Текст книги "Командир и штурман"

– Придется сразу же идти в Магон, мистер Риккетс, вот что я вам скажу на это. А на крейсерство придется махнуть рукой. Полста лишних душ – это же невозможно. Полста!

– Еще полсотни этих чумных крыс, – заметил матрос Джеймс Шигэн. – А большим начальникам лишь бы в рай въехать на нашем горбу. Иисус, Мария и Иосиф!

– Ты подумай о нашем бедном докторе. Остался один среди этих дремучих зарослей. А там могут быть и совы. Черт бы побрал эту службу, говорю тебе, и «Сан Фиоренцо», и эту сраную «Амелию».

– Один? Не думай об этом, приятель. Действительно, черт бы побрал эту службу, это ты верно сказал.

Таково было настроение у экипажа «Софи», которая направилась на норд-вест, к внешней или правой точке линии поиска. С опущенными наполовину марселями, «Амелия» располагалась на левом траверзе шлюпа, а «Сан-Фиоренцо» на таком же расстоянии от «Амелии», но ближе к берегу. Фрегат находился вне видимости «Софи», где ему было проще всего захватить любой тихоходный приз, который мог появиться. Все они могли следить за морем, над которым сияло безоблачное небо, на шестьдесят миль вокруг. Так продолжалось целый день.

День оказался длинным и полным забот – надо было очистить передний трюм, разместить в нем пленников и обеспечить их охрану (многие из них составляли команду капера и были опасны). Пришлось преследовать трех тихоходных и неуклюжих «купцов» (все они оказались нейтралами и не желали ложиться в дрейф, однако один из них сообщил, что видел судно, вроде бы американское, которое двое суток назад с наветренной стороны вылавливало из воды поврежденную фор-стеньгу). При этом постоянно приходилось работать с парусами из-за капризного, неустойчивого, дувшего опасными порывами, ветра, для того чтобы не отставать от фрегатов и не опозориться перед ними, несмотря на все старания. Между тем людей на «Софи» не хватало: Моуэт, Пуллингс и старик Александер, надежный старшина-рулевой, вместе с доброй третью лучших людей сопровождали призы, поэтому Джеймсу Диллону и штурману приходилось держать ухо востро. Вспыхивали ссоры, и к концу дня вырос список провинившихся.

«Я и не знал, что Диллон может так свирепствовать», – подумал Джек, видя, как вопит на фор-марсе лейтенант, заставляя хнычущего Бабингтона и горстку находившихся у него в подчинении марсовых в третий раз ставить левый марса-лисель. Правда, шлюп шел с довольно высокой для него скоростью; но Джеку Обри было жаль так изматывать матросов, чтобы только угодить начальству. Однако служба есть служба, и он, разумеется, не должен вмешиваться в распоряжения лейтенанта. Он думал о многом, в том числе и о Стивене. Было чистейшим безумием со стороны доктора ошиваться на вражеском берегу. Кроме того, Джек был крайне недоволен тем, как сам вел себя на борту «Сан-Фиоренцо». Он позволил умалить свое достоинство, вместо того чтобы твердо отстаивать его. Но он был связан по рукам и ногам переданными ему инструкциями и Дисциплинарным уставом. Кроме того, существовала проблема мичманов. Шлюпу нужны были по крайней мере еще два мичмана: один помоложе, другой постарше. Надо будет спросить у Диллона, нет ли у него кого-нибудь на примете – кузена, племянника или крестника. Со стороны капитана это был бы великодушный жест по отношению к своему лейтенанту, тем более что они расположены друг к другу. Что касается мичмана постарше, то нужен кто-то из унтер-офицеров с опытом, лучше всего такой, который сможет быстро стать помощником штурмана. Он подумал о старшине-рулевом – превосходном моряке и начальнике грот-марсовых. Затем мысли его заняли молодые люди с нижней палубы. Он бы предпочел парня, прошедшего все ступени службы, какого-нибудь простого матроса вроде юного Пуллингса, а не выходца из семьи, располагающей средствами, чтобы отправить сына служить на флот. И тут вдруг кольнула мысль: если испанцы схватят Стивена Мэтьюрина, его расстреляют как шпиона.

Когда разделались с третьим «купцом», почти стемнело. Джек Обри был совершенно разбит от усталости – глаза покраснели, слух чересчур обострился. Виски словно сжало железным обручем. Он целый день находился на палубе, и день этот, начавшийся для него за два часа до рассвета, оказался хлопотным. Джек уснул, едва его голова коснулась подушки. Однако его успели посетить два предчувствия: во-первых, он понял, что со Стивеном все в порядке; во-вторых – что о Диллоне этого сказать нельзя. «Я даже не знал, что он настолько против нашего крейсерства, хотя, несомненно, он тоже привязался к Стивену. Странный малый», – подумал капитан и погрузился в сон. В глубокий, крепкий сон изнуренного, но здорового и хорошо упитанного молодого человека – розовый сон.

Однако проснулся он через несколько часов с хмурым, недовольным лицом. Через кормовые окна до него донесся настойчивый шепот перебранки. Джек сразу подумал о внезапной ночной атаке шлюпок, но затем до его пробудившегося сознания дошло, что это голоса Диллона и Маршалла, и он опустился на подушку. «Однако, – подумал он минуту спустя, все еще не проснувшись окончательно, – как же они оказались на шканцах в такое время ночи: ведь они на вахте? Еще не пробило и восьми склянок». Словно в подтверждение его слов судовая рында пробила три раза, и из разных точек шлюпа послышались негромкие ответные голоса: «Все в порядке». Но тут было что-то не так. Не ощущалось прежнего давления ветра на паруса. Что произошло? Надев ночной халат, Джек вышел на палубу. Шлюп не только нес меньше парусов, но и нос его был направлен на ост-норд-ост-тень-ост.

– Сэр, – шагнув к нему, стал докладывать Диллон. – Беру всю ответственность на себя. Я отменил распоряжение штурмана и велел изменить курс. Я уверен, что по правой скуле от нас какое-то судно.

Джек стал вглядываться в серебристую мглу – лунный свет и наполовину закрытое облаками небо. Волнение успело усилиться. Ни судна, ни огней он не увидел, но это еще ничего не доказывало. Посмотрев на карту, он увидел проложенный на ней новый курс.

– Скоро подойдем к побережью Майорки, – заметил он, зевая.

– Так точно, сэр. Поэтому я позволил себе уменьшить парусность.

Это было неслыханное нарушение дисциплины. Однако Диллон знал это не хуже его самого – обсуждать это прилюдно не было надобности.

– Чья сейчас вахта?

– Моя, сэр, – ответил штурман. Он говорил спокойно, но почти таким же резким и неестественным голосом, как и Диллон. Происходило что-то непонятное. Что-то похуже, чем обычные разногласия между судовыми офицерами.

– Кто на марсе?

– Ассеи, сэр.

Ассеи был толковым, надежным матросом-индийцем.

– Эй, Ассеи!

– Слушаю, – прозвучал из темноты тонкий голос.

– Что вы видите?

– Ничего не вижу, сэр. Вижу только звезды.

Но сразу, понятное дело, ничего и не увидишь. Вероятно, Диллон прав, иначе он бы так не поступил. Однако он проложил чертовски странный курс.

– Вы убеждены в правильности вашего решения, мистер Диллон?

– Полностью убежден, сэр, и от этого вполне счастлив.

Слово «счастлив», произнесенное этим скрипучим голосом, прозвучало весьма нелепо. Джек промолчал, затем изменил курс на полтора румба к норду и, по своему обыкновению, принялся расхаживать взад-вперед по палубе. К тому времени как пробило четыре склянки, восточная часть горизонта стала быстро светлеть, и действительно, на правой скуле возникли темные очертания земли, смутно различимой сквозь испарения, висевшие над морем, хотя высокая чаша неба была ясной – не то голубой, не то темной. Джек спустился в каюту, чтобы одеться, но не успел он натянуть на голову рубашку, как с палубы раздался крик.

В каких-то двух милях от подветренного борта из буроватой полосы тумана появилось судно. Едва заметив его, Джек Обри разглядел в подзорную трубу выловленную из воды фор-стеньгу, на которой был поставлен лишь зарифленный марсель. Все было совершенно понятно – разумеется, Диллон оказался совершенно прав. Вот где находился предмет их поисков, хотя он и оказался совсем не там, где ему следовало быть. По-видимому, некоторое время тому назад, меняя галсы, корабль шел от острова Дракона и теперь медленно пробирался на юг, к проливу. Через час или около того их неприятная задача будет выполнена.

– Вы молодчина, мистер Диллон! – воскликнул капитан. – В самом деле молодчина. Более удачной встречи нельзя было и желать. Я нипочем не ожидал встретить его так далеко к востоку от пролива. Покажите судну наш флаг и дайте предупредительный выстрел.

Капитан «Джона Б. Кристофера» несколько оробел при мысли о том, на что способен голодный экипаж военного корабля, желающий произвести впечатление на своих товарищей англичан (или тех, кого участники абордажной партии сочтут англичанами), однако у него не было ни малейшей возможности скрыться, тем более с поврежденной фор-стеньгой и брам-стеньгами, сбитыми на палубу. Поэтому после непродолжительной возни с парусами и попытки увалить под ветер капитан выбрал марсели, поднял американский флаг и стал дожидаться шлюпки, высланной с «Софи».

– Вы отправитесь на это судно, – сказал Джек Обри, обращаясь к Диллону, все еще смотревшему в окуляр подзорной трубы, словно внимательно изучая какой-то узел американского такелажа. – По-французски, в отсутствие доктора, вы говорите лучше любого из нас. И поскольку вы обнаружили его в этом необычном месте, вам его и досматривать. Вам нужны печатные инструкции или же вы… – Обри умолк на полуслове. Ему доводилось часто наблюдать пьянство на флоте: видел он пьяными и адмиралов, и капитанов первого ранга, и десятилетних юнг, и даже его самого однажды привезли на судно на тачке, но он не терпел, чтобы пили на вахте. Ему это очень не понравилось, тем более в такой ранний час. – Хотя, пожалуй, пусть лучше отправится мистер Маршалл, – произнес он холодно. – Передайте это мистеру Маршаллу.

– О нет, сэр, – вскричал Диллон, придя в себя. – Прошу прощения, это была минутная слабость. Я совершенно здоров. – И действительно, бледность, ручьи пота, невидящий взгляд куда-то исчезли, сменившись нездоровым румянцем.

– Ладно, – с сомнением отозвался Джек Обри, и в следующую минуту Джеймс Диллон принялся торопливо отбирать экипаж шлюпки, бегая взад-вперед, проверяя их оружие, высекая искры из замков собственных пистолетов, всем своим видом показывая, что он полностью владеет собой. Спустившись в катер, прежде чем оттолкнуться от борта шлюпа, лейтенант сказал:

– Пожалуй, я должен извиниться за те записи, сэр. Я постараюсь поправить дело, когда вернемся.

Отойдя назад, «Софи» держалась у левой скулы американца, готовая открыть продольный огонь и подрезать ему нос при первых признаках сопротивления. Но таких признаков не было. Лишь с полубака «Джона Б. Кристофера» раздавались насмешливые выкрики «Пол Джонс!» и «Как поживает король Георг?», а улыбающиеся канониры «Софи», готовые отправить своих американских кузенов к праотцам, ничуть не колеблясь и не испытывая к ним ни малейшей неприязни, были рады отплатить шуткой за шутку. Однако Джек Обри вовсе не желал осложнений, и ему было не до шуток. Как только кто-то выкрикнул: «Бостонские бобы!» – он зычным голосом скомандовал:

– Тишина на носу и на корме! Мистер Риккетс, узнайте имя этого матроса.

Время шло. В кадке продолжал гореть фитиль – катушка за катушкой. Внимание находящихся на палубе привлек пролетевший над судном ослепительно белый баклан. Глядя на птицу, Джек Обри принялся настойчиво размышлять о судьбе Стивена. Солнце поднималось все выше.

Наконец досмотровая партия вернулась к трапу американца, опущенному в шлюпку. На ступеньках стоял один Диллон. Он любезно откланялся штурману и пассажирам, собравшимся у поручней. «Джон Б. Кристофер» ставит паруса – голос помощника капитана с его гнусавым колониальным произношением: «Подобрать тот гребаный брас!» – раздается над поверхностью моря – а идет он на зюйд. Что касается катера с «Софи», то он ему мешает.

Направляясь к американскому судну, Диллон еще не знал, что будет делать. Весь день, узнав о задаче, поставленной перед эскадрой, он испытывал какое-то фатальное чувство и даже теперь, спустя несколько часов, все еще не знал, как ему быть. Он двигался будто в кошмарном сне, поднимаясь на борт американского судна словно безвольный механизм, и он, конечно, был уверен, что найдет там отца Мангана. Хотя, чтобы избежать этой встречи, он предпринял все, что было в его силах, за исключением открытого бунта или потопления «Софи». Лейтенант изменил курс и уменьшил парусность, терроризировал штурмана, чтобы добиться своей цели, и все-таки наткнулся на беглеца. Но он не мог предвидеть, что священник станет угрожать выдать и его самого, если Джеймс не сделает вид, что не узнал его. Он невзлюбил попа с первого дня их знакомства, но это вовсе не означало, что он проявит полицейское рвение для его поимки. А затем возникла эта угроза. Какое-то мгновение Диллон был уверен – она беспочвенна. Однако тут же осознал, в какое отвратительное положение он попал. Он был вынужден сделать вид, будто изучает паспорта всех пассажиров, находившихся на борту американца, прежде чем смог взять себя в руки. Он понимал, что выхода у него нет, что любое действие, какое он предпримет, принесет ему бесчестье; однако он никогда не думал, что бесчестье может быть столь мучительным. Он был человеком гордым, и довольная усмешка отца Мангана ранила его в самое сердце, а вместе с этим на него обрушилось множество невыносимых сомнений.

Шлюпка коснулась борта «Софи».

– На борту судна таких пассажиров не обнаружено, сэр, – доложил он.

– Тем лучше, – весело отозвался Джек Обри, приподняв треуголку и помахав ею американскому капитану.

– Курс вест полрумба к зюйду, мистер Маршалл, и прикажите, пожалуйста, зачехлить пушки. – Из кормового люка доносился тонкий аромат кофе. – Диллон, позавтракайте со мной, – произнес капитан, дружески взяв его за рукав. – Вы по-прежнему бледны, как привидение.

– Вы должны извинить меня, сэр, – прошептал лейтенант, высвобождаясь и глядя на Джека Обри с откровенной ненавистью. – Мне немного не по себе.

Глава восьмая

– Я в совершенной растерянности, клянусь честью, поэтому излагаю ситуацию, целиком рассчитывая на вашу откровенность… Ума не приложу, чем я провинился… Дело не в том, что я высадил этих обременявших нас сверх всякой меры пленников на остров Дракона, поскольку неприятности начались раньше, еще рано утром.

Стивен с серьезным видом, внимательно, не перебивая, слушал Джека Обри. Мало-помалу, то и дело возвращаясь к опущенным деталям, затем забегая вперед, восстанавливая хронологию событий, капитан изложил историю их взаимоотношений с Диллоном – то хороших, то плохих, – а затем перешел к периоду последнего чрезвычайного их ухудшения – не только необъяснимого, но и обидного, поскольку он испытывал к лейтенанту дружеские чувства, а не только стал его уважать. Упомянул он и о необъяснимом поведении Маршалла, но это было не так важно.

Джек Обри самым старательным образом повторил свои аргументы относительно необходимости создания на судне благоприятных отношений, для того чтобы преумножить боевую силу шлюпа, – он приводил примеры за и против этого тезиса, рассказывал, как внимательно выслушивали и одобряли его речи остальные офицеры. Однако, несмотря на свой острый ум, Стивен не мог разобраться в этих сложностях и не мог (вопреки проявленной Джеком слабости) предложить ему свою помощь, поскольку он был всего лишь идеальным слушателем, а его собственные мысли находились на тридцать лье южнее и восточнее, за пустынным морем. Пустынным и бурным морем: после угнетающих штилевых дней и слабых ветров задул крепкий зюйд-вест. Этот ветер ночью стал заворачивать к востоку и теперь дул со штормовой силой, нагоняя волны, возникшие днем, поэтому «Софи» плюхалась о воду, неся марсели и прямые паруса, взяв на них по два рифа. Волны ударялись о наветренную скулу, заливая тучами брызг впередсмотрящего, стоявшего на полубаке, заставляя раскачиваться из стороны в сторону Джеймса Диллона, безмолвно общавшегося на шканцах с дьяволом, а также раскачивая койку, на которой лежал Джек Обри, сосредоточенно уставившись в темноту.

Он был чрезвычайно занят, однако после того как он проходил мимо часового у дверей каюты и оказывался в уединении, которое никто не смел нарушить, у него появлялась уйма времени для размышлений. Он не растрачивал это время на пустяковые разговоры, на то, чтобы слушать игру на издающей дрожащие звуки немецкой флейте или обсуждать политику с моряками. «Я поговорю с ним, когда мы его подберем. Буду говорить в самых общих выражениях, о том, какое это утешение – иметь на борту верного друга, об этой особенности морской жизни, когда в один момент ты находишься в тесной кают-компании, где не вздохнуть – не то что сыграть джигу на скрипке, а в следующее мгновение ты, как отшельник, оказываешься в одиночестве, какого никогда прежде не знал».

В минуты стресса у Джека Обри было две реакции: он проявлял или агрессивность, или влюбленность – он всей душой стремился к мощному катарсису активных действий или же любви. Он обожал битву и легкомысленных женщин.

«Вполне понимаю тех капитанов, которые берут с собой в море женщину, – размышлял он. – Помимо наслаждения, которое она доставляет, она становится еще и теплым, живым, любящим прибежищем…»

Покой. «Как бы я хотел, чтобы в этой каюте была девушка», – добавил он после паузы.

Этот разброд в мыслях, эти сомнения одинокого человека, которого не желают понять, существовали лишь в пределах его каюты и прорывались только в исповедальных беседах с доктором. Однако внешний вид капитана «Софи» ничего такого не выдавал, а для того чтобы заметить, что зарождавшаяся дружба между ним и его лейтенантом внезапно оборвалась, нужен был чрезвычайно внимательный наблюдатель. А штурман стал именно таким наблюдателем. Хотя обожженное и заляпанное мазью лицо Джека Обри какое-то время придавало ему на редкость безобразный вид, очевидная симпатия капитана к Джеймсу Диллону вызывала в Маршалле ревность. Кроме того, штурману угрожали в выражениях самых недвусмысленных, и он наблюдал за капитаном и лейтенантом с тоской и тревогой.

– Мистер Маршалл, – раздался из темноты голос Джека Обри, и бедняга аж подпрыгнул на месте, словно у него над ухом разрядили пистолет. – Как вы полагаете, когда мы увидим землю?

– Часа через два, сэр, если ветер не изменится.

– Да, я тоже так подумал, – отозвался капитан, подняв глаза на паруса. – Полагаю, вы можете убрать один риф. Как только ветер ослабнет, поставьте брамсели, словом, все что можно. Прошу вас, мистер Маршалл, как только обнаружите землю, позовите меня.

Менее чем через два часа, вновь появившись на палубе, на правой скуле капитан увидел ломаную линию берега. Это была Испания. С борта была хорошо видна гора необычайной формы, которую англичане прозвали Яйцом. Она была в створе со становым якорем. Значит, бухта, где они заправлялись водой, находилась прямо по курсу.

– Клянусь Господом, вы первоклассный штурман, Маршалл, – сказал Джек, опуская подзорную трубу. – Вы достойны того, чтобы вас назначили штурманом всего флота.

Однако потребовалось не меньше часа, чтобы добраться до побережья. И когда момент, которого он с таким нетерпением ждал, был так близок, Джек Обри убедился, насколько он взволнован, как много значит для него результат их экспедиции.

– Пришлите ко мне на корму старшину-рулевого, – произнес он, несколько раз пройдясь по палубе.

Баррет Бонден, старшина-плотник и начальник грот-марсовых, был необычно молод для своей должности. Это был славный, открытый юноша – с твердым характером, но не жестокий, жизнерадостный, полностью соответствовавший своему положению и, разумеется, превосходный моряк, с детства готовившийся к морской службе.

– Садитесь, Бонден, – произнес капитан подчеркнуто вежливо, поскольку предлагал ему место на шканцах, не менее, и возможность достигнуть вершин морской иерархии. – Я все это время думал… Не хотели бы вы стать мичманом?

– Ну что вы, сэр, конечно же нет, – тотчас ответил Бонден, сверкнув в полумраке улыбкой. – Но я премного вам благодарен за ваше хорошее ко мне отношение, сэр.

– Вот как, – ответил опешивший Джек Обри. – Почему же?

– Я не очень-то грамотен, сэр. Ведь я, – весело засмеялся он, – могу прочитать только список вахт, да и то по складам. А учиться мне слишком поздно. И потом, как бы я стал выглядеть, нарядившись в офицерскую форму? Деревенский увалень, мои старые кореша подняли бы меня на смех и стали бы кричать: «Здорово, пузо из клюза!»

– Многие офицеры начинали свою службу рядовыми матросами, – возразил Джек Обри. – Я сам когда-то был простым матросом, – добавил он и тут же пожалел об этом.

– Про это мне известно, сэр, – снова обнажил свои зубы Бонден.

– Откуда же?

– Среди матросов из вахты правого борта был один малый. Он плавал с вами на старике «Ресо» возле мыса Доброй Надежды.

«Ах ты господи! – мысленно воскликнул Джек Обри. – А я даже не заметил его. Жарил всех девок подряд на берегу, и они все время знали, кто я такой… Вот как бывает». Затем произнес вслух с некоторой обидой:

– Подумайте о том, что я вам сказал, Бонден. Жаль, если вы станете настаивать на своем.

– Извиняюсь за дерзость, сэр, – отвечал Бонден, поднимаясь со стула и со смущенным видом переминаясь с ноги на ногу. – Но у меня есть родич, сын тетушки Слоупер. Это Джордж Люкок, фор-марсовый, из вахты левого борта. Он настоящий грамотей, умеет писать такими мелкими буквами, что не сразу и прочитаешь. Он моложе меня, сэр, и гораздо толковее. Во много раз толковее.

– Люкок? – с сомнением переспросил Джек Обри. – Да ведь он совсем еще зелен. И это не его ли пороли на прошлой неделе?

– Было дело, сэр. Но его пушка была единственной, которая второй раз выиграла состязания по стрельбе. А выпил он оттого, что не хотел обидеть парня, который его угощал.

– Ладно, – отвечал капитан, подумавший о том, что надо давать более полезные призы, а не бутылку (хотя ничто так не ценится, как выпивка). – Возьму его на заметку.

Во время этого утомительного плавания мысли Джека Обри были заняты мичманами.

– Мистер Бабингтон, – произнес он, внезапно перестав расхаживать взад-вперед. – Выньте руки из карманов. Когда вы в последний раз писали домой?

Мистер Бабингтон находился в том возрасте, когда чуть ли не каждый вопрос заставляет виновато потупить глаза. В данном случае капитан попал не в бровь, а в глаз. Покраснев, юноша произнес:

– Не помню, сэр.

– Вспомните, сэр, вспомните, – отозвался Джек, и его обычно добродушное лицо неожиданно омрачилось. – Из какого порта вы его отправили? Из Магона? Легхорна? Генуи? Гибралтара? Ладно, не ломайте голову. – На далеком берегу темной фигуры Стивена не было видно. – Это неважно. Напишите хорошее письмо. Страницах на двух самое малое. И перешлите их мне завтра вместе со своими ежедневными записями. Передайте вашему отцу привет от меня и сообщите ему, что мои банкиры – Хорсы. – Дело в том, что Джек Обри, как и большинство других капитанов, умудрялся выделять пособие для родителей молодых офицеров. – Хорсы, – повторил он рассеянно, – мои банкиры – Хорсы… – Но придушенный каркающий звук заставил его внезапно обернуться.

Юный Риккетс схватился за лопарь хват-талей, пытаясь взять себя в руки, но без особенного успеха. Однако холодный взгляд капитана остудил его веселье, и на вопрос, писал ли он в последнее время родителям, без заметного волнения громко ответил:

– Никак нет, сэр.

– Тогда поступите таким же образом: напишете две страницы убористым почерком, и чтобы в письме не было никаких просьб о новых квадрантах, шляпах с галунами или кортиках, – произнес капитан.

Что-то подсказало мичману, что не время вдаваться в объяснения, указывать на то, что его любящий отец, единственный его родитель, находится в ежедневном, даже ежечасном общении с ним. Каждый на борту заметил напряженное состояние капитана.

– Кудряш уж очень переживает за доктора, – говорили матросы. – Жди бури.

И когда просвистали команду убрать койки, те, которым пришлось подняться на правый борт квартердека, с опаской косились на командира. Один из них, одновременно поглядывая на старшину-рулевого, выступ на палубе и капитана, запнулся и упал лицом вниз.

Однако сам капитан внешне хранил невозмутимое спокойствие. Когда все увидели наконец Стивена Мэтьюрина, который появился из купы деревьев и, перейдя пляж, направился навстречу «шестерке», в нарушение дисциплины от шкафута до полубака раздались крики матросов: «Вон он! Ура!»

– Очень рад видеть вас! – воскликнул Джек Обри, обращаясь к Стивену, поднимавшемуся на борт с помощью моряков. – Как вы себя чувствуете, дорогой? Прошу позавтракать со мной – я специально ждал вас. Как вы? Надеюсь, вы здоровы?

– Я вполне здоров, благодарю, – ответил Стивен, который действительно выглядел не таким тощим и был рад теплому приему. – Сначала загляну в лазарет, а затем с величайшим удовольствием вместе с вами поем ветчины. Доброе утро, мистер Дей. Снимите, пожалуйста, шляпу. Очень хорошо, очень хорошо, вы нас радуете, мистер Дей. Но на солнце пока не оставайтесь. Рекомендую вам тесный валлийский парик. Чеслин, доброе утро. Надеюсь, с нашими пациентами все в порядке?

– Вопрос этот, – произнес доктор, губы которого лоснились от бекона, – постоянно мучил меня во время моего отсутствия. Станет ли платить мой фельдшер матросам той же монетой? Продолжат ли они его преследование? Как скоро сможет он обрести свое новое лицо?

– Лицо? – переспросил Джек Обри, с удовольствием наливая себе очередную чашку кофе. – Разве человек не рождается со своим лицом?

– Лицо, которое я имею в виду, – это некое связующее звено между человеком и остальным миром, общее представление человека о себе и представление остальных людей о нем – поскольку оба эти представления постоянно влияют друг на друга. Взаимное воздействие, сэр. Что касается меня, то у меня нет абсолютно никакого лица. Если бы вам лично довелось провести несколько дней в Испании, то вы бы стали иначе относиться к себе, поскольку в глазах тамошнего общества вы коварный, грубый и жестокий убийца, хам и гнусный мерзавец.

– Охотно верю, что они раздосадованы, – улыбнулся Джек Обри. – Предполагаю также, что они называют меня Вельзевулом. Но от этого Вельзевулом я не стану.

– Да неужто? Неужто не станете, а? Как бы то ни было, вы повредили до невозможности коммерческим интересам всего побережья. Есть один богач по имени Матеу, который невероятно зол на вас. Ртуть принадлежала ему, и поскольку это был контрабандный товар, он не был застрахован. Судно, которое вы увели из Альморайры, а также половина груза на тартане, которую вы сожгли, принадлежали ему. Он в хороших отношениях с министерством. Он настроил тамошних чиновников против вас, и они позволили ему и его друзьям зафрахтовать один из военных кораблей…

– Зафрахтовать его, мой дорогой сэр, он не мог. Ни одно частное лицо ни в одной стране не вправе зафрахтовать военный корабль: судно, принадлежащее всей нации, корабль Его Величества – не товар, даже в Испании.

– Вот как? Возможно, я использовал неверный термин. Я часто ошибаюсь при употреблении морских терминов. Но, как бы то ни было, ему предоставили боевой корабль – не только для того, чтобы охранять прибрежную торговлю, но главным образом для того, чтобы преследовать «Софи», которая теперь всем очень хорошо известна как по названию, так и по описанию. Об этом я узнал от собственной кузины Матеу, когда мы с ней танцевали…

– Вы танцевали? – воскликнул Джек Обри с таким изумлением, словно услышал от Стивена нечто вроде: «когда мы с ней ели нашего младенца».

– Конечно, танцевал. Почему бы мне не потанцевать, скажите на милость?

– Конечно же, вы вправе танцевать, и это у вас великолепно получается, я уверен. Мне просто любопытно… как это вам удалось попасть на танцы?

– Так и удалось. Насколько мне известно, вы не бывали в Каталонии, сэр?

– Не бывал.

– Тогда я должен вам сообщить, что по утрам в воскресенье в этом краю все, независимо от возраста и общественного положения, начинают танцевать, едва выйдя из церкви. Вот почему я танцевал с сеньоритой Рамоной Матеу на площади перед собором в Таррагоне, куда я отправился, чтобы послушать «Короткую мессу» Палестрины. Танец этот особенный, он называется «сардана»; если передадите мне вашу скрипку, я наиграю вам мелодию, под которую его танцуют. Хотя вы и так можете вообразить, как звучит резкая скрипучая мелодия, которую исполняют на гобое.

Стивен прижал скрипку подбородком и взмахнул смычком.

– Действительно, очаровательная мелодия. Нечто в мавританском стиле, не правда ли? Но клянусь честью, у меня мурашки ползут по спине, когда я представляю себе, как вы бродили по испанским портам и городам. Я было решил, что вы укрылись в подполье, что вы скрывались у своей подруги… то есть…

– Разве я вам не говорил, что могу ездить по всей стране без помех и совершенно не беспокоясь за себя?

– Как же, говорили. – Джек Обри задумался на минуту. – Выходит, если бы вы захотели, то смогли бы узнать, какие суда и конвои находятся в море, когда ожидается их приход, чем они нагружены и так далее. Вплоть до названий галеонов?

– Конечно, мог, – отвечал Стивен, – если бы вздумал изображать из себя шпиона. Но там, где я был, ваши противники воспринимались как жертвы вашего разбоя, на испанском берегу я видел оборотную сторону медали. Как вам такая диалектика?

– Верно, – согласился Джек, задумчиво посмотрев на доктора. – Несомненно, и зайцу нужен закон. Но что вы скажете об этом военном корабле? Какого он класса? Сколько у него орудий? Где находится?

– Это «Какафуэго».

– «Какафуэго»? Никогда не слышал такого названия. Во всяком случае это не линейный корабль. Какое у него парусное вооружение?

– Стыдно сказать, – после паузы отвечал Стивен, – но я об этом не спросил. Однако, судя по восхищению, с каким произносилось название, судно это – какой-то сверхмощный гигант.

– Что же, придется держаться подальше от него. Поскольку его капитану знакомо описание нашего шлюпа, надо попытаться изменить наш внешний вид. Слой краски и ткань на шкафуте, даже необычно залатанный кливер или починенная стеньга могут творить чудеса перевоплощения. Кстати, матросы в шлюпке вам рассказали, почему мы вынуждены были оставить вас?

– Они сообщили мне о фрегатах и о высадке досмотровой партии на борт американца.

– Напрасные хлопоты. Тех, кого искали, на борту не оказалось. Диллон битый час проверял пассажиров. Я был рад этому, ведь, по вашим словам, эти самые «Объединенные ирландцы» в целом порядочные ребята, гораздо лучше членов других партий, названия которых я никогда толком не помнил. Стальные парни, белые парни, оранжевые парни – или как там еще?