Текст книги "Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра"

Глава 29
Двери моего разума

Вернувшись по крышам в свое тайное укрытие, я закутался в одеяло и разрыдался. Я ревел так, будто внутри у меня что-то лопнуло и все, что было, хлынуло наружу.

Когда я наконец выплакался до изнеможения, стояла глубокая ночь. Я лежал и смотрел в небо. Я устал, но уснуть был не в силах. Я думал о родителях, о своей труппе и с изумлением обнаруживал, что воспоминания эти уже не так горьки, как прежде.

Впервые за много лет я прибег к одной из уловок, которым обучил меня Бен, чтобы успокаиваться и обострять свой разум. Это оказалось сложнее, чем мне помнилось, но я все же справился.

Если вам когда-нибудь доводилось проспать целую ночь в одном положении и поутру проснуться и обнаружить, что тело оцепенело от неподвижности. Если вы помните, каково это – потянуться в первый раз за ночь, приятно и мучительно одновременно, – тогда вы, наверное, поймете, как чувствовал себя мой разум, впервые за несколько лет пробудившись и разминаясь на крышах Тарбеана.

Остаток ночи я провел, отворяя двери своего разума. Внутри я нашел много давно позабытого: мать, соединяющую слова в песню, особенности сценической речи, три рецепта чая для успокоения нервов и долгого сна, гаммы для лютни…

Мою музыку! Неужто я и впрямь несколько лет подряд не держал в руках лютни?

Я провел много времени, размышляя о чандрианах, о том, что они сделали с моей труппой, о том, что они отняли у меня. Я вспоминал кровь и смрад паленого волоса, и потаенный, угрюмый гнев разгорался у меня в груди. Надо признаться, в ту ночь я был исполнен самых мрачных и мстительных мыслей.

Однако же проведенные в Тарбеане годы взрастили во мне железное, непрошибаемое здравомыслие. Я понимал, что месть – не более чем ребяческая фантазия. Мне же всего пятнадцать. И что я могу?

Одно я знал твердо. Я понял это, пока лежал и вспоминал. Халиакс сказал тогда Пеплу: «Кто хранит тебя от амир? От певцов? От ситхе? От всего, что способно причинить тебе вред в этом мире?»

У чандриан есть враги. Если их отыскать, может, они мне помогут. Я понятия не имел, что это за певцы и кто такие ситхе, но про амир всем известно, что это рыцари церкви, могучая правая рука Атуранской империи. Увы, всем было известно и то, что последние триста лет амир не существует. После падения Атуранской империи орден был распущен.

Однако Халиакс говорил о них так, будто они по-прежнему существуют. И история Скарпи подразумевала, что амир возникли при Селитосе, а не при Атуранской империи, как меня учили. В этой истории явно было что-то еще, и мне нужно было это выяснить.

И чем больше я размышлял, тем больше возникало вопросов. Чандрианы явно убивают не всех, кто собирает истории или поет песни о них. Всякий знает пару историй про чандриан, любой ребенок хоть раз да напевал дурацкую песенку про их знаки. Чем же так отличалась песня моих родителей?

У меня было полно вопросов. Понятно, куда мне было надо.

Я перебрал свои жалкие пожитки. У меня было лоскутное одеяло и мешок с соломой, который я использовал вместо подушки. Была у меня пинтовая бутылка, закупоренная пробкой, наполовину наполненная чистой водой. Кусок парусины, который я придавливал кирпичами – в холодные ночи я загораживался им от ветра. Пара грубых игральных костей и драный башмак без пары – башмак был мне мал, но я надеялся сменять его на что-нибудь еще.

И двадцать семь железных пенни самой ходовой монетой – мои деньги, отложенные на черный день. Еще несколько дней тому назад это казалось внушительной суммой, но теперь я понимал, что этого нипочем не хватит.

Когда показалось солнце, я достал из тайника за стропилами «Риторику и логику». Развернул кусок промасленной холстины, в которую она была завернута, и с облегчением обнаружил, что книга целая и сухая. Я провел пальцами по гладкой коже. Поднес книгу к лицу. От нее пахло Беновым фургоном: специями и дрожжами с горьковатым оттенком кислот и химикалий. Последняя осязаемая частица моего прошлого…

Я открыл книгу на первой странице и прочитал надпись, сделанную Беном более трех лет назад.

«Квоут!

Покажи себя в университете как следует. Сделай так, чтобы я мог тобой гордиться.

Помни песню твоего отца. Берегись глупости!

Твой друг

Абенти».

Я кивнул и перевернул страницу.

Глава 30
«Рваный переплет»

Вывеска над дверью гласила: «Рваный переплет». Я решил счесть это за благоприятный знак и вошел.

За столиком сидел мужчина. Я предположил, что это и есть хозяин. Он был высокий, тощий, с редеющими волосами. Мужчина поднял взгляд от конторской книги. Лицо у него сделалось несколько раздраженное.

Решив свести обмен любезностями к минимуму, я подошел к столику и протянул ему книгу:

– Сколько бы вы за нее дали?

Он профессионально полистал страницы, потеребил пальцами бумагу, осмотрел обложку. И пожал плечами:

– Ну, пару йот.

– Она стоит куда дороже! – возмутился я.

– Она стоит столько, сколько ты можешь за нее выручить, – как ни в чем не бывало ответил он. – Ну, полтора дам.

– Два таланта, с правом выкупить ее обратно в течение месяца.

Он издал короткий, лающий смешок:

– Тут тебе не ломбард!

Он одной рукой подвинул книгу ко мне, второй снова взялся за перо.

– А в течение двадцати дней?

Он поколебался, еще раз пролистал книгу и полез за кошельком. Достал два увесистых серебряных таланта. Я давным-давно не видывал столько денег за раз.

Он подвинул деньги ко мне через стол. Я поборол желание цапнуть их немедленно и сказал:

– Мне нужна расписка.

На этот раз он смерил меня таким долгим тяжелым взглядом, что я даже немного занервничал. До меня только тут дошло, как это выглядит: мальчишка, покрытый годичным слоем уличной грязи, пытается стребовать расписку за книгу, которую он явно украл.

В конце концов торговец вновь невозмутимо пожал плечами и нацарапал что-то на клочке бумаги. Провел внизу черту и махнул пером.

– Распишись!

Я взглянул на бумагу. Бумага гласила:

«Я, нижеподписавшийся, сим удостоверяю, что не умею ни читать, ни писать».

Я поглядел на торговца. Торговец сохранял невозмутимое выражение лица. Я обмакнул перо в чернильницу и аккуратно вписал две буквы: «ФС», как будто инициалы.

Он помахал бумажкой, чтобы чернила просохли, и подвинул «расписку» мне.

– А что значит «ФС»? – осведомился он с чуть заметной усмешкой.

– «Ф» значит «фальшивка», – ответил я. – Это означает, что бумага, как правило, контракт, объявляется недействительной, не подлежащей выполнению. А «С» означает «сожжение». Это когда кого-то бросают в огонь.

Он смотрел на меня непонимающе.

– Такому наказанию обычно подвергают в Джанпуе за подделку документов. Думаю, фальшивых расписок это тоже касается.

Я даже не дотронулся ни до денег, ни до расписки. Повисло натянутое молчание.

– У нас тут не Джанпуй, – с каменным лицом заметил торговец.

– И то верно, – согласился я. – А у вас, видно, нюх на легкую поживу. Добавить сюда «П», «присвоение чужих денег»?

Он снова издал резкий, лающий смешок и улыбнулся:

– Ладно, молодой человек, вы меня убедили. – Он достал чистый лист бумаги и положил его передо мной: – Напишите расписку сами, я ее подпишу.

Я взял перо и написал:

«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь вернуть книгу «Риторика и логика» с дарственной надписью Квоуту, подателю сей расписки, в обмен на два серебряных пенни, при условии, что расписка будет представлена не позднее…»

Я поднял глаза:

– Какой нынче день?

– Оден. Тридцать восьмое.

Я совсем утратил привычку следить за датами. На улицах все дни похожи один на другой, если не считать того, что на хаэтен пьяных больше, а на скорбенье подают щедрее.

Но, раз сегодня тридцать восьмое, значит, у меня осталось всего пять дней на то, чтобы попасть в университет! От Бена я знал, что прием заканчивается на возжиганье. Если я опоздаю, придется ждать целых два месяца до начала следующей четверти…

Я вписал дату и провел черту, под которой должен был расписаться торговец. И подвинул бумагу к нему. Торговец был несколько озадачен. Более того, он не обратил внимания, что в расписке сказано не «таланты», а «пенни». Таланты-то стоили значительно больше. Это означало, что торговец только что согласился вернуть мне книгу дешевле, чем купил.

Радость моя была недолгой: мне пришло в голову, как это все глупо. За два пенни или за два таланта, все равно у меня не будет денег, чтобы выкупить книгу через два оборота… Если все обернется удачно, меня и в Тарбеане-то к завтрашнему дню уже не будет.

И все-таки расписка, невзирая на свою никчемность, хотя бы отчасти смягчила боль расставания с последней вещью, оставшейся у меня от детства. Я подул на бумагу, аккуратно убрал ее в карман и взял свои два серебряных таланта. Я изрядно удивился, когда торговец протянул мне руку.

Он виновато сказал:

– Вы извините за расписку. Но вы не были похожи на человека, который собирается вернуться… – Он слегка пожал плечами. – Вот. – И сунул мне в руку медную йоту.

Я решил, что мужик-то он в целом неплохой. Я улыбнулся ему в ответ, и мне даже сделалось неловко за свою расписку.

И за те три пера, которые я у него спер. Но неловкость я испытывал недолго. И, поскольку возвращать перья было бы неудобно, я перед уходом заодно спер еще и бутылочку чернил.

Глава 31
Суть благородства

Два таланта приятно оттягивали мне карман. И их собственный вес тут был ни при чем. Всякий, кто подолгу жил без денег, поймет, о чем я. Первое, что я себе купил – это хороший кожаный кошелек. И кошелек я спрятал под одежду, поближе к телу.

После этого я как следует позавтракал. Большой горячей яичницей с добрым ломтем ветчины. Свежим мягким хлебом с изрядным количеством меда и масла и стаканом молока, не более как два дня от коровы. Все это обошлось мне в пять железных пенни. Быть может, то был лучший завтрак в моей жизни.

Очень непривычно было сидеть за столом и есть ножом и вилкой. Непривычно было находиться среди людей, непривычно было и то, что еду мне подавали.

Подбирая горбушкой остатки завтрака, я сообразил, что у меня есть проблема.

Даже в этом несколько занюханном трактирчике на Портовой стороне я бросался в глаза. Рубашка моя представляла собой не более чем старый мешок с дырами для рук и головы. Мои парусиновые штаны были мне изрядно велики. От них несло дымом, салом и затхлыми уличными лужами. Подпоясывал я их обрывком веревки, который выудил из кучи мусора. Я был чумазый, босой и вонючий.

Что же мне делать? Купить одежду или сперва помыться в бане? Если начать с бани, потом придется снова одеваться в грязное. Но если я приду покупать одежду в таком виде, меня небось и в лавку-то не пустят. А уж мерку с меня снимать и подавно никто не возьмется…

Трактирщик подошел забрать у меня тарелку, и я решил начать все-таки с бани – в основном оттого, что мне до смерти надоело вонять, как дохлая крыса недельной давности. Я улыбнулся трактирщику:

– Извините, а где тут можно помыться?

– Да прямо у нас и можно, если у тебя найдется пара пенни. – Он смерил меня взглядом. – Ну, или можешь отработать. Час честной работы. Нам давно пора трубу прочистить.

– Мне понадобится много воды. И мыло.

– Тогда два часа. Посуды немытой тоже хватает. Сперва труба, потом помоешься, потом вымоешь посуду. Идет?

Примерно через час плечи у меня ныли, зато труба была прочищена. Трактирщик проводил меня в комнату, где стояла большая деревянная кадка, а пол был решетчатый. В стены были вбиты колышки, чтоб вешать одежду, а приколоченный к стенке лист жести служил чем-то вроде зеркала.

Он притащил мне мочалку, ведро кипятка и кусок хозяйственного мыла. Я тер себя до тех пор, пока кожа не покраснела и ее не начало саднить. Трактирщик притащил второе ведро кипятка, потом третье. Про себя я вознес благодарственную молитву за то, что я не завшивел. Вероятно, я был такой грязный, что все порядочные вши мною брезговали.

Сполоснувшись в последний раз, я посмотрел на свои сброшенные лохмотья. Я впервые за много лет был таким чистым, и до них мне и дотрагиваться было противно, не то что надевать. А если попытаться их постирать, они просто развалятся…

Я вытерся и принялся грубой щеткой расчесывать колтуны на голове. Волосы отросли длиннее, чем казалось, пока они были грязные. Я протер самодельное зеркало – и удивился. Я выглядел взрослым… ну, во всяком случае намного старше. И мало того: я смахивал на какого-нибудь дворянского сынка. Лицо узкое и белое. Волосы не мешало бы подстричь, но они были прямые и до плеч, как раз как тогда носили. Не хватало только приличной одежды…

И это навело меня на мысль.

Я, не одеваясь, обмотался полотенцем и вышел через черный ход. Кошелек я прихватил, но припрятал. Время было уже не раннее, на улицах было полно народа. Нет нужды упоминать, что на меня пялились. Однако я, не обращая на них внимания и не прячась, решительно шагал вперед. На лице у меня застыла невозмутимо-гневная маска, без следа смущения.

Я остановился возле отца и сына, грузивших мешки на телегу. Сын был года на четыре старше меня и на полторы головы выше.

– Эй, малый! – бросил я. – Где тут можно купить одежду? – Я пристально взглянул на его рубаху и уточнил: – Приличную!

Парень посмотрел на меня. Он явно колебался между растерянностью и гневом. Его отец торопливо сдернул шапку и выступил вперед, загородив собой сына.

– Зайдите, пожалуй, к Бентли, ваша милость! Там все простое, но зато тут рядом, на соседней улице…

Я насупил брови:

– Это единственный магазин поблизости?

Мужик разинул рот:

– Ну… может… вот тут еще…

Я раздраженно махнул рукой, приказывая ему заткнуться:

– Ладно, где это? Просто укажи, раз уж ум отнялся!

Он указал пальцем, и я пошел в ту сторону. По дороге я вспомнил одну из ролей молодого пажа, которые мне доводилось исполнять в труппе. Пажа звали Дансти – невыносимо избалованный мальчишка, сынок влиятельного папаши. Он тут годился идеально. Я властно задрал нос, чуть иначе расправил плечи и мысленно внес пару исправлений.

Я распахнул дверь и ворвался в магазин. Там был человек в кожаном фартуке – очевидно, сам Бентли. За сорок, худой, лысеющий. Когда дверь с грохотом ударилась о стенку, он вздрогнул. Обернулся и непонимающе уставился на меня.

– Ну, что смотришь, недоумок? Халат мне, живо! Ну что это такое: любой олух, которому нынче взбрело в голову отправиться на рынок, считает своим долгом на меня пялиться!

Я плюхнулся на стул и оскорбленно надулся. Видя, что торговец не двинулся с места, я грозно воззрился на него:

– Ну? Что неясно? Неужто не очевидно, что мне надо? – И я выразительно подергал себя за край полотенца.

Он по-прежнему стоял, вылупившись на меня.

Я угрожающе понизил голос.

– Немедленно принеси какую-нибудь одежду, а не то… – я вскочил и заорал: – я разнесу эту лавочку вдребезги! Я попрошу у батюшки твои яйца в подарок на средьзимье! Я напущу его псов, чтобы они надругались над твоим трупом! Да ты, вообще, представляешь, кто я такой?!!

Бентли кинулся прочь, и я снова рухнул на стул. Не замеченная мною прежде покупательница торопливо выскочила за дверь, задержавшись лишь затем, чтобы сделать мне реверанс.

Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.

Ну, и после этого все оказалось до смешного просто. Я заставил торговца как следует побегать добрых полчаса, принося мне то одно, то другое. Я охаял материал, покрой, пошив всего, что он мне ни показывал. Короче, я вел себя как законченный мелкий засранец.

По правде сказать, я был всем доволен. Одежда тут была простая, но пошитая на совесть. Хотя на самом-то деле, по сравнению с тем, во что я был одет за час до этого, чистый мешок и то показался бы приличным.

Если вам не доводилось подолгу жить при дворе или в большом городе, вы, пожалуй, и не поймете, отчего мне так легко это удалось. Давайте объясню.

Дворянские сынки – это такое грозное стихийное бедствие вроде потопа или урагана. И если простому человеку довелось столкнуться с этакой катастрофой, единственное, что он может сделать, – это стиснуть зубы и постараться свести ущерб к минимуму.

Бентли это знал. Он наживил рубаху и штаны и помог мне их снять. Я снова закутался в халат, который он мне подал, а он принялся подгонять одежду так, будто сам черт дышит ему в затылок.

Я плюхнулся обратно на стул:

– Ничего, можешь спрашивать. Я же вижу, ты умираешь от любопытства!

Он на секунду приподнял голову от шитья:

– Простите, сэр?

– Ну, про обстоятельства, из-за которых я очутился в таком странном положении.

– Ах, вы об этом! – Он затянул узелок и взялся за штаны. – Что ж, должен сознаться, мне и впрямь слегка любопытно. Но я ни о чем не спрашиваю! Кто я такой, чтобы вмешиваться в чужие дела?

– А-а! – я кивнул и изобразил разочарование. – Ну что ж, такая скромность похвальна…

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуком нитки, протягиваемой сквозь ткань. Я поерзал-поерзал и, наконец, продолжал так, будто он меня спросил:

– Меня обокрала шлюха!

– Не может быть, сэр!

– Ну да, пыталась выменять одежду на мой кошелек. Вот сука!

Бентли снова приподнял голову. На лице у него отражалось неподдельное любопытство:

– А разве кошелек был у вас не в одежде, сэр?

Я сделал шокированное лицо:

– Да ну что ты! «Благородный человек кошелька из рук не выпускает». Так говорит мой батюшка.

И я продемонстрировал ему кошелек.

Я заметил, что торговец с трудом сдерживает смех, и на душе у меня полегчало. Все-таки я целый час отравлял человеку жизнь – пусть ему хоть будет, что рассказать знакомым!

– Она мне говорит: мол, хотите сохранить достоинство, отдайте мне свой кошелек и уйдете домой одетым!

Я пренебрежительно тряхнул головой:

– А я ей говорю: ах ты, подстилка! Достоинство дворянина – оно не в одежде! Если я расстанусь с кошельком лишь ради того, чтобы избавить себя от неловкого положения, – вот тогда я точно лишусь достоинства!

Я призадумался и негромко сказал, словно бы размышляя вслух:

– Отсюда следует, что достоинство дворянина – в его кошельке… – Я посмотрел на кошелек, который держал в руках, помолчал. – Да, вроде бы батюшка на днях говорил нечто в этом духе.

Бентли прыснул, сделал вид, будто закашлялся, встал и встряхнул мою рубаху и штаны:

– Вот, сударь, прошу! Сидеть будет как перчаточка! – Он протянул мне одежду. На губах у него играла тень улыбки.

Я скинул халат и натянул штаны:

– Ну что ж, пожалуй, до дома дойти хватит. И сколько с меня за труды, Бентли?

Он прикинул:

– Талант две йоты.

Я, ничего не говоря, принялся зашнуровывать рубашку.

– Ах, сударь, простите! – поспешно сказал он. – Совсем забыл, с кем имею дело!

Он сглотнул:

– Одного таланта будет довольно!

Я достал кошелек, вложил ему в руку серебряную монету и посмотрел ему в глаза:

– А как насчет сдачи?

Бентли стиснул губы в ниточку, однако кивнул и отдал мне две йоты.

Я спрятал монеты и крепко подвязал кошелек под рубашкой, потом многозначительно взглянул на торговца и похлопал себя по кошельку.

На губах у него снова появилась улыбка:

– До свиданья, сударь!

Я забрал полотенце, вышел из магазина и, привлекая уже куда меньше внимания, зашагал обратно к тому трактиру, где обрел завтрак и ванну.

– Что вам угодно, молодой человек? – спросил трактирщик, когда я подошел к стойке. Он улыбнулся и вытер руки фартуком.

– Грязную посуду и тряпку.

Он пригляделся ко мне, улыбнулся и расхохотался:

– А я уж думал, ты так нагишом и удрал!

– Ну, не то чтобы совсем нагишом… – я положил на стойку полотенце.

– А то на тебе грязи-то было больше, чем самого мальчишки! И я мог бы побиться об заклад, что волосы у тебя черные. А теперь просто другой человек стал! – Он молча смерил меня взглядом. – Старую одежду тебе вернуть?

Я замотал головой:

– Выкиньте ее! А лучше сожгите, да смотрите, чтобы никто дымом не надышался.

Он снова расхохотался.

– Но у меня были при себе кое-какие вещи, – напомнил я.

Он кивнул и многозначительно постучал себя по носу.

– Да, действительно! Секундочку. – Он повернулся и скрылся в дверях за стойкой.

Я тем временем окинул взглядом трактир. Теперь, когда я не привлекал враждебных взглядов, трактир выглядел совсем иначе. Булыжный очаг с черным котлом, кипящим над огнем. Кисловатый запах лакированного дерева и пролитого пива. Негромкий гул разговоров…

Мне всегда нравилось в кабаках. Наверное, оттого что я вырос на проезжей дороге. Трактир – это надежное место, своего рода убежище. Мне сделалось очень уютно, и я подумал – а неплохо было бы владеть таким заведением!

– На, держи! – Трактирщик положил на стойку три пера, бутылочку чернил и расписку из книжной лавки. – Это меня удивило едва ли не больше, чем то, что ты сбежал голым.

– Я в университет поступать буду, – объяснил я ему.

Трактирщик вскинул бровь:

– А не молод ли ты в университет поступать?

По спине у меня пробежал холодок, однако я небрежно передернул плечами:

– Да туда всех берут!

Он вежливо кивнул, так, будто это объясняло, отчего я явился к нему босоногим, воняя грязными подворотнями. Выждав, не скажу ли я что-нибудь еще, трактирщик налил себе пива.

– Ты не обижайся, но ты теперь не похож на человека, который согласится мыть посуду.

Я открыл было рот, чтобы возразить. Железный пенни за час работы – это была выгодная сделка, и упускать ее мне не хотелось. На два пенни можно купить целый каравай, а я и сосчитать не мог, сколько раз за этот год мне доводилось оставаться голодным.

Но тут я увидел свои руки, лежащие на стойке. Розовые, чистые, как будто и не мои вовсе.

И я осознал, что да, я не хочу мыть посуду. У меня были дела поважнее. Я отодвинулся от стойки и достал из кошелька железный пенни.

– Где лучше всего искать обоз, идущий на север? – спросил я.

– На площади Гуртовщиков, в Нагорье. Это четверть мили за мельницей на Зеленой улице.

Когда я услышал про Нагорье, меня снова пробрала дрожь. Однако я постарался не обращать на это внимания и кивнул:

– Хороший у вас трактир! Я бы с удовольствием себе такой завел, когда вырасту. – И протянул ему пенни.

Трактирщик расплылся в улыбке и протянул монету обратно:

– Спасибо на добром слове! Заходи в любое время.