Текст книги "Конечная остановка (сборник)"

– При чем тут космология?..

– Вот видите, вы уже не верите.

– О’кей, молчу. Вы расскажите, Дымов, и мы вместе решим, чему в вашем изложении можно доверять, чему – нет.

Виталий решился. Наверно, не следовало сейчас, когда он еще не имел окончательной версии, не проанализировал все факты, особенно последний, с его отпечатками. Если Мэнтаг не примет его версию, все станет хуже. Безнадежно хуже. Он погубит не только Айшу, но и себя.

– Ничего, если я начну с азов физики? – спросил Виталий.

– Что это? – спросил Мэнтаг, подняв палец.

– А… – пробормотал Виталий. – Вы тоже слышите? Я думал, мне показалось.

Из спальни слышно было странное шебуршение, будто большая мышь или, упаси Бог, крыса возилась с листом бумаги. Неожиданно шелест прекратился, и кто-то, судя по звуку, принялся неритмично постукивать по пластику.

– Там кто-то есть? – спросил детектив, вставая и направляясь к двери.

– Нет, – сказал Виталий, не сделав и попытки подняться. – Мы с вами одни.

Детектив решительно распахнул дверь и, войдя в спальню, прежде всего включил свет. Он стоял в дверях, Виталий видел его спину и затылок. Ну же… Что скажешь?

Мэнтаг медленно обернулся, на лице его застыло выражение напряженного удивления.

– Вы это имели в виду?.. – начал он, и Виталий энергично кивнул.

Детектив вошел в спальню и прикрыл дверь. Виталий слышал, как Мэнтаг ходил по комнате, что-то переставил, потом скрипнула дверца шкафа.

Виталий встал и пошел… хотел посмотреть, что делает Мэнтаг. Дверь поддалась неохотно, будто под ней был толстый ковер, створка двигалась с трудом, преодолевая сопротивление ворса. Свет горел тускло, хотя в гостиной лампы светили нормально – не могло быть, чтобы только в спальне напряжение в сети упало… почему?

Детектив стоял у раскрытого шкафа и внимательно разглядывал висевшие на вешалке костюмы, рубашки, галстуки, брюки и единственный предмет женской одежды – платье Дины, купленное при поступлении в университет. Дина хранила его, как память, даже в Америку с собой привезла, но не надевала ни разу, давно уже в него не влезала, в юности была совсем тоненькой…

– Вообще-то, – сухо сказал Виталий, – я не давал вам разрешения на осмотр личных вещей.

Он едва слышал свой голос, а Мэнтаг, возможно, и вовсе не слышал – во всяком случае, детектив никак на эти слова не отреагировал, стоял с задумчивым видом, чуть покачиваясь взад-вперед, как китайский болванчик.

– Вы слышите меня? – переспросил Виталий, уверенный уже, что и на этот вопрос ответа не получит.

– Слышу, не надо кричать, – спокойным голосом отозвался Мэнтаг. – Мне показалось, в шкафу что-то прячется…

– Что-то?

– Да, – Мэнтаг обернулся и внимательно посмотрел Виталию в глаза. – Такое ощущение, будто что-то неживое. Странно? Я и сейчас уверен…

– В шкафу, как видите…

– Ничего нет, да. То есть, ничего, что могло бы издавать слышанные нами звуки. Прошу прощения, что я без спроса…

«Какой вежливый полицейский, – подумал Виталий. – Обстановка на него подействовала? Минуту назад он был агрессивнее».

Мэнтаг осторожно прикрыл дверцы, внимательно оглядел каждый предмет в спальне – прошелся взглядом по кровати, тумбочке, столику, на котором лежали несколько книг и плеер компакт-дисков, по шкафу и двум стульям, стоявшим справа и слева, как солдаты в почетном карауле.

– Хорошо, – сказал он, – давайте сядем.

– Ноги не держат? – не удержался Виталий, ответа не получил и вернулся следом за детективом в гостиную. Мэнтаг сел теперь на диван, заняв место Виталия. Не спросив разрешения, достал из кармана пачку «Мальборо» и зажигалку. Закурил, выпустил дым и, разогнав его взмахом руки, спросил миролюбиво:

– Ну, и как вы это делаете?

– Никак, – мрачно сказал Виталий. – Я не бог, чтобы…

– Не бог, точно, – хмыкнул детектив. – Да и нет тут ничего сверхъестественного. Видел я фокусы получше. Чего я не понимаю, мистер Дымов, – зачем вам это надо? Вы полагаете, что, нагромождая необъяснимые события, докажете, что и самое необъяснимое – ну, разбился аппарат сам собой, – тоже могло произойти?

– Вы ничего не поняли…

– Конечно, – кивнул Мэнтаг и загасил сигарету о блюдце. – Я не увидел в вашей спальне магнитофона, производившего слышанные нами звуки. Но я и не искал толком.

– Мы остановились на том… – Виталий сделал попытку продолжить рассказ, но настроение Мэнтага изменилось необратимо. Детектив поднялся, отряхнул зачем-то брюки, на которых не было крошек, забрал из блюдца окурок, сунул его в пачку, а пачку спрятал в карман и пошел к двери.

– Расскажете на суде, присяжным будет интересно. Не люблю, когда меня считают глупее, чем я есть на самом деле. Повторяю, – он остановился в дверях и посмотрел на Виталия – не в лицо, а куда-то вниз, под ноги, будто увидел на полу что-то подозрительное, но все же не стоившее того, чтобы подойти, поднять и рассмотреть. – Повторяю: вам есть что сказать, но вы предпочитаете показывать дешевые фокусы…

Виталий встал.

– Если вы меня выслушаете до конца…

– В другой раз, – бросил детектив.

Вышел и хлопнул дверью.

* * *

Надеяться не на кого. Мэнтаг наблюдает за каждым его шагом и готов воспрепятствовать любому его действию, если сочтет, что Виталий мешает или хочет представить события не в том свете, в каком нужно следствию. Детектив сразу решил, что Айша виновна, и что Виталий запутывает следствие. И слышать больше ничего не хочет. Или не может – мозги не так устроены.

На адвоката тоже полагаться нельзя – чем он, в принципе, отличается от полицейского? Только целью своих поступков. Мэнтаг ищет улики, чтобы прокурор смог убедить присяжных в виновности Айши. А Спенсер ищет аргументы, чтобы убедить присяжных в том, что хотя Айша, скорее всего, виновна (трудно спорить с фактами), ее можно если не оправдать, то пожалеть и максимально смягчить наказание.

А больше надеяться не на кого. Единственный человек, способный реально помочь, – конечно, Ланде, и в разговоре Виталий дал ему это понять, услышав в ответ дежурные слова сочувствия, но никакого желания ввязываться в историю, способную повредить карьере.

Все, что Ланде мог посоветовать, Виталий знал и сам, мысли у них перемещались в одинаковом направлении, переходя от одной идеи к другой, Ланде мог бы, пожалуй, поддержать его, сказав «Верно вы все это придумали, Виталий», но – не скажет. Не потому, что не согласен в принципе, а потому, что решит не ввязываться: исход дела выглядит предрешенным, а научная репутация может пострадать.

Как сказала Дина? «Репутация для твоих коллег важнее правды».

Она была тогда в детской, оттуда доносились громкие крики, переходившие в вопли диких зверей, подравшихся из-за добычи.

Виталий остался один, он еще не успел заснуть толком, и, как всегда в таких случаях, стены начали расплываться перед глазами, медленно потекли, правая – вверх, вопреки закону тяготения. Шкаф вытянулся, будто кто-то большой и невидимый сжал его в крепких ладонях. За окном стремительно опускалась ночь – когда Дина оставляла его в своем мире одного, природные явления ускоряли ход, время неслось вперед и тормозило, когда Дина возвращалась. При ней время текло медленно, а порой останавливалось, и тогда они застывали – в поцелуе, длившемся вечность, или в постели, когда тянулись друг к другу, медленно-медленно, запоминая и много-много раз переживая каждое движение. Мгновение останавливалось – наверно, потому что было прекрасно, и Виталию казалось, что ничего больше уже не изменится, ну и пусть, он не вернется в Лансинг…

«Ты обязан ее защитить, – сказала Дина из детской, звук усилился, пройдя сквозь твердую линзу стены, и Виталий отступил, чтобы выйти из фокуса. – А мне страшно хочется помешать. И оба мы делаем не то, что хочется».

«То, что нужно?»

«Нужно ли?»

«Не знаю».

«Виталик, ты не должен так думать. Ты должен быть уверен, иначе»…

Иначе – что?

Дина в зеленой кофточке, и голос тоже зеленый, светлый, как лист ландыша, прорастает из стены, как пузырь, вздувается, и слова звучат свежо, распространяя аромат, которому Виталий так и не смог подобрать названия…

Хватит.

«Ты должен быть уверен, иначе»…

Что знала Дина о будущем? Что хотела сказать?

Он отогнал воспоминание жестом, каким Мэнтаг недавно разогнал дым от сигареты.

Его могут не допустить в палату. Неизвестно о чем предупредил Мэнтаг обслуживающий персонал в больнице. Все равно начать нужно с больницы, а дальше…

* * *

– Мистер Дымов, примите мои соболезнования…

– Спасибо, Фрим. Могу я пройти?

Знакомый охранник посмотрел на Виталия с удивлением. Похоже, он не получил от Мэнтага никаких указаний. Впрочем, Фримен только сегодня вышел из отпуска, его не было недели две, он говорил… о чем-то он говорил, когда две недели назад Виталий, проходя мимо поста охраны, как обычно справился о здоровье и детях? Собирался куда-то поехать. Куда? Неважно.

– Конечно, мистер Дымов. Только…

– Да?

– На шестой этаж нельзя. Полиция еще не сняла охрану, что-то ищут, вчера вечером пускали родственников к больным, а сегодня с утра уже нет. Но если вам нужно, пройдите к Шеффилду, вы знаете, вон та дверь…

– Спасибо, Фрим, мне не нужно на шестой.

– Ох, мистер Дымов, я понимаю. Я бы тоже не смог смотреть…

Наверно, Фримен понимал – только совсем не то, что Виталий. Несколько лет назад у охранника погиб сын, ему было шесть… или семь?.. он катался на велосипеде, и его сбил грузовик. Виталий никогда не разговаривал с Фрименом об этом, но слышал, что семья переехала в другой район города, так далеко, чтобы даже случайно не оказаться на месте, где не стало Джея… или Джока? «Я бы тоже не смог смотреть…»

– Я поднимусь на восьмой, – сообщил Виталий. Чтобы Мэнтагу не искать, пусть Фримен ему сразу скажет. Это, наверно, и называется – сотрудничать со следствием.

На восьмом Виталий прежде не был и никого из обслуживающего персонала не знал. Это осложняло проблему, но и облегчало тоже – на этаже могли не знать и его и потому будут говорить без оглядки на случившееся. Хотелось, во всяком случае, так думать.

В лифте вместе с ним поднимались трое: нервная женщина лет пятидесяти, крепко сжимавшая маленькие кулачки, прижав их к щекам, и двое молодых афроамериканцев, смотревших только друг на друга и, судя по взглядам, готовых заняться сексом немедленно, как только останутся в лифте вдвоем. Женщина вышла на пятом, а парень с девушкой – вместе с Виталием, на восьмом. Они быстро пошли по коридору, держась за руки, и скрылись в одной из палат.

За пультом дежурной медсестры сидела хрупкая изящная девушка лет семнадцати с пышными волосами неопределенного серо-зелено-черного цвета и огромными зелеными глазами, смотревшими на Виталия испытующе и совсем не по-детски. Нет, – решил он, – наверно, ей все-таки не семнадцать, чуть больше, но все равно мало для такого сложного этажа.

– Вы к кому, мистер? – голос оказался неожиданно низким и глубоким.

– К вам, – сказал Виталий. – Я… Мое имя Дымов. Виталий Дымов. Может, вы слышали?

Конечно, девушка слышала это имя – взгляд ее потерял цепкость, в глазах что-то мелькнуло… понимание? сожаление? сочувствие? Виталию хотелось думать, что какое-то из этих чувств, но могло быть и что-то иное, чего он не понял.

– О, – сказала она. – Примите мои искренние соболезнования.

Искренние? Хорошо, если так. Но девушка, конечно, хотела знать, что нужно мистеру Дымову, чья любовница обвиняется в убийстве своей лежавшей в коме соперницы. Что ему нужно на этаже, где живут без надежды выйти в мир люди, которых, вообще-то, и больными назвать можно с довольно большой натяжкой?

– Спасибо, – пробормотал Виталий. Склонившись над столом и глядя в зеленые внимательные глаза, он произнес речь, которую тщательно отрепетировал мысленно по дороге в больницу:

– Если это не запрещено правилами и не грозит вам неприятностями, я бы хотел побеседовать с кем-нибудь из пациентов – с вашей помощью, конечно, или с помощью человека, которого они понимают и которому безусловно доверяют. Видите ли, сейчас это единственный способ доказать суду, что ваша коллега мисс Гилмор не делала ничего того, что ей приписывают. Только ваши пациенты – кто-то из них – может спасти мисс Гилмор от приговора. Если вы согласитесь выслушать мои аргументы – понимаю, что не сейчас, – то, надеюсь, поймете меня и согласитесь помочь.

Может, он сказал что-то не так? Неправильно сформулировал мысль? Надо было иначе? Она ничего не поняла и сейчас скажет…

– У нас на этаже четверо пациентов, и каждый из них – чрезвычайно своеобразная личность, – задумчиво произнесла девушка, опустив взгляд – ее заинтересовали мелькавшие на пульте огоньки, но, видимо, ничего необычного в них все-таки не было, потому что руки медсестры спокойно лежали на столе. – Вам нужен кто-то конкретно?

Неужели все так просто? Эта девушка сейчас сама выберет для него…

– Я не знаю, – честно признался Виталий. – Мисс…

– Миссис Болтон, – сказала медсестра. – Можно просто Агнесса.

Миссис? Никогда бы не подумал. Впрочем, сейчас девушки иногда и в пятнадцать выскакивают замуж.

– Я не знаю, миссис Болтон, кто мне нужен конкретно. Надеюсь, вы сами это решите, когда я вам объясню, о чем идет речь.

Агнесса покачала головой, отчего ее волосы совершили круговое движение, будто воронка смерча обернулась вокруг себя и затихла.

– К нашим пациентам допускают только близких и врачей, никого из посторонних, это исключено, мистер Дымов.

– Я понимаю. Я хотел бы только, чтобы вы решили сами, как поступить, чтобы не нарушить правил.

Агнесса подняла на него взгляд и сказала:

– Вам нужен человек, почти так же мало связанный с реальностью, как миссис Дымов, но, в отличие от нее, способный выслушать и понять?

У Виталия перехватило дыхание. Господи, он и за час лекции не смог бы, наверно, объяснить смысл и суть своей просьбы так ясно, как эта девушка… женщина поняла, видимо, интуитивно, всего лишь сопоставив самые простые и очевидные факты.

– Да, – кивнул Виталий. – Именно так. В этом для Айши единственное спасение.

– И для вас тоже, – заметила Агнесса, что-то на пульте переключив. Наклонившись к невидимому микрофону, она сказала: – Доктор Мэлрой, пройдите, пожалуйста, в третью, к Хазану.

Ответа Виталий не услышал – возможно, его и не было.

– Для меня тоже, – повторил он. – Вы правы.

– Возьмите стул, пожалуйста. Садитесь тут, справа, чтобы на вас падал свет. Хорошо. Сейчас придет доктор Мэлрой, дежурный врач, и если он вас сразу не прогонит, вы мне все расскажете, пока он будет заниматься с Хазаном.

Стул был не очень удобным, если не сказать больше. Сиденье оказалось не горизонтальным, Виталий будто провалился в искривленное риманово пространство. Долго так не просидишь – наверно, на это стул и был рассчитан.

Пока Виталий усаживался, стараясь принять наименее неудобную позу, дверь лифта раздвинулась, и в коридоре появились двое: мужчина лет сорока в светло-зеленом халате, почти лысый, с короткой козлиной бородкой и тонкой стрелкой усиков, и женщина – к удивлению Виталия, та, с которой он недавно поднимался, сухая старушка. Теперь, при ярком свете он увидел, насколько она высушена возрастом.

Доктор Мэлрой внимательно посмотрел на Виталия, взглядом спросил у Агнессы, что тут делает посетитель, получил, видимо, одному ему понятный ответ, кивнул и проследовал по коридору к дальней палате. Старушка остановилась:

– Добрый день, Агнесса, – сказала она неожиданно молодым голосом. – Как мы сегодня?

– Добрый день, миссис Примроуз. Все спокойно, – сообщила Агнесса. – Да вы сами увидите.

– Правда?.. Хорошо, дорогая Агнесса, я знаю, вам можно довериться. Вам – точно.

Почему она при этих словах бросила взгляд на Виталия? Почему в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на одобрение? Показалось?..

Миссис Примроуз вошла в первую же палату, и Виталий только после того, как за ней закрылась дверь, вспомнил о ее крепко сжатых кулачках – сейчас женщина выглядела более спокойной, чем несколько минут назад. Поговорила с доктором, и ей стало легче?

– Ну вот, – сказала Агнесса. – Доктор займется Хазаном, а миссис Примроуз не выйдет от внука раньше, чем к обеду. Я вас слушаю, мистер Дымов.

– Стул такой неудобный… – пожаловался Виталий.

– Разве? – удивилась Агнесса, привстала, увидела, в какой позе сидит Виталий, и рассмеялась.

– Нажмите на рычажок справа внизу.

Под сиденьем действительно оказался рычажок, за который Виталий потянул, спинка откинулась, и сидеть стало очень удобно. Мог бы сам догадаться. Что подумала Агнесса о его способности оценивать обстановку?

– Теперь нормально? – спросила она.

– Да, спасибо, – пробормотал Виталий.

* * *

– Вы сказали только что, – осторожно начал Виталий, – что, по-вашему, мне нужен человек, так же мало, как Динора, связанный с реальностью, но способный…

Виталий не успел подобрать слово, Агнесса закончила за него:

– Способный выслушать и понять, да, я так сказала.

– Почему вы…

Агнесса потерла переносицу, будто пыталась что-то вспомнить.

– Мистер Дымов, – сказала она, – я двенадцать лет работаю в этом отделении…

– Сколько? – поразился Виталий.

Агнесса улыбнулась.

– Вы, наверно, решили, что я стажерка? Мне многие дают гораздо меньше лет, чем на самом деле. Моя бабушка умерла в восемьдесят три, и ей до самой смерти никто не давал больше сорока-сорока пяти, если смотреть со спины, конечно. И голос у нее был молодой. Мне тридцать восемь, мистер Дымов, моей старшей дочери на прошлой неделе исполнилось семнадцать.

– И она… – Виталий прикусил язык, вовремя поняв, что готов был сморозить глупость.

– Нет, пять лет ей никто не даст, – Агнесса… или лучше называть ее миссис Болтон?.. рассмеялась, глядя Виталию в глаза, и он, будто получив команду, рассмеялся тоже – впервые за… Господи, когда он смеялся в последний раз? Он не помнил. Когда была Дина, они то и дело хохотали – над любой мелочью, которая кого-то другого заставила бы только улыбнуться. Но после того, как Дина оказалась в больнице, он не помнил, чтобы… Виталий подумал, отсмеявшись, что – вот странность! – Айша тоже была не склонна смеяться, они не смотрели юмористических программ по телевидению («Ты любишь эти глупости? Я – нет!»), не рассказывали друг другу анекдотов. Но разве они вечно грустили? Нет, порой им бывало очень весело друг с другом, но – странное дело! – веселье было… как бы правильнее выразиться… слишком теоретическим, будто читаешь смешной текст, отмечая про себя: вот замечательная шутка, и эта тоже, и тут очень остроумно сказано, – понимаешь, как это смешно, но лицо остается серьезным, и ты только по глазам Айши, по ее лучистому взгляду представляешь, что ей тоже весело. Кто-нибудь посторонний, увидев их, сидевших напротив друг друга в тишине, решил бы: вот мрачная пара.

– Я стала здесь работать, когда умер Эрнест, – Агнесса так быстро перешла от веселья к печали, что Виталий не успел перестроиться, и слова о чьей-то смерти прозвучали так же кощунственно, как аккорды похоронного марша Шопена в середине песенки «Танцуй, моя крошка».

– Эрнест – мой дядя, – пояснила миссис Болтон. – Брат моей матери. Он был аутистом, и я чуть ли не с самого рождения знала, что это такое. Дядя Эрнест только меня и еще свою маму то ли как-то понимал, то ли нам это только казалось… По крайней мере, он делал то, что мы ему говорили. Не сразу и чаще не так, как надо, но… В туалет его приходилось отводить, и зубы ему чистить. Мне нравилось: будто с куклой играешь, с большой и послушной куклой, которая, к тому же, умеет делать такое, что больше не может никто. Он слышал и понимал разговор цветов, представляете? Умел предсказывать дождь, правда, нужно было суметь понять. Дядя Эрнест к десяти годам научился кое-как говорить, но каждое слово, которое он произносил, имело двадцать или больше значений, и нужно было догадаться из контекста… Ох, простите, мистер Дымов, я совсем… В общем, я окончила школу медсестер и работала в больнице штата, а в восемьдесят девятом дядя Эрнест умер – совершенно неожиданно, он и не болел совсем, такое ощущение, будто ему просто надоело жить… и я тогда решила… муж был не против… С тех пор я на этом этаже, двенадцать лет. Так что… Я хочу сказать, мистер Дымов, что вы не должны удивляться. Когда вы назвали себя, я сразу подумала: этот человек хочет разобраться, что случилось с его женой, и если он пришел сюда, то надеется на наших пациентов. Они так же… ну, или почти так же далеки от реального мира, но, в отличие от таких больных, как ваша жена, какой-то контакт сохранился…

Виталий смотрел на миссис Болтон с изумлением и облегчением от того, что ей ничего рассказывать не нужно: достаточно нескольких кодовых слов, обладающих для них обоих одинаковым смыслом, и она сделает все так, как нужно. Он не знал – как именно нужно, он никогда не имел дела с аутистами. А миссис Болтон знала.

– Почему вы молчите, мистер Дымов? – подняла брови Агнесса.

– Я… А можно без «мистера»?

– Конечно, – с готовностью согласилась Агнесса. – Витали? Почему вы молчите, Витали?

– Я думаю… что говорить, если вы и так все понимаете?

Агнесса покачала головой:

– Не уверена, что понимаю правильно. Но я давно тут работаю, одно время дежурила не только на этом этаже, но и на шестом. Кстати, вашу жену видела тоже. И мне всегда… не всегда, конечно, но довольно давно казалось, что между нашими пациентами и теми, что лежат на шестом, существует связь. Анри… был у нас мальчик… он, к сожалению, умер… родители привезли его из Канадской Альберты, состоятельные люди, если могли платить, страховки у них не было… Мне казалось, что Анри каким-то образом знал, что чувствовали пациенты, лежавшие в коме двумя этажами ниже. Время от времени он становился беспокойным, иногда даже буйным, а я однажды в это время дежурила на шестом и потому, перебирая тот день в памяти, вспомнила: как раз тогда у мужчины, впавшего в кому после падения с лестницы, начался гипертонический криз, он в тот же день умер, такое дело. Тогда я отметила в памяти – мол, совпадение. Еще раз Анри впал в буйство недели две спустя, и мне пришло в голову позвонить дежурной на шестой. Все было спокойно, но, пока мы говорили, что-то случилось в одной из палат, Милдред вызвали… Через час она позвонила мне и сказала, что неожиданно пришел в себя пациент, была такая радость! Я подумала: два совпадения – это… Нет, всего лишь совпадения. Но потом были и третье, и четвертое… Анри всякий раз приходил в возбуждение, когда на шестом этаже должно было что-то произойти – только должно, понимаете? Через несколько минут или полчаса… Он чувствовал наступление чего-то, как кошки чувствуют приближение землетрясения.

– Вы говорили врачам?

– Конечно. Доктору Мэлрою, профессору Баккенбауэру. По-моему, они не отнеслись к этому серьезно. Во всяком случае, никто ничего… Как-то я напомнила доктору о нашем разговоре, но он пожал плечами и сказал, что странных совпадений в жизни так много, иногда они выглядят удивительными, но не стоит преувеличивать их значение. А профессор… он вообще человек резкий… осадил меня и предложил не выходить за рамки служебных обязанностей.

– Что-то было еще, верно? – с надеждой спросил Виталий.

– Мелочи, – кивнула Агнесса. – Но вы хотели спросить, не было ли эксцессов с нашими больными в то время, как на шестом… случилось то, что случилось?

– Примерно так, – помедлив, отозвался Виталий. Спросить он хотел не совсем это, но надо было с чего-то начать.

– Это произошло в восемь часов с минутами?

– Да, – кивнул Виталий.

– В среду дежурила Эдит, – задумчиво произнесла Агнесса, – очень профессиональная сестра, ее журнал всегда в полном порядке. Я потом смотрела запись… В восемь сорок с Линдоном работал профессор, он приехал раньше обычного, потому что мальчик был не в своей тарелке, никого не узнавал, порывался что-то объяснить, но никто – даже доктор Мэлрой, – ничего не понял. А Мария не хотела просыпаться, обычно она встает в восемь, даже раньше, а тут все спит и спит, ее, конечно, оставили в покое, проснулась она в начале десятого с криком, что-то ей приснилось, наверно, какой-то кошмар, никто толком не знает, что снится аутистам и снится ли вообще. Ее успокоили, и дальше все было, как обычно.

– Сколько у вас сейчас на этаже…

– Четверо. Хазан, ему шестнадцать. Марии исполнилось девятнадцать. Линдон, он самый молодой, в прошлом месяце справляли двенадцать лет. И Притчард, это особый случай, он у нас старожил, а сколько ему – никто точно не знает, около пятидесяти, скорее всего. Его в прошлом году перевели из больницы штата, а туда привезли прямо с улицы, без документов, он сидел на тротуаре и ничего не понимал. Амнезия полная, почему – так и не выяснили, полиция занималась поиском родственников, но никого не нашли.

– Так он не…

– Аутизм у него в полной мере, амнезия лишь дополнительный симптом.

– Вы назвали его Притчардом.

– Надо же было как-то его назвать. Притчард – потому что обнаружили его на улице Притчарда.

– В тот день, – и Виталий, и, похоже, миссис Болтон избегали называть дату или говорить «когда умерла Динора», – с Притчардом тоже что-нибудь происходило?

– Нет. С ним – нет, иначе Эдит это отметила бы.

– Вы сами с ней разговаривали об этом?

– У нас разные смены, мы редко встречаемся, а когда передаем смены друг другу, то обычно не до разговоров, каждый торопится… Нет, об этом мы не говорили.

– Вы думаете, что, если спросить у Линдона или Марии…

– Как вы это представляете? Даже если Линдон почувствовал в то утро нечто, чего никто, кроме него, ощутить не мог, то как вы вытянете из него конкретную информацию?

– Я думал, аутисты понимают, что у них спрашивают, и могут ответить…

– Вы так решили после «Человека дождя»? Замечательный фильм, но я его смотреть не могу, мне становится так жаль Хофмана… Нет, у нас другие случаи. Если вы помните фильм, там Хофман… то есть, его герой, не помню, как звали парня по сценарию… он жил в открытой лечебнице, даже мог считаться вменяемым… в определенном смысле. У нас случаи более тяжелые. Реакция на внешние раздражители почти отсутствует. У наших пациентов интенсивная внутренняя жизнь, но внешне…

– Понимаю, – пробормотал Виталий. – Вы хотите сказать, что нет смысла…

– Смотря что вы хотите узнать, – мягко сказала миссис Болтон. – Если что-то конкретное, такое, что может помочь на суде… вы ведь этого хотите, верно?.. то, боюсь, ничего не получится.

– Они совсем не понимают, когда к ним обращаются?

– Не так мрачно, Витали. Понимают. Не всегда, не все и часто совсем не так, как следует.

– Тогда, может быть…

– Вам самому я этого разрешить не могу, – твердо сказала миссис Болтон. – Только если палатный врач или психолог согласится стать посредником. Но и они, скорее всего, захотят получить разрешение главного врача.

– Это…

– Профессор Баккенбауэр.

– Он был в то утро с Линдоном? Профессор и сейчас в больнице?

– Он у Марии, профессор занимается с больными до полудня.

– Можно мне…

– Нет-нет. Вы торопитесь? Посидите, профессор выйдет через… – Агнесса бросила взгляд на часы, – минут через сорок, наверно. А вы пока объясните, чем конкретно наши пациенты могут помочь. Пока вы об этом ни слова не сказали, верно?

– Я не уверен, что…

– Попробуйте, – миссис Болтон всплеснула руками, отчего еще больше стала похожа на девочку, которой обещали шоколадку, а потом сказали, что ей вредно сладкое.

– Я ничего не понимаю в медицине, – признался Виталий, – и говорить буду только о физике.

* * *

– Вот вы где, мистер Димофф, – голос прозвучал так неожиданно, что Виталий вздрогнул и не сразу обернулся. Из лифта вышли двое – патрульные полицейские, чернокожий сержант и второй, похожий на мексиканца.

– Мы ждали вас на шестом, – продолжал сержант, подойдя и взглядом заставив Виталия подняться и опустить руки по швам. – Потом Рауль говорит: «Давай на других этажах посмотрим». Так. Мистер Димофф, вы задержаны по подозрению в соучастии в убийстве миссис Диноры Димофф, вы имеете право хранить молчание, не обязаны отвечать на мои вопросы, должны знать, что все, вами сказанное, может быть использовано против вас. Вы имеете право связаться со своим адвокатом, но у вас в настоящее время нет права на иные телефонные звонки. Вы поняли свои права, мистер Димофф?

Что тут было непонятного? Это даже неожиданностью не стало – Виталий понимал, что, учитывая настроение Мэнтага, его арест был вопросом времени. Мэнтаг искал улику, которая позволила бы ему… Что он обнаружил?

– Вы поняли свои права? – терпеливо повторил сержант.

Виталий посмотрел на медсестру – миссис Болтон смущенно отвела взгляд, пальцы ее беспокойно теребили края рукавов. Конечно, ей неприятно… но не более того. Он так и не успел ничего ей объяснить. А теперь поздно. Все пошло прахом. До суда ему даже позвонить никому не позволят, кроме адвоката. Есть у него адвокат? Своего нет. Возьмется ли Спенсер защищать и его тоже?

– Вы поняли…

– Да, – странный голос. У Виталия першило в горле.

– Хорошо, – сказал сержант и крепко взял Виталия за правый локоть. Второй полицейский так же крепко взялся за Виталия слева, он оказался зажат, будто в тисках. Шаг влево, шаг вправо… Он не мог не только шага сделать, но и плечами пошевелить. Так и пошли к лифту. Виталий хотел оглянуться, ему нужно было встретиться взглядом с миссис Болтон, сказать ей, что он невиновен, и Айша невиновна тоже, он просто не успел ей объяснить… И с профессором поговорить не успел, а теперь и не сможет.

Поздно и глупо. Глупо и бесполезно. Бесполезно и безнадежно.

Они спустились в холл и под взглядами посетителей прошли к стоявшему в не предназначенном для парковки месте полицейскому автомобилю. Виталий поймал взгляд Фримена, сочувствующий, но все же отстраненный – да, мол, нелегко вам, но извините, сами виноваты.

Виталия усадили на заднее сиденье машины между патрульными, оба теперь молчали, да и ему сказать было нечего, Спенсеру он позвонит из участка, где его, конечно, будет ждать Мэнтаг. Вот кто точно не захочет выслушивать объяснений. А если послушает, то не поймет. А если поймет, то сочтет глупостью и попыткой увести следствие с пути его.

В висках стучали молоточки, и когда в кабинете Мэнтага Виталий захотел позвонить адвокату прежде, чем начнется официальный допрос, он не мог вспомнить номер, молоточки мешали думать, а то зачем бы ему вспоминать номер, записанный в памяти телефона?

– Если вам нужен Спенсер, – будто прочитал его мысли Мэнтаг, – то он будет здесь минут через десять, сейчас адвокат у вашей… у мисс Гилмор. Мобильный телефон у него отключен по понятной причине. Но Спенсер знает о вашем задержании. Хотите сигарету? Кофе? Чай?

Он же знает, что я не курю, – подумал Виталий. Издевается?

Стул оказался неудобным, и на этот раз под сиденьем не оказалось рычажка, чтобы изменить наклон спинки. Пришлось наклониться вперед, долго так не просидишь. Наверно, это и называется физическим воздействием – что еще может устроить следователь, чтобы заставить задержанного говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?