Электронная библиотека » Пат Бут » » онлайн чтение - страница 18

Текст книги "Сестры"


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 23:21


Автор книги: Пат Бут


Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Иногда – гораздо позднее – Пит Ривкин будет вспоминать эти слова и смеяться, смеяться.


Джейн рвалась из платья от Алайи, будто оно было охвачено пламенем. Но, несмотря на спешку, она была крайне осторожна, чтобы не порвать его. Это был подарок Роберта Фоли для ее аудиенции, и то, что он заплатил за платье такие деньги, делало этот наряд в ее глазах чрезвычайно значимым.

– Черт подери! Черт подери! – кричала она в ночной воздух, ерзая за рулем старого «Шевроле». Джейн радостно смеялась, смеялась светлому будущему, раскинувшемуся перед ней, подобно сияющим огням долины Сан-Фернандо, лежавшей внизу. О Боже, эти платья – словно краска для тела. Наверное, Алайе не приходится торопиться при раздевании, но иногда девушкам это бывает необходимо. Джейн торопилась рассказать величайшую в мире новость человеку, интересовавшему ее больше всех на свете, и ей хотелось сделать это в джинсах и рубашке, в которых она чувствовала себя уютнее.

Наконец платье разместилось среди упаковок жевательной резинки, пустых банок из-под кока-колы и другого мусора, прикрывавшего пол в машине такого, не характерного для Лос-Анджелеса человека, как Роберт. Джейн влезла в джинсы, просунув в них свои длинные ноги, как пианист пальцы в лайковые перчатки, натянула рубаху. Затем взъерошила волосы, взбив их в копну на манер джунглей Келли Мак-Джилл, и оценила результат стараний в треснутом зеркальце. Ну, Роберт Фоли, держись! Готовься к встрече, бромная душа!

На секунду она глубоко вздохнула, стараясь удержать неподвижным видение. Несколько минут назад она была не более чем безнадежной голливудской мечтательницей, рассчитывавшей на молитвы и телефонный звонок, который вполне мог затеряться в пустыне. Но теперь, прямо сейчас, она возвращалась кинозвездой, которая – в чем у нее не было сомнения – впишет свое имя в анналы Америки. Ее жизнь началась.

Она вставила ключ в замок зажигания, сильно захлопнула дверь и влилась в поток машин.

Джейн спускалась зигзагом по Беверли-Глен, через Шерман-Оакс, мимо информационных щитов, которые ей нравилось читать, и вскоре мчалась по шоссе Ван-Нуйс к дому, где она обитала вместе с Робертом Фоли. На заднем сиденье машины лежала бутылка отличнейшего шампанского, купленная в винном магазине в Сансет и Доэни. Семьдесят пять долларов, казалось, дороговато, даже накануне ее триумфа. На вино ушли почти все деньги, оставшиеся после приезда из Англии, но теперь это не имело никакого значения.

Что скажет Роберт? Она молила Бога, чтобы он к этому времени был уже дома. Повернув руль вправо, она подъехала по короткой дорожке к воротам, почти впритирку миновав почтовый ящик.

Постучав в древнюю дверь так, что та почти затрещала, она ворвалась в прихожую с шампанским в руке, сумасшедшая радость струилась из каждой клетки ее тела.

– Роберт! Роберт! Я приехала. Где ты, черт подери?

Он вскочил с кресла, лицо выражало крайнюю тревогу, когда Джейн, подобно смерчу, ворвалась в комнату.

– Мне дали роль, Роберт, Мне дали роль! Можешь представить? Дали мне. Твой друг Ривкин дал ее мне!

На лице Роберта Фоли появилась улыбка.

– Что? Так просто? Только и всего? Я думал, что нужно пройти какой-то отбор. Я имею в виду чтение, съемочные пробы, затем заявление типа «просим нас не беспокоить…».

Он склонил голову набок. Неужели это шутка?

– Да, да. Он пожал мне руку и заверил, что роль у меня. А в той комнате поджидали звезды. Знаешь эту английскую актрису Дженни Агютер? Не могу поверить. Ривкин сказал, что организует контракт позже. Он намерен заплатить мне по десять тысяч за каждый эпизод, а их, по меньшей мере, сорок восемь. Неужели он говорил серьезно? Да нет, он, должно быть, что-то напутал.

– Джейн, замечательно. Фантастика.

Улыбка Фоли значила для нее гораздо больше. Это был праздник. Он подался ей навстречу. Она видела это. Он хотел прикоснуться к ней, и она мечтала о том же, мечтала оказаться в его объятиях, чтобы он крепко сжал, целовал и любил ее в этот самый прекрасный момент ее жизни. Но незримая рука коснулась его плеча и невидимый глазу барьер возник перед ним. Как уже случалось неоднократно, что-то сдержало его.

Он опустился обратно в кресло, момент был упущен.

– Послушай, Джейн, если Пит сказал, что роль у тебя, значит, она у тебя. Его авторитет непререкаем. Сейчас он в зените популярности и вполне может получить контракт на сорок восемь эпизодов. В этом городе никто не знает, как создать успешный сериал, поэтому просто вручают деньги тому, кто добивался большего успеха, а это как раз Пит.

Джейн приняла позу, подперев рукой бедро, предоставив геометрии тела возможность говорить самой за себя. Она улыбалась, видя, как он смотрит на нее, видя желание, горевшее в его глазах, и язык, облизывавший внезапно пересохшие губы.

– Итак, Роберт Фоли. Как вы себя ощущаете, находясь под одной крышей с телезвездой?

Явный намек, сквозивший в ее вопросе, откровенно смеялся над ним. Он поднял руку над головой и улыбнулся.

– В журнале «Пипл» меня непременно назовут мистер Каммин.

– Вы еще услышите о докторе Джейн!

Бросив шутку через плечо, она повернулась и скрылась на кухне.

– Роберт, сейчас мы выпьем шампанского. Только что я отдала за него семьдесят пять баксов. Догадываюсь, придется пить из бокалов, раз у тебя на кухне нет фужеров. Да!

– Господи, Джейн, неужели ты могла извести такую уйму денег на вино?

Он никогда не видел Джейн такой прежде. В нее вселилась что-то наплевательское, живость, восхитительно опасная непосредственность, угрожающая подорвать его статус-кво.

– Послушай, дорогой. А я ведь могла бы истратить деньги на тебя. Нет, есть идея получше. Я могла бы разлить это шампанское по твоей клинике, как патоку. Что ты будешь делать тогда? Можно ли таким путем достучаться до твоего сердца?

Она вернулась с кухни, держа в руках два бокала с холодным шампанским.

– Отлично, теперь ты будешь обеспечена. Сорок восемь умножить на десять тысяч – почти полмиллиона баксов. Неплохо для вечерней работы. Мне кажется, на такие деньги ты могла бы купить мне новый стетоскоп.

Она наклонилась над ним, чтобы поставить бокал.

– А как насчет новой жизни?

Оба помолчали, настроение стало серьезным.

Это правда. Жизнь теперь не может оставаться прежней. Пришло время Джейн. Начав с нуля, она могла достичь значительного положения. А в Голливуде слава и деньги полностью меняли жизнь. В этом и заключался их единственный смысл.

– Когда они хотят, чтобы ты начала?

– Завтра. Я прихожу в студию, и там из меня делают фарш. Учителя сценического мастерства, специалисты по одежде, специалисты по внешнему виду, адвокаты, контракты, постоянная зеленая карточка, банковские счета, встречи со сценаристами, знакомство с актерами, фотопробы, съемки…

Она сделала широкий жест рукой, и голос ее затихал по мере того, как до нее доходил истинный смысл вопроса Роберта. У них не будет времени. Не будет времени для себя. Не будет времени для того, чтобы стать тем, кем они хотели бы быть, чтобы преодолеть трудность.

Успех не оставит свободного времени.

– Мне хотелось бы остаться здесь с тобой.

Джейн пригубила шампанское, когда головокружительные пузырьки постепенно начали испаряться из ее праздничного настроения.

– Мне тоже хотелось. Согласится ли Ривкин?

– Забудь Ривкина.

Перед лицом угрозы внешнего мира они стали ближе – намного ближе, чем были прежде. Они боролись за то, чтобы быть рядом, и оба признались в этом.

– Пит – очень волевой человек. Знаешь, он потребует от тебя полной самоотдачи. Ты отныне целиком принадлежишь корпорации.

– Я не обязана отдавать себя целиком.

Роберт Фоли опустил глаза. Часть его принадлежала ей; часть, которая росла с каждой неделей, с каждым днем, с каждой секундой. Почему он не может сказать ей? Конечно, ответ существовал: обещание, которое он нарушил; обещание, которое он был обязан сдержать.

Джейн опустилась перед ним на колени. Вытянув руки, она медленно приподняла его голову, их глаза встретились.

– Мне кажется, я люблю тебя, Роберт, – тихо проговорила она.

– Джейн… я…

Он покачал головой, неожиданно на лбу выступил пот; сомнение, боль и вина пронзили его тело.

– В чем дело, Роберт? Что такое?

Джейн знала: внутри его таился враг, ее враг, противник, позволявший ему желать ее, но не разрешавший ему любить ее. Этот противник позволял ему любить только человечество – бездушного, бессердечного, безликого монстра, который умел только брать и не умел давать взамен.

Она поняла, что ей придется сражаться за него.

Нагнувшись вперед, она взяла его голову в руки и приблизила губы к губам, которые должны были принадлежать ей.

– Поцелуй меня, Роберт.

Роберт Фоли был сыт по горло, сыт по горло молитвами и псалмами, всей этой помпезностью и копанием в собственной душе, всей этой бедностью и претенциозностью.

Он привлек ее к себе, грубо прижал к своей груди. Именно так, как она неоднократно представляла себе в мечтах. Его ноздри вдыхали аромат тела, тепло которого ощущали его руки.

Он не хотел больше говорить. Впереди было достаточно времени для разговора. Он хотел только чувствовать.

– Джейн… – проговорил он. Любовь вспыхнула и заструилась из глаз, а губы впились в ее голодные уста.

19

Там был мир и его владычицы. Трастовые фонды рыскали, подобно голодным собакам, фонды огрызались и рычали друг на друга, объявляя цены, музеи ходили гоголем и принимали позу, дрожа от невозможности сделать выбор. В галерее Ивэна Кестлера пьянящий запах успеха начал смешиваться с ароматом радости и «Шанели № 5», что весьма устраивало Билли Бингэма.

Ассистент, суетливо сновавший с красными табличками с надписью «Продано», выглядел, как распорядитель, отвечавший за посадку пассажиров на спасательные плоты «Титаника». Он не мог удовлетворить всех желающих, но кого из них он должен обделить? Штона Хоукинса из «Метрополитена», Дональда Трампа или Джона Уолша из музея Гетти? Все они весело расстались со своими внуками, чтобы прибрать к рукам кое-какие работы Билли, но некоторых ждало разочарование. Многие уже не смогли выбрать картину по вкусу. Даже если цвет стен не соответствовал цветовой гамме картины, стены всегда можно было перекрасить. Суть состояла в том, чтобы приобрести как можно больше картин. Прошел слух, что С.-З. Уитмор купил три картины.

Вартхол выглядел, как обычно, удивленным: на Шнабеля, Клемента и Харинга всем было глубоко наплевать, а Фелан – репортер художественного отдела «Таймс», казалось, пребывал в раю, не проронив ни слова.

Ивэн Кестлер улыбался. Он повернулся к Билли:

– Ты – звезда. Я сделал тебя звездой. Теперь мы вместе можем двинуться куда угодно. Завтра мы утроим наши цены, и каждый, кто приобрел картины сегодня, воспримет это так, словно он лично сорвал банк в казино Монте-Карло. За это они навсегда проникнутся любовью к тебе.

Он был прав. Истинные богачи обожали идею быстрого обогащения так, как, пожалуй, не дано понять меритократам.[6]6
  Меритократы – люди, занимающие высокое положение в обществе благодаря своим качествам и заслугам, а не социальному происхождению.


[Закрыть]
Нувориши считают, что деньги созданы, чтобы их тратить. Но подлинные плутократы понимают, что деньги недостойны даже упоминания. Подобно религии и биологическим процессам, они присутствуют, но незаметны, темны и загадочны. В конце концов, именно деньги сделали этих людей тем, что они собой представляют. Не для них безопасность достижения цели. Для этого в свое время был прапрадедушка с голодными глазами и сомнительной репутацией. Но делать деньги – грести их – за один вечер, как итог испытания собственного художественного вкуса и чутья, вкуса, о котором тот, кому нужно заботиться о куске хлеба насущного, не имел ни малейшего представления, представлялось этим социократам самым прекрасным из мыслимых жизненных удовольствий.

Улыбка Билли Бингэма являла собой произведение искусства – столь же многоплановое, радостное и сложное, как и полотна, висевшие на стенах галереи на Мэдисон-авеню. Он слышал, как Ивэн Кестлер говорил «мы», «вместе», а его улыбка объясняла эти слова.

Какое-то время он готов был даже терпеть руку Ивэна, похлопывающую его по плечу, красивые наманикюренные пальцы, елейно прикасающиеся к загорелой коже его предплечья. Пока. Позднее он даст ему от ворот поворот, без всяких церемоний, сожаления или задней мысли. Поэтому сейчас он повернулся к своему ментору и позволил всезнающей улыбке несколько смягчиться, пока творцом этой улыбки была еще благодарность. Он отогнал прочь мысль, что Ивэн получает пятьдесят процентов от всего сбора.

– Мы действительно добились успеха, Ивэн, разве не так?

– Все произошло, как ты и говорил.

Ивэн рассмеялся и взял бокал «Моета».

– Подожди, пока появится интервью Фелана. Когда я вас знакомил, он мысленно уже почти сочинил его. Раньше я ничего подобного за ним не замечал. С завтрашнего дня тебе придется открыть собственную школу. Тебя начнут копировать по всему Нью-Йорку, но это не будет играть никакой роли. Потому что все знают, что ты был первым.

В предвкушении будущего он потер руки.

– Знаешь, о чем я думаю, дорогой мой Билли? – Он театрально выдержал паузу. – О задней комнате.

В задней комнате галереи Ивэна хранилось около сорока картин Билли, о существовании которых никто из присутствовавших не догадывался. Тридцать – или около того – картин, исчезавших со стен прямо на глазах в среднем по тридцать пять тысяч долларов за каждую, были осознанной уступкой лидерам. В течение нескольких следующих недель солидные покупатели расскажут простым смертным о своих удивительных приобретениях – картинах Бингэма, и народ повалит в галерею, с удовольствием выкладывая тройную цену по сравнению с тем, что первые покупатели заплатили за шанс участвовать в художественной распродаже. Затем те, первые покупатели, вновь вернутся в галерею и будут платить в четыре раза дороже, зная, что в итоге средняя цена за картину окажется меньше благодаря удачной сделке, совершенной в первый день выставки.

В задней комнате находились новые картины. Картины, которые предстояло продать по тройной цене. Тридцать раз по тридцать пять тысяч – прямо на его глазах. Сорок раз по сто тысяч, когда завтра цены утроятся. Стоя в галерее и потягивая пепси, Билли видел себя на пороге настоящего богатства, составляющего половину от пяти миллионов. Он был богат.

Внезапно и наконец он достиг своей цели, и ему самому было интересно понять, какие ощущения он испытывал по этому поводу. Так ли хорошо ему было, как должно было быть? Лучше? Он внимательно проанализировал свои эмоции и почти удивился, обнаружив, что за фасадом удовольствия, самоуважения и экстаза таилась неуловимая смесь беспокойства, любви и мечтаний. И все это было озарено именем Джейн Каммин.


Джули Беннет взяла безупречный по форме бокал ирландского стекла и швырнула его с поразительной меткостью в мексиканский изразец отделки внутреннего дворика. Затем разбила вдребезги рюмку, наполненную отличным вином «Пулини Монтраше» 1979 года. Та же участь постигла тарелку из китайского фарфора с находившимся на ней салатом, лобстером и крабом. Затем, поднявшись среди учиненного разгрома, как могла громко – а получилось весьма громко, – Джули проговорила, вернее, почти прокричала:

– Проклятие!

Лишь Орландо был свидетелем этой сцены. От испуга его рыжая шерсть встала дыбом, он подскочил вверх на несколько футов и со всех ног бросился прочь.

На столе лежал номер «Нью-Йорк таймс», раскрытый на странице, посвященной искусству и отдыху. На листе красовалась фотография Билли Бингэма и статья Фелана:

«В ГАЛЕРЕЕ КЕСТЛЕРА РОДИЛАСЬ НОВАЯ ЗВЕЗДА.

Надеюсь, что те, кто читает мои статьи, поймут, что я не привержен к гиперболе. Однако в нашей жизни бывают времена, когда нам есть чему поучиться у кинодеятелей. Это время наступило сейчас.

Вчера вечером я посетил галерею Кестлера на Мэдисон-авеню. Я все еще пребываю в состоянии шока от пережитого. Я нем. Я потрясен. Внезапно я осознал неадекватность слов, которыми зарабатываю на жизнь.

На стенах галереи висят тридцать картин такой поразительной красоты и самобытности, такой восхитительной формы и композиции, полные таких сочных, великолепных красок и текстуры, что мозг с трудом верит тому, что видят глаза. Имя художника, создавшего эти шедевры, – Билли Бингэм. Я повторяю это имя. Билли Бингэм. Пожалуйста, запомните его. Он один из величайших художников, которых когда-либо видел мир».

Через большое сдвигающееся окно из матового стекла Джулия яростно вошла в студию, напоминающую пещеру. В мозгу продолжали звучать слова Фелана. Глаза застилал туман. Она бросилась на софу и положила ноги на шелковые тайские подушечки, осыпая их кусочками холодного битого фарфора, стекла и майонеза.

Картин, которые она ругала, смысл которых был ей совершенно непонятен, внезапно превратившихся в моднейшие экспонаты художественного мира, больше не было. А мальчишка, осмелившийся оставить ее, – крестьянин, которого она разыскала, – теперь сделался лакомым блюдом всего Нью-Йорка и наверняка уже миллионером.

Она скрипела зубами от ярости. Это была самая жестокая, самая нелепая изо всех мыслимых шуток. Ее Билли, художественный кретин, ужасный мазила, чьи необычные, уродливые картины засоряли ее дом, по мановению руки Кестлера в один вечер превратился в некоего Эль Греко современности. Невероятно, невыносимо, невероятно невыносимо.

Затем еще более страшная мысль пришла ей в голову. Джейн исчезла, и обе – Люси и она – решили, что скорее всего она удрала с этим неудачником Билли – нищим, который скоро пойдет по миру просить милостыню или начнет воровать. Эта мысль согревала Джули после первого приступа ярости, охватившего ее после известия, что любовник предпочел ненавистную сестру. Ее тешила мысль, что Билли и Джейн будут опускаться на дно жизни, прозябая в грязи и нечистотах там, где влачат существование низшие создания.

Но теперь Билли стал богат, и если Джейн все еще с ним, то и она тоже богата, богата и неприкасаема, престижная любовница художественного героя.

Нужно выяснить. Она протянула руку к телефону и через минуту связалась с галереей Ивэна Кестлера, благодаря Бога за разницу во времени с побережьем. В Нью-Йорке должно быть около пяти часов. Возможно, удастся перехватить Билли до того, как он окунется в то, что подразумевается под великолепной и утонченной светской жизнью. В галерее ответили, что Билли находился в отеле «Карлиль».

Он ответил сразу же.

– Поздравляю, Билли. Значит, те веселые картинки оказались не так уж плохи, в конце концов. Мог бы оставить мне парочку в качестве платы за проживание.

– Какого черта тебе нужно, Джули?

– В галерее сказали, что ты в «Карлиле». Каким замечательным вкусом нужно обладать, чтобы остановиться там; как я полагаю, отныне все мы впредь должны будем руководствоваться твоим вкусом. Во всяком случае, так утверждает Фелан в «Таймс». Ему особенно по вкусу картины тех молоденьких девиц на выданье. Странно, не правда ли? Раньше я доверяла Фелану.

– В этом отчасти повинна ты, Джули. Многие месяцы созерцая твое тело, я был вынужден спасаться в красивых телах.

– О, ты действительно считаешь, что у маленького Ивэна прекрасное тело? Слава Богу, мне не довелось это узреть, но полагаю, что теперь в этом вопросе ты уже эксперт.

– Что ты хочешь сказать мне, Джули? Я больше не намерен выслушивать твою чепуху. Понятно?

Осторожно. Как заставить его сказать правду?

– По правде говоря, Билли, я звоню по другому поводу. Не ради воспоминаний об ушедших мгновениях. Мне хотелось бы переговорить с Джейн.

Молчание.

– Ее здесь нет.

– А где она?

Снова тишина.

– Не знаю.

Тон голоса красноречиво свидетельствовал, что ему больно признаваться в этом.

– Мы полагали, что она с тобой.

– Кто это, «мы»?

Он был осторожен. Ему хотелось получить информацию, но не хотелось показывать свою заинтересованность.

– Люси Мастерсон и я.

– Разве она не у Люси?

В словах явно звучало беспокойство. Вне всякого сомнения. Джули почувствовала волну облегчения. Он говорил правду.

– Нет. Она упорхнула из гнездышка Люси Мастерсон. Люси весьма разочарована. Исчезла в Биг– Орандже. Это ты подтолкнул ее к такому шагу, Билли! Мою бедную маленькую сестренку? Ты наплевал на нее и улетел с Кестлером к славе и деньгам! Ты маленький честолюбивый мальчишка, Билли Бингэм, не так ли?

Разговор оборвался. Он бросил трубку.

Джули повернулась погладить Орландо, который наконец отважился вновь появиться у нее на коленях.

– Привет, дорогой мой. Привет, мой любимый. Все не так уж и плохо, как может показаться, дорогуша. Билли воспарил высоко, но, судя по всему, моя любовь, Джейн увязла по уши в дерьме.


Величественный хит Пита Ривкина понемногу обретал плоть, как в лучших его мечтах, и теперь он понимал почему. Для этого не требовалось проводить маркетинговые исследования или просматривать пробы. Даже самый бесталанный мог предсказать итог. Его «Ночи» были, как говорят, обречены на успех, и причиной тому была Джейн. Начало сценария, открывавшее сериал, было специально переписано и отснято заново, чтобы включить ее. В первых, наиболее важных эпизодах ей отводилось больше места, чем остальным персонажам. Предугадывая бурную реакцию зрителей, Ривкин снял Джейн во всех рекламных роликах, посвященных фильму. По всей Америке отмечались заметные изменения в стереотипах поведения. Теперь многие отправлялись за пивом за пять минут до начала демонстрации коммерческих роликов. Пресс-релизы наводнили страну, а передаваемые из уст в уста сплетни и слухи распространялись со скоростью цепной реакции в атомной бомбе. В день, когда «Ночи» начали демонстрировать по телевидению, рестораны в Беверли-Хиллз оказались заполненными лишь наполовину. Питер Мортон позвонил Питу Ривкину и в шутку пожаловался на такое положение дел. И так было повсюду, деловая активность на время показа сериала замирала. Сериал потеснил «Косби» и «Семейные связи» с первых мест в списке Нельсона. В ту же неделю портреты Джейн Каммин появились на обложках «Ньюсуик», «Ролинг стоун», «ЮС», «Интервью», «Нэшнл инкуайрер». Короче, она в одночасье превратилась в предмет повседневного спроса – мгновенный, потрясающий успех.

Пит Ривкин поднял ставку Джейн за съемку каждого эпизода с более чем щедрых для новичка десяти тысяч долларов сначала до двадцати пяти тысяч, а затем до ставки Дона Джонсонескью в семьдесят пять тысяч. Джейн приблизилась к уровню ставок Ларри Хагмана, хотя и отставала на миллион миль от Била Косби. Однако она стоила каждого затраченного пенни, а Пит Ривкин никогда не был мелочным. Тем не менее деньги, получаемые от Пита Ривкина, составляли лишь видимую часть огромного айсберга. Джейн, подобно ножу, входящему в теплое масло, проникала в сердце Америки. В обмен за доставленное удовольствие Америка давала ей лучшее из того, что могла дать: осыпала ее не розами, а деньгами. Крупные косметические фирмы сражались за ее участие в рекламе их продукции. То же происходило среди производителей кока-колы и других напитков, а также джинсов; к ней обращались за помощью отчаявшиеся поправить свое положение и восстановить доверие вкладчиков прихворнувшие банки. Фирма «Пепси» заплатила Майклу Джексону пятнадцать миллионов, стремясь идентифицировать себя и свою продукцию с образом юности, но Джексон не мог продавать все подряд. А Джейн могла. Она могла продать все – от куропаток в грушевых листьях и духовной пищи в Палм-Бич до внешней политики Рейгана в отношении полковника Каддафи. Джонни в программе «Сегодняшнее шоу» был чрезвычайно осторожным, даже Джоан Риверс, выступающая в программах телесети Мердока, была равнодушной. Никто не пачкал грязью мечту – вот в какой символ превратилась Джейн.

Пит Ривкин чувствовал, как волнение пробегает по нему, когда воочию созерцал восхитительную мечту, ставшую реальностью, а сердце его рвалось из груди навстречу ясноглазой красавице, сделавшей возможным это чудо.

Вокруг него гудели голоса. Заставив себя сосредоточиться, он положил ноги в модельных туфлях «топсайдерс», надетых (как принято носить во Флориде) на босу ногу, на огромный стол, сопоставимый по размеру разве что с посадочной площадкой для вертолета. Он «проводил совещание», однако в действительности о нем и не думал. Теперь все это было ни к чему. В Голливуде «совещания» были предлогом, позволявшим уклониться от разговоров по телефону, которые ценились вдвое выше и считались настоящей «работой», хотя, разумеется, таковой не являлись. Скорее эти разговоры представляли собой сеансы взаимной мастурбации, и в его кабинете симптомы «дежа вю» были столь же мощными, как и аромат духов Джорджио.

На одну-две секунды Ривкин позволил себе роскошь предаться воспоминаниям. Большинство важных шишек в Голливуде имели сходную с ним судьбу: комнатенка, где летом было нестерпимо жарко, а зимой невыносимо холодно, которую дозволяли делить с ним и тараканы; бесконечная череда сандвичей, чтобы растянуть подольше бесценные доллары; отчаянные письменные извинения, лишь бы не отключили за просроченные счета жизненно важный телефон. Особой формой искусства в те дни было умение не дать погибнуть хрупкой надежде, когда костяшки пальцев разбухали от ударов в закрытые двери, когда на пальцах нарастали мозоли от бесконечных телефонных звонков, как правило, не достигавших цели. Да, весь мир, казалось тогда, объединился в желании покончить с его мечтами. Но он пережил испытание нищетой и безвестностью в этом испорченном городе и теперь мог заставить других исполнять его желания. Они начнут обманывать жен, воровать у своих матерей и уничтожать его врагов, если – как бы походя – он пожелает избавиться от какого-нибудь неугодного соперника, затесавшегося в акулью стаю. Они закрывали рты, когда он начинал говорить, падали ниц, смеясь его шуткам, которые он сам не считал смешными. Они услужливо распахивали перед ним двери, вскакивали на ноги при его появлении в комнате, а один или двое из числа наиболее бессовестных начали благоговейно величать его сэром.

Но в действительности не власть над людьми, занятыми в отрасли, привлекала его, хотя он воспринимал ее как должное, как естественный и непреложный закон Голливуда. То, что по-настоящему влекло его, – это возможность создавать такие телефильмы, которые притягивали бы американцев к голубому экрану и завораживали настолько, что желание переключиться на конкурирующий канал было равносильно желанию включить тумблер собственного электрического стула.

Остальное представляло сведение счетов. Не было больше нужды испытывать ужасное унижение всякий раз, когда приходилось доставать пропуск на студийную автостоянку, отталкивающее покровительство стоящих у ворот работников службы безопасности, обладателей ничтожной власти, для которых святой Петр казался опустившимся дворником в загаженном мухами доме в Ист-Виллидже. Теперь у него царственный кабинет с окнами на Голливуд-Хиллз, двойная стоянка для «Порше», уменьшившего его состояние на пару сотен тысяч. За дверями его кабинета восседали секретарши – все почти красавицы, – угощавшие простых смертных кока-колой и перье, пока те несколько минут ожидали момента быть введенными в кабинет пред божественные очи создателя кинохитов. В прежние дни у него был один изношенный телефон, нередко дававший сбои при наборе номера и не отличавшийся мелодичным звонком. Теперь телефоны виднелись повсюду: на двух концах длинного кофейного стола, изготовленного из стекла толщиной в дюйм, стоящего вдоль софы, на которой свободно умещалось восемь человек, еще один – на столе из орехового дерева. Все подключены к пяти линиям, выведенным на коммутатор, находящийся у секретарши. В кабинете красовались три огромных букета азалий, находился старинный обеденный стол с восемью соответствующими стульями и еще одним телефоном, три картины Давида Хокни на тему «бассейн», исполненные маслом, и элегантная стеклоалюминиевая консоль со стереоустановкой «Сони Тринитрон», магнитофоном «Нагамичи», усилителем и тюнером Карвера и динамиками Гасса. Сценарии, бумаги, деловые контракты, ручки, карандаши и другие атрибуты конторской деятельности отсутствовали. Настоящие творцы хитов должны быть освобождены от повседневной рутинной работы, чтобы они могли сосредоточиться на великих картинах, на решениях, которые могут изменить лицо Земли или Голливуда, что в принципе одно и то же.

Сценарист со своим жизненным кредо девственницы в аду продолжал выступать. В этой игре он никогда не знал, когда угрюмый насильник в образе человека, который переделывает написанный им сценарий, набросится из засады, чтобы уничтожить его.

Ему следовало бы обратить свою речь к Иде Хирш, ответственной за состав актеров, но, как и все остальные в кабинете, выступая, он не отрывал глаз от Пита Ривкина.

– Полагаю, все мы согласны с именем «Мелисса», верно? Такая непритязательная мечтательница из Южной Калифорнии? Поэтому на роль Мелиссы нам нужна неброская, обычного, всеамериканского типа девушка, чтобы подчеркнуть Камелию, которую играет Джейн. Девушка не слишком красивая, но на которую можно положиться: что-то вроде Аллы Шиди, Моли Рингвалд… Может быть, моложе… постарше… повыше… пониже…

Пит Ривкин внутренне застонал. Сколько раз он сам играл в эту «чуть похожая на…» игру? Именно здесь вступали в работу переросшие школьники, мечтавшие делать кино. На большом экране их потуги выглядели ужасно, но и на малом – не лучше. «Кто играл ту девчонку в его фильме… помнишь, в том, где в конце в Сахаре они едят змей?»

Прямо сейчас, в это же время, когда они сидели в этом кабинете, по всему городу шли аналогичные обсуждения актеров: и среди иностранцев в арендованных бунгало в отеле «Беверли-Хиллз», обещающих достать деньги на съемку у какого-нибудь фиктивного шейха; среди ветеранов, вспоминавших времена, когда они служили у ныне покойного Ма Мэйзона; среди осужденных и попрошаек, мечтателей и сумасшедших, ковбоев и психопатов. Все они по колено увязли в обсуждении таких известных имен, как Стрейзанд и Стрип, Тейлор и Тернер, Гольдберг и Гибсон – звезд, ради которых, если бы вдруг тех объяло огнем, они не перешли бы на другую сторону улицы, чтобы помочиться на них. В этом Ривкин не сомневался.

– Не уверен насчет имени «Мелисса». Мне оно кажется несколько слабоватым.

Никто больше ничего не знал о Мелиссе.

Пит Ривкин улыбнулся, глядя, как обсуждение потекло в другом направлении. Вопрос: «Кто станет Мелиссой?» – трансформировался в вопрос: «Кем станет Мелисса?» Похоже, никого не удивило подобное смещение акцента.

Молодой парнишка из студии, которому Пит разрешил присутствовать в качестве наблюдателя, признался, что ему всегда больше нравилось имя «Дженнифер». На вид ему было лет двадцать; синие джинсы, рубаха цвета хаки, черная ленточка галстука и жакет с оттопыренными карманами, напоминающий легкий бомбардировщик. Вероятно, он был юристом или выпускником Гарвардского университета, который считал излишеством хорошо одеваться, находясь на производстве.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации