Текст книги "Командир и штурман"

Офицер принес тюк чистой одежды, завязанной в ночной халат, и предложил доктору оперировать в халате, как это происходило после первого июня, когда также наблюдалась нехватка чистого белья[59]59
  Имеется в виду Сражение 1 июня, которое произошло 1 июня 1794 г. Это было первое крупное морское сражение между французами и англичанами в Атлантике. Технически победа была за англичанами, но части французских судов удалось уйти от преследования.


[Закрыть]. Во время их странной, скудной трапезы, принесенной наблюдавшими за ними сердобольными послушницами, в присутствии часовых в красных с желтым мундирах, карауливших у дверей, он произнес:

– После того как вы осмотрите моих бедных парней, доктор Мэтьюрин, и у вас появится такое желание, то не сможете ли вы совершить акт милосердия и попотчевать меня чем-нибудь вроде макового отвара или настойки из корня мандрагоры? Должен признаться, сегодня я необычайно расстроен, и мне не мешало – как бы это сказать? – связать расстроенные чувства, что ли? Ко всему, поскольку через несколько дней нас, вероятно, обменяют, мне еще предстоит трибунал.

– Что касается этого, сэр, – воскликнул Джек, откинувшись на спинку стула, – вам не стоит переживать. Тут дело яснее ясного…

– Не будьте так уверены, молодой человек, – отозвался капитан Феррис. – Любой трибунал – вещь опасная, правы вы или виноваты; с правосудием он часто не имеет ничего общего. Вспомните беднягу Винсента, командира «Веймута», вспомните Байинга, которых расстреляли за принятие ошибочного решения и непопулярность у черни. Представьте себе состояние чувств в Гибралтаре и в метрополии: от шести линейных кораблей сумели отбиться три французских, а один – «Ганнибал» – захвачен. Это же поражение!

Посадка на мель, обстрел корабля тремя береговыми батареями, линейным кораблем и дюжиной тяжелых канонерок, то, что в течение многих часов лишенное мачт, беспомощное судно подвергалось жестокой бомбардировке, – все это крайне огорчало капитана Ферриса.

– О каком это суде он говорит? – спросил Стивен. – Реальном или воображаемом?

– Достаточно реальном, – отвечал Джек Обри.

– Но ведь он не совершил никакого промаха, не так ли? Никто не может упрекнуть его в том, что он сбежал или сражался недостаточно упорно.

– Но он сдал корабль. Каждый капитан королевского флота, оставшийся без корабля, должен предстать перед трибуналом.

– Понимаю, но думаю, что в его случае это всего лишь формальность.

– В его случае – да, – согласился Джек. – Его тревога необоснованна. Насколько я понимаю, это кошмар наяву.

Но на следующий день, когда вместе с Далзилом Джек Обри пошел в заброшенную церковь, чтобы навестить экипаж «Софи» и сообщить им о том, что власти Гибралтара предложили перемирие, боязнь капитана показалась ему более обоснованной. Он рассказал морякам «Софи», что их, как и экипаж «Ганнибала», обменяют, что уже к обеду они будут в Гибралтаре, где получат привычный горох с солониной вместо этих иностранных блюд. Хотя он улыбался и размахивал треуголкой в ответ на громкие крики «ура», которыми было встречено это известие, в душе у него царил мрак.

Мрак этот стал сгущаться, когда Джек плыл через бухту на баркасе «Цезаря» и ждал в приемной адмирала, чтобы представиться ему. Он то садился, то вставал, прохаживаясь по комнате, разговаривая с другими офицерами, меж тем как секретарь то и дело впускал в начальственный кабинет людей с неотложными делами. Он удивился тому, как много офицеров поздравили его с делом, связанным с «Какафуэго». Ему казалось, что это произошло так давно, словно бы совсем в другой жизни. Однако поздравления (хотя великодушные и с самыми добрыми чувствами) были произнесены как бы мимоходом, поскольку в Гибралтаре царила суровая атмосфера всеобщего самоосуждения, мрачного уныния и особого внимания к ревностному труду, атмосфера бесплодных споров относительно того, что следовало в свое время предпринять.

Когда Джека Обри наконец приняли, он убедился, что сэр Джеймс постарел в одночасье почти так же, как и капитан Феррис. Когда он докладывал адмиралу, тот смотрел на него из-под набрякших век странным взглядом почти без всякого выражения. Он его ни разу не прервал; не было произнесено ни слова похвалы или осуждения, отчего Джеку стало не по себе. Если бы не перечень вопросов, которые он, словно школьник, выписал на карточку, зажатую в руке, он бы принялся сбивчиво объяснять и извиняться. Очевидно, адмирал очень устал, однако он своим быстрым умом сумел выделить нужные обстоятельства, которые отметил на листке бумаги.

– Каким вы находите состояние французских судов, капитан Обри? – спросил он.

– «Дезэ» в настоящее время на плаву, сэр, и находится в довольно приличном состоянии. То же можно сказать и об «Эндомтабле». Я ничего не знаю о «Формидабле» и «Ганнибале», но вопроса о том, что они будут поставлены в док, нет. В Альхесирасе ходят слухи, что вчера адмирал Линуа отправил в Кадис трех офицеров, а сегодня рано утром еще одного – с просьбой к испанцам и французам прийти к ним на выручку.

Адмирал Сомарес прижал руку ко лбу. Он был вполне уверен, что корабли эти никогда не вступят в строй, о чем и доложил в своем рапорте.

– Что ж, благодарю вас, капитан Обри, – произнес он немного погодя, и Джек поднялся. – Вижу, вы при шпаге, – заметил адмирал.

– Французский капитан был настолько любезен, что возвратил ее мне.

– Очень мило с его стороны, хотя я уверен, что его любезность была вполне оправданной. Я почти не сомневаюсь, что трибунал будет такого же мнения. Но, знаете ли, не вполне этично откладывать этот вопрос до суда. Мы рассмотрим ваше дело как можно раньше. Бедняге Феррису, разумеется, придется отправиться домой, но с вами мы разберемся здесь. Полагаю, вы отпущены под честное слово?

– Так точно, сэр. Жду обмена.

– Какая досада. Мне бы очень пригодилась ваша помощь: эскадра в таком состоянии… Что же, прощайте, капитан Обри, – произнес старик, причем едва заметная улыбка осветила его лицо. – Разумеется, вы знаете, что находитесь под номинальным арестом, так что будьте благоразумны.

Теоретически Джек Обри, разумеется, знал об этом, однако слова адмирала поразили его в самое сердце, и он шел по оживленным улицам Гибралтара, чувствуя себя особенно несчастным. Добравшись до дома, в котором остановился, он отцепил шпагу, кое-как упаковал ее и отослал с запиской секретарю адмирала. Затем отправился на прогулку, испытывая странное ощущение, будто он голый, и оттого не желал, чтобы его кто-то видел.

Офицеры «Ганнибала» и «Софи» были освобождены под честное слово. Иначе говоря, до тех пор пока их не обменяют на французских пленных того же чина, они были обязаны не предпринимать ничего против Франции или Испании. Они были всего лишь узниками, находящимися в более благоприятных условиях.

В последующие дни Джек Обри чувствовал себя еще хуже, хотя иногда гулял то с капитаном Феррисом, то со своими мичманами или мистером Далзилом и его собакой. Было странно и неестественно оказаться отрезанными от жизни порта и эскадры именно в такой момент, когда всякий здоровый мужчина и множество других, которым вовсе не следовало слезать с постели, работали не покладая рук, ремонтируя свои суда. Они трудились как пчелы, а здесь, на этих высотах, поросших скудной травой, на голых скалах между Мавританской стеной и Обезьяньей бухтой, донимали одиночество, сомнения, упреки и тревога. Конечно же, Джек просмотрел все номера «Гэзетт» и не нашел ни единой строки ни об успехе, ни о поражении «Софи». Лишь в двух скудных заметках в газетах и абзаце в «Журнале для джентльменов» скороговоркой упоминалось о неком внезапном нападении, только и всего. В номерах «Гэзетт» приводилась целая дюжина имен офицеров, получивших повышения, но ни слова не говорилось ни о нем, ни о Пуллингсе. Можно было с уверенностью сказать, что известие о захвате «Софи» достигло Лондона приблизительно в одно и то же время, что и донесение о взятии ею «Какафуэго». Если не раньше, поскольку добрые новости (если предположить, что сообщение о них находилось в мешке, который он сам утопил на глубине девяноста сажен возле мыса Ройг) могли попасть в Лондон лишь с донесением лорда Кейта, находившегося в это время далеко, на другом конце Средиземного моря, среди турок. Поэтому речь о повышении может пойти лишь после трибунала, поскольку никогда не бывало так, чтобы пленников производили в очередной чин. А что, если суд окончится неудачно? Совесть его не вполне чиста. Если Харт это имел в виду, то ему чертовски повезло, поскольку он, Джек, был зеленым новичком, отъявленным болваном. Неужели бывают такие зловредные люди? Откуда столько ума в таком ничтожном рогоносце? Джеку хотелось высказать все это Стивену, поскольку Стивен – это голова. Сам же Джек, пожалуй, впервые в жизни был отнюдь не уверен в своем знании жизни, в своем природном уме и проницательности. Адмирал не поздравил его – неужели это означает, что официальная точка зрения на его победу была?.. Но Стивен не давал никакого честного слова, которое помешало бы ему покинуть военно-морской госпиталь: на эскадре свыше двухсот раненых, а он почти все время торчит в его стенах.

– Побольше ходите пешком, – советовал он Джеку. – Ради бога, поднимайтесь на большую высоту, пересекайте Гибралтар из одного конца в другой, повторяйте это вновь и вновь на голодный желудок. Вы страдаете тучностью: когда вы идете, то ваше сало дрожит. Вы, должно быть, весите целых сто, а то и сто десять килограммов.

«К тому же я еще и потею, как жеребящаяся кобыла», – размышлял Джек Обри, сев в тени большого валуна, и, расстегнув пояс, принялся обтираться. Пытаясь отвлечься от невеселых мыслей, он вполголоса запел балладу о битве на Ниле:

 
На якорь рядом встали мы, врага мы стали бить,
Их мачты, весь рангоут мы начали крушить.
«Леандр» отважный подоспел,
И «Франклин» тотчас загремел.
Им всыпали мы перцу и дали прикурить —
Француз пощады запросил и с мачты флаг спустил!
 

Мелодия баллады захватывала, но Джек досадовал на то, что никак не мог подобрать рифму к слову «пятидесятипушечник». Тогда он принялся напевать другую любимую моряками песню:

 
Тогда случился страшный бой,
Сражалися мы в нем с тобой
И грохали из пушек: бух!
Из них мы выбили весь дух!
 

Сидевшая неподалеку на камне обезьяна ни с того ни с сего швырнула в Джека кусок дерьма. Когда же он привстал, чтобы возмутиться, животное погрозило ему сморщенным кулаком и так злобно заверещало, что он с расстроенным видом опустился назад.

– Сэр, сэр! – вскричал Бабингтон, покрасневший от подъема на крутой холм. – Посмотрите на бриг! Сэр, взгляните на ту сторону мыса!

Это был «Паслей» – они тотчас узнали его. Зафрахтованный бриг «Паслей», отличный ходок, несся на всех парусах, подгоняемый свежим бризом от норд-веста, способным увлечь все что угодно.

– Взгляните, сэр, – продолжал Бабингтон, бесцеремонно плюхнувшись рядом на траву и протянув капитану небольшую бронзовую подзорную трубу. У трубы было незначительное увеличение, но сигнал, поднятый на стеньге «Паслея», удалось прочитать без труда: «Обнаружен противник». – А вон и корабли противника, сэр, – сказал мичман, указывая на поблескивающие марсели, различимые над темной полоской земли у входа в пролив.

– За мной! – воскликнул Джек и, тяжело дыша и постанывая, стал карабкаться наверх, а затем кинулся изо всех ног к башне, самой высокой точке на Гибралтарской скале.

Там находились несколько каменщиков, работавших в здании, гарнизонный офицер-артиллерист с великолепной подзорной трубой и несколько солдат. Артиллерист любезно протянул Джеку свой оптический прибор. Положив трубу на плечо Бабингтона, капитан аккуратно навел ее на фокус и, посмотрев в нее, произнес:

– Это же «Сюперб». И «Темза». Затем три испанских трехпалубника. Один из них, я почти уверен, это «Реал Карлос», во всяком случае флагманский корабль вице-адмирала. Оба семидесятичетырехпушечника. Нет, один семидесятичетырехпушечник, а второй, пожалуй, восьмидесятипушечник.

– «Аргонаута», – объяснил один из каменщиков.

– Еще один трехпалубник. И три фрегата, два из них – французские.

Англичане молча наблюдали за уверенным, спокойным движением кораблей. «Сюперб» и «Темза» находились всего в миле от объединенной эскадры, входившей в пролив. Огромные, первоклассные испанские корабли-красавцы неумолимо приближались. Каменщики отправились обедать. Ветер повернул в вестовую четверть. Тень от башни повернулась на двадцать пять градусов.

Обогнув мыс Кабрита, «Сюперб» и фрегат направились прямо в Гибралтар, в то время как испанцы пошли в бейдевинд, взяв курс на Альхесирас. Теперь Джек мог убедиться, что их флагманский корабль действительно стодвенадцатипушечник «Реал Карлос», один из самых крупных кораблей, когда-либо спущенных на воду; что один из остальных трехпалубников имел такое же вооружение, а третий – девяносто шесть орудий. Это была весьма грозная сила – четыреста семьдесят четыре крупнокалиберных орудия, не считая сотни с лишним пушек, установленных на фрегатах. Причем все корабли удивительно хорошо управлялись. Они встали на якорь под защитой испанских батарей, проделав маневр так четко, словно находясь на параде, наблюдаемом королем.

– Неплохой денек, сэр, – проговорил Моуэт. – Я так и подумал, что вы должны быть здесь. Я принес вам пирог.

– Большое спасибо, – воскликнул Джек. – Я чертовски голоден. – Отрезав кусок, он тотчас съел его.

Поразительно, до чего изменился флот, подумал Джек, отрезая другой кусок. В свою бытность мичманом он ни за что на свете не заговорил бы со своим капитаном и уж не стал бы приносить ему пироги. А если бы и пришла ему в голову такая мысль, он ни в жизнь не отважился бы осуществить ее.

– Позвольте разделить с вами компанию, сэр, – произнес Моуэт, усаживаясь рядом. – Думаю, они прибыли, чтобы выручить французов. Как вы считаете, мы их атакуем, сэр?

– «Помпей» в течение ближайших трех недель не сможет выйти в море, – подумав, ответил Джек Обри. – «Цезарь» получил тяжелые повреждения и должен поставить себе новые мачты. Но если он даже будет готов до того, как противник отправится в плавание, мы сможем выставить пять кораблей против десяти неприятельских или девяти, если исключить «Ганнибал». Тремстам семидесяти пяти орудиям будут противостоять семьсот орудий с лишним, если обе неприятельские эскадры соединятся. Кроме того, нам не хватает людей.

– А вот вы бы их атаковали, верно, сэр? – спросил Бабингтон, и оба мичмана весело засмеялись.

Джек задумчиво покачал головой, и Моуэт продекламировал:

 
И гарпунеры встанут в ряд
И сонного кита сразят.
 

– Что за громады эти испанские корабли, сэр, – продолжал Моуэт. – Экипаж «Цезаря» обратился к начальству с просьбой разрешить им работать день и ночь. Капитан Брентон сказал, что они могут работать весь день, а ночью должны стоять на вахте. Они складывают на молу кучи можжевельника, чтобы жечь костры для освещения.

При свете таких костров Джек Обри наткнулся на капитана Китса, командира «Сюперба», который шел с двумя своими лейтенантами и каким-то гражданским. После удивленных восклицаний, приветствий и представлений капитан Китс пригласил Джека отужинать с ним. Они как раз возвращались на корабль. Конечно, трапеза будет не бог весть какая, но подадут настоящую гемпширскую капусту из собственного огорода капитана Китса, доставленную на борт «Астреи».

– Очень любезно с вашей стороны, сэр. Я вам очень признателен, но вы должны меня извинить. К несчастью, я лишился «Софи» и осмелюсь предположить, что вы, вместе с большинством других капитанов первого ранга, будете находиться в составе трибунала, который будет судить меня.

– Ах вот как, – отозвался капитан Китс, неожиданно смутившись.

– Капитан Обри совершенно прав, – менторским тоном произнес штатский.

В этот момент посыльный сообщил, что капитана Китса срочно вызывает адмирал.

– Что это за дохлый шпак в черном сюртуке? – спросил Джек своего знакомого – Хиниджа Дандеса, капитана «Калпа», спустившегося по лестнице.

– Коук? Новый военный прокурор, – ответил Дандес, странно посмотрев на Джека Обри.

А может, ему только так показалось? И тотчас невольно пришли в голову слова из десятого параграфа Дисциплинарного устава: «Если кто-то из служащих флота предательски или из трусости сдастся или станет просить пощады, то по решению военного трибунала он будет приговорен к смерти…»

– Хинидж, пойдем разопьем со мной бутылку портвейна в трактире «Блу постс», – предложил Джек Обри, проведя рукой по лицу.

– Клянусь честью, Джек, это именно то, чего мне сейчас больше всего хотелось бы, но я обещал помочь Брентону. Я как раз туда и направляюсь. Там ждет часть моей команды. – С этими словами он направился к ярко освещенной части мола. Джек побрел прочь, туда, где в темных крутых аллеях прятались низкопробные бордели, зловонные, убогие забегаловки.

На следующий день, укрывшись под стеной Карла V и положив подзорную трубу на камень, чувствуя себя не то шпионом, не то соглядатаем, Джек Обри принялся наблюдать за «Цезарем» (теперь он уже не был флагманом), которого буксировали к блокшиву, чтобы установить на нем новую грот-мачту – она была длиной в сто футов и толщиной не менее ярда. Работали так быстро, что стеньгу установили до полудня. Ни мачты, ни палубы не было видно – так они были облеплены мастерами, крепившими такелаж.

На следующий день, все еще пребывая в состоянии меланхолии, испытывая чувство вины от своего безделья и видя внизу напряженный и организованный труд, в особенности на «Цезаре», Джек Обри наблюдал с вершины скалы «Сан Антонио» – замешкавшийся французский семидесятичетырехпушечник, который прибыл из Кадиса и встал на якорь рядом со своими друзьями в Альхесирасе.

Вскоре на противоположном берегу бухты закипела бурная деятельность. Между всеми двенадцатью судами объединенной эскадры взад-вперед сновали шлюпки. На флагманские корабли доставлялись новые паруса, припасы, оба флагмана обменивались сигналами. Такая же работа, но с еще большим рвением, шла и в Гибралтаре. Надежды на скорый ремонт «Помпея» не было, зато «Одейшес» был почти готов, между тем как «Венерабл», «Спенсер» и, разумеется, «Сюперб» находились в боевой готовности. Что же касается «Цезаря», то на нем заканчивался последний этап оснастки, и вполне возможно, что сутки спустя он будет способен выйти в море.

Ночью появились признаки левантинца, задувшего с востока. Это был тот самый ветер, о котором молились испанцы, – ветер, который поможет им выйти из Гибралтарского пролива после того, как им удастся обогнуть мыс Кабрита и затем добраться до Кадиса. В полдень один из их трехпалубников отдал фор-марсель и стал выбираться с тесного рейда. Его примеру последовали другие. Они снимались с якоря и покидали рейд с интервалом в десять-пятнадцать минут, направляясь на рандеву возле мыса Кабрита. «Цезарь» по-прежнему стоял ошвартованный у мола, принимая на борт порох и ядра. В погрузке участвовали офицеры, рядовые, гражданские лица и гарнизонные солдаты, работая молча и старательно.

Наконец весь объединенный флот тронулся в путь. Даже их пленник – снабженный временным рулевым устройством «Ганнибал», буксируемый французским фрегатом «Эндьен», – двигался потихоньку к намеченной точке. В этот момент на борту «Цезаря» раздались пронзительные звуки дудки и скрипки. Экипаж корабля навалился на гандшпуги и принялся оттаскивать его от мола – исправного, приведенного в боевую готовность. С берега, заполненного народом, с батарей и стен крепости, со склонов холма, почерневшего от зрителей, грянуло громовое «ура». После того как оно стихло, гарнизонный оркестр заиграл что есть мочи: «Веселей, ребята, нас с вами слава ждет…» В ответ морские пехотинцы «Цезаря» запели: «Разят врага британцы…» Сквозь эту какофонию пробивались звуки дудки, воспринимавшиеся с особой остротой.

Пройдя под носом «Одейшеса», «Цезарь» вновь поднял флаг сэра Джеймса, и тотчас после этого на мачте взвился сигнал: «Поднять якоря и готовиться к бою». Это был самый красивый маневр, который только доводилось видеть Джеку Обри, – все ждали этого сигнала, ждали и готовились, подняв якоря. В невероятно короткий срок якоря были подняты, на мачтах и реях вспыхнули высокие белые пирамиды парусов – эскадра, состоявшая из пяти линейных кораблей, двух фрегатов, брига и шлюпа, вышла из-под прикрытия Гибралтарской скалы и, построившись в кильватерную колонну, тронулась левым галсом вперед.

Джек Обри выбрался из толпы, собравшейся наверху, и был на полпути к госпиталю, рассчитывая убедить Стивена подняться вместе с ним на вершину, как увидел друга, бегущего по пустынной улице.

– Корабль отошел от стенки? – кричал он издали. – Сражение началось? – Убедившись, что нет, доктор признался: – Я не пропустил бы его и за тысячу фунтов: надоел мне этот проклятый тип в палате «Б» с его выдумками. От таких бездельников впору повеситься.

– Торопиться некуда: никто не притронется к пушке и спустя несколько часов, – уверил его Джек. – Жаль, что вы не видели, как «Цезаря» оттаскивали от мола. Это была незабываемая картина. Давайте поднимемся на холм, и вам предстанет превосходное зрелище обеих эскадр. Пойдемте же. Я зайду домой, захвачу пару подзорных труб и еще плащ: ночью становится холодно.

– Ладно, – подумав, отозвался Стивен. – Я могу оставить записку. Мы набьем карманы ветчиной, тогда не придется видеть ваши косые взгляды и слышать краткие ответы.

– Вон они, – произнес Джек, снова остановившись, чтобы перевести дыхание. – По-прежнему движутся левым галсом.

– Я отлично вижу их, – отозвался Стивен, на сотню метров обогнавший его. – Прошу вас не останавливаться так часто. Вперед.

– О господи, – сказал Джек Обри, наконец усевшись на траву под знакомым валуном. – Как вы быстро ходите. А вот и корабли.

– Действительно, великолепное зрелище. Но почему они направлены носами к Африке? И почему поставлены только прямые паруса и марсели – это при таком-то слабом ветре? А один даже убирает грот-марсель.

– Это «Сюперб». Он совершает такой маневр для того, чтобы не обогнать корабль адмирала. Вы же знаете, он великолепный ходок, самый быстроходный корабль на флоте. Вам об этом известно?

– Да.

– Это был умный ход, я бы даже сказал – остроумный.

– Но почему они не ставят все паруса и не приводятся к ветру?

– О лобовой атаке не может быть и речи. Возможно, в дневное время никаких военных действий не будет предпринято. Атаковать их боевую линию в такое время было бы сущим безумием. Адмирал хочет, чтобы неприятель вышел из бухты и вошел в пролив, где он не сможет повернуть назад. Когда вражеские суда выйдут из пролива, адмирал сможет напасть на них. Как только они окажутся в открытом море, я уверен – если такой ветер продержится, он попытается отрезать их арьергард. Судя по всему, нас ожидает ветер-левантинец, который будет дуть три дня. Взгляните, «Ганнибал» не может обогнуть мыс. Видите? Вскоре он окажется у берега. Фрегат не в силах удержать его. Они оттаскивают его нос. Неплохо, ну вот, он использует ветер – ставь кливер, старина, вот так. Он возвращается.

Оба сидели в темноте, они слышали, как переговаривались вокруг другие люди, собравшиеся группами в разных частях скалы. Говорили об усилении ветра, о возможной стратегии, которой будут придерживаться противники, о точном весе металла, поднятого в воздух бортовыми залпами с обеих сторон, о высоком мастерстве французских артиллеристов, о течениях, с которыми придется бороться у мыса Трафальгар.

То и дело меняя галсы, объединенный флот, в который теперь входили девять линейных кораблей и три фрегата, занял боевой порядок. Два испанских корабля первого ранга встали в арьергард и теперь приводились к свежеющему ветру, держа курс на вест.

Незадолго перед этим, совершив по сигналу поворот через фордевинд, корабли британской эскадры шли под частью парусов галсом правого борта. Джек неотрывно смотрел на флагманский корабль и как только увидел поднимающиеся к ноку гафеля сигнальные флаги, то пробормотал:

– Вот и началось.

По семафору количество поднятых парусов почти удвоилось, и спустя несколько минут эскадра помчалась вдогонку за французскими и испанскими кораблями, с каждой секундой уменьшаясь.

– Господи, как бы мне хотелось находиться вместе с ними, – произнес Джек, издав звук, похожий на стон отчаяния. Десять минут спустя он воскликнул: – Смотрите, «Сюперб» вырвался вперед, очевидно повинуясь распоряжению адмирала. – Словно по волшебству справа и слева от брамселей появились лисели. – Как он несется! – воскликнул Джек, опустив подзорную трубу и протирая ее.

Однако дело было не в том, что у него начали слезиться глаза, а в том, что начало смеркаться. Внизу давно стемнело; на город опустился буровато-красный поздний вечер. То тут, то там зажигались огни. Вскоре фонари стали карабкаться до самой вершины скалы, откуда, по-видимому, можно было наблюдать за ходом боя. По ту сторону бухты заморгали огоньки Альхесираса, вытянувшиеся по кривой у самой воды.

– Что вы скажете насчет ветчины? – спросил Джек.

Стивен ответил, что, по его мнению, ветчина может оказаться важным подспорьем в борьбе с вечерней сыростью. Разложив в темноте на коленях носовые платки, они принялись за трапезу. Некоторое время спустя Джек неожиданно заметил:

– Говорят, что меня будут судить за сдачу «Софи».

С самого утра, когда стало ясно, что объединенный флот покинет якорную стоянку, Джек Обри не думал о трибунале. Теперь эта мысль вернулась, неприятно поразив его. Он спросил:

– А вам кто это сказал? Наверное, лекарь в госпитале?

– Да.

– Теоретически они, конечно, правы. Все это называется судом над командиром, офицерами и экипажем корабля; члены суда официально выясняют у офицеров, есть ли у них жалобы на командира, а у командира спрашивают, есть ли у него претензии к офицерам. Но, очевидно, в данном случае речь идет лишь о моем поведении. Уверяю, вам не о чем беспокоиться, клянусь честью. Совершенно не о чем.

– Я сразу же признаю себя виновным, – сказал Стивен. – И добавлю, что в это время сидел в пороховом погребе с открытым огнем, представляя себе смерть короля, расходуя свои медицинские запасы, куря табак и воруя термосы с супом. Ну что за чушь собачья, – весело рассмеялся он. – Удивлен, что столь разумный человек, как вы, придает такое значение этому вопросу.

– Я вовсе не возражаю против суда, – воскликнул Джек. «Зачем так лгать?» – подумал доктор. После продолжительной паузы Джек Обри продолжал: – Ведь вы невысокого мнения об умственных способностях капитанов первого ранга и адмиралов? Я слышал, что вы не слишком лестно отзывались не только о них, но и о важных персонах вообще.

– Говоря по правде, с возрастом с вашими важными персонами и адмиралами что-то происходит, причем довольно часто. Даже с вашими капитанами первого ранга. Своего рода атрофия. У них ссыхаются мозг и сердце. Как мне представляется, это происходит…

– Так что бы вы сказали, – спросил Джек, положив руку на плечо друга, освещенное светом звезд, – если бы вам пришлось вручить свою жизнь, карьеру и доброе имя компании старших офицеров?

– О!.. – воскликнул Стивен.

Но что именно он хотел сказать, Джек так и не узнал. На горизонте, в стороне Танжера, возникли вспышки, похожие на частые удары молний. Оба друга вскочили на ноги и приставили к ушам ладони, пытаясь расслышать относимый ветром отдаленный грохот орудий. Но ветер был слишком сильный, и вскоре оба сели на траву, рассматривая в подзорные трубы западную часть горизонта. На расстоянии двадцати – двадцати пяти миль им удалось разглядеть два источника этих вспышек, находившихся на незначительном расстоянии – не более градуса – друг от друга. Потом появился третий источник, за ним четвертый и пятый. Возникло алое зарево, которое оставалось неподвижным.

– Горит какой-то корабль, – в ужасе произнес Джек. Сердце у него билось так сильно, что он с трудом держал в руках подзорную трубу. – Дай-то бог, чтобы это был не один из наших кораблей. Надеюсь, они успели затопить пороховые погреба.

Небо озарила гигантская вспышка, ослепившая их и затмившая звезды. Почти две минуты спустя их достигли величественные раскаты взрыва, которые отразились от африканского побережья.

– Что произошло? – спросил оторопевший Стивен.

– Взорвался какой-то корабль, – отвечал Джек Обри.

В его памяти всплыли эпизоды битвы на Ниле и связанные со взрывом французского корабля «Л’Ориен»: яркие картины с тысячью деталей, зачастую совершенно отвратительных, которые он, казалось, напрочь забыл. Он все еще сидел, погруженный в воспоминания, когда раздался второй взрыв, пожалуй, мощнее первого.

После этого не было ничего. Ни огонька, ни вспышки орудийного выстрела. Ветер стал постепенно усиливаться, взошла луна, затмившая мелкие звезды. Некоторое время спустя стали гаснуть то один, то другой фонарь. Иные продолжали гореть и даже подниматься выше. Джек и Стивен остались там, где были. Рассвет застал их сидящими под валуном. Джек продолжал изучать поверхность пролива – спокойного и пустынного, – а Стивен крепко спал с улыбкой на устах.

Ни звука, ни знака. Молчаливое море, молчаливое небо и предательский ветер, все время менявший направление. Увидев, как в половине восьмого Стивен отправляется в госпиталь, Джек Обри взбодрил себя чашкой кофе и вновь полез наверх.

Поднимаясь и спускаясь с холма, Джек изучил каждый поворот тропинки, и валун, к которому он прислонялся, был знаком ему, как старая куртка. В четверг, после чая, поднимаясь наверх с ужином в парусиновой сумке, он встретил Далзила, Баутона с «Ганнибала» и Маршалла, спускавшихся вниз так стремительно, что они не могли остановиться. Они закричали: «„Калп“ подходит, сэр!» – и побежали дальше, сопровождаемые собачонкой, которая вертелась вокруг, заливаясь радостным лаем, и едва не сбила их с ног.

Хинидж Дандес, командир быстроходного шлюпа «Калп», был славный молодой человек, которого обожали те, кто знал его, за то, что у него всегда была надраена медяшка, а больше всего за его знание математики. Но самым популярным лицом в Гибралтаре он прежде не был. Воспользовавшись своим весом, Джек бесцеремонно растолкал локтями окружавшую его толпу. Пять минут спустя он выбрался из толчеи и, словно мальчишка, бегом бросился по улицам города.

– Стивен! – вскричал он, ворвавшись в помещение с сияющим лицом, которое стало шире обычного. – Победа! Сейчас же выходите – выпьем за победу! Испытайте радость славной победы, бесчувственный вы пень! – вопил он, отчаянно тряся доктора за руку. – Это же такой великолепный бой.

– Послушайте, что произошло? – спросил Стивен, медленно вытирая скальпель и закрывая простыней мавританскую гиену.

– Пойдемте со мной, мы с вами выпьем, и я вам все расскажу, – говорил Джек, таща его на улицу, полную народа. Все радостно переговаривались, смеялись, жали друг другу руки, хлопали по спине. Внизу, возле Нового мола, слышалось громкое «ура». – Пойдемте. Я испытываю жажду, как Ахилл, нет, как Андромаха. Китс – герой дня. Китс сыграл первую скрипку. Ха-ха-ха! Он себя показал. Сюда. Педро! Ноги в руки! Педро, шампанского. Выпьем за победу! За Китса и его «Сюперб»! За адмирала Сомареса! Педро, еще бутылку. Снова за победу! Три раза по три! Ура!