Текст книги "Хроники Раздолбая"

Раздолбай захохотал на весь ресторан – глупый вид Мартина подарил ему счастье почувствовать себя отомщенным.

– Ваши, наверное, вот эти, – смущенно сказал фокусник, доставая IWC из внутреннего кармана фрака.

– Дома сверю серийный номер с паспортом, если расходится – будете доказывать в суде, что не всучили мне фальшак, – всерьез пригрозил Мартин, снимая часы с белочкой с таким видом, словно они могли навредить карме.

– Ну что вы, если уж подменять, то «Ролекс» или «Филипп Патек», – усмехнулся фокусник и откланялся.

– Дикий король, – недовольно процедил Мартин, укладывая на колени накрахмаленную салфетку. – Прости, если помешал тебе радоваться волшебству, но сейчас начнется сумасшедший дом. Хотя я привык уже не считать деньги, еда в этом ресторане слишком дорогая, чтобы есть ее остывшей, – хочется все-таки наслаждаться.

Наслаждаться у Мартина не получилось. Как только официанты торжественно водрузили на стол два больших блюда с пухлыми рыбинами, бармен снова позвал Орловского к телефону, и от бара Мартин больше не отходил. Кто-то звонил ему, кому-то перезванивал он сам. Иногда он успевал подойти к столу, отщипывал кусочек рыбы и с этим кусочком во рту возвращался к прерванным разговорам. В какой-то момент к большому черному аппарату перекочевали бокал с вином и тарелочка с оливками. Услужливый официант подливал вино Раздолбаю за столиком, а потом нес бутылку к телефону, чтобы наполнить там бокал Мартина. Слышались загадочные фразы: «купим сорок мегов на свой кэш», «слабая оперативка сойдет ламерам», «это говно апгрейду не подлежит». Когда бутылка вина закончилась, а от карпа Раздолбая остался похожий на расческу скелетик, звонки наконец прекратились.

– Эти легкие деньги так тяжело даются, что, кажется, будто их зарабатываешь, – страдальчески изрек Мартин, присев за стол и поковыряв вилкой тугую тушку остывшей рыбы. – Ужин в просере, зато провернул королевскую сделку. Какие у нас дальнейшие планы?

– Домой, наверное.

– Домой не котируется. Я долго не мог понять, что напоминал мне фрак этого номенклатурного фокусника, и наконец вспомнил. Как твоя Диана? Ты уже подал ей завтрак?

– Нет.

– Тогда, может, в Ригу?

Раздолбай угрюмо хмыкнул.

– Я не прикалываюсь, – серьезно продолжал Мартин. – Сейчас семь часов, такси ждет на улице, и мы успеем на десятичасовой самолет. Ночью достанем фрак, утром ты привезешь ей завтрак, и сразу обратно.

– Я к таким авантюрам не готов, – вздохнул Раздолбай, представив, как это было бы здорово и, жалея, что Мартин всего лишь шутит.

– Если ты из-за денег, то расходы я возьму на себя, и ты ничего не будешь должен.

– Нет, я так не смогу.

– Послушай, я только что сделал несколькими звонками пять тысяч рублей, и мне гораздо приятнее доставить другу радость, чем раздать это бабло на чай всяким дебилам. Считай, что я просто хочу развеяться, и ты даришь мне повод, который я готов оплатить. Ну, так как?

– Поехали! – согласился Раздолбай с вызовом.

Он был уверен, что они никуда не полетят, и предложение Мартина – такая же рисовка, как разговор на весь ресторан о компьютерах. Номенклатурный приятель покажет себя легким на подъем благодетелем, а в машине вспомнит про важные дела, о которых «случайно забыл», и привезет его вместо аэропорта домой. Но домой к Раздолбаю они заехали только за паспортом.

– Мам, я в гости ненадолго! – бросил Раздолбай на бегу, все еще не сомневаясь, что затея Мартина – шутка, и в аэропорту их ожидает подвох, из-за которого все сорвется.

В Шереметьево он подумал, что подвох элементарно прост. «Билетов на сегодняшнее число нет на все рейсы» – гласила безграмотная табличка над окошком кассы, и, судя по ее запыленному виду, сегодняшнее число тянулось не меньше года.

– Ты знал? – усмехнулся Раздолбай.

– Политика «Аэрофлота» заключается в том, чтобы дико обламывать людей, которым номенклатурно вздумается куда-нибудь полететь, – ответил Мартин, уверенно направляясь к кассе. – Билетов на сегодняшнее число никогда не бывает, но есть способ летать «на подсадке», с помощью которого дико обламывается «Аэрофлот». Два билета до Риги на ближайшее число, пожалуйста!

Оказалось, что с купленным на любое число билетом можно подождать, когда закончится регистрация на нужный рейс, и, если в самолете оставались места, был шанс получить одно из них в порядке живой очереди. Называлось это летать «на подсадке».

– Главное, чтобы не было льготных талонов, – объяснял Мартин возле регистрационной стойки. – Диспетчер выдает их по каким-то уважительными причинам, которых никто не знает, и дебилы с талонами дико бесят, когда идут без очереди и занимают у тебя под носом последнее место. В такие моменты я всегда представляю, что самолету суждено разбиться, и дебил с талоном не обломал мой вылет, а дико спас мне жизнь. Наверное, по кайфу не попасть в такой самолет. Будешь потом ощущать себя дико избранным.

Раздолбаю не нравилось то, что говорил Мартин, но он не возражал и только благостно улыбался, наслаждаясь «своей жизнью». Очередь на подсадку состояла всего из трех человек, и вскоре они оказались в салоне Ту-154.

– Мартин, ты дикий король! – восхищенно прокричал Раздолбай, когда самолет вырулил на взлетную полосу и турбины неудержимо потащили его вперед.

* * *

В первом часу ночи они ввалились в гостиницу «Рига», горланя немецкую песню. Фляжка с коньяком, которую Мартин извлек из кармана плаща сразу после взлета, пробудила в Раздолбае феноменальную способность к языкам, и он уверенно подхватывал не только припев «трынк ной айне флашен», но даже некоторые строчки куплета. Швейцар угрожающе двинулся им навстречу. Мартин сходу вложил ему в руку десятку и поинтересовался, где в это время суток можно поиграть в гольф. Швейцар ответил, что в гольфы играть не получится, потому что галантерейные магазины закрыты, и проводил их к стойке администратора, почтительно забегая то справа, то слева.

– Идем в ресторан – поужинаем и достанем тебе фрак, – распорядился Мартин.

За суточный прокат фрака он предложил метрдотелю двадцать рублей и паспорт Раздолбая в залог. Метрдотель был дородным мужчиной среднего роста, а Раздолбай – худосочным верзилой, и примерка фрака в подсобном помещении ресторана превратилась в клоунаду, над которой Мартин хохотал до пеликаньего клекота. Его веселость настроила метрдотеля на несерьезный лад, но Мартин вовремя спохватился и объяснил, что Раздолбай – потомок древней латышской знати из Европы, завтра на утреннем приеме должен быть представлен именитым родственникам, а багаж с прекрасным фраком от Раскини потеряли косорукие дебилы из «Аэрофлота».

– Я вам сочувствую, – вошел в положение метрдотель, – но, к сожалению, ничем не могу помочь. Если только… У нас по средам играет струнный квартет, и виолончелист похож на вашего приятеля сложением. Я дам вам номер.

Уговаривать виолончелиста расстаться на день с единственным концертным костюмом Мартину пришлось долго. Пока он распинался перед ним по телефону из номера, Раздолбай сбегал к общему телефону на первом этаже и позвонил маме. Реакция на известие: «Мама, я в Риге!», сопровождаемое дурацким смешком, была предсказуемой – пришлось выслушивать нотацию об идиотизме и безответственности. Раздолбай понимал, что сказав «я в гости ненадолго», а потом, позвонив ночью из другого города, он нарушил неписаный кодекс отношений с родителями, но опьянение «своей жизнью» было слишком сильным, чтобы признать неправоту. Маму хотелось осадить и, вспомнив поговорку «любовь оправдывает все», Раздолбай решил, что получит индульгенцию, открыв истинную цель своей поездки.

– А если я влюбился? – вызывающе бросил он в трубку.

Поборов стеснение, он первый раз в жизни намекнул маме, что его сердцем завладела девушка, и рассчитывал на мгновенное прощение. «Ну, если влюбился, тогда понятно. Если влюбился – другое дело», – ожидал он услышать.

– В кого влюбился? Что ты городишь?! – набросилась мама с удвоенной силой. – Ты что, к шлюхе какой-то поперся?!

Раздолбай взвился, словно ему ткнули в ухо спицей.

– Мам, зачем говорить такое?! Ты радоваться должна, что у тебя сын не кобель, как некоторые, а способен на такие чувства, чтобы в другой город летать! – с обидой прокричал он.

– Я знаю, что говорить! Чтобы завтра же был дома или на порог не пущу! – пригрозила мама и бросила трубку.

Раздолбай злился, словно щенок, которого потаскали за шкирку, а за ответное рычание обещали вышвырнуть. Конечно, он понимал, что мама не захлопнет перед его носом дверь, но чувство зависимости угнетало. «Не разрешу гулять, заберу магнитофон, не пущу к телевизору…» – эти воспитательные инструменты были привычными для подчиненного положения, в котором он жил, сколько себя помнил, но с недавних пор это положение стало неудобным, как тесная не по размеру одежда.

– Будет у меня когда-нибудь вся жизнь «своей жизнью», или так и придется терпеть это? – кипятился Раздолбай, возвращаясь в номер. – Может быть, тоже бросить институт и пойти в бизнес? Мне часы за шесть тысяч не нужны, я бы на такие деньги на «той квартире» три года жил, а не дали бы ключи – снимал бы что-нибудь.

Грезы о самостоятельной жизни вспыхнули перед глазами Раздолбая и тут же погасли. Он знал, что не бросит институт, но не потому, что стремился научиться чему-то. «Суриковка» давала пять лет понятной определенности, и, чтобы отказаться от уютной колеи ради манящей, но рискованной свободы, нужна была воля, которой у Раздолбая не было.

«Несмотря на «закидоны», Мартин все-таки дикий король», – подумал он, ощущая под ногами мягкий ворс гостиничного ковра и вспоминая, кому обязан сегодняшним приключением.

Король вышел навстречу из-за угла и царственно махнул рукой, приглашая следовать за собой.

– Черный фрак ждет, такси внизу, – сообщил он. – Будешь покорять свою Диану в образе номенклатурного Дориана Грея.

Утром следующего дня, облачившись во фрак ресторанного виолончелиста, Раздолбай сервировал завтрак в замызганном подъезде панельной пятиэтажки в Задвинье. Над головой у него билась в предсмертных вспышках умирающая лампа дневного света, за спиной было написано «Толянас – пидорюгас», а где-то наверху просыпалась любимая девушка. Раздолбай налил в стакан апельсиновый сок, разложил закуски из гостиничного ресторана на стальном подносике и накрыл сервировку металлическим колпаком. Колпак и подносик Мартин выцыганил у метрдотеля, пообещав, что введет его в круг светлейших латышских династий. На втором этаже хлопнула дверь. Раздолбай испугался, что это вышла Диана, но по лестнице спускался пожилой мужчина, помятый, но аккуратный вид которого предполагал в нем ученого или педагога на пенсии. Увидев человека во фраке, мужчина вздрогнул так, словно встретил оборотня, и прошмыгнул мимо, пронизывая Раздолбая взглядом, в котором убийственный интерес мешался с лютым страхом задать хотя бы один вопрос.

– Сэрэтэм кирандульми, – зачем-то сказал Раздолбай.

– Ne saprot… – совсем растерялся мужчина и поспешил прочь.

Раздолбай перебросил через левую руку салфетку, взял накрытый колпаком подносик и вслух выматерился. Только теперь он сообразил, что не знает номер квартиры Дианы и даже этаж. Поставив поднос на лестницу, он бросился вдогонку за пенсионером.

– Простите! – крикнул Раздолбай, настигнув мужчину на выходе со двора. – У вас в подъезде живет девушка, я хочу сюрприз сделать и не знаю квартиру. Диана зовут, волосы такие длинные…

Мужчина заулыбался, освобождаясь от неразрешимой тайны, но не смог ничего подсказать и только виновато пожал плечами. Раздолбай схватился за последнюю ниточку.

– Она пианистка!

Мужчина кивнул и сказал, что каждый вечер прямо над ним играют на «клавикордах». Раздолбай побежал обратно в подъезд.

Первое, что бросилось ему в глаза, – пугающая пустота на месте, где он только что оставил драгоценный сюрприз. Взгляд метнулся в сторону и уперся в грузную тетку в плюшевой «олимпийке» и пижамных штанах, которая с ловкостью официантки со стажем взметала подносик с металлическим колпаком над разинутой пастью мусоропровода.

– Стойте, мое! – взревел Раздолбай.

– Ненормальный! Пугаешь так… Я мусор выбрасывала, думала – валяется.

Не считая нужным вступать с теткой в общение, он выхватил у нее свою драгоценность, снова перекинул через руку салфетку и поспешил к квартире Дианы. Дверь оказалась открытой. От неожиданности он замер на пороге, и в это время в коридоре появилась растрепанная Диана в ночнушке. Увидев «Дориана Грея» во фраке, она взвизгнула и спряталась в ванной.

– Вам что тут нужно?! – послышался грозный окрик тетки в пижамных штанах.

– Мам, это ко мне в гости! – крикнула Диана из-за двери.

Причитая: «Какие гости в полвосьмого утра?» и «Кто этот сумасшедший в костюме трубочиста?», мама Дианы проводила сконфуженного Раздолбая на кухню и предложила растворимый кофе. Эффект появления получился смазанным, но Раздолбай был доволен, что авантюра все-таки удалась, и предвкушал, как Диана оценит его выходку. Помня напутствие Мартина «дико засунуть пылкость чувств под фалды фрака», он готовился широким жестом поднять блестящий колпак над подносом, сказать какую-нибудь витиеватую фразу и тут же ретироваться.

Диана появилась на кухне, когда Раздолбай дожевывал пряник.

– Откуда ты взялся? Так рано, не предупредив… Что это на тебе… Фрак? Боже мой, мама, он во фраке!

– Ехал с приема герцогини Виндзорской и подумал, что, раз уж я при параде, надо завезти тебе завтрак – ты же намекала на это.

– Я? Да… намекала, – растерялась Диана, не вполне понимая, о чем речь, и тут он поднял колпак, открывая бокал с апельсиновым соком, сырную тарелку и тарталетки.

– Ты – безумец! Ты это действительно сделал!

Отметив про себя, как вспыхнули у Дианы глаза, довольный Раздолбай взглянул на часы, сказал, что его пароход отчаливает, и спешно покинул квартиру.

– Ты – чокнутый! – кричала Диана вслед счастливым голосом. – Нельзя все понимать так буквально! Спасибо тебе за сюрприз!

– Правильное ухаживание – тот же бизнес, – наставлял Мартин, когда самолет нес их обратно в Москву. – Ты делаешь так, что партнер чувствует себя должником, позволяешь ему немного отдать и снова увеличиваешь долг – так до тех пор, пока единственным способом погасить векселя станет порево. Произойти это должно само собой, долг нельзя требовать. Ты признался ей в любви и затребовал этим огромный долг – отвечать на твои чувства. Она при этом ничем не была обязана и поэтому дико шарахнулась. Сейчас ты сделал красивый жест и уехал. Она должна тебе немножко хорошего отношения. Если ты дико не противен ей, скоро она тебе позвонит.

– Сама? – удивился Раздолбай.

– Долг будет ее мучить, а другого способа его отдать у нее нет. Не вздумай звонить сам! Этим ты напомнишь ей о долге и одновременно лишишь ее возможности отдавать. Не позвонит – считай, что эта разработка в просере, начинай новую. А если позвонит, поговори чуть-чуть и прощайся первым – пусть почувствует, что вернула долг не сполна и еще немножко должна. Потом выжди время и огорошь ее выходкой круче этой.

– Куда круче-то?!

– Не знаю. Ты хочешь ей дико вдуть, а не я. Делай изредка жесты, после которых она все больше будет тебе должна, и когда расплатится поцелуем, считай, что осталась четверть полпути. Проект долгосрочный, но насадить ее на кукан – цель стоящая. А пока прямо из аэропорта можем поехать в Ясенево – отпороть пару «мартышек». Моя давняя знакомая живет сейчас вместе с подругой, я звонил, они будут рады, если мы дико вторгнемся в их девичий быт. Не первый сорт, как рижские проститутки, но для качественной порки сойдут. Ты как?

Раздолбай вытаращился на Мартина так, словно у него изо рта стали выпрыгивать лягушки. Только что он учил его, как завоевывать любовь, и вдруг, не меняя тона, заговорил о каких-то «мартышках».

– Мартин, я Диану люблю, – напомнил он, напуская на себя благородство.

– Люби, я что отговариваю? Просто вокруг Дианы ты будешь нарезать круги год, а сгонять дурняка надо независимо от романтических воздыханий. Надо или нет?

– Надо, конечно, – согласился Раздолбай, испугавшись, что Мартин заподозрит в нем девственника.

Страх выдать свою неопытность преследовал его постоянно. Стоило кому-то завести разговоры о похождениях, он всегда напускал на себя бывалый вид, но внутри съеживался, боясь, что опыт, ограниченный чтением «СПИД-Инфо», читается у него на лице. Спрашивая «Надо или нет?», Мартин как бы подразумевал естественную для всех нормальных мужчин практику, и Раздолбай боялся, что, отказавшись «сгонять дурняка», вызовет подозрения или, чего хуже, вопросы. Кроме того, его соблазняла возможность пожить еще немножко «своей жизнью» и не ехать сразу домой навстречу маминой ругани. «Никто меня не заставит ничего делать. Скажу потом, что они мне не понравились, и все», – настраивался он.

«Мартышки» представлялись Раздолбаю парой пэтэушниц, живущих в полупустой квартире, стены которой завешаны плакатами попсовых групп. Он живо представлял, как они поставят купленное Мартином вино на колченогий стол посреди комнаты, а со стен на них будут смотреть слащавые A-Ha, Modern Talking и New Kids on the Block. К его удивлению, жилище «мартышек» оказалась шикарнее, чем квартира дяди Володи. Мартин нажал кнопку звонка, девичий голос крикнул из-за двери «Заходите, мы переоденемся», и они прошли сначала в облицованную искусственным камнем прихожую, а потом в просторную гостиную, в которой из-за обилия ковров, драпировок и покрывал тонули все звуки. Раздолбай завистливо зыркнул на серебристый чемодан мощного двухкассетного «Шарпа» с тремя «топориками» на эмблеме и на телевизор с большим экраном, под которым приветливо мерцал индикатором матовый видеомагнитофон.

– «Мартышки» номенклатурно устроились, – шепнул он Мартину, падая на мягкий диван.

– Неплохо, но до уровневой номенклатуры, как до Луны. Мама в ГУМе работает, замаскировать конуру под дворец для нее – предел, – ответил Мартин и по-хозяйски достал из ящика серванта штопор.

– Пуча, я вино открою пока! – крикнул он так, чтобы его было слышно в дальнем конце квартиры.

– Пуча? – удивился Раздолбай.

– Пучкова и Киселева, я зову их Пуча и Кися. Пуча – моя, с Кисей можешь попробовать… – быстро прошептал Мартин, и тут в комнату вошли девушки.

Они отличались в лучшую сторону от пэтэушниц, которых воображал Раздолбай, но назвать их красивыми было сложно. Забавным казалось то, что они напоминали ухудшенную копию Оли и Геулы – Пуча была жгучей миниатюрной брюнеткой, а Кися – полноватой сероглазой блондинкой с прической куклы из «Детского мира». Подобных девушек можно было часто встретить среди продавщиц или парикмахерш. Единственным бесспорным достоинством Киси была завораживающе большая грудь, верхние половинки которой выглядывали из расстегнутой на две пуговицы блузки, и это зрелище сразу притянуло взгляд Раздолбая всесильным магнитом.

Мартин давно знал обеих девушек и с легкостью завел с ними переброску подколками и намеками, позволяя Раздолбаю созерцательно сидеть в сторонке. Из двухкассетника тихонько зашептала Sade. Пуча разрешила курить в квартире, и «своя жизнь» незаметно взлетела на уровень, выше которого Раздолбай мог поставить разве что вечеринку в апартаментах «Латвии». Ничего большего ему не хотелось – только слушать музыку, выпускать через ноздри ароматный, как духи, дымок «Ротманс» и заглядывать иногда в вырез Кисиной блузки, выбирая моменты, когда на ней норовила расстегнуться третья пуговица. За эти взгляды ему было немножко стыдно перед своим чувством к Диане, но Sade не зря шептала: «Is it a crime?»[55]55
  Разве это преступление?


[Закрыть]

– А что это наш второй гость молча в углу сидит? – вывел его из медитативного состояния вопрос Киси.

– Музыку слушаю.

– С нами тебе неинтересно?

Кися в упор смотрела на Раздолбая серыми, чуть навыкате, глазами, и у него возникло странное чувство, будто ему в лицо уперлись бильярдным кием.

– Почему? Интересно… Я вас слушаю.

– Нас или музыку?

Раздолбай нехотя включился в разговор и через некоторое время с удивлением обнаружил, что рассказывает Кисе про новую волну британского тяжелого металла, а она внимает ему с хорошо подделанным интересом. Больше того, в комнате они остались вдвоем – Мартин с хозяйкой квартиры незаметно выскользнули. Раздолбай заерзал от волнения, вспоминая о музыкальных группах все подряд. О чем говорить наедине с девушкой, он не знал, и потерять оседланную тему значило для него зависнуть в неловком молчании. Когда он дошел до откусывания Оззи Осборном головы летучей мыши, Кися пересела со своего кресла на диван, так что оказалась на расстоянии вытянутой руки, и снова стала смотреть на него в упор. Раздолбай смешался, комкая свой рассказ, словно зажеванную в магнитофоне пленку.

– Забыл, о чем говорил? – насмешливо спросила Кися.

– Нет, просто…

– Просто что?

Бильярдный кий Кисиного взгляда снова уперся Раздолбаю в лицо, и говорить под его прицелом было решительно невозможно. К тому же расстегнутый воротник блузки был слишком близко, и притяжение, которое раньше манило только взгляд, теперь норовило примагнитить Раздолбая всего целиком. Как этого не показать, было единственным, о чем он мог думать.

– Ты что-то замолк.

Раздолбай напряг волю и продолжил рассказ о сценических причудах великого и ужасного рокера. Кися, не отводя пристального взгляда, слушала с насмешливой полуулыбкой.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила она, когда он снова стал терять мысль.

– Ну, как… Тебе интересно вроде…

– Мне нет.

– Но ты же слушала.

– Я думала о своем.

– Извини.

– Зачем ты извиняешься? Мужчинам не идет извиняться.

– Извини… что извиняюсь.

Сбитый с толку Раздолбай замолчал, укоряя себя, что выглядит таким жалким.

– Чего тебе сейчас хочется? – спросила Кися, когда молчание стало невыносимо тягостным.

– В смысле?

– В прямом. Что тебе сейчас хочется больше всего?

– Ну, не знаю… покурить.

– Покурить тебе сейчас больше всего хочется? А если честно?

– Кися, ты странные вопросы задаешь! Что значит хочется? Допустим, мне хочется «Мерседес».

Раздолбай сделал движение, чтобы встать с дивана, но Кися задержала его.

– Подожди. Выполни одну мою просьбу – посиди пять минут, не двигаясь, и скажи мне честно, чего тебе больше всего хочется.

Раздолбай откинулся на диванную спинку. Больше всего ему хотелось повалить Кисю на диван и схватить ее за грудь. Признаться в этом он боялся даже себе, а Кися как будто специально провоцировала его на такой ответ.

– Давай вина выпьем, – придумал он наконец.

– Я не хочу.

– А я хочу.

– Выпей, но не верю, что ты больше всего этого хочешь.

Раздолбай плеснул себе полбокала и сделал глоток.

– Хорошо, вина ты попил. Чего тебе теперь хочется?

– А тебе?

– Того же, чего и тебе.

Раздолбая пробил холодный пот.

– Я не знаю, чего мне хочется.

– Знаешь.

– Тебя поцеловать, – сдался Раздолбай и посмотрел на Кисю взглядом пойманной в капкан мыши.

– Так чего ты ждешь?

Отступать было некуда, и Раздолбай потянулся вперед. «Я ведь ее совсем не люблю, почему же мне так приятно?» – подумал он, касаясь губами неожиданно теплых и мягких губ.

– Ты что, не умеешь целоваться? – прошептала Кися.

– Почему…

– Раскрой рот.

Раздолбай повиновался, а дальше на его затылок словно пало дурманящее покрывало. Он перестал думать, что и как он делает, и только в момент, когда его рука, скользнув под расстегнутую блузку, сжала нежное полушарие, осознал себя словно со стороны и восторженно подумал: «Ни хрена себе!» Дурман плавал в крови, прогоняя стыд и смущение. Кися сняла с него рубашку, а он даже не вспомнил, что панически боится раздевания.

– Чего тебе теперь хочется?

– Продолжать… – пробормотал Раздолбай как во сне.

– Я скоро вернусь.

Кися поправила на плече расстегнутую блузку и вышла из комнаты. Вскоре из ванной послышался шум воды.

– Боже мой, ЭТО сейчас произойдет! – осознал Раздолбай, не столько с восторгом, сколько с ужасом. – Вот так, в первый день знакомства. С девушкой, которая мне даже не нравится!

Раздолбай часто фантазировал на тему, как и при каких обстоятельствах с ним это впервые случится. Он представлял, как обнимает любимую девушку за талию и говорит ей, что не может больше скрывать своих чувств. Она отвечает, что тоже «что-то такое испытывает». Он целует ее в губы и прижимает к себе крепче – она говорит ему «да». На этом фантазия заканчивалась, потому что мысленно делать с любимой девушкой то, что он видел в немецких фильмах, у Раздолбая не получалось – это было все равно, что фантазировать, как распить на двоих с мамой бутылку водки. Таким образом, любовных фантазий всегда выходило две – одна про первый раз с любимой девушкой, которой последнее время представлялась Диана, а вторая – про немецкое кино с собой в главной роли. Сейчас эту роль предстояло сыграть наяву, и ужас охватывал Раздолбая от мысли, какая бездна отделяет его от мускулистых дядек, кричавших: «Ja! Ja! Ich schliessen, schliessen!»[56]56
  Да, да! Я кончаю, кончаю!


[Закрыть] Эти дядьки делали свое дело с такой же виртуозностью, с какой дубасил своих недругов Брюс Ли, и если Раздолбай понимал, что на месте Брюса Ли у него не могло быть шансов, то приходилось признать, что и на месте мускулистых дядек ему тоже светило не много. Кися плескалась под душем, напевая «smooth operator», а Раздолбай трепетал так, словно вместо Брюса Ли выходил драться против четверых амбалов.

– Господи! – невольно взмолился он. – Только бы все обошлось и получилось нормально!

И тут он услышал внутри себя мысли, трезвые и рассудительные настолько, что их можно было ожидать от дяди Володи во время воспитательной беседы, но никак не от самого себя.

– Вот ты целовался с девушкой, которую видишь первый раз в жизни и которая тебе безразлична. Ты готовишься к тому, чтобы она стала твоей первой женщиной. Для чего тогда ты летал в Ригу и устраивал этот цирк с фраком? Для чего просил: «Хочу, чтобы у меня это было первый раз по настоящей любви»?

– Одно другому не мешает, – отмахнулся Раздолбай.

– Первый раз бывает один. Значит, с Дианой уже не будет. Ты больше не хочешь этого?

– Хочу, конечно! Но с Дианой неизвестно будет ли, а здесь наверняка.

– Если будет здесь, ничего не будет с Дианой.

Раздолбай не сомневался, что ведет мысленный спор сам собой, но сразу понял, что именно такой внутренний диалог подразумевал Миша, когда говорил про «голос Бога» внутри.

«Никакой это не «голос Бога», а просто мой страх! – подумал он. – Я боюсь и сам себя отговариваю, пользуясь Дианой как поводом. У нас с ней еще ничего нет, так что изменой это считать нельзя».

– Это измена твоему чувству. Вспомни, как в электричке ты обращался с просьбой дать тебе Диану и говорил, что хочешь этого сильнее всего. Но вот подвернулся более легкий вариант, и ты уже готов отказаться.

– Можно подумать, если я откажусь сейчас, то с Дианой точно получится.

– Да.

Раздолбай оторопел. В момент, когда он услышал в себе «да», внутри появилось чувство абсолютной уверенности, что Диана действительно станет его первой девушкой. Это было не предположение, а твердое знание, как если бы он положил в карман ключи от квартиры, и на вопрос «что у тебя в кармане» уверенно отвечал бы – ключи.

– Это что… то самое, о чем говорил Миша… Дано будет? – спросил он, допустив на секунду, что обращается не сам к себе.

– Да.

Вода в ванной стихла. Раздолбай понял, что Кися вернется с минуты на минуту, и мысленно зашептал торопливо и сбивчиво, как если бы действительно улучил возможность поймать за пуговицу посланника высших сил и донести до него свои мысли, пока их контакт не прервался.

«Господи, я не смогу отказаться! Я хочу, чтобы первый раз было по любви, а не так… Очень хочу! Но я не могу больше сходить с ума, думая, когда же у меня это случится. Вот явный шанс, и у меня нет сил отказаться от него, ради того, что еще неизвестно будет ли… Господи, если ты есть и я говорю с тобой, а не со своими мыслями, сделай так, чтобы мой первый раз был с Дианой, а сейчас не надо! Но я не смогу отказаться, потому что сам не верю в то, что сейчас говорю. Мне кажется, что я говорю сам с собой из-за страха. Я боюсь это делать, и именно потому, что боюсь, я не хочу сейчас отказываться, чтобы не думать потом, что это был только страх. Господи, если я говорю с тобой, пусть сложится так, что сейчас ничего не будет, а будет потом по любви с Дианой. Если можешь мне ее дать, пусть это получится с ней, а сейчас не надо. Но я не откажусь сам, не смогу… Устрой это, как можешь!»

Закончив это мысленное обращение, Раздолбай почувствовал, что его страх отступил. Он словно переложил свое беспокойство на чужие, более сильные плечи и пребывал в созерцательном настроении, воспринимая все отстраненно, как кинофильм.

«Теперь понятно, почему люди богам молились, – подумал он. – Вот я решил, что обращаюсь к высшим силам, и успокоился. Все это, конечно, самообман вроде плясок вокруг костра перед битвой, но помогает. Надо не заморачиваться и набраться с этой Кисей опыта. Пригодится потом, если с Дианой получится».

Кися вернулась в комнату в коротком синем халатике с китайскими драконами. Раздолбай взглянул на ее пухлые коленки с ямочками и внутренне поморщился – в джинсах Кисины ноги смотрелись лучше.

– В таком халате на бои без правил выходить можно, – пошутил он, чтобы скрыть неловкость.

– Сострил, да? – уточнила Кися, присаживаясь не на диван рядом с ним, а в кресло напротив.

– Типа того.

Снова установилось молчание.

– Почему больше не спрашиваешь, чего я хочу? – первым заговорил Раздолбай.

– А мне это уже не важно.

– Иди сюда.

– Зачем?

– Ну, если незачем, тогда не иди, – вздохнул Раздолбай. Ему не нравилось играть в игру, в которой он все время чувствовал себя проигравшим, потому что не понимал правил.

Кися молча сидела в кресле и неотрывно на него смотрела. Раздолбай видел, что под халатом у нее ничего нет, но встать и подойти к ней не решался. Свое бездействие он пытался оправдать вмешательством высших сил, которые удерживают его от близости без любви, но прекрасно понимал, что держит его только собственная неуверенность.

«Я сам хотел, чтобы ничего не было, но не из-за моей же трусости… – сокрушался он. – Как же я собираюсь соблазнять Диану, если даже к раздевшейся специально для меня девушке пристать не могу?»

Раздолбай начал выдумывать мудреную фразу, которая начиналась словами: «Я понял, что хочу сейчас больше всего, и я хочу этого, даже если тебе не важно…», но Кися вдруг откровенно лизнула пальцы правой руки, пробралась ими за пазуху халата и, закрыв глаза, откинула голову на спинку кресла. В мозгах Раздолбая дернулся какой-то мощный рубильник, и, не успев ни о чем подумать, он ринулся вперед, словно вылетел из катапульты. Зависнув над Кисей, как шмель над цветком, он стал выбирать место, куда приложиться губами, и наконец ткнулся ей в шею.