Текст книги "Блеск и нищета Жанны Дюбарри"

Паскаль Лене
Блеск и нищета Жанны Дюбарри

Pascal Lainé. La Presque Reine

Ouvrage publié avec l’aide du Ministére français chargéde la Culture – Centre national du livre

Издание осуществлено с помощью Министерства культуры Франции (Национального центра книги)

В оформлении использован фрагмент работы Элизабет Виже-Лебрен «Мадам Дюбарри», 1781

Введение

Каким видели мир вокруг себя те люди, о которых здесь пойдет речь? Какое воздействие оказывала на их настроение, например, смена времен года? Хуже или лучше нас переносили они летний зной? Или холод? Что они чувствовали? Переносили ли они лучше нас физическую боль, как это утверждают некоторые?

Когда с высоты своей кафедры епископ Бове[1]1
  К этим заметкам – равно как и к тем, что даны в приложениях в конце книги, – можно относиться с полным доверием: то немногое, что касается воображения автора, четко им оговорено или заключено в кавычки, чтобы обозначить «недостоверно известно».
  Аббат Бове, ставший позднее епископом де Сенезом, прославился тем, что в своих проповедях открыто осуждал разгульную жизнь монарха. В проповеди на Святой четверг 7 апреля 1774 года, он вроде бы объявил о близкой кончине короля, что и случилось на самом деле спустя два месяца.


[Закрыть] – монсеньор де Сенез, клеймил перед собравшимся двором распущенность нравов монарха, приходилось ли ему повышать голос только для того, чтобы напомнить о гневе Господнем, или для того, чтобы перекрыть покашливания и приступы кашля, которые обычно нападали на верующих?

Представления о здоровье или болезни, о комфорте, чистоте, голоде или пресыщенности очень отличались от тех, что мы имеем спустя два столетия. Наши короли были страстными охотниками: сможем ли мы без отвращения есть дичь, оставленную разлагаться, чтобы мясо само отделялось от костей? И какого вкуса было тогдашнее вино? Смогли бы мы выпить его, не удивив и, возможно, не оскорбив нашу глотку? Мадам Дюбарри осталась знаменита благодаря своим ваннам и вытяжкам из растений, которыми она душилась. Но как же пах Король, когда он возвращался с охоты?

Мы знаем, насколько предстающий нашему взору пейзаж обязан своим видом людям, их труду и образу жизни. Все, что нас окружает, – бесспорно, «исторически свершившийся факт». Его становление соизмеримо с вкладом каждого индивида и целой цивилизации.

Современники Людовика XV, несомненно, говорили теми же словами, что и мы, но описывали ими мир, отличный от нашего. Они дышали буквально другим воздухом, чем мы. Их «естественные» привычки, их самые безобидные поступки вписывались в совершенно другое мироздание.

Образ мыслей и способ ощущения не могут быть отделены друг от друга и, с точки зрения историка, этнографа, философа, образуют единство, наш образ жизни, наше понимание «принадлежности к миру» в самом глубоком и одновременно синтетическом смысле этого слова. Однако, как мы уже сказали, французский язык за два века почти что не изменился, в отличие от мнения посредственных авторов «исторических» романов, столь упорно стремящихся перенести нас в прошлое при помощи натянутых архаизмов, смелых оборотов речи, колких фраз, довольно странных прилагательных… Получив широкое распространение, письменность определила намного жестче, чем ранее, словарный запас и грамматику. Писатель, нотариус, полицейский или какое-нибудь частное лицо теперь не будут излагать свои мысли так, как это делали Вольтер, Дидро или какой-нибудь неизвестный памфлетист XVIII века: нам дороги другие слои нашей истории, мы используем другие способы изложения мысли, представляем исторические персонажи в другом свете, находим другие побудительные причины их поступков…

Мы возвращаемся именно в XVIII век, к нашим героям, которые кажутся нам хорошо известными, поскольку оставили после себя большое количество документов. И все же у меня возникает много вопросов, на которые я не могу ответить сразу же. Моя неуверенность касается их повседневной жизни, что наиболее конкретно, наиболее незаметно и – как может показаться с первого взгляда – наиболее просто. Писатель (будь он романистом или историком) может конечно же прибегать к пропускам, умолчаниям, выбрасывая из своего повествования те действия или предметы, в описании которых он не уверен. Зато кинорежиссер при съемках фильма вынужден подробно показывать материальное окружение своих персонажей, а также их поведение, необдуманные естественные «поступки». Эта необходимость ничуть не смущает наших постановщиков, они дают волю своему воображению, что иногда приводит к двусмысленностям. Я не имею в виду ни тех «голливудских толкователей» нашего прошлого, у коих пренебрежение истиной граничит с душевной простотой, ни те непретенциозные развлекательные фильмы Юнбеля[2]2
  Юнбель, Андре – французский кинорежиссер в жанре кино «плаща и шпаги». – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть] или Кристиан-Жака[3]3
  Кристиан-Жак (наст, имя Кристиан Моде) (1904–1994) – французский кинорежиссер. Фильмы: «Пармская обитель» (1948), «Фанфан-тюльпан» (1952) и др.


[Закрыть]. Просто вспомнилась одна совершенно глупая сцена из некоего амбициозного и, по утверждению авторов, документально подкрепленного фильма, где изображались нравы времен Регентства: дело было в Версале, все вокруг было шикарно и со вкусом подобрано. Но в середине разговора один важный персонаж вдруг почувствовал настоятельную потребность опорожнить свой мочевой пузырь. Этот герой знаком подозвал к себе лакея с ведром воды и, даже не прерывая разговора и не отвернувшись от собеседника, помочился, смею так выразиться, на всех зрителей. Ладно, проехали.

Мало того что нравы благовоспитанности и стыдливости XVIII века были превратно истолкованы или, по крайней мере, искажены этим особенно вульгарным эффектом «огрубления». Но я упрекаю авторов фильма еще и в том, что они попытались навязать нам этот «экзотичный» аспект придворной жизни по незнанию, что, как они полагали, могло вызвать восхищение зрителей. Именно так толковали историю Бувар и Пекюше[4]4
  Герои романа (1881) Г. Флобера, в котором он намеревался запечатлеть все накопленные знания о человечестве и показать его глупость.


[Закрыть], а не исследователи Школы «Анналов»[5]5
  Историческое направление, основанное Люсьеном Февром и Марком Блоком. Оказало значительное влияние на формирование всей мировой историографии XX века.


[Закрыть]. Но ладно, еще раз проехали.

Вернемся лучше к вопросу: имеет ли право автор «исторических» романов более, чем подлинный историк, описывать, показывать характер какого-нибудь индивида? По причинам, о которых я только что упомянул, мне думается, что задача романиста здесь более проблематична, чем задача историка: тот может ограничиться намеком, неким толкованием в силу своего понимания поступков и слов тех или иных исторических персонажей, оценить их роль в излагаемых событиях. Ему нет нужды подробно останавливаться на этих персонажах, показывать читателю подробности их жизни, описывать их действия. Короче говоря, историк не обязан создавать иллюзию их реального присутствия. Конечно, он высказывает предположения, «воссоздает» ситуацию в широком смысле слова. Но от него никто не ждет воскрешения Лазаря. А именно это и обязан делать романист: его просто вынуждают идти на подтасовки! Нагло лгать! Реанимировать эти восковые фигуры! Обманывать своих современников! Приносить простую истину, часто весьма скучную, в жертву «иллюзии правдивости», чтобы сделать изложение более увлекательным!

В этой книге я взял себе за правило не отходить от фактов и слов, которые были ясно выражены или которые невозможно опровергнуть. Поэтому, несмотря на огромные и искренние усилия, получается так, что «моя» Жанна Дюбарри, «мой» король Людовик XV и все, кто их окружают, выходят из-под моего пера героями романа, надуманными персонажами. Причина этого превращения и неизбежного обмана – несомненно, та пропасть, образовавшаяся с течением времени между этими людьми и нами. Стоит только начать изучать то время, о коем ни один из живущих ныне людей не может дать прямого свидетельства, как ты попадаешь в открытое море исторического прошлого.

За писателем захлопывается дверь: если он историк, ему нужно убедить самого себя и не забывать, что его повествование, пусть и основанное на самых достоверных документах, – всего лишь его личное видение абсолютно другого мира, по большей части нам недоступного. Если же он романист, ему придется вскоре воссоздавать своих героев – считающихся «подлинными» по документам, – чтобы сделать их персонажами своего романа: они будут иметь некую автономию, отойдут от документальных фактов и довольно скудных свидетельств их современников только потому, что станут частью выдуманного, нереального. Это отклонение от реальных фактов представляется неизбежным, каким бы ни было количество объективных ссылок на «историческую правду». Поэтому исторический роман наполнен ложью, но эта «ложь» в максимально возможной степени открывает нам истину. Исторический роман полностью основан на иллюзии реальности. Это двухмерное изображение, в котором ощущение глубины, а следовательно, впечатление реального присутствия героев, достигнуто чисто искусственным способом.

Поэтому соблюдение документально установленных историками фактов или отход от них в пользу выдумки зависят исключительно от сдержанности автора: он, в частности, может перемешивать свой текст с документами, на которые ссылается[6]6
  В конце книги дается краткая библиография, список подлинных документов, которые вошли в эту книгу.


[Закрыть]. Изложение ведется как можно ближе к установленным историками фактам, но автор украшает, расцвечивает его, принаряжает в угоду своему читателю…

Предупреждение

Тексты в этой книге после установления их подлинности приведены в оригинальной орфографии, иногда ошибочной в том, что касается имен собственных. Мы решили придерживаться их, поскольку это свидетельство эпохи, когда орфография, пунктуация и типографические правила были менее строгими, чем нынешние.

Мы последовали этому же правилу и в отношении использования заглавных букв в словах Король, Дофин, Министр и т. д. Тут также существуют многочисленные неточности, часто у одного и того же автора, на одной странице, на расстоянии всего в несколько строк присутствует разное написание.

Руководствуясь тем же правилом, мы оставили грубость стиля выражений Шуазеля[7]7
  Шуазель, Этьен Франсуа (1719–1780) – выдающийся французский государственный деятель. Благодаря маркизе де Помпадур, стал министром иностранных дел и пэром Франции.


[Закрыть], удивительные промахи, являющиеся скорее следствием спешки или умысла, нежели незнания грамматики.

Мы оставили в оригинальном состоянии письма императрицы Марии Терезии[8]8
  Мария Терезия (1710–1780) – эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии, королева Богемии, императрица Священной Римской империи. Основательница Лотарингской ветви династии Габсбургов. Царствование Марии Терезии – время активных реформ. Имела большую популярность.


[Закрыть] (Вы есть его первая поданная и т. д.), чье прекрасное знание языка заслуживает того, чтобы простить ей встречающиеся кое-где грешки солецизма.

I

Все восхваляли ее ангельское личико, то любезное и скромное выражение, которое вступало в противоречие с гордыней, выраженной ее великолепным телом. Ее плоть была предрасположена к потворству, и Жанна прославилась количеством любовников. Она выбирала их ради удовольствия, исходя из пышности их экипажей. Ради обладания ею слуга и господин иногда становились соперниками, но и тот и другой непременно получали награду. Но Жанна вошла в историю тем, что с 1768 по 1774 год была последней любовницей короля Людовика XV.

Она была умна, остроумна, а главное – лишена всякой злобы. Если к этим качества добавить сладострастную красоту и мириады любовников, о которых мы упомянули выше, перед вашими глазами окажутся все составляющие скандала.

Те, кто по-настоящему знал Жанну Дюбарри, беспредельно ее любили. Остальные, намного более многочисленные, обливали ее грязью собственной низости.

Я решил написать роман о Жанне, а не ее биографию. Хотя персонажи и события, описанные или упомянутые, подлинны, их освещение и принятый мною тон повествования не всегда можно назвать объективными. Они показывают нежность, которую я испытываю к своей героине, и мое желание реабилитировать Жанну в сравнении с ее «исторической» соперницей мадам де Помпадур.

Король Людовик XV испустил последний вздох 10 мая 1774 года. Став королевой, Мария Антуанетта только и ждала утра следующего дня, чтобы отдать приказ заточить в монастырь ту, что так долго затмевала ее своей красотой, свободой нравов и расположением монарха.

В тридцать один год Жанна была похоронена заживо. Но в этой гробнице она провела всего год, а жизнерадостный характер помог ей вынести все лишения.

Это событие стало поворотной точкой в жизни Жанны, полностью изменило ее привычки, в частности любовную жизнь. Редко случается, чтобы столь жестокое и несправедливое наказание приводило к столь отличному от ожидавшегося результату. Из монастыря Жанна вышла очистившейся и возрожденной.

Бывшая куртизанка, раба всех и каждого, раба прежде всего своей чувственности, перестала подчиняться капризам своей плоти и позывам сердца. Бывшая распутница стала любящей женщиной и безупречной подругой. Эпоха сменила тон: теперь Греза[9]9
  Грез, Жан-Батист (1725–1805) – французский живописец, жанрист.


[Закрыть] предпочитают Буше[10]10
  Буше, Франсуа (1703–1770) – французский живописец, гравер, декоратор. Яркий представитель художественный культуры рококо.


[Закрыть], порывы сердца зову плоти. Жанна также сменила регистр.

Я решил показать вам важный момент ее жизни, начать повествование с рассказа об этом значимом повороте, до и после которого наша героиня вела два разных и совершенно отличных друг от друга образа жизни.

Я предлагаю вам сразу же оказаться в келье монастыря, где Жанна сможет открыть нам свои сокровенные мысли и показать характер. И тогда мы сможем увидеть бесчисленные интриги, к которым мы, естественно, не имеем никакого отношения. Кроме того, мы встретим много персонажей и с ними вскоре познакомимся.

Итак, вы, как говорится, «окунулись в эту ванну», а вода вам кажется холодной? Тогда – вперед! Жанна обладает привлекательностью, которая вскоре заставит вас позабыть об этом неудобстве. Отдайтесь же ее очарованию, а если этого еще не достаточно, дайте волю своему воображению относительно ее прелестей. Очень скоро вам захочется верить в то, что давно уже с ней знакомы. Я тут вовсе ни при чем, разве что самую малость. Я всего лишь человек, у которого есть связка ключей и который может открывать все двери: дверь салона, где проходит большой Королевский Совет, а также и других комнат…

27 мая 1774 года

(от Жанны, графини Дюбарри, ее библиотекарю)

Дорогой мой Дефонтен,

Скажите моей матери[11]11
  Бекю, Анна (1713–1788) – была известна своей красотой. По мнению одних, она была швеей, по мнению других – кухаркой. Она работала в монастыре в Вокулер, где зачала и произвела на свет Жанну. Отцом ее был, несомненно, брат Гомар де Вобернье, принявший имя брат Ангел. Жанна носила фамилию Вобернье по записям в церковных книгах, а в своей галантной жизни называлась Ланж. Всю жизнь Жанну связывали с матерью чувства любви, несмотря на все повороты судьбы.


[Закрыть] все, что ваше воображение подскажет для того, чтобы ее успокоить. Мое нынешнее состояние слишком несчастно, чтобы говорить о нем правду.

Не беспокойтесь по поводу книг из моей библиотеки. Они впитали в себя людскую мудрость и имеют дар выдерживать заточение за стеклом или решеткой. Они не «пострадают», если предоставить их своей участи. Подумали ли вы о том, что я сама заперта в камеру, самая большая сторона которой не превышает десяти футов?

Пятьдесят женщин живут в этом монастыре, представляющем собой убогие готические руины, где в качестве епитимьи и летом приходится дрожать от холода и раскаиваться в том, что появился на свет. Когда королевские лучники разбудили меня, чтобы бросить в эту святую тюрьму, мои пятьдесят тюремщиц решили, что перед ними предстал дьявол в ночной рубашке и кружевном ночном колпаке. Ради спокойствия их души высокочтимая, благороднейшая и высокоуважаемая мать-аббатиса Габриэль де Ларош-Фонтениль запретила им со мной разговаривать.

Маленькая Рыжуха[12]12
  Этим очень неуважительным именем некоторые придворные, включая Жанну, называли дофину Марию Антуанетту, ставшую королевой в мае 1774 года.


[Закрыть] не смогла забыть обид, и, как водится, ее поступки оказались недостойными не только звания королевы, но и эрцгерцогини. Меня обвиняют в том, что я вышла из грязи? Но я, по крайней мере, все-таки из нее вылезла.

Я здесь не просто заключенная: ваше письмо от 20 мая было первой весточкой, которую я получила с тех пор, как меня заточили в этом склепе. Не знаю, дойдет ли до вас мой ответ или же святейшие сестры, держащие меня, втайне решат сжечь его ради спасения моей души.

Да какое мне дело до их ужасного отношения! Я продолжаю верить в доброту Всемогущего, пусть даже от его имени и вершится самое страшное беззаконие.

Прощайте, мой добрый Дефонтен. Пишите мне, коль скоро вам это разрешено. Докажите мне, что меня еще любит хотя бы одно человеческое существо, поскольку здесь молчание настолько глубоко, а мое одиночество настолько бесконечно, что по прошествии недели мне уже начинает казаться, что я всю жизнь провела в этом склепе.

25 июня 1774 года

(от Жанны, графини Дюбарри, ее библиотекарю)

Дорогой мой Дефонтен,

Благодарю вас за заботу и внимание, которые вы мне оказываете в столь трудных обстоятельствах. В судьбе моей я видела только блеск, не желая при этом замечать, что эта праздничная иллюминация слепила глаза и ранила самолюбие людей: многие черпали из этого выгоду, но между Трианоном[13]13
  Небольшой дворец, расположенный на земле Версальского дворца. Был построен по приказу Людовика XV для своей фаворитки маркизы де Помпадур.


[Закрыть] и Марли[14]14
  Резиденция французских королей близ Парижв.


[Закрыть] невозможно оказать кому-то услугу, не рискуя нажить себе смертельных врагов. Облагодетельствованные мною люди сильно злоупотребляли моей поддержкой, в том числе по отношению к тем, кто мне дороже всех. Мой бедный невинный Адольф[15]15
  Дюбарри, Адольф (1749–1778) – сын Жана Дюбарри. Он был на шесть лет моложе Жанны, любезен и красив лицом и тайно питал нежные чувства к Жанне, которая не оставалась безучастной к столь простому и бескорыстному обожанию. Адольф пострадал от дурной репутации клана Дюбарри. На нем сказалась опала Жанны: в 1774 году он был прогнан от двора, путешествовал, вел жизнь авантюриста и был убит на дуэли в Англии 18 ноября 1778 года.


[Закрыть], чье единственное преступление состоит в том, что он носит ныне обесславленное имя, тоже был изгнан от Двора. Подавая Королю прошение об отставке, герцог д’Эгильон[16]16
  Д’Эгильон (Эмманюэль Арман де Виньро Дюплесси де Ришелье) (1720–1788) – внучатый правнук кардинала де Ришелье и кузен герцога де Ришелье. Маршал, герцог и пэр, в 1753 году был назначен главнокомандующим в Бретани. Прославился в ходе Семилетней войны, сорвав попытку высадки англичан в Сент-Каст 11 сентября 1758 года {см. также приложение 1, с. 000).


[Закрыть] лишь предупредил месть маленькой Рыжухи: Mono[17]17
  Mono, Рене Николя (1714–1792) – первый президент парижского парламента, затем канцлер Франции. В 1769 году добился назначения аббата Терре генеральным инспектором финансов. В 1770 году сорвал планы Шуазеля возобновить войну против Англии, за что попал в немилость последнего. Положил конец фрондированию парламентов и отменил незаконные налоговые сборы (см. приложение 1, с. 356). В июне 1771 года стал министром иностранных дел в правительстве д’Эгильона. «Триумвират» из Mono, Терре и д’Эгильона руководил страной до смерти короля в 1774 году. Труды его жизни были разрушены Людовиком XVI, вновь созвавшим старые парламенты и восстановившим дворянство в его прежних правах.


[Закрыть] и Терре[18]18
  Терре, Жозеф Мари (1715–1778) – генеральный инспектор финансов с декабря 1769-го по август 1774 года. Для того чтобы восполнить огромный дефицит казны, отменил отсрочки выплаты по долгам, поднял налоги с королевских откупщиков, чтобы покончить со спекуляцией, запретил экспорт зерновых, а также торговлю ими внутри страны. Эти меры сделали его крайне непопулярным. В августе 1774 года Людовик XVI заменил его на Тюрго, друга физиократов и сторонников свободной продажи зерна.


[Закрыть], тоже не пришлись ко двору и были уволены, словно простые слуги.

Спасибо за свежие новости о моей матери, поскольку ее письма не могут преодолеть толстые стены набожности, за которыми здешние дамы скрываются от мира.

Вчера меня посетил известный вам г-н де Монвайе[19]19
  Интендант мадам Дюбарри.


[Закрыть]. Мне пришлось присоединить рыдания Ифигении к красноречию Демосфена, чтобы добиться смягчения режима секретности, в котором я пребываю вот уже шесть недель. Мне удалось выпросить всего час для урегулирования своих дел, которые несутся, словно повозка без кучера, и могут вскоре опрокинуться. Мои тюремщицы ненавидят меня, как гетеру, но, несомненно, уважают золото и драгоценности Фрины[20]20
  ³ Фрина (ок. 390 до н. э. – ок. 330 до н. э.) – знаменитая афинская гетера, натурщица Праксителя и Апеллеса.


[Закрыть]. Я поручила Бемеру[21]21
  Знаменитый ювелир. Поставщик украшений для графини. Он остался в памяти благодаря делу с колье королевы: именно он вел переговоры по этой драгоценности совместно с собратом по профессии Босанжем.


[Закрыть] провести переговоры с Обером[22]22
  Один из ювелиров мадам Дюбарри.


[Закрыть] о продаже нескольких бриллиантовых украшений. Возможно, это умерит пыл моих кредиторов, толпа которых с каждым днем становится все больше. В голых стенах моей камеры жизнь моя течет, как у Диогена[23]23
  ⁴ Диоген Синопский (ок. 412 до и. э. – 323 до и. э.) – древнегреческий философ, основатель школы киников. Проповедовал аскетическую добродетель, находя в ней единственную цель человека.


[Закрыть]. Зато моя опала шикарна, а связанные с ней расходы достойны, по крайней мере, Великого Могола.

Злобное благочестие аббатисы и столь далекая от сострадательности холодность ее овечек в черной сутане ничуть не отвратили меня от религии. Этих женщин надо жалеть больше, чем меня, а их жестокость вынуждает меня искать утешение в молитвах: именно в Боге я нахожу некое наслаждение, которого меня хотят здесь лишить. Кто-то скажет, что молитвы напрасны и пусты, что в моих словах раскаяния нет искренности, что я способна только получать низкие удовольствия и оскорбляю Бога, обращаясь к Нему. Но никто ничего не скажет, потому что я делаю это так, чтобы никто меня за этим занятием не видел и не слышал. Душа сама покорно преклоняется и находит успокоение.

Прощайте, любезный мой Дефонтен. Передайте мой привет Монтеню[24]24
  Монтень, Мишель Эйкем де (1533–1592) – французский писатель и философ эпохи Возрождения, автор книги «Опыты».


[Закрыть], Плутарху[25]25
  Плутарх (ок. 45 – ок. 127) – древнегреческий философ, ботаник, моралист.


[Закрыть], Сенеке[26]26
  Сенека, Луций Анней – римский философ-стоик, поэт и государственный деятель, воспитатель Нерона.


[Закрыть], а также очаровательному Овидию[27]27
  Овидий, Публий Назон (43 до и. э. – 17 или 18 и. э.) – древнеримский поэт, прославился любовными элегиями и поэмами «Метаморфозы» и «Искусство любви».


[Закрыть], кокетливому Баффо[28]28
  Баффо, Джорджио (1694–1768) – венецианский поэт, автор легкомысленных и непристойных стихов.


[Закрыть] и моему другу Аретину[29]29
  Аретино, Пьетро (1492–1556) – итальянский писатель позднего Ренессанса, сатирик, публицист, драматург.


[Закрыть]. И пусть пыль, которая начинает их покрывать, станет залогом их верности мне.

16 июля 1774 года

(от Жанны, графини Дюбарри, ее библиотекарю)

Дорогой Дефонтен,

Вчера я получила письмо от матери и другое от г-на д’Эгильона. Таким образом, вы теперь уже не единственная моя поддержка. Но не думайте, что я пренебрегаю столь драгоценной дружбой, проявленной ко мне на протяжении двух месяцев. Оставайтесь моим доверенным лицом. Будьте им более чем когда-либо. Останьтесь им, если фортуна вновь улыбнется мне. Станьте в глубине вашего сердца, как и моего, простым другом, которого у меня, к сожалению, не было раньше, когда отблеск славы заставлял меня надеяться на более мрачное и более близкое отношение к природе.

Теперь старая Ларош-Фонтениль оказывает мне свою милость, снисходя до фамильярного со мною общения. Морщинистая корка, служащая ей лицом, при улыбке открывает желтые или коричневые цветы, которые лучше не собирать, а дать хирургу возможность вырвать с корнем. По ее примеру несколько других сестер начали подходить к белокурому демону под липами парка. Я делаю им небольшие подарки, чтобы скрепить наше перемирие. Разные безделушки, кружевные платки – слишком яркие признаки моей былой фривольности. Но святые сопли этих овечек очистят их.

Здоровье мое превосходно, поскольку я только и делаю, что сплю, ем и молюсь или молюсь, ем и сплю: это настолько мирные занятия, что случается их путать. Моя полнота вскоре заставит поверить, что чудо непорочного зачатия снова свершилось в отношении Марии Магдалины.

Я много раз меняла образ жизни за тридцать лет, была чтицей, гризеткой, графиней, а в течение семи лет – почти королевой. Я перечислила только самые достойные из моих занятий. Сегодня я оказалась в состоянии святой или почти святой, поскольку судьба никогда не была абсолютно такой, какой была я.

Забудьте жалобы и грустные мысли, омрачавшие мои последние письма. Страна, где я теперь живу, не лишена некоторой привлекательности. Конечно, ее красоты не заметны с первого взгляда, и все же, при некотором внимательном рассмотрении, можно увидеть, что поле созревшего хлеба покрыто золотом более чистым и блестящим, чем позолота лепнины Версаля.

Вас удивляют мои последние слова? Или же вы думали, что я создана из муки, из которой выпекают то грубый хлеб, то кондитерские изделия, а потом снова крестьянские караваи. Я всегда подчинялась повелениям судьбы, и она почти всегда вознаграждала за покорность. У меня нет другого правила жизни. Моя философия ленива и нежна. Мужчины, которые меня любили, пользовались слабостью моей души, от природы еще более сладострастной, чем плоть.

Та, которую когда-то звали новой Мессалиной[30]30
  Мессалина Валерия (ок. 17/20—48) – третья жена римского императора Клавдия, известная своим распутным характером.


[Закрыть], современной Лаис[31]31
  Имя нескольких греческих гетер.


[Закрыть], сегодня забавляется тем, что является «ничем». Я благодарю Создателя за то, что он вылепил меня из такой мягкой глины, что простое прикосновение оставляет отпечаток Его вечной доброты. Именно это позволяет мне довольствоваться видимостью, как в те времена, когда я воспитывалась у дам Сент-Ор[32]32
  Монастырь Сент-Ор, улица Нев-Сент-Женевьев, пригород Сент-Марсель. «Приют для всех молодых особ, рожденных в честных семьях и находящихся в обстоятельствах, в которых они рискуют потерять себя». Жанна находилась там с пятилетнего возраста до четырнадцати лет. Там она получила, судя по всему, прекрасное воспитание и, если судить «читая ее», более чем рудиментарные навыки письма.


[Закрыть].

Ладно! Я неисправима, и это – свидетельство ужасного беспорядка, причиной которого являюсь я сама. По правде говоря, стены монастыря удерживают мое тело, но зато возбуждают мой разум.

На этом писать заканчиваю из опасения испугать вас фатальным порывом благочестия…

После двух недель агонии оспа унесла Короля во второй половине дня 10 мая 1774 года. Как только стало известно о его болезни, Двор пришел в крайнее возбуждение. Смерть монарха означала важные политические перемены… и влекла за собой безжалостное сведение счетов.

Поскольку исход болезни оставался неясным, каждый задерживал дыхание, усмирял свое честолюбие, старался как можно лучше спрятать страх. Страсти, обиды, ненависть все еще скрывались под маской любезности. Но Король был уже призраком или, скорее, самым опасным из тиранов: кто правит молча. внушает намного большее беспокойство, тем более что он ничего не приказывает и ничего не запрещает. Он заставляет дрожать своих верных подданных, мешает плести интриги, делает непрочными союзы, бесполезными предательства. Он теперь занят лишь самим собой и замаливанием своих грехов. Многие жители «этой страны»[33]33
  Так двор сам себя называл.


[Закрыть] опасались финального раскаяния. Какое последнее и опасное решение сможет внушить исповедник умирающему? Поскольку именно этот человек в черном и пурпуре на несколько часов становится подлинным владыкой страны. Именно в его руки Принц отдает свою волю, думая, что этим ловким ходом вручает свою душу Господу.

Шесть тысяч рабов в шелках и кружевах работают локтями и плечами в толчее, каждый опасается совершить оплошность, оказаться не в курсе последних слухов, не узнать вовремя имя будущего министра. Будет ли снова в фаворе Шуазель, как утверждают в окружении Дофины? И какой будет судьба так называемой Королевы постели?

Узнав 4 мая, что участь его предрешена, Король обратился к Жанне Дюбарри со словами, которые, несмотря на нежность тона, означали отставку навсегда: «Теперь, когда знаю свое состояние… я принадлежу отныне Богу и моему народу. Посему завтра вы должны удалиться…»

Ужасный эвфемизм: «Вы должны удалиться». Красота выражения достойна монарха, пусть и умирающего. Жестокость заключенного в ней будущего соответствует нравам Двора.

5 мая Жанна Дюбарри уезжает в замок Рюэй, принадлежащий герцогу д'Эгильону. В доме друга она дождется решения своей судьбы. Герцог, заклятый враг Шуазеля и Дофины, решил сам уйти с поста министра иностранных дел, не дожидаясь позора отставки.

В тридцать один год Жанна находится в полном расцвете своей красоты. В юношеском возрасте очаровательные округлости дополняли детскую грациозность ее фигуры и делали так, что, даже будучи затянутой в шелка и парчу, ее плоть продолжала что-то шептать и, казалось, была готова выдать свои последние тайны. Сегодня легкая полнота еще больше смягчила сладострастный облик, округлив, если можно так выразиться, ее юношеские формы. Семь лет галантной жизни, шесть лет в постели Короля, сколько ночей в работе счастливой рабыней чувств, на службе удовольствия ничуть не повредили пленительному телу Жанны, не испортили его. Казалось, только слегка умерили ее веселый характер.

Но эта слишком способная куртизанка не ограничилась лишь тем, что сколотила себе состояние за счет аристократии, безумной и щедрой молодости, нескольких похотливых любителей малинки из числа купавшихся в золоте и серебре старикову всех этих каналий в шелковых нарядах. Беззаботность ее натуры, равно как и буйство темперамента, дала возможность заняться любовью и с босяками. единственным богатством которых была их мужская сила. Этих любовников для сердца называли пройдохами, они доставляли истинное удовольствие в постели. Забивая голубей и индюшек. они отдавали их своей любовнице. А та отдавала им лучшие кусочки этих птиц: это были не крылышки или ножки, а кошелек.

Среди этих авантюристов был один аристократ сомнительного происхождения, совершенно бесстыдный. Он начал обогащаться в Париже, став лидером любовной индустрии. Его имя было Жан-Батист Дюбарри, он был настоящим графом и настоящим сутенером.