Текст книги "Главная роль"

Глава 22

Покачивающийся в паланкине Император Муцухито не обращал внимания на лежащих лицами в земле по обе стороны дороги подданных. Встреча с русским наследником поселила в его отточенном разуме не дающую покоя смесь восторга, надежды и почти животного ужаса. Это был не человек! Люди так себя не ведут! Люди не исцеляют раны за десяток ударов сердца! Люди…

Может быть с ним говорил демон? О, это бы все объяснило! Однако Император твердо знал, что здесь, в благословенной Японии, берегущие эти земли ками обязательно бы подали знак, точно указывающий на демоническую сущность русского цесаревича. Помимо этого, для Муцухито вопроса о существовании христианского бога даже не существовало – просто он имеет силу на варварских землях, в то время как японские боги хранят Японию, что много раз было задокументировано в исторических источниках. Камикадзе – это же «божественный ветер»! В христианские храмы Георгий ходит свободно и с видимым удовольствием – донесения от Тайной полиции на этот счет не подлежат сомнению. Демонов все Боги ненавидят одинаково, а значит русский наследник полностью прав на свой счет – русский Бог очень его любит.

Впервые в жизни Муцухито испытал жгучую, напугавшего его самого зависть – если бы Великая Аматерасу была столь же благосклонна к своему потомку, Император бы показал всему миру, чего достоин на самом деле! «Прости, о Аматерасу, за эти недостойные мысли. Ты и так слишком много сделала для того, чтобы состоялась эта встреча с наследником и обернула случившееся так, что лучшего Японии и желать было нельзя! Прости, что я был так слеп».

Гневный взгляд Муцухито был встречен неосторожно приподнявшим лицо от грязи горожанином. Приняв Высочайшее недовольство на свой счет, бедолага изо всех сил ударился лбом о дорожные камни и начал намокать штанами.

– Пошел вон, грязное животное! – пнул его по беззащитному боку самурай сопровождения.

Увидев, как горожанин на карачках уползает в переулок, Император почему-то испытал спокойствие. Если так, то русский Бог благоволит Японии – это немалая сила. Георгий же общался с ним как с равным. Как с другом! Он многократно называл Муцухито «божественным потомком», а европейцев – варварами. Правота русского очевидна: Европа уже давно утратила честь и погрязла в пороках. Одни страны держатся чуть лучше, как планирующаяся в союзники Германия – немцев можно уважать за дисциплину, другие – как Франция и тем более Англия – скатились до уровня жаждущих одной только выгоды алчных животных. Русские… Судя по тому, что увидел Муцухито, русские сохранили связь с Небесами, не променяв его на броненосцы и винтовки.

«Достижения вашей модернизации велики, но разве проводить модернизацию мешают старые мечи и доспехи? Я бы хотел построить в Петербурге музей японского оружия. Могу я попросить вас отобрать и продать нам достойные экспонаты?» – пронеслись в голове Императора прощальные слова Георгия.

Муцухито пробил холодный пот. Когда он много лет назад осознал, насколько Япония технологически отстала от остального мира, он счел традиции и культуру достойной жертвой. Но… Так ли была важна эта жертва? Традиционный жизненный уклад – да, он совершенно бесполезен для современного государства, но насчет мечей, доспехов и всего остального русский наследник прав – от их существования никому не станет хуже.

Вот почему наследник все свое пребывание здесь вел себя так уважительно. Он – единственный из всех варваров, кто понял истинное положение вещей и протянул руку тому, кто способен по достоинству оценить сакральную составляющую Большой Игры.

Как бы Муцухито не ненавидел китайцев, а тем более корейцев, нельзя не признавать очевидное: эти страны обладают древней историей и богатейшей культурой. Императору было не стыдно признать, что японцы веками учились у китайцев, но теперь… Теперь эти страны променяли честь и достоинство на опиумные сны и положение этой старой шлюхи Цыси.

«Когда-нибудь мы проверим Небесный мандат старухи на прочность», – пообещал ему Георгий.

В голове Императора будто вспыхнула молния, осознание истинного величия плана русского наследника оглушило подобно грому. Китай можно завоевать, но сложно удержать навсегда – Муцухито знал историю Азии не хуже Георгия. Но если трон Запретного города перейдет к сыну принцессы Масако и обещанного наследником «близкого родственника правящей династии»… Тогда китайцы смирятся и попытаются привычно переплавить правящую династию в китайцев. Что ж, с этой проблемой справиться легче, чем с постоянными бунтами – достаточно делать вид, что Китай не совсем колония, и крестьяне будут довольны.

Но это – потом, а пока нужно решить, что делать с Китаем прямо сейчас – тридцать отданных Георгию миллионов хоть и обещают на долгой дистанции превратиться в японское могущество, но сильно жгут карман. К счастью, наследник протянул руку помощи и здесь, добавив веса японским угрозам. Подняв взгляд от устилающего пол паланкина ковра, Император велел своему доверенному секретарю:

– Распорядись подготовить тысячу лучших наших солдат с самыми достойными командирами. Через три дня они должны прибыть во Владивосток и поступить в распоряжение русского наследника или того, кому он передаст полномочия. И позаботься о переводчиках!

– Да, Ваше Императорское Величество! – отвесил поклон секретарь и прямо на ходу выпрыгнул из движущегося паланкина.

* * *

Наконец-то мы покинули берега Японии и отправились домой – туда, где скоро начнется очень интересный кипиш. Где-то там, в хвосте нашей маленькой, но гордой эскадры, плывут выданные мне Императором ценные кадры: двое поваров (одного за год нужно научить готовить русские блюда и вернуть в Японию), один мастер бонсая с семьей (останется у нас на ПМЖ, попробую привить моду на бонсаи – все лучше спиритических сеансов!) и трое мастеров «ландшафтного дизайна» – буду в Петербурге небольшой, но очень симпатичный парк в японском силе спонсировать. Где-то там же плывет подполковник Накагава – по прибытии состоится большое совещание по поводу учений на границе Манчжурии, и знающему русский подполковнику там найдется место. Его батальон – у нынешних японцев это тысяча сто человек – обещали прислать во Владивосток через три дня, а пока Накагава командует своим ординарцем и очень надеется не подвести поручившему ему такое важное задание Императора Муцухито.

«Придуманные» мной ролы, кстати, получили название «Гару» – в этом слове ощущается отзвук моего имени, а означает оно «созерцание». Когда японец ловит эстетический экстаз от развевающихся по ветру лепестков сакуры – это «гару» и есть.

На прощание я позволил себе несколько личных просьб, тем самым дав Императору Муцухито возможность частично погасить моральный долг – он у него, как ни крути, велик, и это понимаем мы оба. Когда кто-то сильно тебе должен, это может привести к конфликтам и непоняткам, а мне такого не надо, вот и попросил присмотреть за Митинагой Эи и гейшей Харукой. Последняя «инвестиции на чайный домик» получить до гибели Никки успела, но меня интересуют возможные последствия ночи с цесаревичем. Бастард, тем более от инородных «светских львиц» угрозой для меня не станут – не та легитимность, но мне чисто по-человечески хочется помочь потенциальным племянникам, хотя бы финансово – в Петербург этих дам с «нагулянными» детьми везти чревато, их банально заклюют.

У меня с гейшей Аякой вечер прошел не настолько удачно, но не обделил и ее – неплохо душу подлечила своим сямисэном и разговорами, так что тоже чайный домик получит, а Муцухито пообещал лично найти для нее достойного покровителя, он же – постоянный и щедрый любовник. Потешный менталитет все-таки.

Отдохнуть бы мне, если честно, но некогда.

Физический отдых – это пожалуйста: я с огромным удовольствием растянулся на кровати прямо в самом парадном – именно в нем я общался с Императором – мундире, избавившись от сапог при помощи Карла.

А вот отдых умственный нам только снится – нужно продолжать победоносную поступь нового русского цесаревича по планете, вот и диктую сидящему за столом Ухтомскому любовное письмо Маргарите Прусской:

– Лишь преданность брату не позволяла мне признаться в моей бесконечной и всепожирающей любви к вам, милая Маргарита. Каждый раз, когда вас прочили в невесты Николаю, мое сердце словно сжимала ледяная когтистая лапа. Как брат цесаревича, я бы принял это, и я глубоко скорблю по моему любимому брату. Однако вы, насколько мне известно, не приняли его чувств, поэтому я решился написать вам. Не описать словами, с каким трепетом я подбираю слова, и все они кажутся такими глупыми, такими неуклюжими… Не перебор? – покосился на сидящих на диване князей Барятинского и Оболенского.

Ну а кто еще поможет мне разобраться в актуальных времени амурных делах? Не Остап с Кирилом же!

– В самый раз, Георгий Александрович, – успокоил Оболенский.

– Образ самый что ни на есть байронический, – одобрил Барятинский.

– А он еще в моде? – спросил я, вспомнив школьные уроки литературы.

Эпоха романтизма уже вроде закончилась, уступив место критическому реализму. Впрочем…

– Романтика – вечна, Георгий Александрович! – заверил меня Оболенский. – И Ее Высочество точно оценит ваше письма и примет ваши чувства. Георгий Александрович, примите мое глубочайшее восхищение твердостью вашего духа – никто и помыслить не мог, что вы так жестоко страдали от запретной любви!

Мужики – даже Барятинский, который знает про «потерю памяти» – восхищенно вздохнули. Я думал так только дамы делать умеют, а гляди ж ты, и господа в эти времена не стесняются. Повелись или делают вид? А какая разница – если цесаревич говорит, что «страдал», значит так и было! И я бы хотел, чтобы «ВИПы» вносили правки, а не вот это вот «ты – молодец, Жора». Впрочем, если они считают правки ненужными, значит все нормально – должны же понимать степень ответственности, это же дело государственной важности!

– Спасибо, друзья, – поблагодарил я и продолжил. – Ах, если бы мы с вами могли встретиться и поговорить обо всем на свете! Рассказы о вашем остром уме и твердом характере вызывают во мне совершенно щенячий восторг – больше всего на свете в женщинах я ценю именно эти качества. Глядя на ваше фото… Андреич, у нас есть фото? – обратился к сидящему на стуле около двери камердинеру.

Господа «ВИПы» замялись. Ну не знаю я, как Маргарита выглядит, просто наслушался выкладок друга Илюхи о том, как было бы прикольно вместе с немцами задавить англичан.

– Георгий Александрович, вы… Кхм… Не видели Ее Высочества? – задал осторожный вопрос Оболенский.

Барятинский пошевелил усами – расскажу остальным про потерю памяти или нет? Не расскажу:

– Ужасно стыдно, но я потерял свою фотографию любимой Марго еще в Индии, – горько вздохнул я. – И попроси я новую – об этом бы узнали все. Подобный конфуз в тот момент был недопустим.

Отмазка уважаемыми господами была принята, а Андреич нашел фотку минуты за три беготни по кораблю. Чисто волшебник! Посмотрев на фотографию, я изо всех сил принялся удерживать на лице маску восхищения, ощущая в глубине души легкое разочарование – я рассчитывал на более симпатичную принцессу, но… Но и хуже могло быть! Учитывая то, что нынешние фотографические аппараты не передают цвета, несколько искажают картинку, а Маргарита почему-то предпочитает совершенно ей не идущие высокие прически – поправь последнее, и привлекательность моей будущей жены резко возрастет – и то, что внешность в человеке хоть и важна, но жить-то придется не только с ней, а всем набором личностных качеств, переобуваться и искать другую жену я не стану. Нормальная «серая мышка», которая в «динамике» будет улыбаться, двигаться и хлопать глазками от восхищения таким классным мной – все это добавит Маргарите миловидности.

– Продолжаем, – велел я Ухтомскому. – Глядя на ваше фото, я словно тону в ваших умных глазах. Нос ваш способен посрамить лучшие произведения Античных скульпторов, ваши губы… Ах, как бы я хотел хотя бы на миг коснуться их своими! Простите меня за эту вопиющую пошлость, милая Маргарита. Умоляю вас ответить на это письмо. Если на то будет ваша воля, сразу после траура по моему любимому брату, я примчусь в вашу замечательную страну, чтобы признаться вам как подобает. P.S. Прошу вас принять прилагаемую к этому письму милую безделицу – сувенир из Японии, аборигены называют таких кукол «манэки-нэко». Японцы верят, что она приносит удачу, но не волнуйтесь – ее освятил архиерей Илларион, так что теперь это просто симпатичный сувенир.

Девушка же, как милой фарфоровой кошечке не порадоваться? Дизайн, конечно, не настолько симпатичный, как в мои времена, но пресловутый «кавай» передает в полной мере.

– Не хватает стихов, – заметил князь Оболенский.

– Очень дельное замечание, Николай Дмитриевич, – обрадовался я. – Отправлять принцессе чужие стихи я не хочу, поэтому надеюсь с вашей помощью соорудить перевод одной из моих поделок. Записывайте, Эспер Эсперович. «Одной тебе, тебе одной, Любви и счастия царице…».

Низкий поклон Александру Александровичу Блоку! Простите, что ограбил, но я ваши стихи буду большими тиражами издавать и включать в школьную программу, поэтому квиты.

– Блестяще, Георгий Александрович! – восхитился Ухтомский.

Остальные ВИПы его в этом поддержали, и они за полчасика набросали перевод на немецкий. Вроде стройно получилось, но русский оригинал в письме тоже разместили.

– Вы полны тайн, Георгий Александрович! – похвалил меня Барятинский. – Дипломат, стратег, поэт – какие еще из ваших талантов нам выпадет честь увидеть?

Подхалимы, блин.

– Спасибо за добрые слова, Владимир Анатольевич, – кивнул я.

– Стихи замечательные – мой любезный батюшка имел честь учиться в одной школе с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, так что я знаю, о чем говорю, – усилил князь.

– Без вашей помощи, господа, я бы никогда не смог составить такого перевода, – откупился я ответным комплиментом, сел в кровати и натянул на лицо скорбную маску. – После путешествия по Индии я придумал одну историю – Никки счел ее интересной, и взял с меня слово, что я обязательно издам ее. Увы, сам выполнить волю своего любимого брата я не в силах – стишки мне даются лучше, чем Ее Величество проза, поэтому я прошу вашей помощи, Эспер Эсперович – я расскажу вам историю, а вы наполните ее жизнью и красками.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы исполнить посмертную волю Николая Александровича, – отвесил поклон Ухтомский.

– Можем ли мы остаться, Георгий Александрович? – спросил Оболенский.

– Я был бы вам очень признателен, – улыбнулся я князьям. – Вы готовы, Эспер Эсперович?

– Так точно! – отозвался он.

– Эта история начинается знойным вечером, в Сионийских горах, когда Отец Волк проснулся после дневного отдыха… – начал я пересказывать еще не написанную в эти времена «Книгу Джунглей».

Не хотел в это все лезть, но кому станет хуже? В Российской Империи литературный рынок еще в зародыше – тупо грамотных и платежеспособных потребителей не хватает, но «Маугли» будет читать весь мир, а это уже неплохие деньги и «очки славы» для меня.

Князья и даже Андреич в меру сил пытались помогать – хотя бы подтверждая реалистичность (прости-господи) истории:

– Один корнет как-то поведал мне анекдот, – вспомнил Оболенский. – Был-де дворник-пропойца, так его малолетняя дочка сбежала и стала в будке собачьей жить – на четвереньках бегала да лаяла.

Девочку было очень жалко, поэтому я с трудом заставил себя посмеяться с остальными «ВИПами». Скудные на эмпатию, жестокие времена, но я к ним уже почти приспособился. Главное – не оскотиниться и не стать таким же как Барятинский с Оболенским: так-то нормальные по этим временам люди, обоим не чужда благотворительность, честь и чувство долга, но… Но быдло в их глазах это просто быдло, и за людей они простолюдинов не считают.

Черновик – мой пересказ плюс дополнения уважаемых спутников – был готов за три часа до прибытия во Владивосток. Выгнав гостей, я дал слугам меня раздеть и решил подремать – к большим нагрузкам я привык, потому что всю жизнь не любил на жопе ровно сидеть, тратя время на бесполезную ерунду, но здесь мне гораздо тяжелее. Если в прошлой жизни я вкалывал чисто ради собственного безоблачного будущего и реализации личных амбиций, в этой ставки несоизмеримо выше – от моей «игры» зависят судьбы сотен миллионов людей, а это реально тяжелый груз.

Глава 23

Андреич разбудил меня как условились. Корабль качался на волнах, в иллюминаторы били крупные капли дождя. Сверкнула молния, через пару мгновений пришел гром. Шторм спать не мешал – за время путешествия мы попадали в него не раз, и я привык.

Переждав гром, камердинер поведал:

– Непогода, Георгий Александрович. Покуда не распогодится, на берег не сойти.

Едва обрадовавшийся новости я собрался лечь досыпать, Андреич добавил:

– Почту везут, баркасом.

– Не потонут? – проснулось вместе со мной человеколюбие.

– На все воля Божия, – перекрестился на Красный угол камердинер.

И то верно. Одевшись при помощи слуг и укутавшись в дождевик – настоящий каучук! – я выбрался из каюты на поливаемую дождем пополам с гонимой ветром морской водой, освещенную фонарями палубу. Не так уж и силен шторм – даже веревкой себя привязывать не придется. Сквозь пелену дождя были видны огни берега. Сердце волнительно ёкнуло – родной Владивосток! Найду ли я хоть одно знакомое место, кроме пока не видимых сопок?

Шипение ливня, плеск метровых волн, грохот механизмов и неразборчивые обрывки криков людей надежно блокировали любой способ коммуникации кроме крика в лицо, и я немного порадовался, что общаться мне сейчас ни с кем не надо.

Со стороны берега к нашему борту приближалась россыпь огоньков – обещанный баркас с почтой мотало по воде туда-сюда, но он неумолимо продолжал свой путь.

Нервно – если решили переть почту через бурю, значит там что-то очень важное. Например – телеграмма от царя, в которой он приказывает немедленно доставить меня в Петербург под почетным конвоем за избыточную инициативность. Ладно, раньше времени переживать смысла нет.

Баркас приблизился, передал небольшой ящик и убыл обратно. Надо будет по прибытии на берег поощрить мужиков за отвагу. Вернувшись в каюту, я переоделся в мягкий халат, сунул ноги в тазик с горячей водой – зябко, вот Андреич и заботится – и дождался почты. Да, телеграммы, целая куча – от Александра, от «мамы», от Великих князей, от министра Гирса, от Сибирского и Приморского генерал-губернаторов. Приняты все позавчера, надо будет поинтересоваться у местных шишек, почему так – это же ЭКСТРЕННЫЕ телеграммы, которые положено пускать вперед без очереди. И судя по обилию ответов – наши с Николаем и мои сольные благополучно дошли! Начнем с царских, в хронологическом порядке. Лишнюю информацию в виде семейных дел и рассуждений о погоде опустим.

«Министр Гирс высоко ценит Дмитрия Егоровича, однако допускает, что Шевич мог ошибиться. Я считаю ваш с Жоржи план хорошим, действуйте. Религиозный вопрос слишком сложен, чтобы решать его с наскока. Обсудим.».

Грустно – эту телеграмму должен был получить Никки. Но начало отличное – царь «нашу» самодеятельность одобрил и даже готов обсудить уравнивание в правах прихожан всех нормальных конфессий. Вторая телеграмма гораздо печальнее – она отправлена в ответ на новость о гибели Николая, полные родительской скорби строки опустим – мне тоже тяжело.

«Запрещаю предпринимать дальнейшие действия. Главное сейчас – твоя безопасность, Жоржи. Прошу тебя – не покидай корабля и настаивай на скорейшем наказании виновных. Особо проследи за тем, чтобы надежно установить – был ли убийца связан с проклятыми террористами. Тело Николая нужно как можно быстрее доставить в Петербург. Выслал воздухоплавателя Коненко, полагаю, ты встретишь его во Владивостоке. Твоего плана не разобрали, намудрил. Действуй на свое усмотрение».

«Шифровка» сработала как планировалось! Дальше…

«Претензии Китаю поданы по дипломатической линии. Твои приказы войскам одобрил – не знаю, что ты натворил, но Манчжурия теперь наша. Отправляйся на границу, жди китайскую делегацию для переговоров. Касательно погромов – не требуй невозможного, народ очень зол, и я хорошо его понимаю. Остерегайся ловушки и действуй на свое усмотрение. P.S. Рекомендую озаботиться русским переводчиком – во Владивостоке их много».

Повезло Георгию с отцом – я тут самодеятельностью занимаюсь, а он не обижается, а совсем наоборот – поощряет. Так-то логично: если наследника бить по рукам, какой из него будет правитель? Инициативность должна входить в набор компетенций каждого человека!

Переводчика он мне найти рекомендует, но, судя по отсутствию конкретики, предположу, что Восточный институт, чью точную дату основания я не помню, в данный исторический момент не существует. Непорядок – мне он нужен, потому что в ту, варварскую сторону, у нас специалистов как грязи, а в эту, сложную и многогранную – мало. И погромов избежать не удалось, за что мне немного совестно: китайцы же ничего плохого не делали, они в этих краях и так на птичьих правах и впроголодь живут, а тут еще вспышка национализма. Что ж, наказывать генерал-губернаторов за нежелание защитить будущих и нынешних подданных мне прямо запретили.

Остальные телеграммы ничего важного из себя не представляли – в семье Романовых случилась беда, которая заняла все их внимание. Утопить Китай в крови хотели почти все, и я очень рад, что Александр оказался мудрее, поняв, что лучше гарантированно получить меньше, но полезного, чем попытаться отхватить побольше и подавиться. Запрос на Маргариту Прусскую пока остался без ответа – моя телеграмма еще до Петербурга-то не дошла – но я предполагаю активное сопротивление «мамы». Что ж, поборемся – будет мне хорошая тренировка по взаимодействию с пауками из дворцовой банки на условно-безобидной (это же не во-о-т такой толщины план реформ!) теме. Я же не просто с «маменькой» ругаться буду, а внимательно отслеживать, кто, в какой момент, и что именно мне говорит.

Аккуратно сложив корреспонденцию, отдал ее Андреичу, велев озадачить Кирила ответами, а сам принялся за прибывшую пока я спал опись японских подарков, составленную перешедшим мне в наследство от Николая бухгалтером. Пустить в продажу и употребить на пользу получится лишь малую часть – подарки ведь имеют сакральное значение, особенно лично Императорские. Подарки менее значимые позволят мне сэкономить на подмазывании нужных людей – подарок же не взятка! Большая часть уйдет в планируемый музей – это красиво и почетно. Остальное придется свалить во дворцах, собирать пыль. Суммарная стоимость – примерная, конечно – тем не менее, внушает: почти пятнадцать миллионов рублей.

– Андреич, мои верные, знающие толк в армейском деле друзья спят? – спросил я камердинера.

– Необходимо уточнить, но предположу, что да, – осторожно ответил он.

– Они спят, а я не сплю, – вздохнул я.

– Велите разбудить?

– Не, не надо, – покачал я голой, зевнул и вернулся в кровать. – Андреич, тебя я на границу Манчжурии брать с собой не хочу.

Пожилой все-таки, а нам там в хрен пойми каких условиях хрен пойми сколько времени сидеть.

– Георгий Александрович, а что же мне тогда делать? – расстроенно всплеснул руками камердинер.

– Отдохни, – предложил я. – Это временно, все равно в войсках мне адъютанты положены. Представь в тебя шальная пуля попадет? Что я без тебя тогда делать буду?

Андреич резко успокоился и засветился от удовольствия – не в шею его гоню, а берегу, значит есть за что беречь.

– У меня здоровье еще ого-го, Георгий Александрович, – заявил он.

– Вижу, – зевнул я. – Иди спать.

Обидно – зря вставал, мог спокойно спать до утра, с такими-то «полезными» телеграммами.

* * *

К утру шторм начал стихать, и к десяти часам о нем напоминали только серое, затянутое потерявшими силу тучками небо, мутная вода в бухте и приятный привкус озона в воздухе. Я бы предпочел вернуться на Родину в ярко-солнечный день – это было бы в определенной степени символично – но плывущий в соседней шлюпке гроб Николая оставляет журналистам окно для красочных фраз типа: «Сама русская природа оплакивала гибель цесаревича».

По мере приближения к берегу я впадал в грусть – это не тот большой и в целом неплохо себя чувствующий город, а вчерашний форпост. Порт никчемен – Нагасаки по сравнению с ним настоящая мечта. Но работа идет – там вон подъемный кран актуального времени образца, здесь бетоном залит фундамент будущего сухого дока, а на почти неоскверненных рукой человека (иронизирую, толку с этих недогор?) сопках строятся дома. В будущем будут видны многоэтажки, а пока довольствуемся тем, что имеем.

Народу на Адмиральскую пристань набилась тьма. Никакого японского однообразия и стандартизированных флажков – единообразно выглядят только армия и флот, горожане и крестьяне (их здесь немного – программа переселения работает, но до сюда доезжают сильно не все) нарядились как могли с учетом финансовых возможностей. Под приветственные залпы наших кораблей шлюпка причалила к берегу, и я прошелся по организованному местными шишками живому коридору, окончив путь у местной «троицы»: генерал-губернатор Николай Иванович Гродеков, создававший приятное первое впечатление умными глазами за аккуратными очками и солидными усами, военный губернатор Приморской области и наказной атаман Уссурийского казачьего войска по совместимости, генерал-майор Николай Михайлович Чичагов. Мощные бакенбарды отлично сочетаются с великолепного черного цвета усами! Довершал композицию вице-губернатор, действительный статский советник Яков Павлович Омельянович-Павленко.

Формальности произвели двоякое впечатление, и, полагаю, не только на меня. С одной стороны порта чествуют меня, рассказывая как много для всего края значит мой визит и как много лет его ждали, а с другой царит плач по Николаю – гроб со всеми почестями повезли в местный Успенский собор, чтобы подданные могли помолиться за упокой цесаревича. Перед собором будет крюк в какой-нибудь холодный подвал: гонку со временем никто не отменял, и тело Николая нужно накачать свежим формальдегидом.

А еще я краем уха выхватывал тревожащие толпу шепотки:

«Война!»

«На Китай пойдем!»

«Совсем скоты узкоглазые обнаглели…»

«Давно пора Китай себе забрать – нечего тут англичанам делать…».

«Тревога» бывает разная. Конкретно здесь войны не боялись, ее ждали и радовались «звоночкам». Такие вот времена, воинственные и на экспансию поощряющие. Придется наших богатырей расстроить – прямо сейчас нифига не обломится, кроме почти халявных медалей за демонстрацию силы (они же – Приманчжурские учения). За бескровное взятие Манчжурии тоже кто надо «висюльки» заимеет, и я в их числе, что хорошо: мне по праву рождения определенный набор положен, сверх добавляется набор, положенный цесаревичу, и среди этого иконостаса реально заслуженная и значимая для Империи медалька будет смотреться очень хорошо, закрепляя и легитимизируя предыдущие.

Программа сегодня насыщенная, но прежде всего, договорив протокольные строки о том, как мне приятно здесь быть – и мне действительно приятно, это же Родина! – и потихоньку идем в составе процессии по подозрительно новой, выложенной брусчаткой дорожке вверх, между покрытыми свежими почками деревьев. А вот и Триумфальная арка в ее первозданном виде! Построена в честь визита цесаревича – максимум полгода назад для нынешнего меня, в советское время была сначала очищена от всего "царского", потом разрушена совсем. В двухтысячных ее по фотографиям отреставрировали как было.

Проходя под аркой, я испытал совсем не триумфальный трепет – я действительно дома! Тот же самый город, та же страна, те же люди, тот же воздух, то же небо над головой! Воздух отличается – несоизмеримо чище, но, когда благодаря моему мудрому правлению народ массово пересядет на автомобили, а вокруг вырастут неисчислимые корпуса заводов и колоссы градирен «атомок», этот недостаток быстро исправится!

Воздух наполнился колоколами – не в мою честь, а тоскливо и протяжно – по Николаю. Раньше я расстраивался, когда брат отбирал у меня внимание окружающих, но теперь я спокоен: пусть я начинаю свою победную поступь (буквально!) по Родине с тяжелыми для окружающих чувствами, но триумфов у меня впереди предостаточно! Ужасно циничная мысль, да.

Выбравшись с набережной на улицу, мы погрузились в коляски: грязища совершенно замечательная, пешком идти себе дороже. Если поднять взгляд от дороги, он упрется в свежеокрашенные каменные и деревянные домики, которые я частично узнаю – время уничтожило далеко не все. Центр – в эти времена еще не «исторический», а совсем новый! – порадовал мощеной дорогой и совсем уж знакомыми домами. Дома – чужие, но ощущения как от своего!

А еще всю дорогу до Успенского собора я вглядывался в лица, пытаясь высмотреть отблески будущей гражданской войны. Народоволец с нитроглицериновым чемоданом – это фигня, потому что громкое и безумное меньшинство народные массы на борьбу одной только пропагандой поднять не может. Может и глупо было ожидать другого, но все лица как одно взирали на меня с восторгом. Военные в мундирах, купечество в солидных костюмах, мещане в костюмах из магазинов готового платья, крестьяне в длинных белых рубахах и зипунах. Лаптей не вижу, все в нормальной обувке – грязной, ну так всю ночь дождик лил, на верхней одежде ни пятнышка. Обязательно заеду в несколько деревень по пути в Петербург – и не в «потемкинские», а настоящие. Предполагаю тоскливое зрелище, но у страха глаза велики: будучи поначалу напуганным и растерянным, я накручивал себя сверх всякой меры, но реальность оказалась на удивление благосклонной. Да, табакерка. Да, нитроглицерин. Да, Троцкий с Лениным. Да, серпентарий вместо нормального самодержавия. Но мне же благоволят Высшие силы, у меня даже физиологическое доказательство есть! Одна задушевная беседа с Императором, немножко очень циничной и вызывающей стыд конвертации крови Николая по выгодному курсу, и по мировому океану пошли умопомрачительных размеров волны! И это сейчас, во время веселой прогулки. Неужели дальше оплошаю и наделаю ошибок? Главное – не зарваться, не уверовать в собственную непогрешимость и воплощать на практике конфуцианские идеалы правителя. Кстати о Конфуции…

– Много ли китайцев живет в Приморской области, Николай Иванович? – обратился я за справкой к генерал-губернатору.

– Точно никто не скажет, Ваше Высочество, – поморщился он в ожидании порки. – Тысяч двадцать-тридцать наберется.

– И всех били? – вежливо поинтересовался я.

– А что мне делать было, Ваше Высочество? – грустно посмотрел на меня генерал-губернатор. – Картечью по скорбящим по цесаревичу людям стрелять?