Текст книги "Палм-бич"

Глава 11

Лайза хотела, чтобы ее вырвало. Она хотела бы прямо сейчас улечься на гладкие доски среди всей этой вздымающейся и танцующей вокруг нее плоти, и чтобы ее рвало до тех пор, пока душа не выйдет вон из тела. Она хотела бы вывернуть свои внутренности и извергнуть их, разбрасывая по всему спортивному залу, пока не опустошится. И это называют утренним подташниванием! Какое ужасающе несответствующее название для этого истинного земного ада, в котором она пребывала последние несколько недель! Почему женщины помалкивают об этом? Или они боятся, что если правда выйдет на поверхность, то с человеческим племенем будет тут же покончено, и его дальнейшее движение вперед будет немедленно остановлено? В полном отчаянии она заставила себя сосредоточиться на музыке. Говорят, первые три месяца самые трудные. Ну что ж, прошло уже почти двенадцать недель с того дня, когда она со столь неуместной радостью смотрела на то самое черное кольцо. Она получила все сполна.

– И восемь раз еще… И раз, и два, и три, и четыре… Давайте еще прибавьте… работайте всем телом…

Лайза заставила себя поднажать. Возможно, упражнения сделают то, что она оказалась не в состоянии сделать сама с собой. Три раза она записывалась на прием к врачу. Три раза отменяла посещение, борясь с искушением принести неродившегося ребенка в жертву на алтарь своей ненависти. Теперь было слишком поздно. Ребенок Бобби Стэнсфилда все-таки увидит, в конце концов, белый свет. Зачатый в любви, он родится в атмосфере, задымленной клубами ненависти, под небом, потемневшим от черной тучи мести. Иногда, когда она просыпалась от головокружительного приступа тошноты, Лайза Старр с ужасом смотрела на женщину, которую видела в зеркале. Внешне она почти не изменилась, но внутри сознания все словно переместилось на другую планету. В ее мозгу жило незнакомое, какое-то чужое существо, неродное и пугающее, питающееся желчью. Захватчик уже одерживал верх, перекраивал ее воспоминания, менял верования, перераспределял устремления. И плоды его трудов становились видны.

Перед ее глазами другие тела занимались самоистязанием, выворачивались и растягивались в стремлении добиться физического триумфа. Но это были уже не те тела. Теперь тут нельзя было увидеть дешевых футболок, порванных колготок, вылинявших трико, стоптанных тапочек. Не было и изможденных лиц, дешевых завивок и часов «Таймекс». Исчез также неизменный острый запах пота, а вместе с ним и грошовые пляжные сумки и несвежие полотенца, которые их хозяйки, бывало, оставляли вокруг гимнастического ковра, где проделывали свои изматывающие упражнения. Теперь цвета были ярче, а качество тканей, из которых сшиты тренировочные костюмы, заметно выше. В воздухе, густом от запаха духов «Джой», «Опиум», и «Джиорджио», сверкали циферблаты часов «Картье» и «Пьяже», метавшиеся в такт ритмам музыки, которая хлестала из похожих на произведение искусства колонок фирмы «Фишер». Шахтер из Кентукки ничего бы не понял. Для него это была лишь демонстрация бюстов и задниц – танцовщицы из шоу «Солид гоулд» во плоти. Суть, которая не дошла бы до шахтера, в том, что это зрелище иного сорта, и сорт этот является высшим. В этих телах текла голубая кровь, и принадлежали они аристократии старого Палм-Бич.

Лайза осмотрелась вокруг, стараясь двигаться в такт со всей группой. Все шло прекрасно. Обитательницы Палм-Бич хлынули через мост к ней на Клематис-стрит, как она и планировала: несколько ловко написанных рекламных текстов для «Сверкающего листа», ее особенный стиль и особенные слова, которые отдавались в крохотном городке, как треск лесного пожара. Она уже стала своего рода знаменитостью. Конечно, она была человеком со стороны, и, скорее всего, им и останется, однако занятиями в ее зале вполне можно было похвастать перед гостями с Севера или племянниками, прибывающими на каникулы из Принстона или Виргинского университета.

Тошнота, к счастью, начала отступать, и Лайза мрачно улыбнулась самой себе. Она постепенно пробивается к намеченному. Медленно, но неотвратимо первая часть ее жизненных планов начинает сбываться. Она уже усваивает правила этого непростого общества, и антенны ее сознания чутко улавливают самые неприметные нюансы, которые могут указать путь наверх. Битва эта жестока, и никакие учебники по этикету не помогут. Ошибки почти непозволительны, а двигаться приходится по очень ненадежной дощечке, вода под которой кишит акулами, чьи острые, как бритва, зубы готовы моментально разорвать тебя на мелкие кусочки при любом неосмотрительном, с точки зрения этого общества, шаге.

Несшая тепло и любовь кровь, которая когда-то бежала в ее жилах, теперь уступила место другому веществу, холодному и беспощадному. Однако именно оно требовалось для того, чтобы выжить в Палм-Бич, и особенно, чтобы добиться в Палм-Бич успеха. Теперь Лайза знала не только, кто полезен для ее продвижения наверх, но и – что было также жизненно важно – кто бесполезен. Сейчас уже существовала целая группа людей, с которыми она не разговаривала, небольшая, надо признать, но это было лишь началом. В первую очередь, конечно же, в этой группе оказались те, кто жил в Уэст-Палм-Бич. Пришлось произнести несколько резких фраз, закатить несколько скандалов на людях, но в конце концов они были убраны с дороги, несмотря на непрекращающиеся протесты Вернон Мэгги. Образовавшийся в результате вакуум был заполнен «знатью», с ее пронзительным смехом, «своими» шутками, бесконечными сплетнями и безграничным самомнением. Лайза знала их всех – девушку со смешной фамилией, которая до замужества звалась Вандербильт, женщину, которая вышла замуж за грека, но чьи дети, тем не менее, носят фамилию Фиппс, пожилую женщину, почти лишенную бюста, чья дочь была главной заводилой в молодежном комитете Купально-теннисного клуба.

Они были забавной компанией. Поначалу они казались какими-то марсианами. Но постепенно она узнавала про них все – что они любят и что не любят. Во-первых, они не терпят любого проявления слабости, выражения почтения, которое говорило бы о том, что в них как-то нуждаются. Лишь только они начинают это чувствовать, губы их снисходительно сжимаются, и они оттачивают свои языки, чтобы в пух и прах разделать допустившего неосторожность. Делать они это умеют шутя и с хирургической точностью. Во-вторых, они более чем готовы к тяжелым нагрузкам. Это великолепный человеческий материал для мазохиста. Они с радостью переносят боль и оскорбления, думала Лайза, заставляя их ноющие тела вращаться так, чтобы мускулы «горели». Это оказалось неожиданным. Она почему-то представляла себе высший класс бесхребетным, изнеженным и ни на что неспособным. Может быть, они и были такими, но в спортивном зале все старались так, словно от этого зависела их жизнь. Лайза не могла этим не восхититься.

Однако она ни на минуту не позволила себе допустить ошибку и поверить, что раз они позволяют ей кричать на них, значит, она уже стала для них своей. В Палм-Бич никто еще не попадал сразу. Это требует времени. Ее испытательный срок будет тянуться не один год. Существует только один, и единственный, способ сократить этот срок, помимо попадания в местную аристократию через замужество. Заиметь спонсора – покровительницу, которая видела бы в ней свою протеже, кого-нибудь из дам, чей вес в обществе позволил бы настоять на том, чтобы ее друзья стали и друзьями Лайзы. Это было именно то, что требовалось. На некоторое время так получилось с Джо Энн Дьюк, но все закончилось трагедией. А сейчас Джо Энн была заклятым врагом. Можно не сомневаться, она использует любую возможность, чтобы сказать какую-нибудь гадость про Лайзу. Слухи о предстоящей свадьбе с Бобби Стэнсфилдом еще больше укрепили ее и без того практически непоколебимое положение в обществе. При отсутствии у Лайзы покровителя Джо Энн просто уничтожит ее в глазах местного общества, а не попав в ряды этого общества, нечего и думать даже о возможности какой-либо мести.

Как ничто другое на свете, Лайзе были нужны друзья в высшем свете, чей общественный вес был бы выше, чем у Джо Энн. Но кто это может быть? Как познакомиться с ними? Каким образом подружиться? Вопросов, ответов на которые не было, вставало так много.

– Хорошо, ребята, давайте раскручиваться в обратную сторону – расслабьтесь, дышите глубоко, получше потянитесь.

Лайза взглянула на свои руки. Пот лишь чуть-чуть проступил на них. Группа, стоящая перед ней, выглядела так, словно побывала под душем. Именно в этом и проявляется тренированность. О Господи, она в превосходной форме. Ее кожа блестит, демонстрируя истинное здоровье, тело словно великолепная машина… с одним только небольшим изъяном. Проклятье. Этот ребенок. Когда же он искалечит ее тело и нарушит скульптурный рельеф брюшной мускулатуры? Ребенок мужчины, который почти буквально сказал ей, что она – человек второго сорта.

* * *

Торт был откровенно традиционный – огромный и многослойный; сверху на нем переплетались инициалы счастливой даты. Если не принимать во внимание размер, который был несколько великоват для исконных обитателей Палм-Бич, все в торте было выдержано в нужном духе. Белоснежный, покрытый сложной глазурью, безупречно пропорциональный. Он особняком стоял на длин-, ном столе в дальнем конце большого бело-розового шатра, который возвели на лужайке у особняка Дьюков, и многие из гостей уже успели выразить свое восхищение им, равно как и ледяными скульптурами, которые были замысловато расставлены среди ломящихся от закусок столиков. Наиболее яркой из этих скульптурных фигур был огромный американский орел, мощный и хищный, который нависал над белой узорчатой скатертью. Тело орла постепенно подтаивало, на безупречно белое полотно с него медленно сочилась вода. Целый отдельный стол был отведен под белугу, а великолепная иранская икра, красная и черная, освобожденная наконец от своей неудачливой оболочки, лежала громадными, притягивавшими взоры курганами на ледяных постаментах, помещенных на серебряные подносы. Именно здесь, а также у бара, где в элегантные фужеры баккара наливали цвета розы шампанское «Тейтинджер розе» 1976 года, было больше всего народу.

– Не положить ли вам немного икры, Алдо? Может быть, с рублеными яйцами и луком?

Джо Энн положила ложечку этого невообразимого деликатеса на тарелку лиможского фарфора.

– Только немного лимона. Больше ничего, спасибо. Элегантный пожилой итальянец еще раз продемонстрировал, что он верен своим традициям. Так же, как это было с вещами, которыми он торговал, и тут доктора Алдо Гуччи интересовало лишь только качество.

Джо Энн осмотрела интерьер шатра. Все было великолепно. Безупречное свадебное торжество после сказочного венчания. Даже начисто лишенные сантиментов жители Палм-Бич были тронуты явлением счастья на пепелище трагедии, хотя среди них было немало и таких, кто не смог удержаться от комментариев по поводу не вполне подобающей этикету поспешности этой свадьбы. А кое-кто ухмылялся в ладошку над показухой в виде гор икры и ледяных скульптур. Но что бы они там ни думали, они все явились сюда – аристократы, политики, владельцы модных салонов, деятели, занимавшие важные посты в Европе. Палм-Бич снова стал заметной точкой на карте, хотя никто не смог бы точно сказать, почему. Он и в самом деле не очень-то изменился, но изменился окружавший его мир. И деньги, и консервативность взглядов снова были в моде, и в Палм-Бич и того, и другого имелось в избытке.

В противоположном конце шатра Джо Энн заметила Ральфа Лорена, погруженного в беседу с Лорой Эшли. Этот британский модельер имел громкий успех. Недавно он приобрел себе в городе дом. Ходили слухи, что последняя коллекция Ральфа будет выдержана в новом стиле «Палм-Бич». В другом углу находился Тед Кеннеди. Он демонстрировал свое невообразимое очарование, беседуя с еще одним почетным гостем – Беверли Сассуном. Бобби, может быть, и презирал его, однако дома Кеннеди и Стэнсфилдов разделяли лишь несколько сотен ярдов пляжа. Было бы в высшей степени неучтивым не направить туда приглашение. Самой же Джо Энн он был довольно симпатичен – эта кричащая самоуверенность, искусство скольжения на серфинге по волнам прибоя, глаза, которые говорили о том, что их владельцу женщины нравятся больше, чем мужчины. Что бы там ни говорили о семействе Кеннеди и их социалистической политике, нельзя было не признать, что у них есть стиль. Один только дом на Норт-Оушн-бульвар говорил о многом. Джо Энн была там как-то с Питером, в те дни, когда Роуз устраивала приемы. Ковры были вытерты, а мебель так испорчена разъедающим морским воздухом, что не подлежала ремонту. Для того чтобы спасти старенький пятнадцатиметровой бассейн от водорослей, лягушачьей икры и безымянных ползающих тварей, требовались чистильщики высочайшей квалификации. Окна плохо открывались и закрывались, стены нуждались в покраске. Но Кеннеди не обращали внимания на такие вещи. Они были выше этого, и их абсолютно не интересовало, что об этом думают другие. Бросалось в глаза отсутствие у них интереса ко всему материальному, свойственное истинным патрициям. Несмотря на богатство, они экономили каждый пенни. Холодильник на кухне их дома был таким старым, что служанке приходилось размораживать его вручную раз в неделю. Для них огромный дом на бульваре Норт-Оушн, построенный в 1923 году по проекту Мизнера, был не больше, чем пляжным домиком, и. относились они к нему соответственно. Джо Энн не могла не восхищаться этим.

Она провела рукой по животу. Это так забавно – чувствовать себя беременной! Так много всего происходит там, внутри, но так мало проявляется внешне. Напрасно она ждала приступов утренней тошноты, проявления причуд в еде и других маленьких событий, которые обычно характеризуют беременность. Похоже, она проплывет через эти девять месяцев совсем без каких-либо трудностей или неудобств. Что же она свершила, чтобы заслужить эти милости, которые так легко падают к ее ногам с небес? Все выглядело так, словно Господь решил наконец отплатить ей за все то трудное время, холодное и голодное, которое провела она в Нью-Йорке. Она хотела заполучить Бобби, и она хотела забеременеть, чтобы крепче держать его в своих руках. И то, и другое ей удалось. Разве возможна такая удача?

Слава Богу, она не стала возиться со свадебным платьем. Она поступила без хитростей и просто остановила свой выбор на Диоре. Неизменная элегантность, плавные линии, тонкое шитье, исключительное внимание к деталям. Если она и прибавила в талии, в этом наряде ничего не будет заметно.

Шепот прямо около уха прервал ее размышления.

– Поздравляю, милая. «Миссис Роберт Стэнсфилд» звучит еще лучше, чем «миссис Питер Дьюк».

Мэри д'Эрлангер улыбнулась так, как улыбаются те, для кого шарада не осталась неразгаданной.

Джо Энн без смущения рассмеялась. Да какая теперь, к черту, разница? Она достигла своей цели. И результат был отменным. Существовала только одна важная тайна, но она умерла в тот момент, когда кровь поднялась к горлу тонущего Питера Дьюка. Больше ей не придется разыгрывать роль убитой горем вдовы. Ей даже не придется изображать, будто она любит мужчину, за которого только что вышла замуж. Наконец она может уже ни на что не обращать внимания. Именно с появлением этого восхитительного чувства свободы Джо Энн Дьюк-Стэнсфилд осознала, что ей на все теперь наплевать.

– Проблема в том, что мне уже нечего исполнить на «бис».

– О, брось, Джо Энн. Я рассчитываю, что скоро ты будешь приглашать меня на приемы в Белый дом. Я уже начала просматривать у парикмахера журнал «Тайм», чтобы знать, что же говорить всем этим иностранным политикам.

Джо Энн снова рассмеялась. Люди всегда понимают все не так. Белый дом – это цель Бобби, а вовсе не ее. Казалось, это ни до кого не доходило. Истина состояла в том, что ее захватила совсем другая игра, – игра, которая велась здесь, в Палм-Бич. Годами она взбиралась все выше и выше по лестнице к высшим этажам здешнего общества, вытесняя обитателей верхних ступенек и препятствуя продвижению тех, кто одновременно с ней пробирался снизу вверх. Теперь это было у нее в крови, как некий наркотик, вывести который из организма чрезвычайно сложно, если вообще возможно. Если ей чего и хотелось сейчас, то только не всемирной славы первой леди. Может быть, со временем у нее появится такое желание. Сейчас же она хотела заполучить корону Палм-Бич. Ей нужно было взгромоздить свою шикарную задницу на трон, где так царственно восседала Марджори Донахью. Ей хотелось оторвать высохшие пальцы этой старой и хитрой курицы от самой верхней жердочки насеста. Слишком долго она ходила в принцессах. Однако нет ничего вечного. Цель может быть достигнута. В ее силах сделать так, чтобы все осуществилось. Королева мертва. Да здравствует королева!

В глазах Джо Энн Дьюк-Стэнсфилд была зависть, когда она устремляла взоры в противоположный конец шатра, где Марджори Донахью принимала своих подданных. Вокруг нее крутились с полдюжины стремящихся занять заметное место в обществе, ловящих каждое ее слово придворных, с их языков беспрестанно срывались комплименты, бессовестные в своей льстивости. Через минуту-другую и сама Джо Энн окажется среди них. Возможно, первая среди равных, но не более чем ящерица, лижущая туфли своей госпожи.

«Марджори, какое великолепное платье! Как вы осмелились превзойти меня в день моей свадьбы? Где же, Господи, вы достали его?» Это именно то, что нужно для открытия сезона. Боже, как ужасно выглядело это платье! Такие платья покупаются на распродажах при закрытии дешевых магазинов. Джо Энн очень сожалела, что это платье – не саван. Она повернулась к своей «подружке».

– Ну что ж, Мэри, пойдем выразим свое почтение. Тысячу долларов за самую льстивую ложь!

Пока она шла к этой стоящей выше по социальной иерархии даме, внутри поднималось раздражение. Это был ее день. Она была сегодня звездой. Какого же черта она идет туда? Кого, думает эта немощная старуха, она дурачит? Брачный союз химических концернов и миллиардов, вложенных в универсальные магазины, был довольно впечатляющим, особенно если учесть, что это впечатление усиливалось наличием острого, как бритва, языка. Однако, какое право она имела требовать раболепия и покорности от такой женщины, как Джо Энн, которая проведет предстоящие сорок лет, танцуя на ее могиле? Ощущение приятного возбуждения пробежало по ней, когда она поняла, что собирается сделать. Она начнет сражение. Она сделает первый выстрел в этой долгой, жестокой, но беспредельно возбуждающей дух кампании. Каждому придется встать на чью-либо сторону, поскольку город расколется пополам, как виргинские семьи во времена гражданской войны.

Приближался момент истины, после которого ничто уже не будет таким, как прежде. Джо Энн чувствовала, как краска приливает к ее щекам, в то время как внутри у нее с внезапностью взрыва вспыхнула беззаботная самоуверенность. Сказалась ли свадьба? Или шампанское? Или гормоны, выделяющиеся при беременности? Ответить на этот вопрос было невозможно. Все это было навеяно эмоциями, вовсе не разумом, и едва ли было мудро, но в этом был символ ее вновь обретенной власти. Впервые за спиной у нее было достаточно войск и хватало боеприпасов. Все ведущие игроки, которые в предстоящем сражении составят воюющую армию, смогут рассчитывать на соответствующее вознаграждение и покровительство своего генерала. Деньги Дьюков и патронаж Стэнсфилдов обеспечат им и то, и другое. И пусть звезда ее мужа всходит на небосклоне Америки, а она сама одержит победу в действительно настоящей битве, той, в которую вложила все свое сердце. И начнется эта битва здесь. Сейчас. Она оскорбит королеву.

Стайка придворных расступилась, чтобы позволить Джо Энн приблизиться.

– Джо Энн, дорогая! Какой чудесный день! Какая блестящая свадьба! Замечательный день для всех нас и для Палм-Бич!

Губы Джо Энн снисходительно скривились, и она выпустила стрелу. Это был Пирл-Харбор. Внезапность имела решающее значение. Все, кто оказались свидетелями этой открывавшей войну схватки, соглашались позже, что Джо Энн выглядела победительницей.

– Моя дорогая Марджори, где же, Боже мой, вы взяли это совершенно ужасающее платье? В «Церковной мыши» или благотворительном магазине для больных раком крови в Уэст-Палм-Бич?

Мнения об ответной реакции Марджори Донахью на попадание словесной ракеты в цель позже разошлись. Кое-кто говорил, что она разинула рот и вытаращила глаза. Но были, однако, и другие, у которых имелась совершенно иная версия. Некоторые из очевидцев увидели в глазах Марджори скорее злобу, чем удивление. Несколько человек заметили в ее глазах недоверчивую усмешку, и, по крайней мере, один – даже намек на слезы. Как бывает всегда, когда быстротечные события случаются неожиданно, детали происшедшего оказались в пересказах очевидцев размыты. Однако, как ни странно, большинство присутствовавших сходились относительно того, что именно было в тот момент произнесено.

– Что вы сказали? – было первой репликой Марджори, которая пыталась выиграть время, необходимое, чтобы восстановить самообладание.

Джо Энн лишь улыбнулась ей, наслаждаясь замешательством соперницы.

Марджори, однако, не зря звалась королевой. В какие-то доли секунды она все поняла. Это был дворцовый переворот. Одна из придворных дам стала слишком могущественной, чересчур удачливой, и теперь замахивалась на ее корону. Такое случалось и раньше, и всегда это оказывалось неожиданностью. Джо Энн была ее фавориткой. «И ты, Брут?» Проклятье. Она позволила себе излишнее самодовольство, дала убаюкать себя лестью, поверила в незыблемость установленных ею порядков. Именно так рушились империи, когда древние правители теряли хватку и приобретали вредные привычки, позволяя режущим краям своих мечей притупиться и угаснуть силе рук, в которые эти мечи были вложены.

Она тут же поняла, что получила мощный удар. Все это происходило при большом скоплении народа, а каждый из присутствовавших в глубине души желал, чтобы она шмякнулась физиономией в грязь. Она слишком уж раскрылась, так как не предчувствовала опасности. Ее дружелюбие и восторженность вызывали неприкрытую враждебность. Из-за этого она стала выглядеть слабой и доверчивой. Любой ее ответный удар сейчас непременно должен быть одновременно и мудрым, и бесхитростным. Ответить все же придется.

Старые нервные клетки работали с молниеносной скоростью. Она перебирала свое самое мощное оружие – копилку всевозможных сведений.

– Моя дорогая Джо Энн, меня удивляет то, что вы вообразили, будто я делаю покупки в Уэст-Палм-Бич. Я как-то даже и не думала об этом месте уже много лет, хотя не так давно друзья говорили, что мне следовало бы поехать туда и зайти там в какой-то спортивный зал, в котором ведет занятия одна довольно близкая подруга вашего мужа. Кажется, ее зовут Лайза Старр.

На словах «довольно близкая подруга» она сделала особое ударение.

Это был не лучший ход из тех, что ей случалось делать, но в данных обстоятельствах он казался вполне достойным.

Однако Джо Энн была невосприимчива к оскорблениям и обидам. Она уже видела удивление и восхищение на лицах молодых свидетельниц стычки.

– Боже, Марджори, вам ни в коем случае нельзя и приближаться к спортивному залу Лайзы Старр. В вашем нежном возрасте вы от этого почти наверняка свалитесь замертво, и всем нам придется напяливать эти ужасные черные платья, чтобы отправляться на похороны.

Когда Джо Энн отворачивалась и уходила прочь, ее очень интересовало, уйдет ли кто-нибудь вместе с ней. Мэри д'Эрлангер была все еще рядом. Рядом были и Полин Бисмарк, и одна девушка из семейства Бордменов. Никто из них не будет прощен королевой. Теперь они у Джо Энн за поясом. Битва за Палм-Бич началась.

* * *

Лайза направила свой «форд мустанг» модели 1966 года через мост Саутерн-бульвар. Этот подарок она сделала себе сама. Пусть небольшая, но компенсация за разрушенное будущее. Чарли Старк из магазина «Мустанг парадайз» выбрал машину из выставленных на продажу автомобилей, которые использовались прежними владельцами для получения денег под залог, не были выкуплены в срок и теперь распродавались по распоряжению банка. Это была очень удачная покупка за шесть тысяч долларов, а старый приятель устроил так, что Лайзе ничего не пришлось платить дополнительно. Обтянутый красной кожей салон, яркий, безупречно белый корпус, тонкие черные полоски в тех местах, где машину обтекают встречные потоки воздуха. Дорогой приемник фирмы «Сони» был, как всегда, настроен на радиостанцию «Кантри Кей», и Эмми-Лу Харрис рассказывала всему свету, что все будет в порядке в ее мечтах. Ну что ж, наверняка ее можно назвать счастливой. В мечтах Лайзы все было, как после ядерной войны.

То есть так было до того телефонного звонка вчера вечером.

Выговор у звонившей был четким, как у учениц подготовительного класса. Это была женщина. Должно быть, за тридцать.

– Я звоню по поручению миссис Марджори Донахью, я ее секретарь. Миссис Донахью просила сообщить вам, что она много слышала о вас от общих друзей и очень хотела бы с вами познакомиться. Сможете ли вы приехать завтра где-то около одиннадцати часов?

От предложения такого рода просто нельзя было отказаться, оно словно прозвучало из уст крестного отца. Да Лайза совсем и не хотела отказываться. Ведь это – королевское повеление предстать перед троном. Оно не может не быть важным. Но что же оно означает? Чего хочет от нее могущественная миссис Дюпон Донахью? Вряд ли это курс занятий по аэробике! Как бы там ни было, Лайза сразу же согласилась. Конечно, кто-нибудь проведет занятия с ее классом. Да, вне всяких сомнений, она будет в Купально-теннисном клубе ровно в одиннадцать.

Лайза направила свой открытый автомобиль по круговой дорожке в ворота Купально-теннисного клуба. Она впервые проникла за ограду этой Мекки местного общества, но в последние дни так много всего происходило «впервые». Слава Богу, ужасные приступы тошноты, кажется, прошли. Если ее вырвет на пол одного из самых величественных клубов Палм-Бич, это совсем не прибавит ей баллов.

Служителю, поставившему машину на стоянку, автомобиль понравился не меньше, чем его водительница. Но откуда же, черт побери, всем известно, что она не входит в число полноправных членов элиты Палм-Бич. Лайза поспорила бы на сто долларов, что служитель не осмелился бы подмигивать, если бы ее фамилия была Вандербильт. Вперед через двери, вверх по ступенькам, и вот первый барьер. Дама с суровыми глазами за стеклами очков, сидевшая за столиком портье, посмотрела на нее с радушием голодного доберман-пинчера. Складывалось впечатление, что ее, как и служителя на стоянке, заранее предупредили, что Лайза не входит в «круг избранных».

– Чем могу вам помочь, мэм? – Тон ее был не таким почтительным, как слова. В нем весьма отчетливо присутствовала нотка раздражения, а в этом «мэм» был оттенок насмешки.

О Боже! Разве на ней написано, что она «с другой стороны улицы»? Может быть, эти слова неоновым светом сияют у нее на груди? Может, что-то не так с хлопчатобумажной кофточкой с открытым горлом или подходящей ей по тону юбкой до середины икры? Она намеренно отказалась сегодня от джинсов.

– На одиннадцать у меня назначена здесь встреча с миссис Донахью.

Слова «сезам, откройся» вряд ли бы имели больший эффект. Заносчивая портье вмиг переменилась. Обычно, когда незнакомые посетители называли себя и причину своего прихода, она изматывала их тем, что начинала разглядывать лежащие перед ней измятые листы бумаги, якобы разыскивая фамилию посетителя в каком-то мифическом списке. Этим простым приемом можно было превратить даже самого самоуверенного визитера в нечто полное сомнений и заискивающее, поскольку он или она понимали, что если их имя будет случайно пропущено, это приведет к незамедлительному отказу в аудиенции.

– А, гостья мисс Донахью. Конечно, конечно. Мисс Старр. Мы ждали вас. Если вы согласны минутку подождать, я позвоню в купальню мисс Донахью, чтобы за вами кого-нибудь прислали.

Она быстро заговорила по телефону.

Казалось, прошли лишь секунды, а Лайза уже следовала за вьющейся вокруг некоей Лилли Пулитцер юбкой по длинному, покрытому зеленым ковром коридору основного корпуса клуба. Они повернули направо и вышли к бассейну, настолько большому, что там можно было проводить олимпийские заплывы. Его прозрачная голубая вода сверкала так, словно ее доставили из минеральных источников Эвиана. Они осторожно пробирались среди усердно загорающих На солнце миллионеров, переступая через почти оголенные тела многих из тех, кто был вчера на свадебном торжестве. Полночь в Палм-Бич – это время Золушки, поэтому на следующий день обычно встают рано.

Вверх по застеленной коврами лестнице, затем левый поворот, вдоль балкона, и они пришли. Купальня, которой пользовалось семейство Донахью, или скорее группа купален, была совершенно иным миром. Лайза не могла знать о всех годах интриг и сражений, которые дали им право на это. Суть любого клуба в Палм-Бич заключалась в том, что все его члены обладали равными правами, но все вместе они могли смотреть сверху вниз на людей, не входящих в их круг. Этого было недостаточно Марджори Донахью, которая считала, что равенство враждебно ее собственному превосходству. Когда она обратилась в распорядительный комитет за разрешением объединить три купальни в одну, ей отказали. Последовало несколько лет непрекращающихся «кровопусканий», в результате которых состав распорядительного комитета был на тридцать процентов заменен, и в него вошли преданные Донахью люди. Она получила то, что хотела. «Если человек не может иметь даже такой мелочи, как эта, то какой смысл иметь влияние в этом городе», – любила говорить Марджори. Она никогда не называла себя королевой.

Лайза с трудом верила глазам. Синтетическое зеленое, под траву, покрытие пола было здесь заменено на мраморные черно-белые шахматные клетки. И уже ничего невозможного не виделось в том, что в послеобеденное время на этой доске разыгрываются шахматные партии, когда пешки, слоны и кони играют свою партию так, как пожелает их королева, и придворные легко прыгают с клетки на клетку, уничтожая соперников. Черно-белый мотив определенно преобладал в оформлении купальни: черно-белые тенты, черно-белые коврики из шкуры зебры, черно-белые – покрывала на диванах и креслах. Стены украшали в высшей степени экстравагантные и тоже черно-белые картины с изображенными на них искаженными лицами и сценами жестокой резни. Они показались Лайзе смутно знакомыми.

Марджори Дюпон Донахью возлежала, подобно дюгоню, на шезлонге, покрытом черно-белой плетенкой, и купалась в прямых лучах солнечного света. Ясно было, что она привыкла к этому. Она была похожа на изюминку или высушенный чернослив – почерневшая и спекшаяся от многолетнего воздействия ультрафиолетовых лучей. Схожая с кактусом, она не один день смогла бы просуществовать без воды в Сахаре. Без всяких усилий она смогла бы выжить и после кораблекрушения на лишенном защиты от прямых солнечных лучей спасательном плоту. Самим своим существованием она разрушала теорию о наличии связи между солнечным загаром и раком кожи. Вокруг нее сновали, как тараканы, три или четыре женщины, спасавшиеся от солнца под огромными шляпами и благоразумно раскрытыми зонтиками.