Текст книги "Хроники Раздолбая"

«Не вздумай!» – крикнул Раздолбаю внутренний голос, но он не послушался.

– Эй, кто обещал о тебе заботиться? Один приятный человек готов предоставить тебе ночлег и напоить чаем, если, конечно, тебя не смутит, что приятный человек – это я, – выложил он свой узор.

– Я ничего не поняла, скажи еще раз.

– Могу предложить поехать ко мне, – пояснил он и со страхом заглянул ей в глаза, надеясь найти ободряющий отклик.

Взгляд Дианы погас. Если бы незримое строение близости, которое кирпичик за кирпичиком складывалась со вчерашнего дня, было построено из настоящих камней, Раздолбай услышал бы оглушительный грохот. Бесстыжие лучи ничего не значили, и, переоценив доступность Дианы, он поставил их обоих в безвыходное положение. Сказать ему «да» она оказалась не готова, и ночевка под одной крышей обрекала их на два одинаково плохих варианта – отчуждение после тщетного домогательства или расход по разным углам с видом «не очень-то и хотелось». И то и другое означало мучительную гибель романтики, и романтика предпочла мгновенную смерть.

– Ну что ж, похоже, у меня нет выбора, – тускло сказала Диана. – Надеюсь, ты будешь вести себя как джентльмен?

– Конечно, – вяло пообещал Раздолбай, прикидывая, что надеть маску «не очень-то и хотелось» все же лучше, чем получить позорный отказ.

На пути через двор он еще надеялся, что из темноты вынырнет спасителем дядя Руслан, который перехватит Диану и дарует погибшей романтике шанс воскреснуть, но Руслан так и не появился. Раздолбай поймал машину и сел вместе с Дианой на заднее сиденье, понимая, что прогулка на смотровой площадке была их вершиной, и теперь они стремительно летят с этой вершины в разные стороны. До полной гибели их отношений оставалось полчаса дороги в Химки.

«Что делать? Как спасти положение? – сокрушался Раздолбай. – Может, все-таки дожать? Как говорил Андрей: “Нет бабы, которая не дает, есть парень, который плохо просит”».

Он легонько коснулся пальцами ее запястья. Если бы она сберегла это касание, он, возможно, стал бы настраиваться «не быть джентльменом», но она отодвинула свою руку.

«Нет, она к себе не подпустит. К тому же какой из меня «дожимальщик», я сам боюсь этого, как той реки в лагере. Что же делать? Господи, помоги!»

– Сам виноват, – ответил внутренний голос. – Положился на себя и не послушался. Прислушался бы ко мне, я бы не разрешил приглашать ее домой ни в коем случае.

– Ей негде ночевать. И кстати, если ты – Бог, то именно ты создал ситуацию, что ее Руслан куда-то делся. У меня не оставалось других вариантов.

– Вариант был, и пока еще есть. Вези ее прямо сейчас в аэропорт и отправляй первым самолетом в Ригу.

– Что?!

– Что слышал! Если вы приедете домой, наутро вам нечего будет друг другу сказать, и вы будете ждать расставания как избавления. А если ты отправишь ее сейчас в Ригу, то будет продолжение, причем она сама, да-да, именно сама, сделает первый шаг.

Раздолбая словно ошпарили кипятком. Он понял, что голос, независимо от того, был он Богом или обострившейся интуицией, дает правильный совет, но последовать этому совету у него не хватало решимости. Он словно залип в колее, края которой были выше его роста, и ему легче было катиться по этой колее к предопределенной развязке, чем преодолеть инерцию. Но голос умел быть настойчивым.

– Скажи водителю ехать прямиком в Шереметьево, пока вы на проспекте! – требовал внутренний Бог. – У тебя десять минут. Свернете с проспекта, будет поздно.

– А вдруг это самообман, – отговаривался Раздолбай. – Может быть, дома все будет не так плохо. Попьем чаю, поболтаем… Если повезу ее в аэропорт, она может обидеться.

– Пусть лучше обидится, чем потеряет к тебе интерес.

– В день вылета билетов не купишь.

– Покажешь себя еще раз пронырой, отправишь ее на «подсадке».

– Это глупость, хамство! Красиво увез, обещал заботиться, а потом выпихнул вон?

– Именно так – это пряник и кнут.

– Я ее потеряю!

– Сделаешь, как я велю, – получишь новый шанс и убедишься, что мне можно верить. Смалодушничаешь – и ее потеряешь, и веру не обретешь. Скоро поворот с проспекта. Делай, что я велю!

– Простите, пожалуйста… – дребезжащим голосом обратился Раздолбай к водителю. – В Химки сворачивать не надо. Едем прямо, в Шереметьево.

– Зачем Шереметьево? Куда мы? – встрепенулась Диана.

– Я подумал, что лучше всего будет, если ты прямо сегодня полетишь в Ригу, – неуверенно объяснил Раздолбай.

– Ты с ума сошел? Второй час ночи, я хочу спать.

– Я тебя напою в аэропорту кофе.

– Какой аэропорт? Какая тебя укусила муха?

– Никто меня не кусал. Я хочу, чтобы ты сегодня вернулась в Ригу.

– Ты обиделся на что-то?

– Нет. Я обещал тебе показать спектакль, мы его посмотрели, и тебе надо возвращаться.

– Разумеется, я не останусь здесь жить. Хочешь отвезти меня в аэропорт – поедем вечером, но зачем сейчас? Если я тебе мешаю, оставь меня в какой-нибудь гостинице. Что случилось?

– Абсолютно ничего. Так надо.

– Кому надо? Тебе? А ты обо мне подумал? Я совершенно без сил, как я буду болтаться еще несколько часов в дороге?

Раздолбай посмотрел на усталую Диану, которая в его растянутом свитере как будто уменьшилась в размерах, и почувствовал себя самодуром, издевающимся над человеком почем зря. Он и сам предпочел бы рухнуть спать, а не толкаться в очереди на «подсадку», усаживая ее в самолет.

– Ладно… – сдался он. – Если устала – полетишь вечером.

– Ну так что, куда в результате едем? – уточнил водитель.

– Едем, куда ехали – домой, – ответила Диана и отвернулась к окну.

Раздолбай почувствовал, что она стала бесконечно далеко от него, и набросился на свой внутренний голос с упреками:

– Что ты посоветовал? Стало только хуже!

– Но ты ведь не последовал совету.

– Она права! Это свинство по отношению к ней!

– Ты должен был идти до конца.

– Я не уверен, что твой совет правильный и тебя надо слушать!

– Сейчас вы свернете с проспекта, и можешь считать ее потерянной навсегда.

Водитель перестроился в крайний ряд. Раздолбай с напряжением смотрел, как исчезают под капотом последние метры асфальта, оставшиеся до черты, за которой изменить выбор станет уже невозможно. Внутри его как будто натянулась до предела толстая басовая струна, грозившая лопнуть и разорвать его на части. Терпеть ее натужное гудение становилось невыносимо, но вдруг… в душе послышался новый голос. Не тот, что звучал раньше, а другой – тихий, добрый, не требовательный, как первый, а утешающий.

– Осталось чуть-чуть. Машина свернет, и струна ослабнет, все кончится, – шептал этот голос. – С Дианой ничего не вышло, но ты понимал это сразу, а «внутренний Бог» сбил тебя с толку. Этот голос – самообман. Не надо его слушать, он приносит только ненужное напряжение. Потерпи немножко, последние метров двести… Выбор уже сделан. Сейчас он станет окончательным, и ты перестанешь мучиться. Зачем вообще нужны были эти сложности? Проще было отказаться от нее год назад.

– Я слышал внутри «дано будет», и хотел испытать, можно ли верить этому голосу.

– Конечно, нельзя! Он говорил «дано будет», а она даже не смотрит в твою сторону.

– Я не выполнил последний совет.

– Неужели ты думаешь, что если бы выполнил, то получил бы ее?

– Если не выполню, то так этого и не узнаю.

– Ты уже не выполнил! Смотри, водитель включил поворотник. Диана потеряна, ну и пусть. Завтра она исчезнет из твоей жизни, но появится другая девушка. Кстати, можешь взять у Мартина телефон Киси, она тебе обрадуется, и с ней будет не страшно. Потренируешься…

– И не узнаю, что такое первый раз по любви. Не испытаю, надо ли прислушиваться к внутреннему голосу. Не поверю, что моим внутренним голосом говорит Бог.

– Нет никакого Бога!

– Проверить это может быть даже ценнее, чем получить Диану.

Раздолбай нащупал в кармане ветровки двадцатикопеечную монету, сжал ее пальцами и взмолился:

– Господи, я верил, что слышу твой голос, но сомневался и сомневаюсь по-прежнему. Я склоняюсь к тому, что это всего лишь мои мысли, но хочу развеять сомнения. Если ты есть, ты можешь не только проникать в мысли, но и влиять на жизнь. Например, на исход жребия, который я брошу. Я полагаюсь не на слепой случай, я полагаюсь на тебя! Если ты есть – пусть жребий выпадет так, чтобы у меня с Дианой все получилось. Пусть монета выпадет не случайно, а по твоей воле! Решка – везти в аэропорт, орел – ехать домой. Господи, сделай выбор таким, чтобы мой первый раз был с Дианой, и я больше не усомнюсь!

Он повертел монету в кармане, зажал ее в кулаке и, украдкой извлек руку. Включенный в машине поворотник метрономом отщелкивал последние секунды возможности изменить выбор. Он разжал кулак – с покрытой блестками пота ладони на него таращилась решка.

– Прямо! – крикнул он водителю. – Едем прямо, в аэропорт! Не сворачивайте!

Шофер испуганно вильнул рулем, возвращая машину на прямой курс, и недовольно посмотрел на Раздолбая через заднее зеркало.

– Ты что, издеваешься надо мной? – возмутилась Диана. – Не слушайте его! Развернитесь, пожалуйста!

– Едем в Шереметьево и точка, – отрезал Раздолбай.

Жребий внушил ему уверенность, что он все делает правильно, и пусть даже сомнения оставались, нарушить подсказанное монетой решение после пылкой мольбы, было для него все равно, что пойти против Бога. Теперь он скорее позволил бы Диане выйти из машины и остаться на улице, чем внял ее уговорам. В то же время, он чувствовал, что должен сгладить углы и как-то обосновать свое странное поведение.

– Понимаешь, я не знаю, почему так надо. Это словно предчувствие, – заговорил он тихо, чтобы не слышал водитель. – Помнишь, я говорил, что если тебе суждено поехать в Москву, ты от этого никуда не денешься, и все вышло именно так. Значит, я в этом кое-что понимаю, верно? И сейчас я точно знаю, что надо ехать в аэропорт. Может быть, нам суждено в аварию попасть, если мы завтра поедем. Сейчас я поддамся твоим уговорам, а завтра ты из-за этого попадешь в больницу или чего похуже. Тебе это нужно?

– Делай, что хочешь, мне уже все равно, – ответила Диана и равнодушно отвернулась к окну, в которое, молча, смотрела до самого Шереметьево.

Так же молча, они подошли к билетной кассе. «Билетов на сегодняшнее число нет на все рейсы» – по-прежнему пылилась за стеклом картонная табличка.

– Ха-ха, – мрачно сказала Диана.

– Не волнуйся, через шесть часов будешь в Риге, – по-обещал Раздолбай, возлагая надежды на «подсадку», и наклонился к окошку.

– В Ригу на какое ближайшее число есть билеты?

– Есть на сегодня, на семь часов.

– Как на сегодня? Тут написано…

– Тургруппа вечером сделала возврат.

– Нам один нужен.

– Давайте паспорт.

– Паспорт… – растерялся Раздолбай, чувствуя, как в его взгляде расплывается предательская беспомощность. – У тебя есть паспорт?

– Откуда у меня паспорт, если ты увез меня без ничего?

Вера в покровителя осыпалась как пепельный столбик, а с ней и вся выстроенная за последнее время конструкция. Раздолбай ощущал себя так, словно вырядился на свидание, а его облили помоями. Он бился в споре с двумя внутренними голосами, бросал жребий, переламывал ход судьбы, и все ради того, чтобы, силком притащив Диану в аэропорт, узнать, что она не может никуда лететь даже при чудесном наличии билета.

– Простите, без паспорта можно как-нибудь? – безнадежно спросил он кассиршу.

– Документ с фотографией обязательно.

– Экзекуция закончилась, вези меня спать, – потребовала измученная Диана.

Раздолбай бросил взгляд на косметичку, которую она весь день таскала с собой вместо сумочки.

– Посмотри там.

– Что смотреть, если я знаю, что все мои документы в Риге?

– Посмотри на всякий случай.

Диана раздраженно открыла косметичку и с ерническим старанием стала перебирать смешавшиеся в ней предметы.

– Что у нас тут «на всякий случай»? Губная помада. Пудра. В пудренице нет паспорта? Паспорт, ау! В пудренице нет. Дезодорант. Тушь… Салфетки – все без фотографии, видишь? А это что…

Она сунула руку в кармашек, пристеганный к внутренней стороне косметички, и вытащила две светло-голубые картонки. Увидев на них фотографии и какие-то печати, Раздолбай чуть не подпрыгнул.

– Что это?!

– Карточки покупателя – мамина и моя.

Схватив картонку с Дианиной фотографией, Раздолбай просунул ее в окно кассы.

– Подойдет?

Кассирша придирчиво осмотрела карточку и, ни слова не говоря, стала выписывать билет. Раздолбай ликовал, чувствуя, как вера во всесильного покровителя восстает из пепла, снова превращаясь в столп, на котором держится понимание жизни. Снова все стало ясно, как дважды два – Бог обещал Диану, подсказывал действия, которые вели к сближению с ней, и складывал обстоятельства в пользу этого сближения. Раздолбай никогда бы не решился позвать ее в Москву и не поверил бы, что это возможно, но он послушал голос Бога, и все сложилось так, что в его сердце остался волшебный миг прогулки на Воробьевых горах. Теперь Бог велел отправить Диану в Ригу. Жребий, билет и спасительный документ подтверждали, что это была воля свыше, и Раздолбай твердо верил, что эта же воля приведет его к еще большему волшебству. Не для того же Бог пообещал «дано будет» и столько уже для этого сделал, чтобы теперь их просто разъединить!

В том, что Диана «дана будет» Раздолбай больше не сомневался. Ему даже показалось, что он может предугадать замысел Бога на ход вперед, как постигший шахматные тайны игрок предугадывает ходы партнера. В последний момент, предполагал он, Диана откажется лететь, повиснет у него на шее и скажет, что «испытывает к нему что-то такое». Он ответит, что давно испытывает то же самое. Они поцелуются и поедут к нему, объединенные молчаливым согласием совершить то, чего он так давно ждет и боится. Только бояться теперь не придется, потому что, отказавшись улететь и сделав, таким образом, первый шаг, Диана простит ему любую оплошность.

Получив билет, он торжествующе сказал:

– Как я обещал, через шесть часов будешь в Риге. Сколько раз уже все получалось так, как я говорю?

Диана угрюмо промолчала, но ее холодность больше не смущала его. Он считал, что владеет секретом, о котором она просто не знает – все уже предрешено, и Бог приведет ее к нему в объятия, точно так же, как привел в Москву, несмотря на все возражения. Знание этого секрета веселило его, и отчаяние проигравшего сменилось куражом победителя. Откуда-то вспомнились десятки смешных историй, и в закутке облезлого шереметьевского кафе он искрометно бомбил ими скучающую Диану, пока не объявили посадку на ее рейс.

– Ну что, мне пора, наверное, – засобиралась она, отводя взгляд.

«Откажется лететь сейчас или возле зоны контроля? – подумал Раздолбай. – Пожалуй, возле зоны. Меня туда не пустят, и у последней черты все случится».

– Я тебя провожу, – предложил он.

Возле стойки, где проверяли посадочные талоны, она развернулась к нему лицом.

«Вот сейчас… – подумал он. – Сейчас она скажет».

– Ты все-таки ненормальный, – сказала Диана. – Ума не приложу, зачем ты так поступил. Я даже не переоделась, лечу в твоем свитере.

– Неужели, я разрешил бы тебе мерзнуть.

– Эх, кто еще будет обо мне так заботиться?

«Сейчас… сейчас…» – думал он.

– Ладно, спасибо еще раз за спектакль… все было на самом деле здорово. И кстати, с наступившим тебя днем рождения. Пока.

Даже не чмокнув его в щеку, она развернулась и ушла на посадку.

– Это все? – недоуменно обратился он к внутреннему голосу.

– Ничего не закончено. Дано будет, – уверенно ответил Бог.

«После всего, что было, я тебе верю», – подумал он.

Домой Раздолбай возвращался с таким чувством, словно досматривал остросюжетный фильм. Герой испытывал очередные трудности, но финал, по законам жанра, обязательно должен был оказаться счастливым.

Глава тринадцатая

Свой день рождения Раздолбай до половины проспал. Обычно ему хотелось, чтобы этот день сопровождался каким-нибудь ярким событием, которое впечатывалось бы в память словно красочный слайд, и он всегда сокрушался, если вместо слайда получался блеклый оттиск. Двадцатилетие, съеденное до середины сном, стало бы самым блеклым днем рождения из всех, если бы не случилось всего того, что произошло накануне. Потянувшись на своем плюшевом диване, Раздолбай с наслаждением перебрал в памяти слайды недавних впечатлений и подумал, что после такого накала «своей жизни» желать сию минуту ярких событий будет излишеством. Прикинув, что праздновать ему, кроме как с родителями, все равно не с кем, он решил использовать остаток вечера, чтобы побыть хорошим сыном. Мама должна была оценить, что отметить круглую дату он решил с ней, а знать об отсутствии выбора ей было не обязательно.

Покидая квартиру, Раздолбай забеспокоился, что пока он будет у родителей, ему позвонит Диана. Отчего-то он верил, что после его выходки она обязательно позвонит ему сама. Сидеть над телефоном казалось карикатурной глупостью, но если бы он не знал сдержанного характера Дианы, то провел бы остаток дня рождения в обнимку со своим «Чебурашкой».

«Сегодня все-таки не позвонит, – успокоил он себя, запирая дверь. – Скорее всего завтра или послезавтра».

Праздники с родителями перестали быть интересными Раздолбаю с тех пор, как пиво и сигареты показались ему привлекательнее чая и шоколадок. Впрочем, роль хорошего сына хорошо компенсировалась – узнав, что Раздолбай празднует двадцатилетие дома, дядя Володя заехал к знакомому завмагу и купил блок чистых кассет – самый лучший подарок. Растроганный Раздолбай начал отрабатывать роль домашнего мальчика во все старание, но вдруг телефон прозвонил частой междугородней трелью. Мама протянула трубку:

– Тебя.

«Не может быть! Она догадалась, что я у родителей!» – задохнулся от счастья Раздолбай и помчался к аппарату в другой комнате, чтобы уединиться. Но оказалось, что звонил Миша.

– Привет, поздравляю! Извини, я совсем пропал, но здесь столько заниматься приходится, что счет времени потерялся, – послышался в трубке голос друга.

В другое время Раздолбай был бы рад этому голосу, но сейчас он испытывал разочарование – не к Мише он бежал, теряя на поворотах тапочки.

– «Здесь» – это где? – спросил он с нарочитой бодростью, чтобы Миша не услышал досаду.

– Я тебе не говорил? Сколько же мы не общались… Я в Италии уже третий месяц. Папе предложили место преподавателя во Флоренции, а я выиграл конкурс в Индианаполисе, и у меня открылись такие возможности, что теперь даже не знаю, как быть. Первого сентября надо возвращаться в консерваторию на второй курс, а мне менеджер в Европе концерты на год вперед расписал. Теперь хожу, думаю – то ли заканчивать «консу», то ли ехать в мировой тур недоучкой.

– Ну, если что-то начал, лучше, наверное, закончить, – предположил Раздолбай, завистливо подумав, что Миша, чего доброго, выберет мировой тур и недосягаемой ракетой улетит от их формального равенства двух студентов.

– Так-то оно так, но меня могут перевести здесь в скрипичную академию, и для карьеры это даже лучше консерватории. Я бы вообще не сомневался, если бы не один момент. У меня очень теплые отношения с моим консерваторским профессором, и если я от него уйду, он, конечно, очень обидится. Больше, чем обидится. Громко звучит, но для него это будет удар в сердце, я это очень хорошо понимаю.

– Не преувеличиваешь?

– Нет, я просто знаю, как учителя привязываются к любимым ученикам. Он меня вел с четырех лет – я для него не просто ученик, а дело, которое он шестнадцать лет делает и еще четыре года собирается делать, чтобы довести до конца. Это будет предательство. А с другой стороны, такой шанс, как мне выпал, бывает раз в жизни. Эх-х… Никогда таких дилемм не было.

Дилемма. Это слово что-то напомнило Раздолбаю… «Этические дилеммы» Мартина! Тогда это были просто головоломки, которые казались игрой, но вот Миша оказался в самой настоящей «этической дилемме», и Раздолбай мог только порадоваться, что подобное затруднение не выпало на его долю. «Упустить звездный шанс или предать близкого человека, потратившего на тебя шестнадцать лет жизни, – кошмар, а не выбор! – думал он. – Я бы с ума сошел, если бы оказался в таком положении».

«Ты ведь открыл однажды способ всегда выбирать правильно, – проснулся и заговорил внутренний голос. – Надо обращаться ко мне и полагаться на мой совет.

– Что бы ты посоветовал?

– Я не могу советовать для других, но если бы в такую ситуацию попал ты, я сказал бы тебе – не предавать.

– И упустить шанс?!

– А ты уверен, что, предав, смог бы этим шансом воспользоваться?

– Ну нет! Я не настолько в тебя верю, чтобы в Мишиной ситуации отказываться от карьеры. Диана, романтика – это ладно, можно рискнуть. Но если бы передо мной стоял Мишин выбор, то никаких «внутренних голосов» я бы не слушал. И вообще, может быть, это сейчас вовсе не Бог во мне говорит, а зависть, которая не хочет, чтобы Миша стал звездой, и подталкивает отговаривать его от шанса? Интересно, насколько этому голосу верит сам Миша?»

Эти мысли пронеслись в голове Раздолбая раньше, чем пауза в разговоре стала слишком долгой.

– Миш, а помнишь, ты говорил про внутренний голос, который всегда знает, как правильно? – напомнил Раздолбай. – Он тебе в этой дилемме что советует?

Миша вздохнул.

– Голос… Знаешь, если бы не голос, все было бы проще. То, что мне предлагают, – это возможность всей жизни. Это стремительная карьера, и доучиваться три года в Москве, чтобы потом эту возможность не получить, – просто безумие. А потом я точно не получу ее, потому что менеджерам интересен двадцатилетний лауреат конкурса, которого можно по горячим следам раскрутить, а не выпускник Московской консерватории, который несколько лет назад что-то где-то выиграл. Все это мой профессор понимает сам, и я надеялся с ним объясниться, чтобы расстаться по-доброму… Мне то же самое и мама говорит, и отец… Только голос против.

– А это не самообман?

– Я этот голос слушал не один раз, и всегда получалось, что поступал правильно. Правда, таких трудных дилемм никогда не было.

– Да уж… Не знаю, что сказать. Я ведь тоже стал этот голос слышать и попробовал поступить, как он советовал, хотя это казалось глупостью.

– Да ты что? Как это было?

Забыв, что друг звонит из далекой страны, Раздолбай подробно рассказал о недавних событиях от момента, когда внутренний голос подсказал ему позвать Диану в Москву, до момента, когда тот же голос велел отправить ее обратно в Ригу.

– Увез в Москву – это сильно! – проникся Миша. – Но зачем было отправлять в Ригу – совсем непонятно.

– Так голос советовал.

– М-да…

– Глупо выглядит?

– Да вообще-то.

– Вот видишь. Может, и тебе кажется, что голос говорит правильно, а со стороны это глупость?

– Это вряд ли. Если, конечно, мы с тобой понимаем под «голосом» одно и то же. Скажи, ты когда с этим голосом говоришь, это для тебя что?

– Ну, это как бы Бог. Я тебе звонил как-то, рассказывал об этом, но ты занимался, наверное, уже не помнишь. Я его впервые услышал, когда попросил Диану, и внутри щелкнуло «дано будет» – так же, как у тебя со скрипкой. А потом я еще несколько раз к нему обращался, и он вроде вмешивался, делал, как я просил.

– А ты не хочешь пообщаться с одним близким мне человеком? Он, правда, не в Москве живет, надо будет на электричке съездить, но тебе хорошо бы все это с ним обсудить.

– Кто он такой?

– Священник.

Раздолбай запротестовал так, как если бы Миша предложил ему выпить яд.

– Миш, нет, ну зачем это вообще?!

– Ты же сам сказал, что голос для тебя – Бог. Значит, веришь.

– Бог – это то, что я внутри чувствую. Я об этом рассказываю тебе, как близкому другу, но не собираюсь вываливать это какому-то дремучему священнику.

– У него высшее образование, он хирургом был.

– Да хоть авиаконструктором! Что он мне скажет? Как Иисус землю за неделю создал? Пусть в это бабульки верят, а у меня свой эксперимент: если Диана станет моей – значит, Бог есть, и я с ним общаюсь. А если нет, то все эти «голоса» – самообман, и не надо забивать этим голову.

– Это и опасно, что ты так думаешь. Понимаешь, Бог – не волшебная палочка, не стол заказов, где просишь и получаешь. Когда Бог посещает человека впервые, он с ним обращается как с младенцем – готов самые нелепые капризы выполнить, чтобы приблизить к себе, но только для знакомства. А дальше это сложное общение, которое вообще не про исполнение желаний, а про изменение души. Самому в этом общении можно сбиться и в такое болото зайти, что придешь не к Богу, а совсем в другое место. Я видел самоучители игры на скрипке, но я же понимаю, что без моего педагога я бы ничему не научился. Церковь нужна, чтобы…

– Нет, Миш! Я считаю, что Бог – это Бог, а церковь – суеверия, – перебил Раздолбай. – Ты историю не читал, что ли? Не знаешь, как попы народ угнетали, заставляли царю подчиняться? Про крестовые походы не слышал? «Овода» не читал?

– Атомная энергия – великое открытие, но японцам в Хиросиме не понравилось.

– А это к чему?

– Человек так устроен, что самое великое благо может обратить во зло.

– Какое благо несла людям церковь? Ведьм на кострах жгли?

– Нет, это как раз из области Хиросимы. Ладно… Священник, с которым я хотел тебя познакомить, никого не жег, но если ты не готов, то не надо.

– Почему ты его сам не спросишь, как тебе с профессором поступить?

– Наверное, потому, что у него нет телефона, и потому, что я знаю, как он ответит. Выбор-то мой на самом деле не сложный. Трудно через себя перешагивать.

– То есть ты все-таки вернуться склоняешься?

– Не знаю пока. Мучаюсь.

Разговор пошел бы на второй круг, но тут Миша спохватился, что межгород стоит бешеных денег, и обходительно попрощался. Раздолбай еще раз примерил на себя его дилемму.

«Нет, я бы в таком положении послал внутренний голос куда подальше! – подумал он. – Где вообще гарантия, что этот голос говорит правильно? Вот он велел отправить Диану в Ригу и подсказывает, что это нас сблизит, а если я больше не увижу ее?»

Снова зазвонил телефон. Это был не междугородний звонок, и Раздолбай равнодушно поднял трубку.

– Здравствуй, Боров, здравствуй, мой хороший, – услышал он вальяжно-развязный голос Валеры. – Похрюкиваешь там в своей кошаре? А я вот приехал из Германии в вашу тундру. Хочу кутить страшно – швырять лобстеров в оркестр, ссать на головы благодарных москвичей и гостей столицы. Не устроить ли нам все это по случаю твоего дня рождения?

Раздолбай радостно загоготал. Встреча с Валерой обещала «свою жизнь», и роль хорошего сына провалилась посреди бенефиса. Сказав родителям, что после долгого отъезда вернулся хороший друг, он тотчас от них умчался.

С Валерой они встретились на Новом Арбате у входа в огромный ресторан, шумный, как река Ангара, в честь которой его назвали. На дверях висела табличка: «Мест нет», – но Валера заложил швейцару за обшлаг пять рублей, и тот подобострастно расшаркался.

– Вижу, вы ребята серьезные, проходите.

Друзья поднялись по узкой каменной лестнице в зал и оказались в эпицентре оглушительного кутежа. Ансамбль на сцене наяривал песню про атамана, а люди за столиками вздымали вверх кто стакан, кто графин, кто бутылку с водкой и хором подпевали «хэй, ой да конь мой вороной!». Перед сценой отчаянно отплясывали очень взрослые люди. Казалось, волшебник-шутник вселил в тела учителей души первоклассников и выпустил их на первые в жизни танцы. Женщины мотали подолами трикотажных платьев, мужчины размахивали снятыми галстуками, как ковбои лассо, и все вместе тоже вздымали вверх руки и голосили «хэй, да обрез стальной!».

– Молодые люди, коньяк, шампанское, водка, портвейн, вино сухое… – начал перечислять подлетевший официант, как только Раздолбай с Валерой сели за столик.

– А поесть что можно у вас?

– Значит, так… – растерялся официант. – Салат «Столичный» и котлета «Пожарская», я сейчас посмотрю, кажется, одна осталась.

– Ты уверен, что мы в правильное место пришли?! – прокричал Раздолбай в ухо Валере, кивая на лысого мужчину, который отошел от партнерши по танцу, уперся обеими руками в каменную колонну и стал складывать под ней салат «Столичный».

– Не уверен, но не знаю, где еще в тундре пьют-гуляют!

– Здесь даже поговорить не получится!

– Ладно… Я придумал, куда мы пойдем!

Валера поднялся из-за стола и жестом велел следовать за ним. Покидая зал, оба заметили, что лысый мужчина отлип от колонны, вытер губы и возобновил танцы со своей партнершей.

– Коллекционный паноптикум! – сказал Валера, когда они вышли на улицу. – Херувимы, наверное, отпрянули в ужасе. Им сказали, что веселые бойцы опять встретились, пить-гулять будут – они крылышками бяк-бяк-бяк к экранам, а там – в поле атаман, котлета «Пожарская»… Полный трэш!

– Так что ты придумал?

– Ты, пацанчик, не ссы. Все будет путево.

Хотя Валера назвал его уничижительным словом, Раздолбай не обиделся. В тоне приятеля было не высокомерие, а всего лишь обаятельная развязность, в ауре которой Раздолбай чувствовал себя свободнее. Неосознанно он копировал нагловатые манеры Валеры и его стиль общения, основанный на добродушном подтрунивании, и нравился себе таким больше, чем в любом другом проявлении. Рядом с Валерой он как будто обретал настоящего себя и за это с легкостью отдавал ему в мыслях титул лучшего друга.

Валера остановил частный «жигуль», сговорился о чем-то с водителем, и они помчались по широкому Кутузовскому проспекту в сторону Триумфальной арки. Теплый летний воздух шумным ветром врывался в щелку приоткрытого окна и бил Раздолбаю в лицо, заставляя счастливо жмуриться. Лучший друг, своя жизнь! Вот бы еще ветер трепал волосы сидевшей рядом Дианы… За Триумфальной аркой они свернули направо, пронеслись вдоль коробчатых новостроек и уже медленнее поехали по узкой дороге, змеившейся через сосновый лес. Воздух, врывающийся в окно, посвежел. Исчез придорожный мусор. Все вокруг как будто прибрело более четкие очертания и стало неуловимо напоминать какую-то заграницу. На миг Раздолбаю померещилось, что они едут по Юрмале – казалось, еще немного, и за медно-золотыми соснами заблестит серая, как слюда, гладь Балтийского моря.

– Что это за дорога? Где мы едем? – удивился он.

– Рублевка, пацанчик. Херувимы про Беверли-Хиллз будут смотреть.

– Беверли-Хиллз знаю, Рублевку первый раз вижу. Где здесь Николсон, где Шварценеггер?

– Шварценеггера нет, но Мишу Горбачева можем встретить легко.

Раздолбай обратил внимание, что они проехали уже пятого постового милиционера, и невольно присмирел.

– Нет, правда, что здесь?

– Правительственные дачи, пансионаты. Тундра так устроена, что все ништяки положены кому надо и четким пацанчикам вроде нас ничего не остается кроме бухалова под «Столичный» салат в быдлозагонах типа того, где мы были. После Европы на это невозможно смотреть, так что придется добывать неположенный ништяк хитростью.