Текст книги "Главная роль"

– Наедине. Сейчас. За мной.

И, не дожидаясь ответа – я же Великий князь, а он собака безродная – я направился к правому выходу из зала. Откуда ни возьмись нарисовался согбенный от прожитых лет лысый как коленка японский старик с козлиной бородкой, отекшими от старости, оставившими для глаз две тонюсенькие щели веками и в дорогом кимоно:

– Ваше Высочество-сама, может ли этот недостойный слуга помочь вам?

Фразы до конца поклона не хватило, и я смог насладиться видом трех пожелтевших зубов – большего прикрепленный ко мне слуга Токуэмон к своим семидесяти двум годам не сохранил. Колоритная внешность, впрочем, на профессиональные навыки не влияет – я им полностью доволен.

Я молча указал на раздвижную дверь, старик подвигал почти невидимыми от редкости и седины бровями на бдящих около нее самураев, те с поклоном открыли, и мы прошли в коридор с дверями по одну сторону и окнами с видом на сад по другую.

– Мне нужно поговорить с послом наедине, – выдал я слуге следующую задачу.

– Да, Ваше Высочество-сама, – он поклонился и повел нас с Шевичем по коридору.

Путь окончился быстро, в небольшой комнатке без окон, напольным столиком и двумя подушечками на покрытом татами полу. Слуга щелкнул тумблером – дворец хоть и принадлежит стороннику старого уклада, но электрифицирован – и спросил:

– Может ли этот недостойный слуга сделать для вас что-нибудь еще, Ваше Высочество-сама?

– Спасибо, Токуэмон, – ответил я, и мы с Шевичем остались наедине.

– Ваше Императорское Высочество… – громогласно попытался он взять разговор в свои руки.

Совсем дурной, что ли? Стены бумажные!

– Тсс! – приложил я палец к губам.

Он осекся, пробежал глазами по кабинету, подвигал усами и перешел на едва различимый шепот:

– Ваше Высочество, вы полагаете, что у местных хватит духа нас подслушать?

В дипкорпус что, только имбецилов набирают, или это персональная фишка Шевича?

– Встань рядом, Дмитрий Егорыч, – почти неощутимо для стороннего наблюдателя нахамил я.

Шевич, однако, как действующее лицо хамство ощутил – до этого момента я обращался к нему на «вы», что необязательно, но он привык. Посмурневший дипломат сделал шаг.

– Ближе.

Еще.

– Что ты как не родной, Дмитрий Егорович? Ближе.

Дипломат подошел вплотную. Потеет, бедолага.

– Скажи-ка мне, Дмитрий Егорыч, – положил я руки ему на плечи, воспользовавшись преимуществом в росте на добрую голову. – Тебе третий номер в Табели о рангах не жмет?

Дрожащей рукой Шевич вынул из кармана платочек и промокнул лоб:

– Простите, Ваше Императорское Высочество, я не совсем понял вашего вопроса.

Сдавив пальцами плечи посла, я улыбнулся шире:

– Для Тайного советника, Дмитрий Егорыч, ты производишь многовато шума. Тебе было велено пытаться разжечь гражданскую войну? Ты кем себя возомнил?

– Ваше Высочество, – Дмитрий Егорович вздернул подбородок и очень аккуратно взялся за мои запястья. – При всем моем почтении к вам, я прожил с этими дикарями достаточно, что бы понять – они уважают только силу. Избыточно любезное отношение здесь не приветствуется, а доброта и великодушие считаются слабостью.

– Как и везде, – отпустил я его.

Шевич натянуто улыбнулся:

– С цивилизованными людьми проще договориться, Ваше Высочество. Я придумал дивную интригу, которая нисколько не умолит ваших заслуг, совершенно, впрочем, иллюзорных – дружба здесь…

Внезапно охватившее все мое естество бешенство – это вот это чмо со мной свысока говорить будет?! – вылилось в удар в солнечное сплетение Шевича. Я – не боксер, но такой удар никаких навыков не требует. Закашлявшись, Дмитрий Егорович схватился за живот и согнулся.

– Значит так, – наклонившись, шепнул я ему. – Все свои интриги ты с этого момента прекращаешь, а все вопросы и разговоры сводишь к тому, какая Япония хорошая – я так делаю, и у меня все хорошо. Возомнишь себя самым важным еще раз – отправишься на корм акулам, и министр Гирс тебя не защитит. Ты понял, Димка?

– Так точно, Ваше Императорское Высочество! – выпрямившись, просипел Шевич, сопроводив слова верноподданнически вытаращенными глазами.

– Некоторые люди и вправду принимают доброту за слабость, – вздохнул я.

– Премного виноват, Ваше Императорское Высочество!

Когда Великий князь и вернувший чувство ранга посол вслед на старым Токуэмоном покинули комнату, совершенно ничем не отличающийся сегмент стены отошел в сторону, и на татами вышел потный от жары и впечатлений, нервно чешущий полученный в облаве на мятежников шрам, офицер Тайной полиции и скомандовал сам себе:

– Нужно как можно быстрее отправить донесение Комитету!

Глава 15

Доберемся ли мы когда-нибудь до Императора Муцухито? Николай, похоже, таким вопросом не задается, поэтому из Кагосимы мы отправились обратно в Нагасаки. Точнее – в расположенный неподалеку от нее кусочек Российской Империи, «деревню русских моряков», которую японцы называют «Инасамура». Территория честно арендована у Японии под базу, и «принимающей стороне» оно выгодно: русские покупают у местных припасы, уголь – а его флоту нужно жесть как много – пошире открывают мошну в публичных и «чайных» домиках и помогают местным девушкам зарабатывать на приданное.

Удивительный социум все-таки: бедная деревенская девушка приходит в город и совершенно законно заключает с иностранцем договор о временном браке. Сроки разнятся, но как правило договор истекает одновременно с «командировкой» моряка. После этого девушке выплачивается заранее оговоренное вознаграждение – бонусом идут полученные за время «семейной жизни» подарки, и возвращается в родную деревню, преподнося заработанное довольному такими раскладами жениху в качестве приданного. Данный факт дает неплохое представление об уровне экономического процветания японской деревни.

«Память Азова» рассекала темные воды и пускала дымы в усыпанное звездами небо. Повезло с ним япошкам – весь Млечный Путь как на ладони, красота неописуемая.

Принц Арисугава с нами не поехал – мы высадили его на шлюпку десяток минут назад – а мы с Николаем привычно курили папиросы у лееров, глядя на подсвеченный редкими огнями японский берег.

– Лет через шестьдесят-семьдесят там, – указал я на Японию. – Будут стоять небоскребы вроде тех, что строят американцы в Чикаго. Их иллюминация сделает японскую ночь неотличимой от дня. Могучие транспортные развязки и железные дороги покроют всю страну, а сама Япония по экономической мощи сравняется с теми Великими державами, кто сможет дожить до середины двадцатого века.

– Эти люди – не дикари, – кивнул цесаревич. – Ты был прав: дикари живут в индийских трущобах, а здесь царит железная дисциплина. Когда римские легионы громили многократно превосходящих их числом, на их стороне была именно дисциплина, значит она и есть грань между дикостью и цивилизацией. Поговорив с этими людьми, посмотрев на их жизнь и работу, проделанную за последние годы, я склонен верить твоим теориям – если японцы продолжат в том же духе, они вполне могу войти в клуб Великих держав.

Спасибо, Господи!

– Рационализм убивает этот мир, Никки, – вздохнул я, для разнообразия не притворяясь, а искренне. – Эти, – указал на берег. – Все поняли и отринули свою уникальную культуру и традиции как «бесполезные», решив равняться на лучших – иначе им уготована плачевная участь островной нищей страны, с которой разговаривают с позиции силы. С рациональной точки зрения, они сделали правильный выбор: судьба всей нации и будущее многих поколений гораздо важнее сотни способов любования цветущей сакурой.

– Безусловно, – покачал головой Николай. – В земном мире ты стоишь ровно столько, насколько ты силён.

– Я согласен с тобой, – кивнул я. – Большие страны ведут себя как бандиты, маленькие – как проститутки.

– Так! – хохотнул цесаревич. – Но есть и исключение – австрияки ведут себя как исключительные кретины.

Поржали – хуже австрияка в эти времена зверя нет.

– Больше всего мне жаль Китай, – признался я. – Только представь, Никки: больше трех тысячелетий непрерывной, задокументированной истории. Сотни миллионов человек населения на пике могущества! Четыре полноценных империи, которые сменяли друг друга с перерывами на существование государств поменьше. Уникальнейшая философская школа – Конфуцианство. Уникальнейшая система верований и духовных практик – даосизм. Когда наши с тобой предки, прости-Господи, с голой жопой бегали по лесам, Китай уже был непредставимо древним. Когда эпоха Империи Хань подходила к концу – ровесница Античного Рима, кстати – китайцы уже осознавали, что живут в Империи, которой приходит конец. Античный Рим и его соседи столетиями не могли понять, что Империи уже нет, ведь для них это было в новинку, а китайские крестьяне собирались за чаем с пришедшим в их деревню мудрецом даосом, единодушно признавая – да, Империя Хань доживает последние дни, и скоро на трон Запретного города воссядет новая династия.

– Наши дни многие называют последними, – улыбнулся цесаревич.

– Смотря для кого, – ухмыльнулся я. – Нашу Империю ты сбережешь – я в этом не сомневаюсь, но кое-кому придется пересмотреть территории и название государства.

– Расскажи еще о Китае, – попросил Никки.

– Когда жители заката эпохи Хань пророчили Империи скорый конец, у них были для этого все основания, – продолжил я. – Империя – это не земли и не многоконфессиональная, многонациональная пестрая масса подданных, сплоченная и направляемая могучим имперским кулаком, – сжав довольно мощный кулак Георгия, я продолжил. – Империя – это дороги, мосты, дамбы и прочее именуемое «инфраструктурой». По хорошим дорогам быстрее перевозятся товары, по ним быстрее перебрасываются армии, а дамбы и оросительные системы позволяют растить хлеб даже там, где раньше были непроходимые болота или выжженые пустыни. Китайцы в первую очередь торговцы и инженеры. Дороги и дамбы, построенные еще до эпохи Хань, к закату Империи пришли в упадок. Наводнения, засухи, голод, не успевающие давить восстания войска, теряющие время из-за негодных дорог – китайцы видели это и справедливо связывали с деградацией правящей верхушки. Основой этой деградации стал даосизм – невероятно древнее языческое учение, которым веками развлекалась интеллектуальная китайская элита. Даосы считают, что Император – это этакий талисман. Чем меньше Император работает, тем лучше по мнению даосов чувствует себя его Империя.

Николай задумчиво пошевелил усами – вот ему бы при даосизме было хорошо.

– Страной правило окружение Императора. Поначалу, как это всегда бывает после смутных времен, окружение было толковым, и Империя Хань процветала. Потом аристократия все больше погружалась в роскошь и дворцовые интриги. Основой их – только не смейся – стал Императорский гарем.

Никки гоготнул:

– Извини.

– Ничего, – улыбнулся я ему. – Гарем китайского Императора – это минимум тысяча красавиц. Каждая из них может родить сына, и этот сын будет иметь законные претензии на престол. Каждая из них пользуется невероятным, соразмерным Императрице почетом, у каждой есть свиты и амбиции, у каждой – гигантские расходы, досуха выдаивающие казну Империи.

Николай призадумался – гаремов у нас Императорам не положено, но концепция Двора абсолютно такая же.

– Во избежание недоразумений, заботу о гареме поручали скопцам-евнухам. Можешь себе представить, что молодой человек сознательно отрезает себе яйца, отказываясь от продолжения рода, чтобы построить карьеру в Императорском гареме?

– Какая мерзость, – выбросил окурок в океан Никки и достал следующую папиросу из золотого портсигара.

– Невероятная мерзость, – согласился я. – Особенно мерзкими евнух воспринимался самими китайцами: в Конфуцианстве, которое к язычеству и вообще религии никакого отношения не имеет, кстати, потому что сосредоточено на жизни земной, не существует никого более презренного и никчемного, чем не способный дать потомство человек. Жизнь – это бесконечный процесс, который делает бесконечным уходящая в тьму древних веков череда поколений. Чем больше прерванных навсегда человеческих цепочек, тем беднее наш мир. Однако к закату Империи Хань именно гаремные евнухи стали главных политическим актором. Были периоды, когда евнухи поднимались настолько высоко, что из-за спины Императора начинали управлять огромной, богатейшей Империей. Если мы с тобой однажды попадем в Китай, в окрестностях города Сиань – он был столицей тогдашней Империи – мы сможем полюбоваться на невероятное количество дворцов, построенных евнухами за государственный счет. Теперь давай посчитаем, – повернувшись к Никки, я загнул палец. – Из-за захиревших дамб река Хуаньхэ изменила русло, из-за чего Китай охватил трехлетний голод, – загнул второй. – Евнухи при власти, что для любого нормального китайца хуже, чем Лжедмитрий на Московском Престоле для наших предков.

Николай с улыбкой кивнул, оценив аналогию, я загнул третий палец:

– Трехлетний голод стал лишь последней каплей – ты же помнишь, как я рассказывал тебе, что десятилетиями китайцы бродили по Империи, рассказывая друг другу о конце времен?

Николай кивнул – продолжай.

– К моменту окончания жизненного цикла Империи наиболее обездоленные и от этого злые подданные были морально готовы закончить агонию Хань. Выкрасив брови в красный – чтобы облегчить узнавание соратников – крестьяне сбились в войска, и Китай погрузился в кровавое восстание, после подавления которого китайские генералы посмотрели на миллионы погибших воинов и убитых крестьян, потом посмотрели в сторону столицы, и поняли, что служить системе, которой рулят изнеженные евнухи, для них невыносимо. Развернув войска, они положили конец сгнившей Империи, и Китай на долгие годы разделился на три государства – так началась Эпоха Троецарствия.

Замолчав, я посмотрел на огни приближающегося порта, дав Николаю время подумать.

– Жоржи… – он осекся и заставил себя продолжить. – Мы живем в эпоху Заката?

Повернувшись к напуганному цесаревичу, я улыбнулся:

– Только тебе решать, брат, станет XX век для нас закатом или новым началом.

* * *

Ресторан «Волга», расположенный на набережной «русской деревни», дал мне возможность немного попробовать атмосферу нынешней формы Родины на вкус. Камерные условия корабля и общая атмосфера веселого приключения – а эмоций и впечатлений за прошедшие месяцы я хапнул столько, что начал немного жалеть прежнего себя: всё, где я побывал там, было плюс-минус одинаково технологичным, а здесь… Здесь чувствуется то, что так неумолимо толкало Беллинсгаузена, Магеллана, Крузенштерна и других прославленных путешественников туда, за горизонт.

Сцена хороша, но главная звезда на ней не я, а Николай. «Статистов» набилось столько, что открытые окна и двери не справлялись с запахами потных тел, табачным и опиумным дымом и перегаром. Многие моряки, купцы, сотрудники торговых контор и прочие «командировочные» пришли с наряженными в кимоно и нормальные платья временными женами. Все, как одна, с накрашенными белилами лицами и этническими прическами. Почти все возрастом не старше восемнадцати-двадцати лет. В основном возраст колеблется от четырнадцати до семнадцати – некоторые дамы в роли «жен» задерживаются на много лет, но в массе своей, отработав один-два контракта, возвращаются в родную деревню и выходят замуж уже по-настоящему. Нет, я не осуждаю – такие времена, такие нравы, и с точки зрения более прогрессивной эпохи их оценивать нельзя. Дамы и моряки довольны, у японцев претензий нет – вообще-то их правительство такую интересную схему и придумало – а значит и мне переживать не о чем.

Социальная польза налицо – чем бродить по кабакам и публичным домам, морально и физически разлагаясь, пусть лучше наш «командировочный» сидит дома с «кошка-женой», тратя зарплату на нее и аренду жилища, чем надирается, ищет проблем на известное место и болеет венерическими заболеваниями.

Офицеры отражали свет ламп начищенными сапогами, погонами и «висюльками», купцы и госслужащие – пуговицами и запонками костюмов и сюртуков, японки – лишенными черной краски (японки считают черные зубы красивыми) зубками.

«Мать русского флота», и я хоть убей не знаю, почему Митинагу Эй так назвали, ничем особо не блестела, но «блистала» на ура! Красивая, высокая для японки дама средних лет отлично владела русским языком, набором светских манер, живым характером и природной харизмой. Попав в работницы ресторана «Волга» в двенадцатилетнем возрасте, она имела достаточно времени на практику, но не только моряками и гражданскими служащими ограничивался ее круг общения – она ездила аж в Петербург, где имела немалый успех среди очень важных любителей экзотики. В эти – как, впрочем, и в мои времена – такое явление называется «светская львица», то есть – дама с пониженной социальной ответственностью, и где грань между «львицей» и старой доброй «проституткой» я хоть убей не знаю, но Никки за этот вечер раз пять с ней потанцевал, шепча на ушко и получая в ответ многообещающие улыбки и хихиканье. Лучше бы с девственницей контракт заключил, и дело тут не в морали, а в венерических заболеваниях – сколько тысяч мужиков через эту «львицу» прошло за долгие годы? Не пугает, да? Бесстрашен будущий царь Николай.

«Временных жен» предлагали нам всем – имеется самый настоящий каталог с фотографиями, короткими описаниями особенностей характера – все, как одна, «кротки нравом, улыбчивы и раскованы в постели». Цены тоже написаны – от сорока йен в месяц «кошка-жена» стоит, плюс аренда жилища. Япония вплоть до моих времен хорошим сервисом славилась, все очень удобное. А как иначе, если сотни лет недовольный обслуживанием посетитель мог зарубить весь персонал без неприятных для себя последствий?

Полистав каталог, я расстроился – некоторые дамы из «элитного» раздела каталога были просто сказочно хороши. Ну нельзя мне – я хоть и «запасной» наследник, но как-то все равно стремно: об этом узнают все, а негативные сплетни по возможности нужно минимизировать, потому что каждая из них может в самый неудобный момент превратиться в рычаг воздействия на меня любимого. Ну его нафиг, я лучше до дома потерплю – уверен, в Петербурге найдутся умеющие держать язык за зубами красотки. Как там принято? Молодая обедневшая дворянка выходит замуж за менее родовитого, но богатого старикана. Муж из него в силу возраста никакой, зато он может аккуратненько «подложить» женушку, например, под меня, получив за это очередной чин или другие блага. Мерзко? Безусловно, но что мне еще делать? Жениться? Это само собой, но до свадьбы Никки мне жениться по регламенту не положено. Бедный я, несчастный – везде ущемили, везде номер два, разве что мундир за старшим братиком не донашиваю.

Вот, кстати, почему Шевич так нагло со мной разговаривал и так забавно обрел чувство ранга заново. Я же «запасная деталь». Тень Николая. Мне вообще в государственные дела лезть не положено. Старый Георгий это знал, поэтому убивал время астрономией, изучением флота и другими почетными, но нифига ни на что не влияющими вещами. Я – совсем другой. Я – такая тень, которой боится собственный хозяин! Ладно, перегнул – Никки меня не боится, а любит и честно слушает. С ним мы отлично сработаемся в будущем, а там глядишь и отречение по собственной инициативе напишет, полностью погрузившись в семейные дела.

– Вы скучаете, Ваше Императорское Высочество-сама? – прощебетала нарисовавшаяся у моего столика «свободная» японка.

Нафиг, я за этот вечер уже натанцевался на год вперед.

– Спасибо за заботу, все в порядке, – улыбнулся я ей.

Девушка низко поклонилась и пошла удить рыбку попроще. А вот этой вот японке по имени Така за три стола от меня повезло – с ней заключил контракт наш фотограф, Владимир Дмитриевич Менделеев. Внук ТОГО САМОГО, как я выяснил пару дней назад. Мир удивительно тесен! По возвращении домой к ТОМУ САМОМУ обязательно схожу – он еще живой, но даты смерти я не помню. Будем надеяться, что дед еще минимум полгодика поскрипит – полагаю, примерно столько займет возвращение домой через всю Империю. Увеличить пользу Дмитрия Ивановича я едва ли смогу – он же ФИГУРА, а значит с финансированием и связями все нормально – но какой интеллигентный человек отказался бы от возможности попить чаю с создателем таблицы имени себя? Заодно попрошу познакомить меня с научной верхушкой страны и поделиться характеристиками на них – может еще кто из школьной программы и общего кругозора найдется.

Разделивший со мной столик «летописец» Ухтомский грустно проводил глазами убежавшую японочку, и я с улыбкой кивнул ему – иди, братец, веселись. Он свалил, оставив меня в одиночестве, я осмотрелся и махнул рукой прислонившемуся к стене казаку Остапу – сегодня снова его очередь меня охранять.

Казак с явным удивлением на лице поклонился и аккуратно уселся, поправив усы. Лет тридцать ему, боевого опыта не имеет, но состоит в чине лейтенанта (хорунжий, если по-казачьему), то есть – дворянин, которые среди казаков со времен Петра встречаются.

– Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество, – поблагодарил он за приглашение.

Я пошевелил бровью, официант-соотечественник наполнил мой бокал свежей порцией шампанского, откуда-то «родил» бокал чистый и налил Остапу.

– За здоровье Его Императорского Величества! – огласил я тост, мы выпили, пожевали сыру – импорт, в Японии коров мало – и я спросил. – Откуда ты родом, Остап?

– С Урала, Ваше Императорское Высочество, – ответил он. – В Екатеринбурге родился.

– Как писарь мой, – поддержал я беседу.

– Так, Ваше Императорское…

– Опускай «императорское», – попросил я.

Уши царапает, потому что появляется только в отсутствие рядом цесаревича – словно напоминание, кто тут главный, а кто про запас оставлен.

– Слушаюсь, Ваше Высочество, – отозвался казак. – Огромен Екатеринбург, да тесен мир.

– Верно, – хмыкнул я. – Говоришь грамотно, учился?

– Так точно, Ваше Высочество. В Петербурге сначала – мы туда семьей переехали – потом в Сорбонне.

Шаблон разлетелся в клочья. Где в моей голове уральские казаки и где Сорбонна? Что вообще образованный человек в казаках делает? Махать шашкой, безусловно, надо уметь, но это же совсем другой навык!

– Факультет?

– Филологический, Ваше Высочество.

Обнять и плакать!

– Языками владеешь, значит?

– Так точно, Ваше Высочество, владею, – кивнул он.

Боятся со мной люди нормально разговаривать, на каждом шагу подпинывать приходится.

– Какими?

– Английским, Ваше Высочество. Також немецким, французским, испанским да итальянским.

– Всеми ли хорошо владеешь?

– Как есть всеми, Ваше Высочество.

– А в казаки как попал? С такими знаниями лучше бы тебе в дипломаты.

Остап смущенно уставился в стол:

– Не выйдет из меня дипломата, Ваше Высочество. Языки есть, да толку нет – тяжко мне с людьми беседы даются, особенно сложные, дипломатические.

– А со мной как будто нормально общаешься, – заметил я.

– Виноват, Ваше Высочество! – подскочил он.

– Сядь, – велел я. – В чем виноват-то? Соврал?

– Нисколечко не соврал, вот вам крест, Ваше Высочество, – перекрестился он. – Про то и толкую – не умею врать, отец так учил. Правду, вот как вам, Ваше Высочество, говорить свободно могу, а как намеки да вранье начинаются… – он грустно посмотрел на свой мощный кулак.

– Понимаю, – покивал я. – Дальше рассказывай.

– Так точно, Ваше Высочество, – взял он себя в руки. – Отец двумя годами назад помер, царствие ему небесное, – мы синхронно перекрестились. – Долги оставил да знакомства. Сестра у меня в Смольном учится, вот знакомцы отцовские и помогли, на «Память Азова» пристроили…

Испугавшись, что я сейчас такого некомпетентного казака уволю, он верноподданически выпучил глаза:

– Честь великая! Я со всем пониманием, Ваше Высочество! Ежели прикажете, я хоть рубить, хоть помирать…

– Не бойся, – отмахнулся я. – Давай, за отца твоего.

Выпили не чокаясь. Но каков кадр! На почетную охрану такого тратить – себя не уважать. Я же европейские языки «забыл», вот он мне и поможет: и переводчиком, и репетитором.

– Завтра утром, – выдал я ему инструкции. – Подашь в отставку.

– Так точно, Ваше Высочество, – с безнадегой в голосе козырнул он.

– Потом ко мне придешь, – продолжил я. – И до возвращения в Петербург будешь при мне состоять.

Реакция была почти привычной:

– А?..

– При мне, говорю, будешь, – повторил я. – Или по глухоте в запас насовсем отправить?

– Нет глухоты, Ваше Императорское Высочество! Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество! – подскочил он со стула.

– Садись, давай по третьей, да в гостиницу, – усадил я его обратно и признался. – Устал я что-то.

– Не бережете себя совсем, – выразил уважительную форму сочувствия Остап. – От зари до ночи все в делах, аки пчела.

Хохотнув неизвестной хроноаборигенам отсылке, я поднялся со стула, пошевелил усами на скользнувших в «комнаты» Никки и Митинагу Эй – «Звенящая пошлость!» – и, решив не осуждать долго постившегося во всех смыслах цесаревича, пошел к выходу.

Хватит на сегодня «сливок общества».