Текст книги "Педагогика угнетенных"

Фрейре быстро понял, что его новая реальность окружена психологической классовой стеной, когда начал знакомиться со своими новыми друзьями и соседями – их человечность заставила его разделить стремление его тети Натерсии «скрывать» их бедность и ее желание понять, «почему другие члены семьи не готовы распроститься с немецким фортепиано [тети] Лурде или почему [его] отец продолжает носить галстук»[14]14
  Freire. Letters to Cristina. P. 23.


[Закрыть], даже когда выполняет грязную работу в цеху. Но Фрейре вскоре понял, что, цепляясь за внешние атрибуты и традиции представителей среднего класса, его родственники лишь усугубляли свою боль – «боль, которая почти всегда встречала на своем пути оскорбительные выражения… [когда его мать, которой лавочники часто отказывали продавать продукты в долг, поскольку семья была неплатежеспособной], выходила из одного магазина и отправлялась на поиски другого, где почти всегда к уже услышанным оскорблениям добавлялись новые»[15]15
  Ibid. P. 41.


[Закрыть]. В попытке оградить свою мать от таких ежедневных унижений Фрейре часто лазил на задние дворы к соседям, чтобы украсть курицу, которая и становилась единственным пропитанием для семьи за день, поскольку к тому моменту уже ни один торговец в городе не давал им продуктов в долг. Стараясь защитить среднеклассовую чувствительность родственников, Фрейре эвфемистично называл такие кражи «набегами на соседские дворы». Мать Фрейре была католичкой, которая, без сомнения, смотрела на эти «набеги» как на предательство своих моральных принципов, но она, вероятно, отдавала себе отчет в том, что «выбор у нее был невелик – отругать [Паулу] и заставить [его] вернуть еще теплую курицу соседям, либо приготовить птицу и накормить семью. Побеждал здравый смысл. Ничего не говоря, она брала курицу, проходила по двору на кухню и погружалась в работу, от которой уже успела отвыкнуть»[16]16
  Ibid. P. 24.


[Закрыть]. Мать Фрейре знала, что красть соседскую курицу неправильно с точки зрения морали, да и вовсе незаконно, но также она знала, что существует и другое преступление, априори совершающееся обществом: производство голода. Как вспоминал Фрейре,

голод, [порожденный социальным неравенством], <…> «был настоящим, реальным голодом, и неизвестно было, когда он закончится. Совсем наоборот, мы столкнулись с тем голодом, который приходит самовольно и без предупреждения, который ведет себя по-хозяйски и конца которому не видно. Это голод, который, будь он чуть суровее, овладел бы нашими телами, сделал бы из них скелеты. Ноги, руки и пальцы истончаются. Глазницы становятся глубже, так что кажется, будто глаз почти не видно. Многие из моих одноклассников пережили такой голод, и сейчас от него страдают миллионы бразильцев, которых он беспощадно губит каждый год»[17]17
  Ibid. P. 15.


[Закрыть].

Именно против такой формы насилия Фрейре яростно и страстно высказался в «Педагогике угнетенных». На самом деле я абсолютно уверен в том, что «Педагогика угнетенных» не была бы написана, не будь в судьбе Фрейре классового изгнания и голода. Читая и перечитывая мысли Фрейре после того, как я посетил его скромное жилище в Морру-ду-Сауди, обдумывая высказанное им осуждение дегуманизирующих условий жизни и его заявление о том, что «изменить что-то трудно, но возможно», я испытал огромное разнообразие эмоций, апогеем которых стало чувство огромной утраты после его кончины, – утраты, которую сопровождали «тоска, сомнения, ожидания и печаль»[18]18
  Ana Maria Araújo Freire. Prologue // Pedagogy of Indignation. Boulder, CO: Paradigm Publishers, 2004. P. xxvii.


[Закрыть]. В то же время с каждой новой публикацией неопубликованных доселе работ Фрейре и с каждым новым трудом, посвященным его теориям освобождения людей, «мы можем торжественно радоваться возвращению [Фрейре]»[19]19
  Ibid.


[Закрыть], ведь он снова и снова вселяет в нас энергию и бросает нам вызов, призывая представлять себе менее жесткий, более справедливый и более демократичный мир. Однако, как упорно настаивал Фрейре в своих трудах, заявлению о создании более справедливого и человечного мира всегда должно предшествовать обличение господствующих сил, которые порождают, наполняют и формируют дискриминацию, нищету и дегуманизацию. Следовательно, обличение угнетающих социальных сил невозможно осуществить посредством простых менторских методологий, которые словно обезболивающее обездвиживают и дрессируют разум посредством банальной передачи информации – процесса, который Фрейре называл «банковским» способом обучения. Однако осуждение, которое Фрейре высказывал по отношению к простому использованию методов, все еще неверно трактуется и искажается. В попытках некоторых академиков выяснить, работают ли методы Фрейре и, словно извиняясь, привести примеры школ, которые успешно работают по методике Фрейре, есть глубокая ирония. Именно это сделал Говард Гарднер во время обсуждения идей Фрейре с Ноамом Хомским и Бруно делла Кьезе, которое состоялось в Гарварде в мае 2013 года в рамках цикла открытых лекций Askwith Forum, тем самым непозволительно упростив интеллектуальный вклад Фрейре и смысл его главных теорий. Столь открыто сведя ведущие теоретические и философские идеи Фрейре к рангу обычных методов, Гарднер продемонстрировал, что его хваленая теория «множественного интеллекта» подвержена влиянию предрассудков, особенно когда теории Фрейре отвергаются как «неуместные» (взгляд, который, очевидно, формируется и поддерживается за счет идеологии). Таким образом, требование, которое Гарднер предъявил Ноаму Хомскому, Бруно делла Кьезе, а также аудитории, а именно: привести конкретные примеры, которые бы продемонстрировали, как работает сама методика Фрейре[20]20
  https://www.youtube.com/watch?v=2Ll6M0cXV54.


[Закрыть], больше скрывает, чем проясняет. Настоящий вопрос в отношении идей Фрейре и теорий, изложенных в «Педагогике угнетенных», должен заключаться в том, следует ли воспринимать предложения Фрейре о распространении грамотности лишь как образовательную методику, как и ответил Гарднеру Ноам Хомский во время обсуждения. По словам Хомского, Фрейре использовал грамотность «как средство повышения уровня сознательности»[21]21
  Ibid.


[Закрыть]. Проще говоря, Хомский призвал всех педагогов в целом и критических педагогов в частности выйти за рамки фетишизации методов, которая парализует мышление, новаторство и творчество американских учителей. Этот феномен глубоко проанализировала Лилия И. Бартоломе в своей широко известной статье «За рамками фетишизации метода: на пути к гуманизирующей педагогике» (англ. Beyond the Methods Fetish: Toward a Humanizing Pedagogy), опубликованной в журнале Harvard Educational Review[22]22
  Lilia I. Bartolomé. Beyond the Methods Fetish: Toward a Humanizing Pedagogy // Harvard Educational Review. Summer 1994. Vol. 64. № 2. P. 173–194.


[Закрыть].

Таким образом, идеи Фрейре следует воспринимать не просто как образовательные методики распространения грамотности, а через критическое понимание введенного им термина консайентизация (conscientização) – концепта, который часто неправильно трактуется даже критическими педагогами, считающими себя последователями идей Фрейре, и с успехом игнорируется преподавателями, в интересы которых входит присваивание диалогического метода Фрейре в отрыве от его основных теоретических целей, в результате чего он превращается в автора самой обыкновенной образовательной методики. Вдобавок к «методологическому фетишу» многих педагогов одна из сложностей определения предложенного Фрейре понятия консайентизация заключается в том, что португальское слово conscientização нелегко произносить (носители португальского языка тоже испытывают трудности), а также в том, что большинство определений этого глубокого понятия не могут должным образом передать, что именно подразумевал под ним Фрейре. Он всегда настаивал на том, что перед тем как даже пытаться дать определение слову консайентизация, необходимо ухватиться за суть этого понятия и задаться вопросом: «Какое это должно быть определение, противопоставленное чему, за кого оно и против кого?» Начав задавать эти вопросы, мы вскоре поймем, что даже для многих последователей идей Фрейре понятие консайентизация представляет сложность, которая не ограничивается правильным произнесением этого слова, ведь это термин, который Фрейре, по крайней мере поначалу, отказывался даже переводить на английский, попросту заявляя: «Я против. Почему бы не принять этот термин? Я ведь не обязан был принимать слово стресс, но принял. Почему же вы не можете принять слово conscientização?»[23]23
  Paulo Freire. The Politics of Education: Culture, Power, and Liberation. N. Y.: Bergin & Garvey, 1985. P. 185.


[Закрыть] В конце концов Фрейре согласился с приближенным переводом этого слова на английский термином сonscientization.

В представлении Фрейре для демистификации понятия консайентизация угнетенные обязательно должны вернуть себе свое слово по мере обретения собственного голоса. Для него это было «основополагающей темой стран третьего мира, которая подразумевает сложную, но осуществимую задачу, стоящую перед их гражданами: завоевание собственного права голоса, права произносить свое слово»[24]24
  Paulo Freire. Cultural Action for Freedom // Harvard Educational Review, 1970. P. 4.


[Закрыть]. Именно это право должны вернуть себе угнетенные – «право быть [собой], выбирать направление [своей] судьбы»[25]25
  Ibid. P. 4.


[Закрыть]. Именно это право всеми мерами душат господствующие силы, стремясь завладеть словом угнетенных – словом, которое выявляет механизм угнетения и которое искажается или заглушается, как полагает Генри Геру, в «обществе, которое теряется в припадках исторической и социальной амнезии, [в обществе, в котором] гораздо легче украсть язык политики и общественной деятельности и превратить его в оружие, лишив понятия “демократия”, “свобода”, “справедливость” и “социальное государство” какого бы то ни было реального смысла»[26]26
  Henry Giroux. The New Extremism and Politics of Distraction in the Age of Austerity // Truthout. 2013. January 22. http://truth-out.org/opinion/item/13998-the-new-extremism-and-politics-of-distraction-in-the-age-of-austerity.


[Закрыть]. То, как господствующие угнетающие силы отнимают у людей язык – как и некоторые либеральные педагоги, которые завоевывают приверженцев, рассуждая о том, что необходимо «поддерживать меньшинства» и «давать им право голоса», несмотря на то что сами они представляют большинство, – становится очевидным при злоупотреблении эвфемизмами в академическом дискурсе и в средствах массовой информации.

Эвфемизм – это не только языковое средство, которое мистифицирует и искажает реальность, но еще и инструмент, часто используемый господствующими силами (СМИ, политическими экспертами, представителями образованных слоев населения) для того, чтобы отвлечь внимание публики от реальных проблем, существующих в обществе, таких как невероятное увеличение разрыва между доходами бедных и богатых, пагубное сокращение среднего класса и крупномасштабное отчуждение граждан, лишенных права собственности. Подавление или искажение языка – это тактика, которая, по словам Арундати Рой, по всей видимости, представляет собой

…незаконное присвоение слов и превращение последних в оружие… использование слов с целью скрыть истинные намерения и высказать с их помощью нечто прямо противоположное тому, что они означали изначально, в последнее время стало одной из самых блестящих стратегических побед, одержанных царями нового толка. Она позволила им вытеснить своих оппонентов на обочину общества, лишить их языка, с помощью которого те могли бы высказать критику в их адрес[27]27
  Arundhati Roy. What Have We Done to Democracy? // The Huffington Post. 2009. September. http://www.huffingtonpost.com/arundhati-roy/what-havewe-done-to-demo_b_301294.html.


[Закрыть].

Когда способ секвестрации языка не работает, господствующие силы начинают применять другие, еще более мощные драконовские меры, что ярко проявилось, когда чиновник, работающий в одной из муниципальных школ города Тусон в Аризоне, запретил приносить в класс «Педагогику угнетенных» Фрейре, потому что, согласно словам инспектора из Аризонского департамента образования, «нам не следует учить [детей]… тому, что они – угнетенные»[28]28
  Tom Horne, interview by Allison Keyes. Tell Me More // National Public Radio News. 2010. May 13. http://www.npr.org/templates/story/story.php?storyId=126797959.


[Закрыть]. Другими словами, консайентизация (как процесс обретения необходимых инструментов критического мышления, с помощью которых ученики, вместо того чтобы пассивно принимать свое угнетенное состояние, смогли бы понять, каким образом институты власти отнимают у них право на равенство в обращении, доступе и справедливости) не является целью муниципальных школ города Тусон, где запрещается обсуждать вопросы, касающиеся расовых отношений, этики и идеологии, а учителей заставляют внедрять педагогические методы, основанные на полнейшей лжи, с помощью которой учащихся (в данном случае – относящихся к низшим слоям мексикано-американцев) становится легче дрессировать. Почти полное отсутствие общественного резонанса в США в отношении использования цензуры в печати и воровства слов, которые называют реальность и таким образом противостоят угнетению, «вполне может оказаться краеугольным камнем нашей гибели»[29]29
  Arundhati Roy. What Have We Done to Democracy?


[Закрыть]. Я поражаюсь, видя, как академики применяют эвфемизмы, агрессивно возражая против любого дискурса, который дробит господствующий язык и оголяет скрытую реальность с целью назвать ее. Еще более поразительно наблюдать за поведением педагогов, которые считают себя последователями Фрейре, но не понимают очевидного: угнетенные не способны через процесс консайентизации прийти к «более глубокому осознанию своей ситуации, [которое] заставляет людей воспринимать эту ситуацию как историческую реальность, которую можно преобразовать»[30]30
  Freire. Pedagogy of the Oppressed. P. 85. (См. гл. 2, с. 124)


[Закрыть], пока эти либеральные педагоги продолжают потворствовать зачистке языка, которая, к примеру, лишает смысла термин «угнетенные». Многие из этих либералов с готовностью принимают на вооружение эвфемизмы, в том числе «малообеспеченные», «лишенные гражданских прав», «экономически маргинальные», «меньшинства» и «находящиеся в группе риска», когда говорят об угнетенных, тем самым затуманивая реальные исторические условия, объясняющие ситуацию «“здесь и сейчас”… в которую [угнетенные] погружены, из которой они выходят и в которую они вмешиваются»[31]31
  Ibid. (См. гл. 2, с. 123)


[Закрыть], чтобы разоблачить угнетателей и оказать им сопротивление в ходе своей борьбы за право «стать полноценным человеком»[32]32
  Ibid. P. 35. (См. гл. 2, с. 124); Freire. The Politics of Education. P. 172.


[Закрыть]. Такая секвестрация языка отнимает у людей возможность понять суть диалектических отношений между угнетателями и угнетенными. Если есть угнетенные, значит, должен быть и угнетатель.

Таким образом, язык – это не только поле брани, это еще и незаменимый инструмент обдуманной критической демистификации процесса, лежащего в основе консайентизации, – процесса, который Фрейре отказывается упрощать и сводить к рангу обычной методики, готовой к употреблению прогрессивными педагогами из «первого» мира, которые очень часто остаются скованными привычкой «мистифицировать методы и способы, и, собственно, сводить консайентизацию к набору определенных методов и способов, используемых в Латинской Америке для распространения грамотности среди взрослых граждан»[33]33
  Ibid. P. 172.


[Закрыть]. Итак, я уже упоминал, что основной целью Фрейре было не разработать методологию распространения грамотности, которая могла бы повсеместно использоваться в работе с угнетенными по всему миру. Его основная цель заключалась в том, чтобы помочь людям достичь консайентизации с опорой на грамотность и на соответствующие методы, созданные им для определенных групп взрослых учащихся. Другими словами, не важно, откуда мы, –

…все мы вовлечены в постоянный процесс консайентизации, будучи мыслящими существами, находящимися в диалектических отношениях с объективной реальностью, на которую мы воздействуем. В пространстве и времени изменяется лишь содержание, методы и цели консайентизации… [когда люди приходят к осознанию] и обретают способность обнажить реальность, в которой существуют, зная ее и понимая, что они знают[34]34
  Ibid. P. 171.


[Закрыть].

Еще одно крайне ложное толкование понятия консайентизация заключается в восприятии этого концепта «как некоего экзотического, тропического термина, типичного словечка из стран третьего мира. Люди рассуждают о консайентизации так, будто она представляет собой цель нецелесообразную для “сложных обществ”, будто страны третьего мира не являются по-своему сложными»[35]35
  Ibid. P. 172.


[Закрыть]. Ложная дихотомия между так называемыми странами первого мира и странами третьего мира представляет собой лишь очередной пример секвестрации языковых средств, целью которой является своеобразная мистификация – отвлекающий маневр, который служит механизмом воспроизведения, призванным создавать центр и ядро романизированных евроцентричных ценностей, вытесняя проявления прочих культур на обочину общественной жизни. Нынешние нападки на ислам и на мусульман – это наглядный пример, в котором западные СМИ, политические эксперты и академики часто объединяют всех религиозно-культурных экстремистов в одну группу и переносят их экстремизм на мусульман в целом, представляя их всех в качестве потенциальных террористов. В то же время мы с успехом игнорируем западных экстремистов, таких как евангелист Пэт Робертсон, который с успехом маскирует свою нетерпимость и свои постоянные нападки на женщин. Возьмем, к примеру, высказывание Робертсона о том, что «сторонники феминизма борются не за равноправие мужчин и женщин. Это социалистское, антисемейное политическое движение, которое призывает женщин бросать своих мужей, убивать своих детей, заниматься колдовством, разрушать капитализм и становиться лесбиянками»[36]36
  Timeless Whoppers – Pat Robertson // The Nation. 2013. January 10. http://www.thenation.com/timeless-whoppers-pat-robertson.


[Закрыть]. Если бы мы заменили Робертсона на талиба, а слова «социалистский» и «капитализм» поменяли местами, западные политики, СМИ и немусульманские религиозные лидеры на славу повеселились бы, критикуя примитивную природу ислама и его радикализм, и одновременно игнорируя разнообразие мусульманского мира, который объединяет миллиарды людей, относящихся к разным культурам, классам и народностям. Следовательно, социальные институты на западе и в большинстве уголков мира служат преимущественно для того, чтобы сдерживать и ограничивать эти так называемые примитивные культуры стран третьего мира, голос которых часто тонет в непрекращающейся болтовне господствующей культуры, – все это с целью сделать эти «молчаливые отрезки культур» невидимыми или, по крайней мере, вынести их за пределы общественных обсуждений или споров. Подход Фрейре к процессу консайентизации мог бы помочь нам выявить присущее западному миру стремление поддерживать невидимость, чтобы подчиненные культуры оставались в тени, а также чтобы не был виден экстремизм со стороны самих западных стран, который ничуть не менее террористичен, чем исламский радикализм. Как еще можно охарактеризовать дикость, проявленную американцами в Афганистане, Ираке и Вьетнаме, которая «часто доходила до абсолютного отсутствия каких-либо моральных принципов: добровольное участие в пытках, убийства ради учебной стрельбы, безжалостные расправы над детьми и младенцами»[37]37
  Jonathan Schell. The Real American War in Vietnam // The Nation. 2013. February 4. http://www.thenation.com/article/172264/real-american-war-vietnam.


[Закрыть] – зверства, разговоров о которых в этическом или политическом контексте противник абортов Пэт Робертсон и иже с ним благополучно избегают? Именно наша неготовность или нежелание приобщиться к процессу обретения консайентизации повинны в том, что мы столь охотно принимаем великолепную ложь Робертсона о феминизме, даже подхватывая идею о ложной дихотомии между контекстами стран «первого» и третьего мира – идею, которая представляет собой идеологическое противопоставление, служащее главным образом для того, чтобы воспроизводить западный нарратив о «диких и примитивных» культурах третьего мира, что, в свою очередь, требует, чтобы Запад выполнял свой «моральный долг», «убивая детей и младенцев», спасая их от них самих. Один высокопоставленный военный, служащий в военно-морских силах США, заявил, что эти убийства оправданны, что «дерьмо случается» и что если бы эти дети выросли, «они бы вступили в Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама»[38]38
  Ibid.


[Закрыть]. Слишком много американцев остаются в стороне, когда в результате атак беспилотников и «умных бомб» погибают женщины и дети в Афганистане и в Пакистане, в то время как США выставляют себя борцом за права и свободы женщин. Западные СМИ, политические эксперты и большинство академиков также хранят молчание в отношении западного экстремизма, что ярко видно в «знаменитой реакции бывшего государственного секретаря Мадлен Олбрайт на появившуюся в 1996 году информацию о гибели 500 000 иракских детей, которые стали жертвами «санкций массового поражения»: «Оно того стоило»[39]39
  Edward S. Herman. Beyond Chutzpah // Z Magazine. 2013. February. P. 6.


[Закрыть].

Общественная тенденция игнорировать очевидное в том, что касается внешней политики США, во многом похожа на поведение некоторых академиков и исследователей, беспрестанно пишущих заявки на получение грантов для изучения и распространения грамотности, скажем, на Гаити, одновременно игнорируя десятки тысяч гаитян, которые живут в США, ведут ежедневную борьбу за существование и вылетают из муниципальных школ, часто находящихся неподалеку от университетов, где работают эти академики. Произошедшее на Гаити в 2010 году разрушительное землетрясение и последовавшая за ним эпидемия холеры, принесенной на остров войсками ООН, поместила Гаити в поле зрения западных государств, чья реакция послужила примером своеобразного патернализма, превратившегося в филантропический расизм, который, по словам Альбера Мемми, представляет собой «единосущное проявление колониализма»[40]40
  Albert Memmi. The Colonizer and the Colonized. Boston: Beacon, 1991.


[Закрыть]. Белые академики и исследователи едут на Гаити для сбора данных и антропологизируют страдающих гаитян – предмет их исследования, а затем возвращаются в свои университетские корпуса в США и начинают рассказывать студентам и коллегам экзотические истории, публиковать результаты своих исследований и получают постоянную работу в качестве преподавателей, в то время как десятки тысяч гаитян продолжают жить на острове, обреченные ютиться в трущобах и готовить печенье из грязи, пытаясь перехитрить свои желудки – заставляя себя думать, что они наполнены, и тем самым заглушать голод. Более того, потом эти туристы-антропологи, которые едут на Гаити изучать образ жизни гаитян и собирать данные, часто проявляют дискриминацию в отношении студентов-гаитян, посещающих их занятия в США. Я помню, как спросил одного белого преподавателя из США, который в 1980-х годах часто ездил на Гаити в рамках своих исследовательских проектов, спонсируемых за счет федеральных грантов, почему бы ему не посвятить часть своего времени работе с тысячами гаитян, живших неподалеку от университета, где он работал. Он ответил честно, если не сказать жалостливо: «По мнению учреждений, которые нас спонсируют, гаитяне, живущие в США, недостаточно “привлекательны” (sexy)». Если бы этот либеральный академик из «первого» мира присоединился к честному и суровому процессу обретения консайентизации, он, вероятно, не смог бы чувствовать себя так комфортно, строя карьеру ценой мытарств миллионов гаитян, которые остаются в плену бесчеловечности, звериного неравенства и нищеты. Будь он в состоянии увидеть связь между своими карьерными целями и поддержанием угнетения на Гаити (во многом за счет внешней политики США), он, возможно, увидел бы несообразность своего честного ответа. Может быть, этот исследователь смог бы более глубоко понять гаитян и осознал бы, что текущие условия их жизни во многом сформированы за счет интервенционистской политики Соединенных Штатов, проявившейся во вторжениях на Гаити, захвате острова и постоянной поддержке ультраправых диктаторов, которые в основном действуют вразрез с интересами абсолютного большинства своих сограждан. Посвятив себя честному размышлению и начав задавать вопросы самому себе, этот белый исследователь из США, возможно, осознал бы, что его политический проект в первую очередь служит целям его собственного продвижения по карьерной лестнице. Если бы этот академик из «первого» мира увидел все эти связи, он, вероятнее всего, осудил бы тех, кто даровал бывшим президентам США Клинтону и Бушу-старшему статус чуть ли не святых за их гуманитарную деятельность на Гаити после смертоносного землетрясения. Кто знает, может быть, этот белый педагог из Америки понял бы, что оба президента, учитывая их внешнюю политику, несли частичную ответственность за то море нищеты, в которое был погружен народ Гаити до землетрясения. К чему на самом деле привело землетрясение, так это к усугублению тех нечеловеческих условий, в которые были помещены десятки тысяч гаитян, и преданию сложившейся ситуации огласке точно так же, как ураган Катрина выставил напоказ укоренившийся расизм и дегуманизацию афроамериканцев в Новом Орлеане. Несмотря на весь ужас произошедшего на Гаити землетрясения, либеральный педагог из «первого» мира, вероятно, отказался бы платить $1320 за ночь, чтобы снять в роскошном пятизвездочном отеле Royal, на строительство которого ушло «7,5 миллиона долларов, предоставленных Международной финансовой корпорацией Всемирного банка… и два миллиона долларов, полученных из Фонда помощи Гаити Буша и Клинтона»[41]41
  Amy Wilentz. Letter from Haiti // The Nation. 2013. January 28. P. 22.


[Закрыть] номер с видом на трущобы, лачуги и навесы. В то время как гуманитарная щедрость стран «первого» мира запятнана примерами такого оскорбительного афиширования изобилия капиталистических стран, более миллиона гаитян остаются бездомными и продолжают влачить жалкое существование в нечеловеческих условиях, в бараках и под навесами, без водопровода и канализации, без электричества и почти без еды, голодая целыми семьями. Если бы этот преподаватель из страны «первого» мира встал на путь обретения консайентизации, он, возможно, смог бы увидеть ложное благочестие, продемонстрированное бывшими президентами Бушем и Клинтоном, когда их приветствовали тысячи гаитян в Порт-о-Пренсе. Снисходительное презрение бывшего президента Буша к народу Гаити стало очевидно всему миру, когда на YouTube появилось видео, где он, пожав руку гаитянину из толпы, попытался вытереть ладонь о рубашку бывшего президента Клинтона.

Процесс обретения консайентизации, возможно, приподнял бы завесу привилегий, которыми на Гаити наслаждаются так называемые blans[42]42
  Ibid.


[Закрыть] – «белые». Это люди с белым цветом кожи или чужаки – иностранцы, которые влюбляются в экзотический нарратив острова, создаваемый ими для удовлетворения своих колониальных желаний и собственных потребностей, – нарратив, в целом имеющий мало отношения к реальности, в которой протекает повседневное существование пытающихся выжить гаитян. Во многом эти «белые» из стран «первого» мира, какими бы ни были их политические убеждения, оказываются не в состоянии понять, что их вид интервенции – это совсем не то же самое, что описываемая Фрейре педагогика угнетенных,

…оживленная подлинным, гуманистическим (не гуманитарным) великодушием, [которая] позиционирует себя как педагогику человечества. Педагогика, в основе которой лежат эгоистические интересы угнетателей (эгоизм, одетый в костюм мнимого патерналистского благородства) и которая превращает угнетенных в объект своей филантропии, сама по себе сохраняет и олицетворяет угнетение. Она является орудием дегуманизации[43]43
  Freire. Pedagogy of the Oppressed. P. 54. (См. гл. 1, с. 84)


[Закрыть].

Лучшим примером филантропии как воплощения дегуманизации служит деятельность Красного Креста – благотворительной организации, которая собрала более 400 миллионов долларов, чтобы облегчить страдания десятков тысяч гаитян, лишившихся крыши над головой в результате землетрясения, и на эти деньги возвела на острове роскошный отель, строительство которого обошлось в миллионы долларов[44]44
  Wilentz. Letter from Haiti. P. 22.


[Закрыть], в то время как более миллиона гаитян все еще остаются бездомными. Пока шикарные отели предоставляют полчищам служащих из неправительственных организаций и прочих источников гуманитарной помощи возможность снять напряжение и за бокалом вина пообщаться со своими «белыми» друзьями и коллегами, которые руководят распределением жалованья в «первом» мире, десятки тысяч гаитян пытаются найти крышу над головой, шарят по свалкам в поисках съестного и борются за право вернуть себе свое «онтологическое и историческое призвание… стать полноценным человеком»[45]45
  Freire. Pedagogy of the Oppressed. P. 55. (См. гл. 1, с. 98)


[Закрыть]. Пока у иностранных работников достаточно средств, чтобы попасть в фешенебельный ресторан или получить доступ к услугам здравоохранения, включая психотерапию, большинство гаитян, потерявших жилье после землетрясения 2010 года, жаждут узнать, что же значит быть полноценным человеком. Возьмем, к примеру, данное американской журналисткой Эми Уиленц

описание Мак Макклелланд, правозащитницы и автора статей в журнале Mother Jones, которая словно простуду подхватила посттравматическое стрессовое расстройство, увидев, как недавно изнасилованная женщина-гаитянка упала в обморок, когда ей предоставили шанс опознать напавшего на нее мужчину. Получив эту психологическую травму, Макклелланд опубликовала рассказ о домашних сеансах терапии, которую она для себя выбрала: она попросила друга изнасиловать ее с максимальным правдоподобием, которое могли позволить их взаимоотношения[46]46
  Madison Smartt Bell. Nine Years in One Day: On Haiti // The Nation. 2013. January 28. P. 22.


[Закрыть].

Хотя тот факт, что Макклелланд в рамках своей гуманитарной работы после землетрясения на Гаити предпочла подвергнуть себя насилию в качестве терапии, попахивает нарциссизмом в последней стадии, в определенной степени он также свидетельствует о въевшемся, одетом «в костюм мнимого патерналистского благородства» эгоизме, свойственном гуманитарным интервенциям угнетателей, обернутым как щедрые подарки, которые, в свою очередь, олицетворяют собой эгоцентрическое добросердечие, царящее в странах «первого» мира. И дело не только в том, что такие филантропические интервенции в большинстве случаев оканчиваются полным провалом (как в случае Гаити), но и в том, что гуманитарные деятели из стран «первого» мира не в состоянии понять одно: освобождение достигается исключительно путем разрешения трений и противоречий в отношениях между угнетателями и угнетенными. Следовательно, «если цель угнетенных – обретение полной человечности, они никогда не достигнут своей цели, всего-навсего меняя местами условия этого противоречия, переставляя полюса»[47]47
  Freire. Pedagogy of the Oppressed. P. 56. (См. гл. 1, с. 87)


[Закрыть]. По тем же причинам угнетатель не может надеяться, что освободит угнетенных, переставив полюса, то есть напрямую испытав на себе насилие угнетения. Это лишь продолжение потребности угнетателя присваивать себе все, вплоть до страданий угнетенных, о чем, по-видимому, свидетельствует пример Макклелланд. Ее выбор терапевтических методов равноценен склонностям многих либеральных педагогов, которые чувствуют потребность сделать публичное заявление о том, что они вышли из рядов «господствующей бюрократии»[48]48
  Ibid. P. 57. (См. гл. 1, с. 88)


[Закрыть], причастность к которой всегда приносила им выгоду, временно переехав вместе с семьей в гетто до тех пор, пока их дети не пойдут в школу. По словам Фрейре, освобождение никогда не предполагает демократизации насилия, нищеты или ужасающей бедности. Освобождение всегда разрешает противоречия между угнетателем и угнетенными, но это становится возможным лишь «благодаря появлению нового человека – не угнетенного и не угнетателя, а человека, стремящегося к освобождению»[49]49
  Ibid. P. 56. (См. гл. 1, с. 87)


[Закрыть].

Неспособность разрешить противоречия между угнетателем и угнетенными, увидеть связи и стать «бродягой, который говорит очевидное», как сказал бы Фрейре, напрямую связана с тем, что Фрейре в «Педагогике угнетенных» назвал слабостями превалирующей «банковской» модели обучения – процесса, в результате которого

процесс обучения становится процессом внесения вклада в банк, в котором ученик – это счет, а учитель – вкладчик. Вместо общения с учащимся преподаватель ограничивается формальными уведомлениями и продолжает делать вклады, которые ученики терпеливо принимают, запоминают и повторяют. Такова «банковская» концепция обучения, в которой дозволенные ученикам действия ограничиваются получением, систематизацией и хранением взносов[50]50
  Ibid. P. 72. (См. гл. 2, с. 107)


[Закрыть].

«Банковская» модель обучения реализуется в большинстве образовательных программ для бедных в виде подхода, основанного на достижении профпригодности и накоплении навыков. Это касается даже учреждений высшего образования (высшей формы механической грамотности для богатых), получаемого в виде профессиональной специализации. Однако, несмотря на внешние различия, эти два подхода имеют одну общую черту: они оба препятствуют развитию критического мышления, которое позволяет человеку «читать мир», критически оценивая его, и видеть причины и связи, скрывающиеся за голыми фактами и за тем, что может на первый взгляд показаться очевидным, но остается недопонятым. Распространение грамотности среди бедных путем «банковского» обучения по большей части представляет собой бездумную, бессмысленную зубрежку и выполнение заданий для «подготовки к экзамену, который включает в себя тест с несколькими вариантами ответа и попытку учеников написать полную чепуху, пародируя звучащий в их ушах наукообразный жаргон»[51]51
  Patrick L. Courts. Literacies and Empowerment: The Meaning Makers. South Hadley, Massachusetts: Bergin & Garvey, 1991. P. 4.


[Закрыть]. Этот «банковский», механистический подход к обучению закладывает фундамент для обезболивания ума, как красноречиво выразился американский поэт Джон Эшбери в своей книге «Что есть поэзия?» (What Is Poetry?):