Текст книги "Тотти. Император Рима"

– Дураки, че’ ржете?

В ТОТ ДЕНЬ МЫ ПОСТАВИЛИ РЕКОРД ПО ВРЕМЕНИ ПОЕЗДКИ ИЗ ТРИГОРИИ НА «ОЛИМПИКО». НА ПУТИ НЕ БЫЛО НИ ДУШИ, ВСЕ УЖЕ СИДЕЛИ НА СТАДИОНЕ.

– Т-с-с! Тебе нельзя с нами разговаривать, иначе потребуем официального расследования.

– Х’рош прикалываться, игра скор’ начнется.

– Молчи, ты не должен с нами болтать.

И тому подобное, сводящееся к тому факту, что всю неделю я не отвечал на их звонки. Я повернул в раздевалку, спасаясь от их приколов. Прошлым летом они были в шаге от того, чтобы оказаться в «Роме», теперь же я опасаюсь, что они могут жалеть, что не оказались. Над стадионом витали призраки. Вперед, поехали, скорей бы игра, скорей бы разогнать эти фантомы!

Капелло в этот раз действовал решительно, и в атаке вышли я, Батистута и Монтелла. Тренер хотел послать четкий сигнал: в этот раз будет рукопашная. Перед стартовым свистком пришло ощущение, что я нахожусь не в центре поля, а в центре мира. Это могло бы вскружить голову, но свисток Браски наконец-то остановил вихрь мыслей, которые терзали всю неделю. Бежать, бить, сражаться, падать: никогда у меня не было столь физически насыщенного матча.

Мы начали немного на холостых: увеличение оборотов ощущалось, но воткнуть передачу удалось не до конца, что-то было не так в трансмиссии, в связи осей между собой. Нужно было играть в более короткий пас, сближаясь, чтобы не терять мяч. Капелло кричал от бровки и как обычно, и громче – он хотел быстро исправить наши недоработки, чтобы избежать больших усилий в фазе отбора. Стояла убийственная жара, такая, которая изматывает тебя к перерыву, или лучше сказать, к последним двадцати минутам, когда ты рискуешь дорого заплатить за избыточную беготню в первом тайме. «Парма» играла свой матч без колебаний, она была сильной командой и хотела показать это прежде всего действиями своих экс-игроков «Лацио». Как и ожидалось. Хорошие новости заключались в том, что, не имея турнирных задач, она играла открыто. Не возводила баррикад, хотела лишить претендентов на скудетто удовольствия завоевать чемпионство дома. Поэтому, когда мы получали мяч, у нас было достаточно пространства для начала атаки; я мог позволить себе забеги на тридцать метров с мячом, не встречая на пути троих соперников, готовых остановить меня фолом. Первая возможность забить представилась Монтелле после того, как Кандела сделал на него заброс, но мяч после удара Винченцо в дальний угол лишь чиркнул по штанге. Я услышал продолжительный гул, похожий на тот, который разносится по трибунам, когда болельщики делают «волну», но он был нерадостным. Я не обращал на него внимания до тех пор, пока Кафу, который играл на ближней к скамейке запасных бровке, не передал новость: в Турине забил Трезеге. Это было предсказуемо, никто и не думал, что «Юве» не выиграет, но все же это событие подняло планку уровня напряжения на следующую отметку. Если все закончится так, это будет провал. Мы знали, что нам необходимо выигрывать, и сейчас настало время сосредоточиться на том, чтобы сделать это. После пятнадцати минут счет все еще не был открыт. Но мы хотя бы не проигрывали, как это случалось слишком много раз в этом году.

Гол всей моей жизни родился в обстановке этого еще не взорвавшегося напряжения. Он не стал самым красивым, хотя и был впечатляющим, но прилив крови к сердцу, который я испытал в этот миг, уступает только эмоциям от рождения детей и ничему больше. Томмази сделал навес из глубины налево. После того как соперник неудачно сыграл головой, Кандела обработал мяч и отправил его низом в центр штрафной – движение, которое было отрепетировано тысячу раз и которое мы могли выполнять с закрытыми глазами. В этот раз, однако, с вариацией по имени Монтелла. Дельвеккио бы на этом месте не было. Винченцо же, центрфорвард до мозга костей, оказался на линии паса. Я ворвался в штрафную на всех парах, крича «Мой!», хотя Монтелла каким-то образом уже почувствовал мое присутствие и за миг до касания мяча сообразил, что нужно убрать ногу. Это была действительно доля секунды, удар с правой должен быть идеальным, и мне показалось, что я поторопился, что нужно было чуть замедлить шаг. Все это – вихрь мыслей, который растворился, едва появившись: удар получился прямой, по летящему навстречу мячу, который влетел в угол, открытый Буффоном, защищающим остальную часть ворот. Застав его врасплох, как это бывает при хорошо исполненном пенальти. Вот он, гол всей моей жизни. Тот, который останется моим на все времена, будет моим посланием для тифози «Ромы» следующих поколений. Я был таким. Я был этим голом, открывшим счет в самое важное воскресенье в нашей истории.

Конечно, нет никакой возможности запечатлеть в памяти мгновения такого рода. Не может быть такой возможности. Это вспышка настолько ослепительна, что ты никогда не сможешь сделать ничего другого, чтобы так же пережить ее снова и так же обрадоваться. Первая реакция – рев в унисон с народом, собравшимся на «Олимпико», потом – улыбаясь, я начал стягивать с себя футболку, перепрыгнул через рекламный щит и полетел на встречу с Южной трибуной. Я запланировал сделать так не на той неделе, а намного раньше – в день, когда я еще мальчишкой пришел в «Рому». Трибуна в ту минуту изливалась слезами любви и эйфории, и этих слез было так же много, как и тех, грустных, которые я увижу спустя много лет, в свое прощальное воскресенье. За свою карьеру я выиграл немного. Но сила немногочисленных дней триумфа, в особенности этого, 17 июня 2001 года, с лихвой покрывает любой дефицит титулов. Счастье – это не сумма чего-то, оно цельное. Римлянин и капитан «Ромы», который привел ее к скудетто, – это идея, которая стоит выше простой спортивной радости.

«Я – Максимус Децим Меридий, командующий северными армиями…»

Капелло махал руками, призывая нас вернуться на поле: он опасался, что эффект от выхода вперед лишит нас чего-то в следующие минуты, как это иногда случалось, хотел, чтобы наши защитные порядки были совершенными после возобновления матча. В противостоянии с последним соперником, у которого нет цели, особенно прекрасно то, что его подход не меняется. «Парма» продолжила играть так, как будто ничего не произошло, она атаковала на нашей половине поля, Ди Вайо стремился за премией – он забил четырнадцать мячей, ему нужен был еще один для того, чтобы получить предусмотренный контрактом бонус. «Парма» становилась опасной, но ослабила свою оборону, как это неизбежно случается, когда атакуешь большим числом. Незадолго до конца первого тайма Батистуту бросили в прорыв. Его опекали два защитника, которые вынудили его сместиться вправо, и проход Бати в штрафную закончился ударом – сильным, с правой ноги, прямо в вышедшего из ворот Буффона, который выставил ногу и отбил мяч. Но по центру, куда мяч и отскочил, на высочайшей скорости (как и всегда) вбежал Монтелла. Он пробил с хирургической точностью в тот миг, когда мяч коснулся земли, и вот уже «Аэроплан» снова на взлете. Когда я следовал за его разбегом по направлению к Южной трибуне, я подумал, что все закончилось, этим голом все завершается, скудетто у нас отнять не сможет никто. Я поднял голову после объятий и уже не видел лиц тифози, а видел только развевающиеся флаги, заполнившие собой всю трибуну.

В перерыве были жесты, которые мы все понимали с полувзгляда, большие пальцы вверх, улыбки, приготовления к празднику. Капелло был вынужден повысить голос, посоветовал не погубить все то хорошее, что мы сделали, попросил провести последний тайм достойно, но даже ему было трудно найти к чему придраться, чтобы удержать нас начеку, и когда он отворачивался, я чувствовал, что он улыбается вместе с Итало Гальбьяти, своим помощником. Скудетто в Риме – это награда, которая доказывает значительность Капелло, больше, чем победы с «Миланом», который выигрывает титулы не так редко. Лучший способ взбодриться перед вторым таймом – холодный душ. Затем я вышел и в подтрибунке столкнулся с Буффоном, который похвалил меня за то, что я обманул его, пробив в ближний угол:

– Я думал, что ты ударишь в дальний, и заметался, как курица.

В его устах это серьезный комплимент.

Со спортивной точки зрения возобновления матча все равно что не было. Мы стараемся поддерживать дистанцию и по возможности завершить чемпионат несколько символично. Первый символ – гол Батистуты, двадцатый в сезоне, но прежде всего он стал автографом на скудетто от человека, который был основополагающим для завоевания титула. Габриэль поразил ворота с угла штрафной площади, минут за десять до конца матча, и вышиб пробку из сосуда праздника, потому что народ начал перелезать через ограждения; стюарды водворяли их обратно, но некоторые все же прорвались к кромке поля. Другими символичными действиями стали замены, потому что сначала вышли Дельвеккио и Наката, чью важность я уже не раз подчеркивал (и было справедливо, что он поучаствовал в празднике как игрок матча), а затем Капелло выпустил на поле Амедео Мангоне, защитника, всегда готового к выходу и человека, способного «держать» раздевалку как никто другой. Свое прозвище, Белый Тюрам, он получил потому, что за два сезона до этого в списке наших возможных приобретений был высококлассный француз из «Пармы», а приехал он, Амедео. Хороший игрок. Пусть и не настолько, как Тюрам, но нам этого оказалось достаточно, и мы были покорены тем, какой он был приятный парень. Если бы это было возможно, то выхода заслуживали бы и другие наши запасные. Прежде всего Кристиано Дзанетти, сыгравший в основе больше половины матчей чемпионата, а затем без ропота уступивший свое место выздоровевшему Эмерсону. Бразилец, к слову говоря, был очень сильным игроком, но не из числа тех, с кем я тесно общался. Среди других – Амелия, который всегда рядом в дни моих побед, в том числе и на чемпионате мира-2006, Ди Франческо, которого терзали травмы с самого начала сезона, старик Бальбо, вернувшийся в «Рому», чтобы здесь закольцевать свою карьеру, и Гаэтано Д’Агостино.

Но вернемся на «Олимпико», к сотням перелезающих через ограждения людей. Это нервировало Капелло все больше. Матч в итоге закончился 3:1 (Ди Вайо забил и заработал свою премию), но тренер почти не смотрел на поле, а наблюдал за тем, что происходило вокруг. Действительно, около 70-й минуты кто-то решил открыть проходы на стадион, и это привело к тому, что пол-Рима были готовы ворваться на «Олимпико». За пять минут до конца матча Браски свистнул фол, и кто-то выбежал на поле, подумав, что это финальный свисток, да так на поле и остался. И, как это случается в подобных ситуациях, за одним последовали и другие. Капелло злился, он набычил шею, кричал, что так мы можем заработать техническое поражение, вся скамейка и сотрудники стадиона помогали ему, пытаясь задержать начало празднования. На поле некоторые из нас, игроков, уже начали снимать футболки, но потом удалось вытолкнуть выбежавших на поле и вновь одеться – на скамейке у нас была запасная форма. Капелло уже сорвал голос, но Браски призывал его успокоиться. Арбитр выполнял свои обязанности. Матч возобновился в окружении тифози – теперь уже тысяч – стоящих у поля. Браски, приблизившись, пробормотал мне:

– Выбейте мяч в аут, поближе к выходу. Как только он там окажется, я дам финальный свисток.

И через полминуты так и случилось. Я был метрах в пятнадцати от выхода. Вито бросился мне наперерез, и на миг, только на миг, мы обнялись от радости. Мы не могли не сделать этого: смотрели друг на друга, оба прослезились. И меня тут же взяли под охрану, чтобы вывести с поля. Но это было только начало.

На «Олимпико» путь от газона до раздевалок неблизкий, в обычной ситуации до них можно добежать за минутку-другую. В этот день потребовалось пятьдесят минут, потому что, когда я вошел в коридор, он оказался закупорен. Здесь были все – знакомые лица и люди, которых я никогда раньше не видел, актеры, журналисты, политики. Все буквально обезумели – пели, танцевали, толкались, чокались, пили, выливали бокалы на головы других, все это напоминало подиум «Формулы-1», только массовый. Мое появление, конечно, незамеченным не прошло, я был уже в одних трусах, и, к счастью, никому не пришло в голову стягивать с меня этот последний трофей: я бы бился за него до смерти. Но на самом деле никто не обратил внимания на футболку, которую я скрутил так, что она стала похожа на полотенце, и этим я ее спас. Она – реликвия, с которой я не хотел расставаться. Когда я, вытерев собой стены, появился в дверях раздевалки, меня уже ждали: двое сотрудников клуба искали меня взглядами, вероятно, беспокоясь, что я до сих пор не вернулся. Как только я появился, они выдвинулись мне навстречу, сделав коридор, по которому я смог добраться до раздевалки. Уф!

– Целых пятьдесят минут добирался, – заметил Вито.

Я вошел в раздевалку последним, и тут же хлопнула пробка из бутылки шампанского. Не первой уже бутылки, насколько я мог судить по обстановке.

Меня тут же увлек вихрь песен и плясок, тостов со всеми, и, как и все, я был ошеломлен, увидев Накату, который в обстановке этого безграничного хаоса сидел в уголке и читал книгу. Марсианин. Я был уверен, что в раздевалке будут фрукты и шоколад, но к моему приходу уже все съели. И на третьем глотке шампанского я почувствовал себя нехорошо. Мне, непьющему, шампанское натощак пойти впрок не могло. Раздевалка заполнилась журналистами и телевизионщиками, все умоляли об интервью, Монтелла был нарасхват до тех пор, пока не пришел Франко Сенси, и тогда все попросили уважить и пропустить его. Я обнял и поцеловал его дочь Розеллу, с которой мы дружили, махнул всем рукой, и мы хором затянули песню в честь президента. И мне было ужасно приятно смотреть, на что способны люди, когда эйфория отпускает их внутренние тормоза. В раздевалку заглянул Буффон, и я, едва завидев Джиджи, пригласил его выпить.

– Президент, задержите его здесь, не выпускайте его с «Олимпико», – крикнул я Сенси. Но тут же прикусил язык, потому что понял, что присутствующему здесь же Антоньоли такая шутка могла показаться не очень смешной. Но потом, с глазу на глаз, повторил президенту, что, если действовать быстро, такой трансфер мог бы осуществиться. Трудность была в том, что тем же летом «Ювентус» продал Зидана в Мадрид, и первым, на кого они собирались потратить свои золотые горы, был именно Джиджи.

В тот вечер мы не праздновали все вместе. Скажу даже, хоть это и горько признавать – мы никогда не собирались всей командой, даже на концерте Антонелло Вендитти в Большом цирке спустя несколько дней, когда Сабрина Ферилли должна была раздеться, как и обещала, а осталась в купальнике (и уж я ей высказал за это!). Многие к тому времени разъехались по отпускам, и на сцене, в самом центре праздника, нас было пятеро или шестеро. В ночь же после завоевания скудетто бразильцы праздновали в своем кругу, Батистута – с Дельвеккио, другие собрались дома у Монтеллы. Я знаю это потому, что Капелло, величайший Капелло, позвонил в полночь именно в его дверь.

КАК И ВСЕ, Я БЫЛ ОШЕЛОМЛЕН, УВИДЕВ НАКАТУ, КОТОРЫЙ В ОБСТАНОВКЕ ЭТОГО БЕЗГРАНИЧНОГО ХАОСА СИДЕЛ В УГОЛКЕ И ЧИТАЛ КНИГУ. МАРСИАНИН.

– Винченцо, это Мистер, поздравляю тебя. Можно зайти?

Они оба родились 18 июня. Какой день может быть лучше для того, чтобы утрясти все разногласия? Разумный тренер пришел в полночь с хорошей бутылкой, разумный Винченцо обнял его и сделал почетным гостем на праздновании чемпионства. Победа прекрасна еще и потому, что помогает привести все к правильному знаменателю.

Я римлянин, и в ту ночь не мог делать ничего иного, кроме покатушек по городу на скутере (конечно, в закрытом шлеме), чтобы подышать счастьем моего народа. На самом деле это было неосторожно, потому что в раздевалке я изрядно махнул шампанского и, сидя за рулем, видел все раздвоенным. Но ехал медленно, рядом ехали друзья и родственники, и я наслаждался этими бесконечными рядами флагов, этими цветами – желтым и красным, – в которые оделся весь Рим, этой непосредственной и беззаботной радостью, этой самой красивой ночью в моей жизни и жизни многих людей, которые не представляли, кто едет рядом с ними в наглухо задраенном шлеме.

Мне захотелось есть. Мама, папа и все друзья ждали нас в «Клаудио алла Виллетта» – ресторане, где я обычно праздную, – но для того, чтобы войти, надо знать одну хитрость, потому что немалая часть народа в курсе, что я предпочитаю это место, и около ресторана в ожидании моего приезда уже толпились сотни две человек. Но это была лишь закуска к тому блюду, что ждало меня в следующие месяцы. Мы пели и танцевали у Клаудио до трех ночи, а что было потом – я действительно не помню. Помню, что закончили на дискотеке у Пантеона, где я никогда раньше не был, и что домой меня привезли к восьми утра, не стоящего на ногах, самого счастливого и расслабленного в мире человека. Наконец-то.

Когда скудетто выигрывает «Ювентус», что случается практически каждый год, фанаты язвят насчет одного и того же: контраста между привычным успехом, который дает чувство праздника ненадолго, и редкой победой, празднование которой длится чуть ли не бесконечно. И замечательно, что каждая из фанатских групп, вместо того чтобы заниматься своими делами, обсуждает то, как радуется другая. Тифози «Ромы» – и не только они – обвиняют туринских в том, что те празднуют только один день, а тифози «Юве» в ответ смеются над нами, празднующими все лето, и над цветными граффити того времени на стенах домов, которые остались и по сей день. Я не настолько глуп, чтобы считать себя лучше, чем Буффон или Дель Пьеро; я хотел выигрывать больше, как минимум – два скудетто и один Кубок чемпионов. Но сила ощущений от единственной победы в Серии А – это что-то такое, чего я не испытывал ни до, ни после, даже когда стал чемпионом мира, а ведь это для футболиста – самая большая цель.

Правильнее сказать, что празднование продолжалось все лето. Закончилось оно, думаю, 11 сентября. Город готовился к большому матчу Лиги чемпионов против мадридского «Реала», но то, что произошло в Нью-Йорке, навсегда изменило мир, в котором мы живем (и мы, конечно же, не должны были играть, но УЕФА не смогла быстро принять решение). У каждого из нас, игроков, есть свои воспоминания о том лете, потому что чувство всемогущества и такой любви невозможно повторить, и прежде всего – невозможно забыть.

Расскажу забавную историю, она случилась через неделю после завоевания скудетто. Я ужинал со всеми родственниками в «Консолини» – это замечательный ресторан с большой террасой, на холме Авентин. Когда хозяин понял, кто к нему должен прийти, он повесил на входе табличку «Закрыто», пытаясь ограничить доступ – в те дни, куда бы я ни пошел, об этом тут же распространялись слухи, и очень быстро местные начинали осаждать заведение. Нас было сто пятьдесят человек, мне удалось войти незамеченным, мы спокойно ужинали, все были довольны, пока я не сделал глупость. Подошел к перилам террасы и высунулся, чтобы посмотреть вниз, на Тестаччо.

– Это Тотти! – почти сразу же прозвучал чей-то первый крик.

– Тотти в «Консолини»! – послышался второй.

– Зовите всех! – немедленно последовал третий.

Ретироваться было уже бессмысленно, хотя Риккардо и Анджело чуть ли не сгребли меня в охапку, чтобы увести с открытого места. Я вернулся за стол, но минут через двадцать шум, который начал доноситься с улицы, стал совсем громким и отчасти пугающим. Вито включил радио, и все местные станции транслировали новости с Авентина: «Тотти был обнаружен в местном ресторане». Был обнаружен? Я что – в розыске? Оказалось, что да. Народ начал осаждать тяжелые деревянные двери ресторана, которые хозяин закрыл. С большой осторожностью я высунулся из другой точки – более защищенной, – чтобы оценить ситуацию, и, несмотря на свое знание Рима и восторженности его характера, побледнел. Там, внизу, все кишело людьми, их было тысяч пять, почти все – в футболках «Ромы». Улица была запружена людьми, и я не представлял, как мне оттуда выбираться.

Спас хозяин ресторана. Он собрал меня, Анджело, Вито и Риккардо, отвел в самую удаленную от улицы часть заведения. Там была крутая насыпь, а на ее вершине – двухметровая стена с пиками.

– Это единственный способ побега, – сообщил хозяин. – За забором – сады католического университета Святого Ансельма, в это время там никого нет. Вам нужно взобраться на насыпь, перелезть через забор и выйти с территории с другой стороны. Я скажу сейчас вашим, чтобы они подъехали туда на машине.

Безумная идея, но точно менее безумная, чем выходить на улицу к пяти тысячам тифози. Мы засучили рукава; ситуация была драматичной, но и не улыбнуться было невозможно. Я стал карабкаться первым, разок-другой соскальзывал, но не до подножия насыпи, и спустя несколько минут уже закрепился у стены, помогая остальным, которые еще карабкались. Когда мы все собрались, Риккардо сцепил руки, сделав ступеньку для меня, и вот я уже наверху, обозреваю новый пейзаж, даже в полутьме легко различаю красоту парка. Внизу – какие-то острые железки, но хоть не битое стекло, что было бы опаснее. Риккардо, Вито и Анджело уже на позициях.

– Готовы?

– Готовы.

– Прыгаем?

– Надеюсь, священник с двустволкой нас не поджидает… Прыгаем.

Приземлились мягко, на свежескошенную траву. Мы старались не шуметь, но сдавленный смех был неизбежен. Пересекли большой парк под очень яркой и полной луной, в три погибели, как в фильмах. Как будто от этого мы были менее заметны. Двигались к воротам здания, древнего и красивого. Мне было почти жаль уходить так быстро, но Вито уже стоял у ворот, которые выходят на площадь Кавальери-ди-Мальта – там находится знаменитая скважина, через которую видно купол собора Святого Петра…

ПРАЗДНОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЛОСЬ ВСЕ ЛЕТО. ЗАКОНЧИЛОСЬ ОНО, ДУМАЮ, 11 СЕНТЯБРЯ. ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО В НЬЮ-ЙОРКЕ, НАВСЕГДА ИЗМЕНИЛО МИР, В КОТОРОМ МЫ ЖИВЕМ.

– Кто такие? Что надо?

Голос решительный. Оборачиваюсь. Из маленькой двери в тяжелых воротах показался монах в рясе, а я еще все пытался разглядеть – не в капюшоне ли. Поднимаю инстинктивно руки, хотя и вижу, что, слава богу, он не вооружен.

– Мы ничего не делаем. Мы хотим выйти, сюда попали из «Консолини»…

Понимаю, что объяснение не то чтобы убедительное. Но…

– Да ты же Тотти!

– Да, падре, брат, не знаю, как правильно вас называть. Я Тотти, а напротив ресторана «Консолини» сейчас стоят пять тысяч фанатов, которые хотят разобрать меня на сувениры. Мы бежали от них через ваш парк, каюсь, но другого пути не было…

Монах засмеялся, подошел ко мне и рассматривал вблизи. Довольный, как тифозо.

– Ладно, пойдемте, я открою вам ворота…

Снаружи меня уже ждал отец в машине с заведенным двигателем.

– Ну, пока, Тотти, – обнял меня монах, и я ответил ему сердечным объятием.

Но перед тем, как сесть в машину, я попросил отца подождать немного. Я не мог упустить возможность полюбоваться через замочную скважину куполом собора Святого Петра.