йетри решает не спорить. Дзампьери продолжает плакать, но уже тише – так, словно просто дышит иначе. Йетри не умеет утешать девушек. Он много раз утешал маму, особенно когда отец пропал где-то в полях и им пришлось туго, но с мамой все по-другому. Ему не приходилось особенно стараться, мама все делала сама: крепко-крепко прижимала его к себе – так, будто хотела задушить, и повторяла: “Мама с тобой, мама с тобой!”

– Мне тоже иногда кажется, что я неумеха, – говорит он.

– Да ладно, ты все делаешь как надо. Койка заправлена, на построение не опаздываешь, не ноешь и не валяешь дурака. Перед вами старший капрал Йетри, примерный солдатик!

Йетри не нравится то, каким тоном она это говорит. Это правда, он старается все делать как надо. И ничего плохого в этом не видит. Но все равно ему хочется оправдаться:

– Знаешь, я тоже иногда делаю глупости!

– А то.

– Нет, я серьезно.

– Представьте себе.

– Прошлой ночью у меня фонарик провалился в очко. Дзампьери изумленно глядит на него.

– Значит, это из-за твоего фонарика забился сток в сортире?

– Я попытался его достать, но темень была страшная. А засовывать руки внутрь не хотелось. Там же грязно, мне было противно.

Дзампьери хлопает ладонями по коленям и принимается громко хохотать:

– Ну ты и козел!

– Прекрати! Всю базу разбудишь.

Но Дзампьери не может остановиться.

– Ты настоящий козел! – твердит она. Потом падает на бок, ничуть не заботясь о том, что лицом вытирает пол.

– Зато я умею стрелять, – ворчит Йетри, все сильнее жалея о том, что рассказал о фонарике.

Дзампьери опять усаживается. Щека испачкана пылью, она вытирает ее локтем.

– Ладно, ладно. Не сердись! – говорит она и снова начинает смеяться.

Пол будки усыпан гильзами. Йетри поднимает одну из них и крутит в руке. Гадает, убила кого-нибудь ее пуля или нет.

Дзампьери хлюпает носом:

– Эй, ты что, обиделся?

– Нет.

– Правда? А по-моему, ты смертельно обижен.

– Да нет.

– Тебе идет, когда ты дуешься.

Йетри раскрывает рот:

– Чего?

– Тебе идет, говорю.

– В каком смысле?

– Да ни в каком! Идет, и все тут. Тебе этого никогда не говорили?

– Нет.

– Видел бы ты себя. Весь красный.

– Откуда ты знаешь, вокруг же темно!

– Ты так покраснел, что и в темноте видно. Просто светишься, блин!

Наверное, она права. Йетри чувствует, что покраснел. Поворачивается к Дзампьери спиной и делает вид, будто смотрит в бойницу. Гора кажется огромным, свернувшимся калачиком зверем, не намного чернее неба, видны лишь ее очертания. Дзампьери сказала, что ему идет. Ей можно верить? Тем временем она расстегивает молнию куртки и залезает во внутренний карман. Вытаскивает алюминивую фляжку, отпивает глоток и протягивает фляжку ему.

– Держи! Станет спокойнее.

– Это что?

Она пожимает плечами.

– Ты с ума сошла? Если нас застукают, увидят, что мы пьем на посту, сразу посадят под арест.

– Ну, господа, что я вам говорила? Перед вами старший капрал Йетри, примерный солдатик!

Она отпивает еще глоток, тихо посмеиваясь. Йетри становится стыдно.

– Ну-ка дай! – говорит он.

Дзампьери протягивает ему фляжку. Он делает глоток. Граппа, вкус резкий. Возвращает фляжку.

– Как ты можешь пить эту дрянь?

– Что есть, то и пью. Хочешь еще?

– Ага.

Некоторое время они продолжают в том же духе, передавая друг другу фляжку. Йетри не отказывается, даже когда ему больше не хочется пить, потому что всякий раз, передавая фляжку, он дотрагивается до пальцев Дзампьери.

– Страшно было прошлой ночью? – спрашивает он.

– Мне никогда не страшно, – отвечает она. Берет прядь волос и накручивает на палец. – А тебе?

– Да нет, – поспешно отвечает Йетри. – Конечно, нет.

Дзампьери забыла застегнуть молнию куртки, в вырезе виднеется натянутая на груди зеленая майка. Йетри представляет себе Дзампьери без одежды. Постепенно рисует ее обнаженную фигуру – с головы до ног. Тем временем Дзампьери снова принимается покусывать палец, кажется, она где-то далеко и занята мыслями, не имеющими к Йетри никакого отношения.

– Капитан мне за это заплатит! – бормочет она. – Придет день, и он мне дорого за это заплатит, клянусь!

Больше они не разговаривают. Граппа закончилась, но у Йетри уже встал. Он все глядит за пазуху Дзампьери, воображая белые груди, пока она резко не застегивает молнию и не сжимается в комочек от холода. Мгновение – и она уже спит, это ясно по тому, как она дышит и как ритмично поднимается вверх голова.

Два часа спустя, когда наступает время передавать дежурство Дзампьери, Йетри решает ее не будить. Он так и стоит на ногах до конца дежурства, хотя икры совсем затекли. Долго, почти не отрываясь, глядит на нее. Он размечтался о том, что занимается с ней любовью, лежа на полу сторожевой башни, как сжимает ей бедра и затыкает рукой рот. Впрочем, он рисует и более нежные сцены, как они целуются, гладят друг другу руки, как он показывает ей свой дом в Торремаджоре, знакомит с мамой, которая по такому случаю готовит фокаччу с картошкой. Эти фантазии возбуждают его не меньше. Йетри известен лишь один способ сбросить напряжение – придется после смены бежать в туалет. Трудность – и немалая – заключается в том, что он остался без фонарика.

Глядеть, глядеть и еще раз глядеть

СВУ – это бомба, изготовленная в домашних условиях. Самодельное взрывное устройство. Изготовить такое по силам любому. Берете канистру с химическим удобрением, два медных провода, две скобы и все это соединяете. Получается примитивная электрическая цепь – даже ребенок справится. Инструкции можно найти в Интернете. Поделать с этим ничего нельзя. СВУ стоит столько же, сколько одна порция пиццы и пиво, а все материалы вы купите в хозяйственном магазине. Это как мышеловка, а мыши – мы с вами. Из-за СВУ эта война и превратилась в черт знает что – как в Ираке. Ты больше не видишь врага, его нет. Он закапывает мину, прячется за ближайшей скалой и наслаждается зрелищем. Бум! Поделать с этим ничего нельзя, остается глядеть в оба. Везде и всюду – глядеть. Глядеть, глядеть и еще раз глядеть. Заметили на обочине гору мусора? Подозрение: мина. Увидели, как на крыше дома стоит мальчишка и машет вам рукой? Подозрение: мина. Заметили, что один ком земли темнее окружающих? Подозрение: мина. Светлее? Подозрение: мина. Сложенные рядком камни? Брошенный автомобиль? Сгнивший труп верблюда? Подозрение: мина. Мы на этой войне как собаки, охотящиеся на трюфели. Если есть подозрение, что заложена мина, вы останавливаетесь и вызываете саперов. Торопить их нельзя. Если саперы поторопятся, вы взлетите на воздух. Попросят – принесите им воды, не попросят – тоже принесите, потому что если саперу хочется пить и у него болит голова, он может ошибиться, и тогда вы взлетите на воздух – не забывайте. Это мерзкая война, самая мерзкая из всех войн. Помните: вам не удастся выпустить штыком кишки талибам. Они разгуливают в белых одеждах, с виду все такие чистенькие. Ходят себе, закапывают мины, может, один из тех, кто только что закопал мину, и попадется вам навстречу. Улыбнется, скажет “салам-алейкум”, а через километр тебя ожидает подарочек. Все они сукины дети. Когда ты мог распороть им брюхо ножом, было легче – по крайней мере, ты глядел им в лицо. (Гул одобрительных голосов.) О СВУ вам ничего не узнать – не забывайте об этом. Каждое СВУ – отдельная история. У нас металлоискатели – они делают нажимные крышки из керамики. Мы посылаем роботов-саперов, а они прячут взрывное устройство в километре от нажимной крышки. Мы обнаруживаем крышку, радуемся, поднимаем, чтобы обезвредить, а от этой крышки поступает сигнал другой крышке, зарытой под нами, и мина взрывается прямо у нас под задницей. Эти мерзавцы талибы хорошо научились воевать. Они сорок лет ничем другим не занимаются. (Вопрос.) Бронемашина выдержит десять, максимум – двенадцать килограммов взрывчатки. А здесь делают двадцатипятикилограммовые мины. От двадцати пяти килограммов взрывчатки даже бронетранспортер взлетит на воздух. От такого взрыва тебя разорвет пополам, словно тебе в череп ударила молния. Конечно, все зависит от того, где произойдет взрыв. Если перед бронеранспортером – два члена экипажа могут спастись. Если под ним – мама, не горюй! Если сзади – выживут водитель и один член экипажа, но оба останутся без рук и без ног. Стрелку в любом случае конец. Тот, кто едет сзади, соберет останки. Вы знаете, как себя вести. Если мина взорвалась – значит, она взорвалась. Если кто-то погиб – значит, он погиб. Надо думать о том, как собрать останки, и двигаться дальше. Об этом тоже надо думать. Обо всем надо думать. Но только не забывайте, что может вас убить. Если взорвалась мина и ваш товарищ погиб из-за того, что сапер ее не обнаружил, вам хочется придушить сапера, дать ему пинок под зад. Не делайте этого, потому что в двадцати метрах может быть еще одна мина, а сапер, которому дали пинок под зад, работает хуже – вы ведь не хотите сами взлететь на воздух? Подождите, пока вернетесь на базу, – там и сдерете с него шкуру. (Смех.) Тот, кто умер, уже не воскреснет, и саперу с этим ничего не поделать. Никому ничего не поделать. (Вопрос.) СВУ – это самодельное взрывное устройство, я вам говорил. По-английски – IED, Improvised Explosive Device. Обезвреживают мину саперы – Advanced Combat Recognition Team. Если прибавить “D”, получится совсем другое – IEDD, Improvised Explosive Device Disposal. A EOD – это Explosive Ordnance Disposal, уничтожение взрывчатых веществ. VBIED – это заложенное в машину СВУ. Учите аббревиатуры, это важно, запоминайте все аббревиатуры! Не знаете английского – учите. Будете знать аббревиатуры – спасете шкуру. Это нечестная война. Не на равных. Вы – мишени. Вы – мыши в заплесневевшем сыре. Там, снаружи, у нас нет друзей. Даже среди детей, на лица которым садятся мухи. Даже среди “мао-мао”. “Мао-мао” почти наверняка знает, где спрятана мина, но вам он об этом не скажет. Все они здесь – продажные шлюхи. Никогда не ходите туда, куда отказывается пойти “мао-мао”. И никогда не ходите туда, куда он вас посылает. (Вопрос.) “Мао-мао” – это афганский полицейский. Ты что, только сегодня приехал? (Смех.) Мы находимся в стране, где живут одни продажные подонки. Лучше здесь никогда не станет. Когда мы кое-как наладим здесь жизнь и уберемся восвояси, здесь воцарится прежний бардак. Для вас главное – вернуться домой. Вернетесь – значит, командировка прошла успешно, а Афганистан пусть идет себе в жопу! (Вопрос.) Потому что мы солдаты, выполняем приказ. И не заставляйте меня терять время, отвечая на глупые вопросы!

До них дошли слухи. Кто-то кому-то сказал, тот нашептал на ухо еще кому-то, а тот, в свою очередь, все рассказал продавцу запчастей на базаре (в обмен на кое-какие услуги он стал информатором, которому в целом можно верить), что ответственные за нападение позапрошлой ночью скрываются в северной части деревни. Последнюю неделю туда и оттуда беспрерывно сновали мотоциклы. Этих сведений достаточно для того, чтобы наведаться в те места.

Естественно, Йетри обо всем этом ничего не известно. Чем ниже ты по званию, тем меньше знаешь. Рене сообщает Йетри и его товарищам только то, куда они едут и в котором часу отправление. С базы они выдвигаются за два часа до рассвета. Хорошо бы застигнуть талибов врасплох, подкравшись незаметно, но это вряд ли удастся: сорок тонн металла, ползущие со скоростью пешехода по высохшей почве, не могут появиться незаметно. Впрочем, реши талибы бежать – они наткнутся на солдат, подходящих к району с пяти разных направлений и перекрывающих все дороги. Герат обещал прикрыть сверху двумя бомбардировщиками-невидимками, которые будут летать над районом и обнаруживать все источники тепла на многие километры вокруг. Полковник Баллезио, недолго думая, разработал эту примитивную и безошибочную стратегию за несколько часов до операции.

Йетри едет в бронемашине, за рулем – Дзампьери. Сидя на заднем сиденье, он предпочитает смотреть на нее, а не на расстилающуюся впереди равнину, на линию горизонта, освещенную оранжевым светом. Дзампьери действует на него то возбуждающе, то успокаивающе – зависит от ситуации. Забавно, есть над чем подумать. Саперы трижды приказывают остановиться, когда попадается что-нибудь подозрительное: дохлая птица с кишками наружу на обочине дороги, брошенные пустые пакеты, три камня, лежащие почти по прямой. Ложная тревога, но волнение в душе Йетри нарастает. Оттуда, где ему удавалось его сдерживать, волнение разливается по всему телу. Он еще крепче сжимает ствол ручного пулемета, зажатого между коленями. Начинает приглядываться, как расположены камни, – вдруг сапер что-нибудь пропустит? Ничего не поймешь: все камни то складываются в геометрическую фигуру, то не лежат хаотично – все зависит, откуда смотреть. Как действуют те, кто подкладывает мины, – вообще непонятно. Наверное, они тоже полагаются на случай, поэтому то и дело кто-то из них подрывается.

– Мы почти приехали? – не выдерживает и спрашивает он.

Ответа нет.

– Мы приехали или как?

– Когда приедем – тогда приедем, – холодно отвечает Дзампьери, не отрывая глаз от дороги.

Когда они спрыгивают с бронеавтомобиля, солнце уже взошло. Солдаты бегом преодолевают полсотни метров, заворачивают за угол, потом еще за один. Рене уверен, что точно знает, куда они направляются. Все выстраиваются в ряд вдоль стены какого-то дома.

Общаются они жестами – руками, головой, пальцами, на языке условных сигналов. Сообщают друг другу приблизительно следующее: вы – идите вперед, посмотрите там, ты – отходи в тыл, заходим через ту дверь. Последняя команда обращена к Йетри: ты идешь первым, прикроет тебя Чедерна, высадишь дверь и сразу отскочишь в сторону. Рене поднимает большой палец правой руки, это означает: понял? Йетри кажется, что он понял, но вдруг он ошибся? Он крутит указательным пальцем, прося командира повторить. Рене снова повторяет ту же последовательность жестов, на этот раз медленнее.

– О’кей?

– О’кей.

Йетри встает во главе колонны, затем одним прыжком оказывается по другую сторону от двери. Чедерна следует за ним на расстоянии двух шагов. “Ну почему выбрали именно меня?” – думает Йетри. Отчего-то ему вспоминаются тараканы из Развалины, как они тихо пересекали помещение, ища на бегу, где бы укрыться.

Оглянись, старик! Посмотри, где мы находимся!

Вдалеке громко поет петух, Йетри возвращается из мира грез. Итак, что у нас имеется: узкая пустынная улица, тянущаяся между домами и теряющаяся где-то в пустыне, часть улицы в тени, тень падает от дома, в котором прячется враг, на теневой стороне улицы – солдаты, всего семь человек. Рене – во главе, все стоят справа от деревянной двери, только они с Чедерной – по другую сторону.

Йетри засовывает руку за воротник, отыскивает цепочку с крестиком, достает, подносит к губам и в это мгновение замечает, что у него трясутся руки. И ноги. И колени. Блин! Надо выбить дверь одним ударом. Она наполовину сгнила, но там есть засов. А вдруг она заперта изнутри на железные задвижки? Тогда он пропал. Через секунду его могут убить, вдруг талибы их заметили и ждут, наставив на дверь автоматы Калашникова? Откроют огонь по первому, кто появится в дверях, то есть по нему. Перед смертью ему нужно было о ком-то вспомнить, эта мысль крутилась у него в голове еще секунду назад. Может, о маме? О том, как она пальцами приглаживала ему волосы, когда он был маленьким? Нет, не об этом. Сейчас он помнит только, как мама влепила ему пощечину накануне отъезда и как расплакалась в аэропорту. Йетри чувствует, как в душе поднимается волна глухого гнева на мать.

– Давай, целочка, давай! – подбадривает его сзади Чедерна.

Но у Йетри икры налились тяжестью и стали словно мешки с мокрым песком. Он даже не может себе представить, как поднимет ногу и пнет дверь. Может, кожа ботинок расплавилась и приклеилась к песку, откуда он знает?

– Я не могу, – отвечает он.

– Что значит не можешь?

– Не могу.

– Почему не можешь?

– В голове пусто.

Чедерна ненадолго умолкает, потом Йетри чувствует его руку у себя на плече. Рене снова подает знак высадить дверь.

– Дыши, Роберто! – говорит Чедерна. – Ты меня слышишь? Он не может умереть, пока жива мама. Бедняжка, она и так уже пролила много слез. Жизнь Роберто Йетри не принадлежит Роберто Йетри – не только ему, большая часть его жизни в руках у матери, и он не может позволить ее отнять. Это было бы преступлением, святотатством. В голове – полная пустота. По лбу и шее, под мышками, под одеждой течет пот.

– Долгий, глубокий вздох, о’кей? Просто дыши. Ни о чем другом не думай, просто дыши. Все будет хорошо. Досчитай до пяти. Не задерживая дыхания. Потом высади эту сраную дверь и сразу отпрыгни в сторону. Я тебя прикрою. Ты понял, Роберто?

Йетри кивает. Это последнее, о чем он успеет подумать? А как же мама? К черту маму!

– Роберто, дыши!

Один.

Как это бывает? Сначала слышишь шум выстрела, а потом чувствуешь удар пули? Промежуток такой короткий, что не увернешься. Но мозг, наверное, успеет все понять и сказать телу: ну все, тебя убили.

Два.

Слева, краем глаза, он замечает какое-то движение. Резко поворачивает голову и видит вспышку белого света.

Три.

Это просто камушек, в котором отражается солнце. Йетри смотрит вперед. Дверь, дверь, дверь, высади дверь!

Четыре.

Он на мгновение закрывает глаза, прыгает в сторону и правой ногой бьет по двери. Та поворачивается, распахивается, один раз отскакивает от стены и остается висеть, наполовину слетев с петель.

Эджитто возвращается в медпункт, неся под мышкой спальный мешок, и обнаруживает, что Ирене копается у него в компьютере. Прежде чем он успевает сказать что-нибудь вроде “Откуда ты узнала пароль, чтобы войти в электронную почту? (На экране ясно видно, что открыта почта.) Пожалуйста, немедленно выйди из программы!”, она останавливает его самым ангельским голосом:

– Я и не знала, что ты спас ребенка. Мне рассказал командир. Это просто замечательно, Алессандро! Я так растрогана! – Тем временем быстрыми ловкими движениями (и все же недостаточно быстрыми) она закрывает почту и открывает другое окно, в котором высвечивается список папок. Теперь Ирене поворачивается к нему. – В общем, ты у нас просто герой!

Эджитто, обалдев от подобной бесцеремонности, не находит ничего лучше, чем опуститься на стул по другую сторону стола, словно он клиент, зашедший в турагентство, или один из его собственных пациентов. Спальный мешок падает на пол.