Текст книги "Главная роль"

Глава 7

За ужином я поделился с Николаем, Георгом и англичанами историей Евстафия.

– Обмана исключать нельзя – своему писарю я доверяю, но он – добрый христианин, и обмануть могли его. Я велел Андреичу привести Евстафия в достойный вид и показать всем нашим. Если никто его не признает, отправлю ближайшим рейсом в Империю. Там разберутся.

– Правильное решение, Жоржи, – одобрил Никки. – Сэр Уоллас, в случае если личность Евпатия и случившееся с ним будут подтверждены, я буду вынужден требовать тщательного расследования этого прескорбнейшего инцидента.

Англичанин кивнул:

– Разумеется, Ваше Императорское Высочество. Наша Империя велика, и, как и везде, в ней случаются подлецы. Если ваш купец не врет, я буду лично контролировать ход расследования.

Ага, изо всех сил спускать на тормозах, особенно если плантатор-маньяк (а как еще такие забавы объяснить?) окажется дворянином. В Англии с равенством перед законом значительно лучше, чем у нас, но исключения бывают везде.

– Никки, даже если купец – обманщик, я считаю нужным отреагировать на обнаруженные проблемы, – заявил я. – Нужно открыть наши консульства во всех торговых городах, куда ездят подданные Империи. Потеря документа, векселя, денег – любая из этих неприятностей приведет к тому, что наши люди будут вынуждены надеяться лишь на Божью помощь. Милость Господа велика, но стоит ли его беспокоить подобными пустяками? Как минимум билет до дома нашим подданным мы обеспечить должны.

Николай, будучи православным цесаревичем, в заботе о подданных схватку с собственной ленью выиграл быстро:

– В чужой стране, без денег, без бумаг, без верных друзей – поистине ужасное положение! Завтрашним утром составим Его Императорскому Величеству телеграмму.

Может когда захочет! И замечательно – чем больше хорошего я за его спиной или с одобрения сделаю, тем охотнее Никки будет подмахивать дальнейшие инициативы. Про «пиар» в эти времена мало кто задумывается, но чем меньше в стране проблем – а их «разруливание» наш народ привычно вешает персонально на Царя – тем меньше мощь социалистической пропаганды. В моей реальности эффективность системы при Никки последовательно деградировала, воровство цвело и пахло – это, впрочем, всегда так – а народ наблюдал, как его непосредственный защитник от козней злых бояр на народ не сильно-то внимание и обращает. А много ли тому народу надо? Чуть-чуть помог тут, немного – там, снял пару градоправителей, отправил на каторгу какого-нибудь высокородного ворюгу, и все: по всей Империи понесутся слухи, что Царь о податном населении радеет так, что кушать не может. Особенно если эти слухи будут составляться и распространяться специальными людьми на зарплате.

После ужина я вернулся в номер, дал слугам себя переодеть и выслушал отчет Карла о похождениях моего «торгового представителя».

– На тысячу с половиною купили-с дивной красоты перья. Кирил Петрович говорили – для шляп дамских. Також покупали сами шляпы – на восемьсот рублёв. По возвращении Кирил Петрович обещали-с открыть мануфактуру – перья да шляпы вместе складывать.

Чудовищные суммы! Но модниц в Империи много, шляпки с перьями покупать будут.

– Чучела птиц тропических, також для украшения шляпок, на тысячу рублёв.

Эта мода еще в ходу? Вот умора!

– Опосля Кирил Петрович разохотились купить поделок слоновой кости, но услышали из проулка плачь с молитвою, и велели этого в дерюге к вам волочь. В гостиницу долго не пущали…

При том, что слуги через черный ход ходят.

– …Пришлось швейцару на лапу дать, два рубля.

– Молодец, – похвалил я лакея-шпиона.

– Рад стараться, Ваше Императорское Высочество! – вытянулся он во фрунт.

А рожа-то какая довольная! Надо будет озаботиться личными подарками для слуг – с меня не убудет, а лояльности добавит. Впрочем, есть ли куда «добавлять»? Они и так преданнее некуда – должность такая, что надо быть полнейшим кретином, чтобы подставляться ради мутных схем. При Дворе служили их деды, их отцы. И будут служить их дети с внуками – таким ради сиюминутного барыша жертвовать не будут.

– Ступай, братец, – отпустил я Карла.

Через двадцать минут, которые я провел за дневником изначального Георгия, заучивая манеру даже не речи, а мышления – речь к ней приложится автоматически, в номер приперлись старообрядцы – Евстафий в нормальном костюме, чистый и подстриженный начал выглядеть прямо по-купечески – в компании объявившего их Андреича.

– Евпатий и есть, Христом-Богом клянусь, Ваше Императорское Высочество! – рухнув на колени, перекрестился матрос.

Тремя перстами крестится – не из диаспоры, значит. Что ж, в эти времена людям верить проще. Первое – матрос сильно рискует, ручаясь за Евстафия. Второе – не настолько Кирил распробовал новую должность и прилагающиеся к ней привилегии, чтобы «мутить» за моей спиной.

– Встань, братец. Как звать тебя? – спросил я матроса.

– Федором, Ваше Императорское Высочество, – ответил он, поднявшись на ноги.

– Расскажи, Федор, откуда и как хорошо ты знаешь Евстафия?

– Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество. Я в Екатеринбурге родился, там и жил, пока на флот не завербовался. У Евстафия там лавка была, у бати моего, кузнеца, Евстафий подковы, гвозди да лопаты по честной цене брал.

– Отец – кузнец, а ты на флот?

– Четвертый я, Ваше Императорское Высочество, – потупившись, развел руками матрос. – Кузня не наша, артельная. Братьёв моих вместила, на меня места не осталось.

– Жалеешь?

Матрос просто не мог ответить иначе:

– Никоим образом, Ваше Императорское Величество!

– Купеческое семейство Мухиных – важные люди в Риге, – как бы себе под нос заметил Андреич.

Я посмотрел на Евстафия.

– Так то другие Мухины, поболее нас, – развел он руками. – Фамилия общая, но боле ничем с теми Мухиными не связан. От Урала до Риги путь не близкий, никогда там не бывал, куда уж мне с самими Мухиными знаться?

«Важные» из уст Андреича и «поболее нас» из купеческих значат, что Рижские Мухины олигархи или вроде того. Надо будет поузнавать, и, если будет толк, попробовать навести связи.

– Андреич, выдай Федору пять рублей за честность и готовность поручится за православного соотечественника.

– Рад стараться, Ваше Императорское Высочество! – проорал матрос.

– Ступай, братец, – отпустил я его.

Щелкнув каблуками и козырнув, матрос с поклоном принял из рук камердинера ассигнацию и ушел. На ассигнации, кстати, имеются подписи управляющего Государственного банка, ответственного кассира и приписка о том, что при предъявлении ассигнацию можно поменять на золотые или серебряные монеты. Не совсем «золотой стандарт» – курс пока плавает. Золотого стандарта допускать нельзя – прямой путь во внешнедолговое рабство. Монетарная масса растет и будет расти дальше, и золота Родине, несмотря на богатейшие недра, не хватит физически – технологии совсем не те, чтобы забуриваться на километры под землю. Технологиям я помогу – в универе учился на совесть, и многие «нефтяные» наработки годятся для геологии в принципе. Помимо недостатка собственного золотого запаса, есть и издержки – монеты портятся, теряют в весе, закапываются бережливыми гражданами в землицу, и их нужно отливать заново. Проблема хранения и обслуживания запаса тоже влетает в копеечку. Импортерам, инвесторам и экспортерам, спору нет, очень выгодно, но стабилизировать валюту и привлекать инвестиции можно и более рациональными способами. Александру, Никки и прочим имеющим право на решения в масштабах страны будут петь о том, насколько это хорошо и престижно, и они поведутся. Моя задача – собрать лобби противников «золотого стандарта» и прогнуть монархов на привязку рубля, например, к золото-серебряно-валютным резервам.

За размышлениями я успел добраться до стола и написать Никки записку:

«Купец Евстафий не лгал. Собираюсь вести его в полицию в компании сэра Уолласа. Уверен, наш добрый английский друг разберется и сам, но я считаю это хорошим поводом для прогулки. Не каждый день (и слава Богу!) доводится встретить настоящего плантатора-лиходея. Не желаешь ли отправиться с нами? Твой верный брат Жоржи».

– Андреич, Его Императорскому Высочеству, – отдал записку. – И кликни сэра Уолласа.

– Сию секунду, Георгий Александрович, – поклонился камердинер и пошел выполнять приказ.

– Дорогу до плантации помнишь? – спросил я Евстафия.

– Помню, Ваше Императорское Высочество!

– «Императорское» можешь опускать, – великодушно махнул я на него рукой. – Имя плантатора?

– Томсон, Ваше Высочество. Джордж.

– Значит сейчас поедем к нему, спрашивать как так вышло, – пообещал я. – Федор, переодеться!

Оставив гостей сидеть в гостиной, я сходил до спальни, где слуги меня переодели. Просто жесть – к завтраку одна одежда, к прогулкам – другая, к важным приемам – третья, к обеду – четвертая. Будь я на самообслуживании, я бы растерялся и впал в ничтожество от таких сложностей, а так просто немного раздражает. Но одежда замечательная – сидит как влетая, все ткани дышат и приятны телу, в зеркало на себя смотрю и невольно ухмыляюсь тому, насколько я стильный.

Сначала прибыл посыльный от Никки: «С радостью разделю с тобой это маленькое приключение, милый Жоржи. Встретимся у лифта через тридцать минут. Велю взять побольше фонарей. С надеждой на увлекательную прогулку, твой верный брат Никки».

Отлично, Высочайший «таран» с нами! Ах да, рейткнехт простаивает, а не должен:

– Юрка, готовь выезд.

– Сию секунду, Георгий Александрович! – отозвался рейткнехт и пошел заниматься делом.

– Его Императорское Высочество возмущен таким отношением к его подданному, – порадовал я новостью опасливо сидящего на краешке кресла – а ну как испачкает или порвет, и я расстроюсь? – Евстафия.

Кирил ко мне привык, поэтому в своем кресле сидит нормально.

Купец внезапно бухнулся на пол, завыл и пополз ко мне на коленях. Потерял все, планировал помереть в грязной канаве, а тут аж два принца «вписываются» – не чудо ли? Но сапоги мне целовать не надо.

– Встань! – велел я.

Мужик моментально выполнил приказ.

– Кирил говорил – ты в средствах не стеснен?

– Так, Ваше Императорское Высочество, – не переставая плакать от радости, подтвердил купец. – Последнюю рубаху…

– На кой мне твоя рубаха? – перебил я. – Ты лучше вот что – когда домой вернешься, на свои средства две школы для крестьянских и мещанских детей построй да учителей найми. Читать, писать да считать пусть учатся – это дело для всей нашей Империи полезное и богоугодное.

– Господом клянусь, Ваше Высочество, – перекрестился он. – В лучшем виде сделаю!

Самоконтроль вернулся, и просьба опускать «императорское» вспомнилась. Ну а мне по возвращении в Питер нужно идти на ковер к «любезной матушке» – Императрица у нас традиционно рулит образованием, благотворительностью и частью медицины. Массовое образование – это штука в XX веке жизненно необходимая. Здесь мы упираемся в недостаток учителей, поэтому нужно начать с разворачивания педагогических училищ. Быстро «Макаренок» они мне не вырастят, но мне и не надо – достаточно научить народ читать, писать и считать, построить хотя бы в крупных городах библиотеки, добавить профессиональное образование, и страна начнет расцветать как на дрожжах. Неграмотные граждане – это невообразимого потенциала ресурс, и именно эти люди и их потомки при СССР первыми запустили человека в космос. Мне – гораздо проще, чем товарищу Сталину. Ему кадры приходилось выращивать, а у меня есть целый пласт уже готовых мудрецов, управленцев, командиров и прочих нужных стране людей. Очистить этот пласт от дармоедов и идиотов, и мне будет на кого опереться. Школы пока возьмем трехлетние – за три года минимальный набор навыков человек усвоит. Так же нужно увеличивать количество вечерних школ – некоторые заводчики их уже применяют – и воровать у большевиков кампанию по ликвидации безграмотности, отправляя часть обученных грамоте людей заниматься с крестьянами и рабочими.

Так и вижу, как Александр отговаривает меня классическим: «Эти мерзавцы сразу же начнут читать безбожника-Маркса», но мне есть чем крыть – через прессу нужно кормить народ пропагандой, которая заборет пропаганду социалистическую. Ленин и его ближайшие соратники умницы не мне чета, но опыта жизни в крайне насыщенном инфополе у меня больше. Маргинализация, «фейки» – которые в эти времена физически на достоверность проверить нельзя – подкупы, ловля на компромат, аккуратные ликвидации – вот основа моего успеха в борьбе с «оппозицией». Ну и решение многих застарелых социально-экономических проблем – сытый и довольный царем народ про конституции, думы и прочую мерзость и думать не будет. Здесь сложнее – попытка влезть в некоторые вещи закончится табакеркой, и не в висок Никки, а в мой. Ладно, при недостатке информации планировать укрепление вертикали власти нет смысла, нужно Питерского воздуха понюхать сначала.

Дождавшись условленного времени, мы усилились казаками и добрались до лифта. Сэр Уоллес уже был здесь, а Николая пришлось подождать две вежливые минуты. Должность такая, опаздывать обязующая, но я человек пунктуальный, поэтому буду требовать от других уважать свое и чужое время. Никки, понятное дело, исключение.

Люди попроще поклонились цесаревичу, и мы поехали вниз.

– Евстафий, случившееся с тобой в высшей степени неприемлемо, – заявил оживленный от предвкушения «приключения» Николай. – Как наследник Престола, я не могу дозволить спустить такое отношение к честному купцу.

– Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество, – низко поклонился купец. – Всю жизнь Господа за вас молить буду, и домочадцам своим накажу!

– Много ли домочадцев? – спросил Никки.

– Двоих сыновей Господь даровал, Ваше Императорское Высочество, – ответил Евстафий. – Да трех девок. Старшой в Екатеринбурге остался, за хозяйством пригляд держать, а младшенький во Франции, наукам обучается.

– Добро, – одобрил Николай. – Достойное семейство. Савелий, – обернулся к своему секретарю. – Когда будем в Екатеринбурге, вели купцов Первой гильдии Мухиных на прием у городского голавы пригласить.

Не перестаю поражаться, насколько счастливыми становятся люди, когда на них падает Высочайшая милость. Буквально от счастья плачут, и от этого – уж такого я от себя не ожидал – хочется делать больше добра. Нет, так ни времени, ни эмоций, ни казны не напасешься, нужно вводить лимиты. Например – одно сильное «облагодетельствование», три средних и пять малых в неделю.

– Чудо господне, как есть чудо, Ваше Императорское Высочество, – перекрестился купец. – Век за вас Господа молить буду.

Однообразненько, но что он еще ответит? «Спасибо, царь-батюшка»? Его за такое панибратство выпорят.

– За Императора молись, Евстафий, – перенаправил благодать повыше Николай. – Только его заботами Империя и живет. Трудно ему.

– За Его Императорское Величество всякий верный подданый молится истово, – покивал Евстафий. – Он один у нас, защитник и помазанник божий.

– Поповцы? – спросил Николай, заметив недостаток пальца при крещении.

Точно, старообрядцы на два больших течения делятся – одни попам своим молятся, что затруднительно и даже рискованно – алтари старообрядческих церквей в Москве запечатаны, и «беспоповцы» – в их глазах после Раскола церковь утратила благодать, и теперь остается ждать гибели мира и Страшного Суда.

– Белокрини́цы, Ваше Императорское Высочество, – поклонился Евстафий.

Разобраться с монополией действующей Церкви на окормление паствы, он, конечно, не попросит – риск навлечь на себя гнев Николая таким запросом велик, но что-то с этой проблемой надо делать: у нас всегда тут многонациональная и многоконфессиональная страна была, и бороться с этим глупо – свобода вероисповедания у нас быть должна, хотя бы назло социалистам. Кроме того – любая монополия, в том числе на оккультные услуги, автоматически вызывает стагнацию и лень. Церковь наша, прости-господи, в алчности да попустительстве порокам погрязла – не просто так же народ массово попов на колокольнях вешал?

Глава 8

Добираться до плантации пришлось поездом. Пустая трата рейткнехтов, которым даже билеты купить не обломилось – транспортные расходы на себя берет принимающая сторона.

В полицейском участке нас встретили с огромным почтением и даже извинились перед Евстафием, которого пару дней назад прогнали взашей. Тоже понять можно – пришел избитый вонючий бомж в дерюге и требует на целого плантатора дело завести. А ты, собственно, кто, чтобы такое требовать?

Хреново без консульства. Ладно, если ты хотя бы дворянин или представитель «больших» Мухиных – тогда местные до исполнения обязанностей снизойдут, и, может быть, даже поверят в долг, оплатив телеграмму родственникам и какую-нибудь халупу. Но когда ты уездный купец, пусть даже с неплохим капиталом, при этом выглядящий оборванцем, тебе хрен кто поможет. Консульство должно быть таким, чтобы даже распоследний бомж, если он подданный Империи, мог получить миску похлебки, моральную и юридическую поддержку и билет до дома.

Вагон у нас (имею ввиду принцев, английского писателя, некоторую охрану, камердинеров и Главного Инспектора местной полиции, люди попроще едут в другом вагоне) отдельный. Не Императорский уровень, но за неимением можно прокатиться и в первом классе. Удобные кожаные кресла, позолоченные светильники, резная мебель – в мои времена первый класс выглядел похуже. Быть богачом в любые времена приятно, но здесь и сейчас социальное расслоение такое, что оторопь пробирает, и невольно хочется записаться в коммунисты. Столик по цене десятка деревень – это что, нормальная экономическая модель?

В мои времена, впрочем, тоже все не так однозначно – тот же дорогущий столик можно разменять на резкое увеличение уровня жизни в десятке деревень, но настолько нищие деревни искать придется в условной Африке. Словом – нет в мире совершенства, есть только долгая и опасная – потому что царский сын из мяса сделан, а это материал хрупкий – работа по улучшению уровня жизни податного населения.

Сэр Уоллас тем временем делился очередной порцией этнографических наблюдений, в этот раз – об англичанах нижнего социального слоя:

– Наша Империя велика и многообразна. Порою черни удается сколотить капитал и купить землю – как в нашем случае, Ваше Императорское Высочество. Здесь – колония, вокруг – дикари, и человеческая жизнь, к огромному моему сожалению, стоит дешево. Лишенный воспитания, уверовавший в собственную исключительность от свалившегося богатства вчерашний крестьянин или лавочник может потерять голову от мнимой вседозволенности.

– Полагаете, мотивом преступника была уверенность в том, что его не накажут? – поддержал беседу Николай.

Сэр Уоллас взглядом переадресовал вопрос генеральному инспектору Эдвардсу, который, узнав о нашем с Никки визите в участок, прибыл туда сам, решив на всякий случай возглавить расследование. Как и почти любой важный чиновник этих времен, имеет на лице пышные, связанные усищами в единое целое, бакенбарды.

– Преступники – все равно что животные, Ваше Императорское Величество, – ответил сэр Эдвардс на английском.

У нас тут русскоязычное большинство, поэтому инспектор пользуется переводчиком – мы-то его понимаем, а он нас – нет.

– Преступник ставит себя над Законом, то есть – считает себя лучше, умнее и сильнее общества. Ваш замечательный писатель Достоевский много об этом писал. Порой преступнику даже не нужен мотив – достаточно желания совершить преступление и уверенности в отсутствии наказания. Следствие обязано оперировать установленными фактами, однако я позволю себе предположить, что в этом прискорбном инциденте мотивом послужила жадность – пятьдесят тысяч рублей немалая сумма.

– Безусловно, мистер Эдвардс, – глубокомысленно кивнул Николай. – Установить факты – это самое главное.

Думаю о преступности этих времен, и натурально руки опускаются. Дактилоскопии или нет, или она в зачаточном состоянии. Генетическая экспертиза вообще фантастика. Камер нет, телефоны только в крупных городах и не в каждом доме, «межгород» только телеграфом или почтой. Как вообще в этих условиях полиция умудряется кого-то ловить? В моих глазах это какое-то волшебство.

Уличное освещение закончилось за пределами «цивильной» части Бомбея, и смотреть в окно стало неинтересно – темень и темень. За сорок минут пути мы успели еще немного поговорить о природе преступности, отметить несомненные успехи англичан в наведении порядка на «диких» территориях – случай с Евстафием решили счесть исключением из правил – и попить чаю.

Спешившись на ничем непримечательном, оснащенным керосинками и многофункциональным павильоном – билеты, почта, найм лошадей – перроне, мы погрузились в кареты – на них керосинки продвинутее, с зеркалами, работают фарами – рассадили казаков и полицейских на организованных англичанами лошадей и поехали по ублюдочного состояния грунтовке. Свет выхватывал куски джунглей, отражался в глазах живности – ее тут много, кушать же не всех можно – пугал непривычных к шуму Высочайших караванов птиц, а противомоскитная сетка – мое любимое изделие в этих краях! – надежно отсекала кровососов. Если бы не состояние дороги, вынуждающее крепко держаться за кожаные ремни у потолка, было бы совсем хорошо.

Беседу продолжать из-за качки и тряски было затруднительно, но мы справились, обсудив живописность индийской природы. Николай «маленьким приключением» доволен – регламентированные пафосные мероприятия кого хочешь за долгие годы достанут, а спонтанность под благовидным предлогом добавила индийскому Путешествию цесаревича приятную перчинку. В ночь, в джунгли, ловить настоящего преступника, обидевшего милого сердцу подданного!

Насчет «милого сердцу» я погорячился – старообрядцев Никки не любит. Стоило Евстафию подтвердить свою принадлежность к «двуперстым», Николай сразу потерял к нему интерес. Купец не обиделся и едва ли заметил связь – он за день столько Высочайшего внимания хапнул, что на три поколения вперед хватит – а я расстроился. Почему податное население делится на сорта из-за полной фигни? Это же мешает строить единую и неделимую Империю! Это же даже не иноверцы – это самые что ни на есть православные христиане, которых внутри православно-христианской страны держат за второй сорт.

Джунгли за окном расступились, свет фонарей покатился по выстроенным из жердей заборам, за которыми рос тот самый джут, в охоте за которым и потерпел поражение Евстафий. Время от времени в кустах встречались прогалины, засеянные страшнейшим на планете растением – опиумным маком.

Многие связывают могущество Ост-Индской компании с чаем и специями, стыдливо умалчивая о роли вот этих симпатичных цветочков. Англичане – главные наркоторговцы в истории человечества. На опиуме сколачивались и сколачиваются огромные состояния, опиум позволяет англичанам держать под каблуком титанический, когда-то процветающий Китай. Верхушка Китая предавалась сладкой опиумной дрёме, тем же самым занимались и китайцы попроще. Опиум из неоткуда не берется, его нужно покупать, и англичане радостно удовлетворяли спрос. В какой-то момент Китай начал понимать, что с ним происходит, и начал пытаться сопротивляться, что вылилось в две войны, которые так и называются – опиумные. Ост-индская компания защищает свои торговые интересы, и, если они требуют превращения огромной страны с уникальной культурой, древней историей и гигантским потенциалом в большой наркопритон, англичане не пожалеют пуль и штыков.

Дорога стала получше, на полях появились огоньки – плантации охраняются, и стали слышны периодические крики снаружи. Расслышать не получается, но смысл угадать – вполне: «Стой, кто идет?», «Не твое собачье дело».

Вскоре мы увидели дом – двухэтажный, довольно большой кирпичный особняк с освещенными окнами и керосинками на фонарях у украшенного колоннами крылечка, к которому вела выложенная булыжником дорожка. Остальные постройки нас не интересуют – что нам делать на складах, в сараях и никчемных лачугах, которых местные, надо полагать, именуют «жильем для работников»?

Не бедный же человек, ну зачем на чужое позарился? Пятьдесят тысяч – не «немалая», как ее назвал мистер Эдвардс, сумма, а целое состояние. Но вот эта плантация, даже если не учитывать ее рентабельность – когда почва плодородна, климат – теплый, а работники-индусы вкалывают буквально за еду, рентабельность просто не может быть плохой – стоит гораздо дороже. Опиумный мак, впрочем, намекает – я не детектив, но тут им быть и не нужно, достаточно немного соображать и уметь смотреть на генерального инспектора, который задумчиво шевелит усищами.

– Салтычиха, – тихонько поделился я с Никки исторической параллелью.

Цесаревич едва заметно – нормально мешает обилие людей вокруг – поморщился, выражая свое отношение к такой неприятной исторической фигуре, и воздержался от комментариев.

На крылечко выкатился худющий бакенбардистый мужик лет тридцати пяти в характерном фраке. Лысину к своим годам он успел отрастить знатную, и я невольно залюбовался бликами фонарей на ней.

– Идем, – велел Николай, и мы покинули карету.

Выбрались и спутники – Евстафий сразу же начал обильно креститься, бормотать под нос молитвы и с полностью мной одобряемым злорадством глазеть на плантацию.

Разговор с дворецким, который встретил нас глубоким поклоном, доверили вести генеральному инспектору:

– Мы проделали долгий путь, чтобы поговорить с мистером Томсоном.

Вооруженная толпа и обилие супер важных людей, казалось, совсем не смутили дворецкого:

– Мистер Томсон не сможет принять вас сегодня.

А, нет, это не смелость и не легендарная невозмутимость английского дворецкого – мужик потеет, не совсем внятно произносит слова, двигается несколько неловко – а он же много лет одни и те же движения воспроизводил – а зрачки, которым в едва развеиваемой фонарями тьме положено расширяться, напоминали две черные точки.

Инспектор на опиумных наркоманов всех сортов за свою долгую жизнь насмотрелся, поэтому пришел к тому же выводу, что и я:

– Арестовать этого морфиниста.

Вяло сопротивляющегося дворецкого скрутили. Покрутив башкой, я заметил любопытно-опасливо глядящих на нас из кустов и из-за углов индусов. Из «бараков», полагаю, тоже смотрят, но их не видно – фонари не дотягиваются. Ничего, наши до туда доберутся – полтора десятка человек с фонарями отправились обыскивать постройки.

Мы прошли в дом, пропустив вперед смешанную группу полицейских, английских вояк и казаков. Освещенный массивной «керосиновой люстрой» холл встретил нас шкурой леопарда у камина, головой слона над ним же, на полке – поделки из кости, а на стене – большой портрет хмурого, худого, гладковыбритого седоволосого англичанина.

– Мерзавец, – погрозил портрету кулаком Евстафий.

Мужики тем временем обыскивали дом и приводили нашедшихся слуг-индусов в холл. Бедолаги смотрели на усаженного в кресло, прикрывшего глаза – отдыхает морфинист – дворецкого затравленными глазами. Помощники инспектора тут же их допрашивали, реагируя на напуганно-жалобные фразы на индийском мотивирующими оплеухами.

Хинди – или какая тут у них разновидность диалекта? – я не знаю, но догадаться легко: «забыл язык» – это очень древняя, но почти всегда бесполезная отмазка.

– Есть тут тот, кто тебя выпустил? – спросил я Евстафия.

Наградить за добрый поступок надо.

– Нет, – покачал он головой и ткнул пальцем в дворецкого. – А этот, значится, хозяину палку подавал, чтобы тот ею в меня тыкал.

– Соучастник, – моментально квалифицировал деяние генеральный инспектор.

Опытный.

В открытой двери появился констебль:

– Господин главный инспектор, нашли двух белых, при смерти, и троих индусов. Эти живы и в сознании, говорят – работники.

За нерадивость клеткой наказывал, видимо – работников морить себе дороже, вот и кормили и воздерживались от побоев.

– Немедленно отправить пострадавших в больницу, – распорядился инспектор. – Индусов – в участок, допросить.

– Всех, господин генеральный инспектор?

– Всех, – махнул тот рукой.

Если уж приходится дело шить, значит нужно шить его максимально объемным и применить для показательного суда. Не обольщаюсь – на индусов генеральному инспектору пофигу, но вот белые «пленники» – это уже серьезно.

Обыск закончился, слуг в холл набилось больше десятка – богато плантатор живет – и констебль доложил:

– В правом крыле, за лестницей, железная дверь в подвал. Заперта, господин генеральный инспектор.

– Прячется, – догадался мистер Эдвардс. – Идемте, попытаемся выкурить. Слуг – на телеги, с нами поедут.

Для дальнейших допросов.

Миновав уже привычно украшенные лакированным деревом, коврами и позолоченными светильниками коридоры – двери открыты настежь, обыск же – мы уперлись в солидную, окованную железом, здоровенную дверь.

Болгарки у нас нет, сварочного аппарата – тоже. Динамитом вскрывать будут?

Инспектор махнул рукой, и констебль ногами постучал в дверь:

– Мистер Томсон, это полиция! Откройте!

Подождали – ноль эффекта. Постучали снова:

– Препятствие правосудию ухудшит ваше положение, мистер Томсон!

Нет ответа.

– Сломать, – велел инспектор.

Копы сбегали за ломами, фомками и кувалдами. Не получится на динамит сегодня посмотреть.

Слабое место нашли быстро – дверь и ее рама железные, но стены-то деревянные. Ломы и кувалды с треском разворотили доски, покорежили столбы, и дверь рухнула на пол, чуть не придавив зазевавшегося констебля.

Нашим глазам предстала кирпичная лестница, нижние ступеньки которой озарял тревожный, тусклый красный свет. В нос ударила тошнотворная вонь гниющей плоти, нечистот и бог весть чего еще. Запах керосина от ламп на его фоне казался альпийской свежестью, и мы дружно укутали носы в надушенные платочки. Генеральный инспектор, будучи опытным человеком, оценив купаж, дал наследнику шанс сберечь Высочайшую психику:

– Ваше Императорское Высочество, скорее всего там, – указал на лестницу. – Мы увидим ужасные вещи. Улик и показаний более чем достаточно, чтобы повесить подонка и его приспешника-дворецкого. Стоит ли вам дышать миазмами?

– Стоит, мистер Эдвардс, – блеснул сталью в глазах Никки.

«Этот англичашка что, решил, что может решать за наследника Российского престола?!» – ясно читалось на его лице.

– Ваше мужество и забота о подданных заслуживают величайшего уважения, – отвесил поклон инспектор, загладив тем самым вину.

Чем глубже мы спускались, тем больше я жалел, что Николай не ушел домой, забрав меня с собой. Не хочу! Расчлененка в новостных каналах, трупы в них же – это все где-то далеко и почти не по-настоящему. А здесь я чую запах, слышу какие-то странные, тошнотворно хлюпающие звуки и неразборчивое бормотание. Не похоже на приказы залечь за дубовый стол и отстреливаться по нам до последнего, скорее – на молитву.