Текст книги "Юродивый Эрос"

У меня хватило сил прочесть все это. Потом в глазах поплыло… Черт, только этого не хватало! Черт!! Я саданул что есть мочи по клавиатуре – на меня даже не глянули. Наверное, подумали, что у пацана от игры крышу рвет. А у меня и вправду рвало крышу…

Что же ты, Господи? Будь Ты… будь я проклят! Не уйду, я не уйду отсюда! Живым не уйду, пока не дождусь. Я обязательно дождусь, когда он заработает, когда Он пустит меня. Держись, Андрюха! Господи, возьми меня, а его – нет…

4

Я убил его. Стоило мне поверить в это и испытать первый страх, как сразу после него – может, наоборот, спустя несколько часов, неконтролируемых, ненаблюдаемых моим убитым горем сознанием – возникло новое ощущение. Я вдруг почувствовал, что теперь все можно. Мне – все можно. Но об этом никто не догадывается. Ведь следом за вторым я немедленно испытал ощущение «три», еще более необычное, фантастическое, чем предыдущее. У меня даже дух захватило! Словно я ушел от всех, оставив вместо себя фантом – того «я», который не убивал. Я ушел… а теперь не могу вернуться назад, туда, где не убивал. Зато там, где я сейчас, кроме меня – никого. Абсолютная пустота, абсолютное одиночество. Потому-то и смысла нет во вседозволенности: зачем мне мочь все, если вокруг меня – никого. Я сразу далеко ушел – зашел далеко. В область недозволенного. И теперь, мысленно обернувшись, похоже, даже стоя на какой-то возвышенности – если, конечно, меня не обмануло четвертое ощущение, – с некоторым удивлением взирал на оставшихся далеко позади. Так, наверное, душа наблюдает за покинутым телом. Ей, душе, наверное, так же пусто и…

Боль пришла позже. Не знаю, когда точно – я по-прежнему не смотрел на часы… Я вообще ни на что не смотрел! Так резануло по сердцу. Больно!! Боль газонокосилкой проехалась по мне изнутри, выкашивая, казалось, последнее, что осталось во мне человеческого, – чувства, желания, совесть… Боже, я убил Андрюшку! Что я наделал?!.. Кто-то скомкал мое лицо, как грязную салфетку, и выдавил щедрую, но никому не нужную боль. Я плакал, уткнувшись лбом в шершавую стену Андрюшкиного дома…

13 августа Андрюха Карпов не вернулся из Харькова. Не приехал он и 14-го, и 15-го… Мне рассказывали, что родичи Карпова погнали в милицию, наши менты вроде как связались с харьковским УВД… Не знаю. Какое теперь мне дело, если я не могу ничего изменить. Ни одной живой душе не по плечу такое – изменить судьбу.

Это значит, он никогда не вернется. Боже, что я наделал! Я убил его!!

5

– …Бред! Это все твои поганые, слюнявые рефлексы не дают тебе жить. Борись с рефлексами, Эрос! Они неверно отражают наш мир. А твои так тем более. Слишком чистенькие они у тебя, твои рефлексы, и… зубастые. Да-да, зубастые! Ты носишься с ними как с писаной торбой, а они тем временем выгрызают тебя изнутри, пудрят ядом мозг, выставляют тебя на посмешище. Но я же помню: ты всегда хотел стать сверхчеловеком, Эрос!

Кондрат Гапон ясно выражал свои мысли, несмотря на набитый рот. При этом он причмокивал и урчал, издавал чавкающие, хлюпающие, пошлые звуки… Палермо отчего-то покраснел и отвернулся. Эрос тупо цедил водку из пластикового стаканчика – набрав полный рот, выплевывал обратно. Ален с недвусмысленной улыбочкой хихикала. Зато дамочка через два столика от компании юных лоботрясов – немолодая, но прилично одетая тетка – с откровенным вызовом таращилась на Кондрата. А тому хоть бы хны. Гапон упражнялся в назидательности и одновременно деловито обсасывал кость. Как пес, который лает на прохожих, но добычи своей не выпускает. Где он взял такую громадную кость? В обычной-то рюмочной, где, кроме тошнотиков или дешевых бутеров с линялой колбасой, другого закусона не сыщешь…

– Ну, так как, Эрос? Ты сверхчеловек или кусок мяса, по собственной воле отданный на съедение собственным же рефлексам? – Кондрат, похоже, решил окончательно достать приятеля, битых девять дней находившегося в прострации. Зацепив длинным ногтем правого мизинца, Кондрат ловко выудил из кости толстого мозгового червя. И тут же слизнул его.

– Он всего лишь мой любовник. Его главный рефлекс – любовь ко мне, – ни с того ни с сего Ален решила заступиться за друга. Видимо, ей надоел этот дурацкий разговор и оскорбления в адрес Эроса, которого она и в самом деле любила. И любви ни от кого не скрывала… Вдруг точным движением руки Ален выхватила у Палермо крабовую палочку, которую тот уже собирался было сунуть в рот. – Как такое можно есть?! Не делай больше такого, Палермо! У этой штуки совсем другое назначение. Я, к примеру, использую ее вместо «тампакса».

– Это крабовую-то палочку? – недоверчиво хмыкнув, Палермо покрутил бритой своей головой. – Ты что, девственница?

И все – никто не рассмеялся, не воспринял всерьез Аленину шутку. А она так хотела отвлечь ребят…

– Заткнись, Ален! – зло грохнув костью об стол, рявкнул Кондрат. – Не видишь, один пацан хочет вылечить другого?!.. Эрос, заставь свою нервную систему управлять рефлексами, – вновь повернувшись к Эросу, Гапон продолжил поучать его. По дрожащим Кондратовым губам видно было, что парень изо всех сил борется с гневом, внезапно вспыхнувшим в нем. Вот ему удалось овладеть собой. – Стыд и боль из-за мнимого убийства, гребаная вина, которую ты чувствуешь сам и выплескиваешь на нас, как ведро с дерьмом, – чистый, вернее, наоборот, классический грязный рефлекс. Ты реагируешь на мир как последний интеллигентишка, находящийся под вечным давлением культуры и моральных устоев! Этих навязчивых ложных проблем, вытеснивших из нас все живое, все человеческое! Вспомни, Эрос: белые облака – это всего лишь белые облака, а чья-то смерть – если даже допустить, что она все-таки имела место – это всего лишь чужая смерть. Не рефлексируй, Эрос!

– Эрос, Кондрат в принципе прав: мало ли какая причина могла задержать Карпова в Харькове. Может, Андрюха встретил там дружбана, решили выпить за встречу, ну, и нарезались по-черному, – хлопнув стаканчик водки, Палермо, наверное, в отместку Ален запихнул в рот сразу три крабовые палочки. – Ведь может быть такое?

– А знаешь, почему тебя так ломает, Эрос? – Кондрат снова завелся, придвинул к себе пресловутую кость, но обсасывать больше не стал. – Потому что ты не спишь с Ален! Ален, когда Эрос в последний раз трахал тебя?

– Пошел к черту, Гапон! – в очередной раз выплюнув водку в стакан, ругнулся Эрос.

– Наконец-то! Голосок прорезался… Хм, значит, я прав, Эрос. А знаешь, почему так происходит? Почему ты не трахаешь Ален…

– Еще одно слово, Кондрат – и я дам тебе в морду.

Ален грустно улыбнулась: отошел-таки любимый, заступается…

– …и шугаешься самого себя, как калека маньяка? Или, скорее, как маньяк калеки? – Гапон упрямо гнул свое. – Так я скажу тебе: в этом виноваты все те же твои рефлексы! Они перекрыли краник твоей похоти, и теперь она вынуждена переть изо всех щелей, кроме той дырочки, что положена самой природой. Нет ничего ужасней похоти, которая не находит себе выхода! Погляди на себя: тебя ж трясет, как осиновый лист! Того и гляди сорвет и унесет к чертовой матери. А это значит, твоей головушке тю…

От удара Кондрат изогнулся вперед спиной, выронил кость, сделал шаг назад и, не удержав равновесия, упал на соседний столик, опрокидывая стаканчики с водкой и запивоном. Два мужика за тем столиком от неожиданности замерли, смолкли, но бить не стали. Модная дамочка, вожделевшая Кондрата, недовольно подняла красивые брови и вынула из сумочки носовой платок… Не стал в другой раз бить и Эрос. Палермо сбоку кинулся на него, попытавшись схватить за руки. Ни к чему. Эрос снова впал в прострацию. Правда, вначале глотнул водки, которой полоскал душу, иссушенную горем и стыдом.

Гапон приложил к подбитому левому глазу кокетливый носовой платок – каким образом дамочка передала его, не углядел никто.

– А ведь я сказал гораздо больше, чем одно слово. Отсюда напрашивается вывод: либо ты хотел-таки узнать, что же я в итоге скажу, и поэтому медлил с ударом, либо ты просто-напросто трус, Эрос.

Все так же без предупреждения Эрос сплеча рубанул Гапона – голова у того беспомощно покачнулась, словно цветочный бутон на стебле, раскачиваемом ветром… Однако Кондрат в этот раз устоял на ногах. Лишь лицо впопыхах закрыл руками – тонкий платок в пятнах крови упал к его ногам. Фыркнув, красивая немолодая тетя, обиженно задрав пудреный носик, покинула рюмочную. Закрывая за собой дверь, она уже не могла видеть, как Кондрат, резко оторвав руки от лица, хищно улыбнувшись, нанес первый ответный удар – и тут же второй, третий… Теперь наступил черед Эроса уткнуться лицом в ладони, сквозь неплотно сжатые пальцы проступила кровь.

– Кондрат, что ты наделал?! – Ален истошно завизжала, слезы брызнули из глаз так густо, будто она вечность носила их в себе, обреченно дожидаясь своего срока. И вот срок настал.

– Ну, вы оба точно подурели! – Палермо, корпусом оттеснив вошедшего в раж Гапона, закрыв собой Эроса, даже не думавшего защищаться, попытался отнять от его лица окровавленные руки. – Эрос, послушай, твоя вина перед Андрюхой – это повод, причина в чем-то ином. Тебя гнетет что-то другое. Не знаю. Ну, в самом деле, если следовать твоей болезненной логике, то любая наша смерть в «контра страйке» может обернуться смертью одного из нас или всех сразу. Реальной смертью, Эрос! Но мы же живы до сих пор! Ты плачешь? Ну успокойся… Или, допустим, тусуясь в чате и посылая кого-нибудь на хер, или, еще хуже, наяву желая кому-нибудь несчастий и бед, мы, следовательно, можем рассчитывать, что так и произойдет…

– …лох какой-нибудь сдохнет, как паршивая собака, – именно так, как ты ему пожелал. Так, что ли, Эрос? – ехидно ухмыляясь, не преминул встрять Кондрат.

– Мальчики, давайте сменим тему, – Ален женской прокладкой промокала кровь на лице Эроса. Голос ее, звенящий, заметно вибрирующий, будто его пропустили через синтезатор, грозил вот-вот сорваться на истеричный крик, если кто-то, не дай бог, вздумает пойти против ее воли. – Видите, Эросу неприятны ваши слова?

– О-е-ей! Что я вижу! Телячьи нежности! Еще одно рефлексирующее созданье! О-о-о!.. За что, Ален? – Кондрат, вмиг переломившись, как перочинный нож, схватившись за пах, выпученными очами уставился на девушку – Ален коленкой вмазала ему между ног.

– Пойдем, мне еще с тобой нужно разобраться, – устало улыбаясь, Ален потянула Эроса за рукав.

– Ты думаешь, от меня еще можно чего-то ждать? – он с сомнением покачал головой.

– Пошли. А то и тебя сейчас… замочу. Эх, дурачок ты, Эрос, дурачок.

Эроса, перепачканного в крови, непрерывно меняющегося в лице, трясущегося, как от простудной лихорадки, Ален увезла домой. К нему домой – не к себе. Что ж она – дура? Еще откинет коньки по дороге… Сначала, щелкнув откидным дисплеем, словно крышечкой пудреницы, позвонила со своего мобильного «А-800» в «скорую»:

– Мне нужно такси.

– Позвоните по другому номеру.

– Но я хочу… я требую… я настаиваю, чтобы вы прислали карету!

– Тогда вам придется вскрыть вены, броситься под машину или прыгнуть с балкона.

– Хм, спасибо за исчерпывающий ответ.

Затем Ален вызвала такси «058»:

– Моему другу требуется срочная медицинская помощь!

– Что, передозировка?

– Нет, наоборот, дефицит общения.

– Ну-у, это меняет дело! Назовите адрес, я выезжаю…

Таксист попался с чувством юмора и еще не задолбанный клиентами. Видимо, недавно выехал на маршрут. Голова Эроса – со слипшимися, почерневшими от крови волосами, распухшим лицом, а главное, неимоверно тяжелая, как будто вместе с ударами в нее вколотили некий тайный смысл, к которому бедолага Эрос не был готов – всю дорогу норовила слететь с его плеч. Ален, нервничая, вправляла обратно голову и умоляла потерпеть, совсем немного потерпеть, горячо нашептывая в правое ухо самые невозможные обещания. В ответ голова, не раз ею целованная и виденная во сне, а сейчас изменившаяся почти до неузнаваемости, фаршированная болью, страхом, незнамо какими мыслями, вдруг произнесла внятно и с выражением. Будто в голове, в тот момент воспринимаемой Ален отдельно от плеч, рук, шеи – отдельно от остального Эроса, открылось второе дыхание. Вернее, второй голос. Сильный. Глубокий. Бездонный. Чужой. Голос, вдруг явившийся не иначе как из небытия, где, похоже, душа Эроса уже испросила защиты, где нет ни боли, ни страха… Этот дивный голос изрек:

 
Серебряно-виноградные пруды.
Шагнуть, порвав спокойствие воды.
Пускай растают памяти круги.
Уйти скорей, оставив мир сей без вины.
Серебряно-виноградные пруды!..
 

Не желая обременять себя жалостью, Ален грубо пхнула дружка в правое плечо: «Что он там несет? Серебряно-виноградные… Памяти круги… Неужто сочиняет? Вот Боб Дилан фигов!»

Вместо чека кассовый аппарат выбил стихи. Машина поддалась на провокацию, но не Ален.

– Сколько с меня? – безразличным тоном спросила она.

– А сколько бы вы дали за эти стихи? – вопросом на вопрос ответил таксист.

 
Эвакуатор на экваторе
Эвакуирует закаты,
Буксирует восходы —
Грядущему готовит путь.
А мы свой день прокакали,
Продули, точно в карты,
В расход пустили годы —
И не на что взглянуть…
 

– Бред какой-то.

– Тогда с вас шесть сорок.

6

Дома у Эроса царил кавардак. Вещи навалились, напирали друг на друга, сами собой или по чьей-то указке сложились в уютную баррикаду, которую не хотелось тут же взять штурмом, а наоборот – долго и с удовольствием преодолевать, задерживаясь, замирая, тискаясь, целуясь то в одном, то в другом, то в третьем укромном уголке.

Пробираясь сквозь мягкие, пушистые, теплые завалы, волоча за собой раненого Эроса, Ален ненароком прижалась к нему. Задышав часто-часто, не преминула повторить:

– Боже, Эрос, какой ты горячий! Это хорошо, мой любимый, что ты весь горячий. По законам физики – если они, конечно, не врут – нагретое тело увеличивается в объеме, а значит… Значит, твой член должен быть больше. Я хочу тебя, Эрос!

Перекинув его руку себе через плечо, Ален затащила приятеля в полутемную спальню. Вместо того чтобы прищуриться, всмотреться – поморщилась. Очертания жилища показались ей невнятными, неубедительными, как неумелый карандашный набросок. Но пахло определенно прегадко – отовсюду пахнуло одиночеством и лежалыми тряпками.

Одичалые запахи – эфирные знаки того, что люди здесь жили редко и с редкой любовью друг к другу, – неприятно защекотали Аленин нос. На глаза отчего-то навернулись слезы… Зато свет из окна струился особенный. Казалось бы, обыкновенный, уличный, но… Свет был населен вызолоченными пылинками, роившимися в нем густо и жадно, подобно возбужденной мошкаре. И лился свет так же странно, прерывистыми струями-порциями, как будто там, за оконным стеклом, кто-то отмерял его, задерживал в себе, прежде чем выдохнуть, наконец выдыхал, будто сигаретный дым, – в эту чудную комнату вдыхал свет. Искрившийся, переливавшийся миллионами мошек-блесток… А вокруг нескончаемо вились, витали обрывки потускневших, как стекло, речей, захиревшее эхо рифм, отголоски песен, то брудных, то светлых, до боли, до экстаза знакомых, что Эрос напевал ей на прошлом свидании… или на позапрошлом… Вот сейчас она вспомнит-уловит одну из них, сейчас. Ален прищурилась, забавно сморщила носик, но теперь уже не от гадкого запаха. В чудесной головке ее забренчали струны Эросовой гитары, раздался негромкий и ломкий голос его. Живой и естественный – совсем не такой, как в такси.

 
Снится мне: я опять не летаю
И, тоскуя, хожу по земле
И напрасно руками взываю
К изрешеченной звездами мгле.
 
 
Но однажды, во сне заблудившись,
Я забрел в незнакомый квартал.
Там над ним небосвод, наклонившись,
Лепестками ночи посыпал.
 
 
Я вгляделся в небесные дали,
Из которых лиловый лил свет.
Эти дали меня зазывали
Рассмотреть их лиловый букет.
 
 
Но как только я смог оторваться,
Ощущая в полете мечту,
Я вдруг стал по частям распадаться —
На тоску… суету… пустоту…
 

Некто снаружи продолжал вдыхать в заброшенное жилище людей свет-жизнь, а один из человеков, ненароком забредший сюда, стоял, казалось, безвозвратно потерянный для этой самой жизни-света. Вокруг бесчувственной головы напрасно роилось золотое облако… У-у-ух! – в чувство Ален привел новый толчок желания. Не без усилия над собой оторвала взгляд от золоченого нимба или короны, случаем или самою судьбой водруженной на макушку Эроса; опустилась глазами по хорошо сложенному торсу возлюбленного к ягодицам его и бедрам. Подвела к громадной квадратной кровати, вдруг отпустила, отошла на шаг… Совершенно невменяемый, словно находящийся под гипнозом, с застывшей маской на лице, обезображенном следами побоев, Эрос бревном повалился на упругое тело кровати. В лихорадочной спешке, закусив от возбуждения губу, Ален принялась стягивать с Эроса джинсы. Почти одновременно разделась сама. Перевернула дружка на спину… и едва не плюнула в его безжизненное лицо.

– М-м-м, ты просто тряпка, Эрос! Пропитанная слюнявыми рефлексами тряпка! Тьфу, как ты мне противен! Ну почему, почему я влюбилась именно в тебя?!.. Нет, я заставлю тебя захотеть меня, заставлю!

Униженная, оскорбленная кошка вцепилась когтями в тело любовника, одним махом нанесла две сочных царапины, осеклась при виде свежей крови, испугалась содеянного, опрометью кинулась искать по полкам – по шкафам спасительный бутылек, не нашла, помчалась в ванную – может, там есть этот чертов йод… Эрос даже не шелохнулся, лежал совершенно голый и без признаков жизни, и если бы не алые струйки крови, все сочащиеся и сочащиеся из двух глубоких царапин, можно было бы смириться с тем, что он мертв.

Ален вернулась с громадной клизмой, горстью каких-то крышечек и колпачков и длиннющей цыганской иглой. О йоде она уже не помнила. Теперь другая мысль, навязчивая как никогда, одержимая местью и грехом, правила ее рассудком. Девушка перевернула на живот полуживое, бесчувственное тело Эроса, секунду-другую хищно смотрела на него – ноздри ее заметно раздулись, дыхание стало частым, тревожным… Вдруг она вставила большой палец Эросу в задний проход – парень даже не вздрогнул, – выдернула, мельком глянула на грязный палец, сплюнула и принялась торопливо подбирать к клизме насадки из колпачков и крышек, предварительно протыкая иглой. Насадив несколько, на какой-то миг Ален нерешительно замерла с клизмой, словно недоумевала, зачем ей все это… Но в следующую секунду, скорчив безжалостную, похотливую гримасу, вогнала клизму Эросу в задницу. Он едва слышно замычал. Улыбнувшись все так же зловеще, ни слова не говоря, Ален впрыснула содержимое клизмы в прямую кишку.

– У-у-у, Ален, ты совсем спятила?!

От нестерпимой боли Эрос мигом пришел в себя. Выдернув клизму, он в ужасе уставился на нее: наконечник кровоточил.

С виду легким и нежным, на самом деле сильным, жестким толчком в грудь девушка вновь повалила парня на кровать, склонилась над ним, обрушив водопад длинных русых волос. За ними Эрос не смог разглядеть ее окаянных глаз, потерял их из виду в тот момент, когда она рассмеялась – без жалости к нему и любви.

– Ха-ха-ха, кто-то ж должен начать… чтоб потом кончить. Гляди-ка, Эрос: клизма пошла тебе на пользу – твой член почти как вчера… или позавчера.

– Не ври, дрянь, я тебя месяц не трогал!

– Что ж так? – Ален дунула, дыхание, отбросив золотистую прядь, приоткрыло ее правый глаз – он влажно блестел, подернутый пеленой слез. – Что ж так, Эрос? Ты ведь любишь меня.

– Я?! Нет, никогда!.. М-м, сейчас я покажу тебе, как я тебя люблю!

Он накинулся на нее, заломал руки, потом судорожно целовал их жесткими, ломкими от запекшейся крови губами; истерично вымаливал прощение; потом, упав на колени, целовал ее между ногами, в бесконечно затухающем электрическом свете казавшимися бледно-жемчужными, словно рожденными в таежном лесном озере, обиталище нежнотелых наяд, – на ее ногах до сих пор можно было разглядеть лазурные блики, почувствовать горьковатый аромат давно скошенных трав и диких цветов… Потом они занимались любовью.

Ален вконец утратила волю, потеряла форму, сознательно подчинившись его воле, подстроившись под его форму – после того, как с необыкновенной страстностью соединила свое изначальное содержание с его решительным концом.

– У-у, я сейчас кончу!.. Ну, Эрос, куда же ты?!

Осекшись на полуслове-полувздохе, он мигом слетел с нее, смешно зажав руками зад, понесся прочь из комнаты. На бегу не сдержался – издал громкие неприличные звуки… Мгновенье-другое Ален во все глаза глядела вслед убегающему любовнику, затем расхохоталась – хрипло, с внезапным надрывом. До нее наконец дошло: будто бомба замедленного действия, в ее дружке сработала клизма. Зажав пальцами нос, кинулась к окну, распахнула настежь, вновь выдохнула-расхохоталась в студеную осень: «Боже, я сейчас кончу!»

И в этот момент в спальню вошел Гапон. Эрос попал ему по лицу дважды, но отчего-то посинел только левый глаз Кондрата. Возможно, Эрос, этот чертов Робин Гуд, угодил в одну и ту же точку… Как бы там ни было, под левым Кондратовым глазом выперла большущая красно-лиловая слива. Не синяк, а воланчик для бадминтона! Кровоподтек вырос столь внушительных размеров, что мешал сесть солнцезащитным очкам, которые Кондрат нацепил на себя, дабы скрыть последствия кулачной дуэли. В результате очки сильно перекособочились, отчего Кондрат выглядел необыкновенно смешным и нелепым. Но до Эроса ему все равно было далеко.

Войдя в спальню, Гапон едва не задохнулся, глотнув спертого, зловонного воздуха.

– Фу, черт, ну у вас и вонь! Канализацию, что ли, прорвало?.. А ты чего голая? Где Эро…

Не договорив, Кондрат резко обернулся, услышав за спиной подозрительный шум.

– Блин, Эрос, да ты весь в говне! Вы что тут, извращались?!

Покачав головой, Кондрат с недоуменной рожей снова повернулся к Ален. Но, увидев, как она ползает по полу, содрогаясь от приступов хохота, не выдержал – загоготал сам.

– Ты засранец, Эрос! Грязный голый засранец!

Эрос, забившись в углу прихожей, где даже вещи, казалось, навеки родные и уютные, отвергли его, шептал чуть слышно:

– Мне так положено… Я не достоин… Будь я проклят…

С минуту послушав бред приятеля, Кондрат с чувством плюнул себе под ноги и взялся откупоривать картонный куб, что притащил с собой.

– Оденься поживей. Поможешь мне, – мимоходом бросил Ален.

Гапон привез компьютер и модем. Зная хорошо устройство Эросовой квартиры – не раз здесь бывал, – перенес технику из прихожей в маленькую комнату, как и все помещения в этом странном, нелепом доме, заваленную вещами – в большей мере аудио– и видеокассетами, компакт-дисками и книгами без обложек. Эта комнатка принадлежала Эросу, а та, где он занимался любовью с Ален, – духам и привидениям. Родители давно в ней не спали…

Стену слева, в двух с половиной метрах от порога, подпирала гитара. Краешек ее грифа был безбожно обломан, словно обкушен или обгрызен, корпус сильно обгорел в двух местах, в остальном же гитара сохранилась неплохо. Да что там «сохранилась» – к такой вожделел бы, наверное, любой начинающий, а может, и состоявшийся рок-боец. Хоть и не «Стрейтокасто Санберст»… Эх, Эрос, Эрос! Сколько Ален знала его, он всегда хотел быть похожим на Джимми Хендрикса. Вот, пожалуйста, – гитара. Когда он только успел ее жечь? Да еще дважды, ну прямо как Джимми на концертах в Лондоне и Майами. Кто-то из пацанов читал, что Хендрикс не просто палил гитару, а будто бы приносил ее в жертву якомусь божеству чи демону. Самым дорогим, что у него было, жертвовал. А на фига жег гитару Эрос? Ведь у него самое дорогое, драгоценное, бесценное – она, его Ален… Она всхлипнула: зачем он жег гитару? Словно мосты за собой сжигал. Нежный ублюдок!.. В эту минуту Ален и самой было неясно, кого она так назвала, – кучерявого блюзмена-наркомана или засранного любовника.

Однако главной достопримечательностью Эросовой комнатки была не гитара, а стиральная машина «Ардо», приспособленная под аквариум. В машине-аквариуме жил какой-то глубоководный черт с фонариком, свисавшим над губастой лупоглазой мордой. Это черт на дух не выносил дневного света, поэтому Эрос заботливо завесил иллюминатор в итальянской стиралке старым своим свитером. Правда, когда на Эроса находила дурь или хандра, он устраивал губастому чудищу что-то вроде шторма: включал машину и наблюдал, как морской черт выдерживает выпавшие на его долю беды и испытания… Вот на этот-то аквариум с моторчиком Кондрат водрузил монитор «Sony». Быстро подсоединил провода, модем. За интернет заплатил заранее. Повернулся к Эросу – свернувшись калачиком, тот лежал на тахте. Ален заботливо обтерла его влажным полотенцем и побрызгала своими духами. Сейчас она кротко сидела в ногах любимого, дорогого. Господи, как же дорого он ей дается!

Глядя на чокнутых голубков, Кондрат безнадежно вздохнул. Заговорил, особенно не надеясь, что Эрос слышит его:

– Даю тебе три дня, чтоб ты освободился от своих говняных рефлексов. Сбрось их в Сеть, немедленно избавься от них!.. Небось, полегчает. Ладно, пока, приятель. Ален, ты идешь?

Не раздумывая, Ален ушла с Кондратом, оставив Эроса наедине с собой. Наедине с его рефлексами и безумием. Наедине с интернетом…

Эрос бесцельно блуждал по Сети, будто астронавт, заблудившийся во Вселенной. Будто мертвый астронавт… Нет, Эрос, конечно, еще дышал: иногда затихая, словно и вправду испускал дух, иногда часто-часто, возбудившись от вида случайного сайта, перегруженного дизайнерскими примочками или, наоборот, лаконичного и простого, как стакан воды… Хотя вряд ли от такого можно было возбудиться. Скорее, все те же рефлексы продолжали жуками-короедами изъедать его слабую душу. Скорее всего, так и было.

Однажды его точно переклинило. Вдруг психанув, он что есть силы двинул кулаком по клавиатуре, отшвырнул ее, размахиваясь, потерял равновесие, свалился со стула, головой шибанулся об пол. Посидел чуток, оклемался, затем побрел к книжной полке, пошатнулся, снова упал, кое-как поднялся, доковылял, отыскал жестяной коробок из-под чая, вытряхнул из него кучу таблеток, дрожащими руками отколупал от фольги и жадно, схватив громадную жменю, запихнул в рот…

Но глотать отчего-то не спешил. Чем-то обеспокоенный, подобно больному, встревоженный предчувствием, глубоким и незнакомым, может впервые заявившим о себе из бездны сознания, Эрос шагнул к монитору. Только в эту минуту он заметил, что экран погас. «Чернее ночи», – сравнил его вслух. Или, может, так произнес чужой голос рядом? Чужие голоса-са-са… Подозрение, тотчас озвученное, тиражированное, эхом отдалось в его голове. Он заглянул в монитор – в черном зеркале увидел себя, нелепого, несуразного, с раздутыми от таблеток щеками… Внезапно экран пронзила ярчайшая вспышка! С испугу Эрос глотнул таблетки, подавился, в тот же миг его стошнило – он вырвал прямо на клавиатуру…