Текст книги "Что-нибудь эдакое. Положитесь на Псмита. Замок Бландинг"

– Сэр? – осведомился Бич, выходя из двери, обитой зеленым сукном.

– Извините, что снова затрудняю вас, Бич.

– О нет, сэр.

– Надеюсь, вы устроите Кутса поудобнее. Полагаю, он вам понравится. Обаятельнейшая натура, если узнать его поближе.

– Он выглядит приятным молодым человеком, сэр.

– Да, кстати, Бич. Пожалуйста, узнайте у него, привез ли он мой револьвер.

– Слушаю, сэр, – ответил Бич, который не унизился бы до проявления эмоций, даже если бы речь шла о пулемете.

– По-моему, я видел, что он торчал у него из кармана. Вы не могли бы его мне принести?

– Слушаю, сэр.

Бич удалился, чтобы вернуться минуту спустя с серебряным подносом, на котором покоилось смертоносное оружие.

– Ваш револьвер, сэр, – произнес Бич.

– Благодарю вас, – ответил Псмит.

VI

Несколько минут после того, как дворецкий, ступая с носка, величаво удалился за обитую зеленым сукном дверь, Псмит полулежал в кресле, всеми фибрами ощущая, что было дерзанье, и было свершенье, и отдых заслужен ночной. Он не принадлежал к заядлым оптимистам и не льстил себя мыслью, что вырвал жало у противника, столь упорного, как мистер Кутс, таким бесхитростным способом, как изъятие револьвера. Но нельзя было отрицать, что эта вещица, отягощая его карман, дарила уютную безмятежность. Те несколько минут, которые ему довелось провести в обществе мистера Кутса, вполне убедили его, что тот принадлежит к типу людей, которым не следует доверять револьверы. Слишком уж большая импульсивность ощущалась в его натуре.

На этом месте размышления Псмита были прерваны властным голосом, произнесшим:

– Хей!

Поскольку среди знакомых Псмита лишь один предварял свою речь этим междометием, он ничуть не удивился, обнаружив у своего локтя мистера Кутса.

– Хей!

– Довольно, товарищ Кутс! – с некоторой строгостью сказал Псмит. – Я вас расслышал с первого раза. И могу ли я напомнить вам, что эту вашу привычку выскакивать неведомо откуда и возглашать «хей!» необходимо побороть. Камердинерам положено ждать, пока их не призовут звоном колокольчика. То есть так мне кажется, ибо, сознаюсь, до нынешнего дня камердинерами я не обзаводился.

– И не обзавелись бы, будь моя воля, – отозвался мистер Кутс.

Псмит поднял брови.

– Откуда, – осведомился он, – такая брюзгливость? Или вам не нравится быть камердинером?

– Нет, не нравится.

– Вы меня изумляете! А я полагал, что вы будете шастать по замку, распевая, как птичка. Учли ли вы, что занятый вами пост обеспечивает вам постоянное общество товарища Бича, а более восхитительного собеседника и вообразить трудно.

– Старый фраер, – кисло буркнул мистер Кутс. – Вот уж от кого меня воротит, так это от типчиков, которые все время талдычат про свои желудки.

– Прошу прощения?

– Да у этого малахольного Бича что-то там с его желудочной оболочкой. Если бы я не смылся, он бы и сейчас про нее жужжал.

– Если вы не находите ничего поучительного и возвышающего душу в полученной из первых рук информации о желудке товарища Бича, вам действительно невозможно угодить. Так, значит, я буду прав, заключив, что вы примчались сюда, фыркая и гарцуя, и пробудили меня от снов наяву для того лишь, чтобы заручиться моим сочувствием?

Мистер Кутс устремил на него мрачный взор.

– Я пришел сказать тебе, что ты себя очень умным воображаешь.

– Очень мило с вашей стороны, – растроганно отозвался Псмит. – Чудесный комплимент, за который я весьма признателен.

– Пушку у меня ловко отобрал, да?

– Ну, раз вы сами об этом упомянули, то да.

– И теперь, конечно, думаешь, что уведешь ожерелье у меня из-под носа? Ну, так вот: недоваренному стручку вроде тебя меня не обойти.

– По-моему, – сказал Псмит, – я различаю в вашем тоне недобрую ноту. Неужели мы не можем быть профессиональными соперниками без того, чтобы нас разделял дух вражды? Сам я отношусь к вам с доброжелательной терпимостью.

– Ну, ладно, упрешь его, а где спрячешь? А прятать-то не просто, можешь мне поверить. И я тебе вот что скажу: я твой камердинер, так? Значит, я могу входить к тебе в комнату прибирать там, когда хочу, так? Да уж так! Что могу, то могу, хоть ты тресни. И уж ты мне поверь, Билл…

– Вы все еще упорствуете в заблуждении, будто мое имя Уильям.

– И уж ты мне поверь, Билл, если это ожерелье пропадет и пропажу устрою не я, то прибирать я начну так, что у тебя в глазах зарябит. Я твою комнату частым гребнем прочешу. Вот и прожуй это дело, да хорошенько, понял?

И Эдвард Кутс, угрюмо пройдя через вестибюль, зловеще исчез за дверью, обитой зеленым сукном. Холодному рассудку еще предстояло осознать, что в своем желании дать врагу по рукам он допустил некоторую промашку и только насторожил противника. Пока же он думал, что это мастерское описание ситуации собьет с Псмита форс, и упивался мыслью, что вставил ему хорошего фитиля.

Причем был не так уж далек от истины. Этот аспект операции прежде в голову Псмиту не приходил, и, снова опустившись в кресло, он признал, что тут есть пища для размышлений. О том, как поступить с ожерельем, буде оно попадет в его руки, он определенных планов не строил. Как-то само собой разумелось, что он где-нибудь припрячет ожерелье в ожидании, пока не завершатся первые лихорадочные поиски, и только теперь он осознал, как нелегко найти надежный тайник вне стен его комнаты. Мистер Кутс был вполне прав, рекомендуя хорошенько прожевать это дело. Десять минут Псмит его жевал. И, поскольку загнать в угол способного человека почти невозможно, по истечении указанного периода его осенила идея. Он восстал из кресла и позвонил.

– А, Бич, – сказал он ласково, когда обитая зеленым сукном дверь растворилась. – Я должен извиниться, что снова вас затрудняю. То и дело звоню, не правда ли?

– Ничуть, сэр, – отечески молвил дворецкий. – Но если вы звонили, потому что вам нужен ваш камердинер, то, боюсь, в настоящую минуту он недостижим. Он несколько неожиданно покинул меня некоторое время тому назад. Я не предполагал, что он может вам понадобиться до того, как надо будет переодеться к обеду, не то я задержал бы его.

– Ничего. Я хотел видеть вас, Бич, – сказал Псмит. – Вы меня тревожите. От моего человека я узнал, что оболочка вашего желудка оставляет желать лучшего.

– Сущая правда, сэр, – сказал Бич, и его тусклые глаза возбужденно заблестели, а ноздри затрепетали, как у боевого коня, заслышавшего сигнал к атаке. – Слизистая оболочка моего желудка очень не в порядке.

– Каждая оболочка что-то прячет.

– Сэр?

– Я сказал: поведайте мне все.

– Да как же так, сэр, – с тоскливой жаждой произнес Бич.

– Чтобы доставить мне удовольствие! – не отступал Псмит.

– Что же, сэр, очень любезно с вашей стороны поинтересоваться. Обычно все начинается с тупой стреляющей боли в правой стороне брюшного пресса от двадцати минут до получаса после еды. Симптомы…

В глазах Псмита было лишь ласковое сочувствие, пока он слушал нечто вроде рассказа очевидца о землетрясении в Сан-Франциско. Тем не менее про себя он пламенно желал, чтобы его собеседник говорил более живо и занимательно. Однако всему наступает конец. И самые медлительные реки когда-нибудь вольются в океан. Трогательнейшей фразой дворецкий завершил-таки свое повествование.

– «Пепсидин Паркса», – тотчас сказал Псмит.

– Сэр?

– Вот что вам требуется. «Пепсидин Паркса». Он вас мигом поставит на ноги.

– Я запишу это название, сэр. О таком целебном средстве я еще не слышал. И если мне будет дозволено, – добавил Бич, устремляя на своего благодетеля тусклый, но полный обожания взгляд, – я хотел бы выразить свою благодарность за вашу доброту.

– Не за что, Бич, не за что… Ах да, Бич, – добавил он, когда дворецкий поплыл к двери. – Я вспомнил, что собирался поговорить с вами еще кое о чем.

– Да, сэр?

– Я решил поговорить с вами, прежде чем обратиться к леди Констанции. Дело в том, Бич, что мне душно.

– Неужели, сэр? Кажется, я забыл упомянуть среди моих симптомов еще и одышку.

– Очень жаль. Но с вашего разрешения отложим на миг тему вашего внутреннего организма и его недугов. Говоря о том, что мне душно, я подразумевал духовную нехватку воздуха. Вы когда-нибудь писали стихи, Бич?

– Нет, сэр.

– А! Тогда вам не просто постичь мои чувства. Беда моя, Бич, порождается тем, что в Канаде я привык творить в глубочайшем уединении. Вы помните строфы в моих «Песнях пакости», начинающиеся: «Сквозь бледную параболу Восторга»?..

– Боюсь, сэр…

– Они вам не знакомы? Жаль, жаль. Попытайтесь какнибудь приобщиться к ним. Пальчики оближете. Так вот, строфы эти были написаны в уединенной хижине на берегах Саскачевана в милях и милях от ближайшего человеческого жилья. Я таков, Бич. Мне необходим стимул великих вольных просторов. Когда я нахожусь среди мне подобных, вдохновение чахнет и гибнет. Ну, вы знаете, как бывает, если вокруг люди. Только сядешь пописать, как кто-нибудь входит, плюхается на стол и начинает распространяться о себе. Всякий раз, чуть распишешься, тут же вламывается какое-нибудь чуждое воздействие и Муза скукоживается. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да, сэр, – сказал Бич, чуть-чуть сглатывая.

– Вот почему для человека, подобного мне, жизнь в замке Бландингс имеет свои минусы. А мне необходимо место, где я мог бы побыть один, Бич, один с моими грезами и видениями. Какое-нибудь небольшое орлиное гнездышко на обрывах времени… Другими словами, не имеется ли в пределах парка пустующий коттедж, куда я мог бы удаляться в приливе вдохновения и орудовать пером, не опасаясь, что меня прервут?

– Маленький коттедж, сэр?

– Маленький коттедж. Увитый над дверью жимолостью, со старушкой-луной, выплывающей из-за древесных вершин. Коттедж, Бич, где я могу предаваться размышлениям, где я могу повернуть ключ в замочной скважине и проститься с миром. Теперь, когда замок закишит гостями, съезжающимися на бал графства, я должен незамедлительно выторговать себе такое убежище, иначе человечество навеки лишится сочного ломтя бесценнейшей поэзии.

– Вы желаете, – осторожно выяснял Бич, – небольшой коттедж, где сможете писать стихи, сэр?

– Вы как леопард следуете за моей мыслью. Вам известен такой приют?

– В западном лесу, сэр, есть пустующий коттедж лесника, но он очень убогий, сэр.

– Как бы ни был он убог, мне его достаточно. Как вы полагаете, леди Констанция не обидится, если я попрошу ее одолжить мне указанный домик на несколько дней?

– Полагаю, ее милость отнесется к этому спокойно. Она привыкла… Ей не внове… Могу только сказать, сэр, что прошлым летом гостивший в замке литературный джентльмен выразил желание каждое утро перед завтраком принимать в саду солнечные ванны. В натуральном виде, сэр. И ее милость только поручила мне предупредить горничных и ничем не воспрепятствовала исполнению его желания. А потому…

– А потому целомудренная просьба вроде моей не вызовет сердечного приступа? Превосходно! Вы не представляете, что значит для меня сознание, что вскоре я обрету свой тихий приют, куда смогу удаляться в поисках одиночества.

– Думается, сэр, это вам весьма приятно.

– Так я представлю это предложение правлению, как только леди Констанция вернется?

– Да, сэр.

– Мне бы хотелось еще раз занести в протокол, Бич, что я крайне обязан вам за ваше сочувствие и советы в этом деле. Я знал, что могу на вас положиться.

– Не за что, сэр. Я только рад, что удостоился оказать вам содействие…

– Да… И вот что, Бич…

– Сэр?

– Последний пустячок, Бич. Вы ведь вскоре увидите Кутса, моего камердинера?

– Полагаю, что незамедлительно, сэр.

– Так не откажите ловко ткнуть его пальцем под нижнее ребро…

– Сэр! – вскричал Бич, от ошеломления утратив присущее дворецким олимпийское спокойствие. Он судорожно сглотнул. Более полутора лет, с тех пор как леди Констанция Кибл начала закидывать удочку в мутные воды мира искусства и извлекать их обитателей на пушистые ковры замка Бландингс, Бич испил до дна чашу всяких эксцентричностей. Но до этого мгновения он надеялся, что Псмит окажется приятным исключением из вереницы полоумных литературных гениев, которые весь этот томительный срок то появлялись в замке, то исчезали из него. И вот! Псмит вдруг занял первое место в голове этой процессии. По сравнению с ним человек, который приехал в апреле на неделю и требовал, чтобы ему к рыбе подавали джем, выглядел полным ничтожеством. – Ткнуть его под ребро, сэр?

– Ткнуть его под ребро, – неумолимо сказал Псмит, – и одновременно шепнуть ему на ухо одно слово: «Ага!»

Бич облизнул губы.

– «Ага!», сэр?

– «Ага!» И сообщите, что это от меня.

– Слушаю, сэр. Будет исполнено, – сказал Бич, и с приглушенным звуком – полувздохом, полупредсмертным клокотанием, – он, пошатываясь, удалился сквозь обитую зеленым сукном дверь.

10. Сенсационное происшествие на поэтическом вечере

I

Завтрак кончился, и гости Бландингса разошлись кто куда. Одни – писать письма, другие – покатать шары в бильярдной, третьи направились к конюшням, четвертые на поле для гольфа. Леди Констанция беседовала с экономкой, лорд Эмсуорт среди клумб допекал старшего садовника Ангуса Макаллистера, а по Тисовой аллее задумчиво прогуливалась мисс Пиви, и на ее изящную головку ложились солнечные зайчики.

Она была одна. Грустный, но неоспоримый факт: в нашем несовершенном мире Гений часто – так часто! – обречен прогуливаться один… конечно, если более земные натуры успевают ускользнуть при его приближении. Ни единый член орды, обрушившейся накануне на Бландингс, не выразил ни малейшей склонности культивировать общество мисс Пиви.

Об этом можно было только пожалеть. Если оставить в стороне жилку нечестности, которая толкала ее красть все, на что она могла наложить руку, разве только предмет этот оказывался прибит гвоздями к чему-либо неподъемному, Эйлин Пиви в любом другом отношении заслуживала одного лишь восхищения. И как ни странно, именно благородная сторона ее натуры отпугивала этих вульгарных критиков. Мисс Пиви, похитительница чужих вещей, была им неведома, а бегали они от мисс Пиви, поэтессы. И тут следует упомянуть, что мисс Пиви, как бы ни расслаблялась она в обществе дорогих друзей вроде Эдварда Кутса, поэтесса была самая настоящая. Шесть сборников, значащихся в каталоге Британского музея под ее фамилией, были плодом ее собственного, ни у кого не позаимствованного вдохновения. И хотя издание первого она оплатила из своего кармана, остальные пять ее издатель опубликовал на собственный страх и риск, и они даже принесли небольшую прибыль.

Впрочем, мисс Пиви не сетовала на свое одиночество: ей требовалось многое обдумать без помех. Ум ее бился над загадкой, куда мог исчезнуть мистер Кутс. Прошло два дня с тех пор, как, оставив ее, он отправился принудить Псмита под дулом пистолета открыть ему доступ в замок. И с тех пор как сквозь землю провалился. Мисс Пиви ничего не понимала.

Его пропажа тем более язвила ей душу, что ее великолепный мозг как раз во всех мелочах разработал план захвата брильянтового ожерелья леди Констанции Кибл и для успешного его выполнения помощь мистера Кутса была непременным условием. Она оказалась в положении полководца, который выходит из своей палатки с исчерпывающей диспозицией генерального сражения в руке и видит, что его армия отправилась куда-то погулять, оставив его прохлаждаться. Неудивительно, что прелестный лоб мисс Пиви, пока она расхаживала по Тисовой аллее, был озабоченно наморщен.

Тисовая аллея, как упомянул лорд Эмсуорт в своей чрезвычайно интересной лекции, прочитанной мистеру Ролстону Мактодду в клубе «Старейших консерваторов», среди прочих достопримечательностей содержала несколько тисов, которые поднимались массивными столпами с закругленной верхушкой и бесстебельной грибообразной шляпкой над ней, а внутри были полыми, образуя подобия беседок. Когда мисс Пиви проходила мимо одного из этих тисов, ее внезапно окликнул бестелесный голос:

– Хей!

Мисс Пиви почти подпрыгнула.

– Кто тут?

В ближайшем тисе замаячило мокрое лицо, облепленное веточками. Оно скашивало глаза в тщетной попытке заглянуть за поворот.

Мисс Пиви приблизилась, тяжело дыша. Вопрос о местопребывании ее блуждающего мальчика получил ответ. Но внезапность его возвращения заставила ее прикусить язык, и к радости от встречи с ним примешивались другие эмоции.

– У, ты, дурень плоскомордый! – воскликнула она горячо голосом, дрожащим от незаслуженной обиды. – Что ты за привычку взял залезать в деревья и тявкать так, что сердце обрывается?

– Прости, Лиз, я…

– И где, – продолжала мисс Пиви в новой вспышке раздражения, – где ты ошивался все это время? Черт побери, бросаешь меня на два дня, говоришь, что ткнешь пушкой в нос этому типчику, который выдает себя за Мактодда, и он устроит тебя в хате. И больше от тебя ни слуху ни духу! Во что ты вляпался?

– Все хорошо, Лиз. В хату он меня провел. Я у него камердинер. Вот и не мог раньше до тебя добраться. Прислугу тут под таким надзором держат, что мы с тобой точно в разных городах. Если б я не увидел, как ты сюда одна свернула…

Острый ум мисс Пиви уже постиг положение дел.

– Ну, ладно, ладно! – перебила она с нетерпением, которое у нее всегда вызывали долгие объяснения. – Усекла. Отлично, Эд. Лучше и не придумаешь! План у меня уже на мази, и раз ты объявился, можно взяться за дело.

– План?

– Конфетка, – заверила его мисс Пиви.

– Если бы! – буркнул мистер Кутс, которого события последних дней ввергли в неизбывный пессимизм. – Говорю же тебе, этой гадюке Мактодду пальца в рот не клади. До него вдруг доперло (мистер Кутс благоразумно уклонился от истины, опасаясь суровой нахлобучки от своей прекрасной дамы), что я как камердинер могу сколько захочу рыться в его комнате, где ему придется прятать блестяшки, если он до них доберется. И теперь он у них выцыганил сторожку в лесу.

– Хм! – сказала мисс Пиви. – А, ладно, – после некоторых размышлений продолжала она. – Мне на него начхать. Пусть себе сидит в лесу, сколько ему влезет. План у меня на мази и беспроигрышный. Если только ты, Эд, не напортачишь.

– Так ты меня берешь в дело?

– Еще как беру! Без тебя ничего не выйдет. Оттого-то я и злилась, что ты взял да и пропал.

– Валяй, Лиз! – смиренно сказал мистер Кутс. В присутствии этого сгустка энергии им всегда овладевал комплекс неполноценности. С самого начала их совместной деятельности мозгом фирмы была она, ему же отводилась роль орудия в исполнении разработанных ею планов.

Мисс Пиви молниеносно оглядела Тисовую аллею. Но та оставалась мирным приютом уединения. Повернувшись к мистеру Кутсу, мисс Пиви заговорила быстро и решительно:

– Слушай, Эд, и не маши ушами. Может, больше нам поговорить не удастся.

– Я не машу, – покорно сказал мистер Кутс.

– Так вот. Теперь, когда понаехали гости, ее честь надевает ожерелье каждый вечер. И можешь мне поверить, Эд, на него только в темные очки и смотреть, а то глаза режет. Закачаешься!

– Даже так?

– Куда там! Еще лучше.

– А где она его держит, Лиз? Это ты вынюхала? – спросил мистер Кутс, и луч оптимизма на мгновение озарил его скорбный лик.

– Нет. И не надо. Некогда мне возиться с сейфами, чтобы вся шайка на меня набросилась. Я предпочитаю чтонибудь попроще. Так вот, сегодня вечером субчик, который выдает себя за Мактодда, будет читать свои стихи в большой гостиной. Знаешь, где она?

– Могу узнать.

– Так узнай! – свирепо сказала мисс Пиви. – И почешись узнать до вечера. Усек?

Мистер Кутс, чья голова тоскливо торчала из недр тиса, дорого дал бы, лишь бы усечь, по давнему опыту зная, как высоко его нетерпеливая партнерша ценит быстроту интеллекта. Однако ему пришлось нарушить покой ветвей, мотнув головой.

– Ты всегда был тупица, – презрительно сказала мисс Пиви. – Не спорю, Эд, есть в тебе что-то твердокаменное. От шеи и выше. Пока этот петух будет кукарекать, я буду сидеть позади леди Констанции. Ну, протяну руку и сорву с нее блестяшки. Дошло?

– Но, Лиз… – Мистер Кутс еле собрался с духом, чтобы указать на небольшой, как ему казалось, изъян в этом плане действий. – Если ты вот так у всех на глазах, они же?..

– Нет. И я тебе объясню, почему нет. Они ничего не увидят. А ничего они не увидят потому, что в комнате, когда я протяну руку, будет темно. А темно в комнате будет потому, что ты в каком-нибудь чулане, где они держат пробки, со всей мочи дернешь рубильник. Доперло? Это все, что от тебя требуется. И если на то пошло, тут и ребенок справится. Тебе всего-то и надо узнать, где у них пробки, а потом погасить в хате все лампочки. Уж хоть тут-то могу я надеяться, что ты ничего не напортачишь?

– Лиз! – сказал мистер Кутс, и в голосе у него зазвучало благоговение. – Конечно, можешь! Но что?..

– Знаю, знаю! Что будет потом и как я заначу блестяшки? Так окно же будет открыто. Я к нему подскочу и выброшу ожерелье наружу. Усек? В комнате поднимется суматоха, и, пока все будут метаться и визжать в темноте, ты возьмешь ноги в руки, сбегаешь на террасу и заберешь блестяшки. Окно прямо над ней, а ночи сейчас светлые, и у тебя будет достаточно времени, чтобы отыскать их до того, как включат свет… Ну, что скажешь?

Наступило краткое молчание.

– Лиз… – сказал наконец мистер Кутс.

– Комар носу не подточит, так или не так? – требовательно спросила мисс Пиви.

– Лиз, – сказал мистер Кутс голосом, охрипшим от благоговения, какое испытал бы молоденький офицер в штабе Наполеона, узнав в подробностях план очередной кампании. – Лиз, я всегда говорил и теперь скажу: когда дело доходит до дела, старушка, ты самое оно!

И, высунув руку из глубин тиса, он нежно пожал пальчики мисс Пиви. Прекрасные глаза поэтессы исполнились томности, и она хихикнула. Хоть этот человек и был последним олухом, она его любила.

II

– Мистер Бакстер?

– Я слушаю вас, мисс Халлидей.

Мозг Бландингса рассеянно поднял глаза от страницы. Не прошло еще и получаса после окончания второго завтрака, но он уже сидел в библиотеке, окруженный огромными томами, точно морской лев среди валунов. Когда замок наводняли гости, он почти все время проводил в библиотеке, ибо его высокий ум чурался легкомысленной болтовни великосветских мотыльков.

– Вы не могли бы отпустить меня до конца дня? – спросила Ева.

Бакстер проницательно блеснул на нее очками.

– До самого конца?

– Если можно. Видите ли, со второй почтой я получила письмо от моей лучшей подруги. Сегодня днем она будет в Маркет-Бландингсе и просит меня повидаться с ней там. А мне необходимо повидать ее, мистер Бакстер. Ну пожалуйста! Вы не знаете, как это важно!

Ева говорила возбужденно, а ее глаза, когда они встретились с очками Бакстера, блестели так, что ни один мужчина, скроенный из менее прочного матерьяла, не устоял бы. Например, высокородный Фредди Трипвуд, загляни он сейчас в их синие глубины, завязался бы со свойственной ему импульсивностью в узлы и затявкал, как щенок. Бакстер, этот супермен, не испытал подобной потребности. Он взвесил просьбу хладнокровно, всесторонне и нашел ее разумной.

– Хорошо, мисс Халлидей.

– Огромное спасибо! Завтра я посижу подольше и все нагоню.

Ева порхнула к двери, но остановилась там, чтобы озарить его на прощание благодарной улыбкой, и Бакстер вернулся к своему чтению. На миг он испытал сожаление, что эта привлекательная и неизменно корректная девушка оказалась сообщницей человека, которого он не одобрял даже больше, чем подавляющее большинство других преступников. Затем он подавил это недостойное чувство и стал самим собой.

Ева сбежала по лестнице, радостно мурлыча песенку. Она ожидала, что ей потребуется куда больше усилий, чтобы вырваться на свободу. И она решила про себя, что Бакстер, хотя и держится всегда с холодной неприступностью, в душе очень милый человек. Короче говоря, ей казалось, что ничто не способно омрачить этот чудесный день. И только когда несколько минут спустя ее в вестибюле окликнул знакомый голос, она поняла свою ошибку. Голос, хрипловато вибрировавший, принадлежал высокородному Фредди, и с первого взгляда Ева, опытный диагност, поняла, что он намерен вновь сделать ей предложение.

– Ну, Фредди? – сказала Ева, покоряясь судьбе.

Высокородный Фредерик Трипвуд привык к тому, что при его появлении люди покоряются судьбе и говорят: «Ну, Фредди?» Его отец говорил это, его тетя Констанция говорила это, все остальные его тетушки и дядюшки говорили это. Такие разные в любом другом отношении, все они, едва его завидев, говорили «Ну, Фредди?», покоряясь судьбе. Поэтому слова Евы и ее тон не обескуражили его, как могли бы обескуражить всякого другого на его месте. Он испытывал только торжествующую радость при мысли, что ему наконец-то удалось поймать ее одну хотя бы на минуту.

То обстоятельство, что после ее приезда в замок ему до сих пор не удавалось застигнуть ее одну, не раз ввергало Фредди в глубокую печаль. Он клял свое невезение, вместо того чтобы воздать должное предмету своей страсти за ее способность мастерски уклоняться от открытого боя. Теперь он скользнул к ней, как элегантно одетый барашек.

– Куда-то собрались? – осведомился он.

– Да. В Маркет-Бландингс. Чудесный день, правда? Конечно, теперь, когда съехались гости, вы очень заняты. Всего хорошего, – сказала Ева.

– А? – сказал Фредди и заморгал.

– Всего хорошего! Мне надо бежать.

– Куда, вы сказали, вы идете?

– В Маркет-Бландингс.

– Я пойду с вами.

– Нет. Я хочу быть одна. Меня там ждут.

– Провожу вас до ворот, – объявил Фредди, человек-пиявка.

Они пошли по подъездной аллее, и Еве почудилось, что сияющее солнце чуть померкло. Сердце у нее было доброе, и она испытывала горечь, играя роль вечных заморозков в саду грез Фредди Трипвуда. Однако из положения было как будто лишь два выхода: либо она даст свое согласие, либо он прекратит делать ей предложение. Первый выход она категорически отвергала, а Фредди, если судить по его поведению, столь же категорически отвергал второй. В результате все их беседы с глазу на глаз были сопряжены с определенной неловкостью.

Некоторое время они шли молча. Затем Фредди приступил:

– Очень вы жестоки с человеком.

– А как ваши короткие удары? – спросила Ева.

– Что?

– Ваши короткие удары. Вы мне говорили, что они вам никак не даются.

Она смотрела мимо него, давно уже научившись смотреть в подобных случаях в пространство, но предположила, что странный звук, приветствовавший ее слова, был глухим горьким смехом.

– Мои короткие удары!

– Но вы же сами говорили, что в гольфе они самое главное.

– Гольф! Или по-вашему, у меня есть теперь время думать о гольфе!

– Это чудесно, Фредди! Вы действительно нашли себе занятие? Давно пора, если хотите знать мое мнение. И как доволен будет ваш отец!

– Послушайте, – сказал Фредди, – почему бы вам не выйти за человека замуж, а?

– Наверное, когда-нибудь и выйду, – сказала Ева, – если встречу такого человека.

– Да нет же, нет! – с отчаянием сказал Фредди. Обычно она бывала менее тупой. Наоборот, он всегда считал ее чертовски умной. – Я говорю про себя.

Ева вздохнула. Предотвратить непредотвратимое ей не удалось. Она все еще его жалела, но невольно рассердилась. День был такой чудесный, она чувствовала себя такой счастливой. И вот ему понадобилось все испортить! После очередного отказа ему ей всегда требовалось не менее получаса, чтобы обрести душевное равновесие.

– Я люблю вас, черт возьми! – возопил Фредди.

– Ну, так перестаньте меня любить, – сказала Ева. – На самом деле я ведь просто жуткая. Я сделаю вас несчастным.

– Самым счастливым человеком в мире, – стойко возразил Фредди.

– У меня отвратительный характер.

– Вы ангел.

Ева рассердилась еще больше. Ее давно преследовал смутный страх, что в один прекрасный день, если он не бросит свою привычку предлагать ей руку и сердце, она по ошибке ответит «да». Почему, ну почему науке не известно средство, которое вынудило бы его прекратить свои матримониальные притязания раз и навсегда? И, загнанная в угол, она пустила в ход новый, прежде не использовавшийся аргумент.

– Но это же глупо, Фредди, – сказала она. – Просто глупо. Не говоря уж о том, что я не хочу выходить за вас, как вы-то можете жениться на ком-то – на ком угодно, – если у нее нет денег?

– Жениться ради денег? Никогда.

– Да, разумеется, но…

– Купидон, – отчеканил Фредди, – тоскует и чахнет в золотой клетке.

Ева не предполагала, что ее собеседник способен чем-либо ее удивить: она по опыту знала, что его лексикон исчерпывается примерно сорока тремя словами, а общее число мыслей едва достигало двузначной цифры, но этот поэтический взлет ее ошеломил.

– Что?!

Фредди повторил свой афоризм. Когда тот вспыхнул на экране как подзаголовок дивной фильмы в шести частях «Любовь или мамона» (Беатриса Прелестни и Брайан Фразер), он его одобрил и запомнил.

– А! – сказала Ева и умолкла. Как выразилась бы мисс Пиви, ей это заткнуло пасть. – Я имела в виду, – продолжала она после паузы, – что вы не можете жениться на девушке без денег, если у вас у самого денег нет.

– Послушайте! – В голосе настойчивого жениха прозвучала странная торжествующая нота. – Послушайте же! Только это и стоит между нами? Ведь тогда…

– Вовсе не это!

– Ведь тогда все в порядке. С минуты на минуту денег у меня будет хоть отбавляй. Это более или менее секрет… собственно, даже строжайший секрет, так что не проговоритесь, но дядя Джо собирается отстегнуть мне пару тысяч. Дал слово. Две тысячи шуршалочек. Стопроцентно!

– Дядя Джо?

– Ну, вы знаете, – старикан Кибл. Он дает мне две тысячи фунтов, а я покупаю долю в конторе букмекера и начинаю грести деньги лопатой. Это же и ребенку понятно. Тут хочешь не хочешь, а разбогатеешь. Только посмотрите на идиотов, которые каждый день спускают на скачках всю свою наличность! А кто ее забирает? Букмекеры! Один мой друг, мы с ним вместе в Оксфорде были, партнер букмекера, и они возьмут меня, если…

Серьезность этой информации заставила Еву отступить от твердого правила не смотреть на Фредди, когда он впадал в чувствительное настроение. И если она хотела оборвать его лекцию о финансах, лучше способа не нашла бы: едва их взгляды встретились, как Фредди утратил способность хоть что-то соображать и начал заикаться. Взгляд Евы, устремленный прямо на него, всегда ввергал его в такое состояние.

– Мистер Кибл намерен дать вам две тысячи фунтов?

Еву охватил мучительный стыд. Если она чем-нибудь в себе и гордилась, так только тем, что она верный друг, надежная опора. И вот теперь ей пришлось взглянуть в лицо неприятной истине: с момента приезда в Бландингс она самым гнусным образом бросила интересы Филлис Джексон на произвол судьбы. Она безоговорочно обещала Филлис, что возьмет ее отчима за шиворот и пламенными словами пробудит в нем совесть, после чего он отсчитает три тысячи фунтов, которые так нужны Филлис для покупки фермы в Линкольншире. А что она сделала? Да ничего!