Текст книги "Что-нибудь эдакое. Положитесь на Псмита. Замок Бландинг"

С другой стороны, люди, как правило, не швыряли к нему в окно цветочные горшки в четыре утра.

Но даже при таком непривычном гандикапе он мужественно боролся за сохранение своего рекорда. Первый метательный снаряд Бакстера, поразив козетку, не внес изменения в ритм дыхания его сиятельства. Второй, вмазав в ковер, заставил его перевернуться на другой бок. И только третий, резко натолкнувшийся на его сгорбленную спину, полностью его разбудил. Он сел на кровати и уставился на этот инородный предмет.

В момент пробуждения его первым чувством, как ни странно, было облегчение. Удар в спину пробудил его от неприятного сна, в котором он спорил с Ангусом Макаллистером о весенней высадке луковиц, и Макаллистер, потерпев полный словесный разгром, ударил его мотыгой по ребрам. Даже во сне лорд Эмсуорт замер в недоумении, не зная, как ему поступить. И когда он вдруг проснулся и увидел, что находится не в саду, а у себя в спальне, в первые секунды он только радовался: необходимость принять то или иное решение в худшем случае отодвинулась в будущее! В дальнейшем Ангус Макаллистер, конечно, мог ударить его мотыгой по ребрам, но пока он этого еще не сделал.

Затем последовал период смутного недоумения. Он посмотрел на цветочный горшок. Тот ему ничего не сказал. Сам он его сюда не клал. Он никогда не брал с собой в постель цветочных горшков. Как-то в детстве он взял туда своего любимого кролика, который издох, но цветочные горшки – никогда! Абсолютная загадка, и граф, не в состоянии ее решить, уже собрался в традиции государственных мужей вновь предаться сну, как вдруг что-то большое и плотное со свистом влетело в открытое окно и ударилось о стену, где разлетелось вдребезги. Однако не на столь уж мелкие кусочки, и он без труда определил, что в пору расцвета это тоже было цветочным горшком. Тут его взгляд упал на ковер, а затем на козетку, и загадка стала еще более загадочной. Высокородный Фредди Трипвуд, обладатель сквернейшего голоса, но стойкий любитель петь, последнее время изводил своего батюшку, мурлыча балладу, завершавшуюся такими строками:

 
Не дождик сыплется из туч,
А сыплются фиа-а-а-алки!
 

Лорд Эмсуорт логично предположил, что дело зашло много дальше и теперь из туч сыплются цветочные горшки.

Обычно ко всем житейским перипетиям граф Эмсуорт относился с рассеянным безразличием, но этот феномен был настолько поразителен, что он почувствовал любознательное волнение. Его мозг все еще отказывался искать ответа на вопрос, с какой стати кому-то понадобилось швырять цветочные горшки к нему в спальню в подобный час – как, впрочем, и в любой час, если на то пошло, – но, решил он, почему бы не поглядеть, что это за оригинал.

Надев пенсне, он выпрыгнул из кровати и зарысил к окну. Но на пути туда в нем пробудилось смутное воспоминание, как за несколько минут до этого оно пробудилось у Компетентного Бакстера. Ему вспомнился странный случай: несколько дней тому назад эта прелестная девушка, мисс Как Бишь Ее Там, сообщила ему, что его секретарь бросался цветочными горшками в этого поэта, в Мактодда. Его, он вспомнил, очень раздосадовало, что Бакстер до такой степени забылся. Теперь же он был не столько раздосадован, сколько испуган. Каждой собаке дозволено куснуть один раз, не навлекая на себя подозрения в бешенстве, и точно так же, если взглянуть на дело шире, каждому человеку дозволено метнуть один цветочный горшок. Но на подобную привычку мы посмотрим косо. Эта непонятная страсть, казалось, приобретала над Бакстером все большую власть, словно наркотик, и лорду Эмсуорту это весьма не нравилось. Никогда прежде он не подозревал своего секретаря в психической неуравновешенности, но теперь, подбираясь на цыпочках к окну, он подумал, что бакстеровский тип – люди энергичные и беспокойные – это именно тот тип, который легко свихивается. Именно такую катастрофу, сказал себе граф, ему следовало бы давно предвидеть. Изо дня в день, с той самой минуты, когда он появился в замке, Руперт Бакстер напрягал свой мозг, и вот теперь вывихнул его. Лорд Эмсуорт робко прищурился из-за занавески.

Его худшие страхи подтвердились. Да, это был Бакстер, и к тому же взлохмаченный, безумноглазый Бакстер, одетый в лимонную пижаму, что вообще превосходило всякое вероятие.

Лорд Эмсуорт попятился от окна. Ему вполне хватило того, что он увидел. Почему-то совсем его доконала пижама, и он впал в состояние, близкое к панике. То обстоятельство, что Бакстер стал настоящим рабом своей загадочной мании и даже не потрудился одеться прилично перед тем, как отправиться в очередной раз метать цветочные горшки, делало происходящее совсем уж печальным и безнадежным. Рассеянный пэр не был жалким трусом, но его юность осталась далеко позади, и он с удивительной ясностью ощутил, что умиротворять впавших в амок секретарей следует человеку помоложе. Он прокрался через спальню и приотворил дверь. У него созрело решение поручить эту миссию посреднику.

Вот как случилось, что через минуту Псмит был разбужен прикосновением к его плечу и, привскочив, увидел, что в жутковатом свете занимающейся зари на него щурится бледное лицо его гостеприимного хозяина.

– Дорогой мой! – дрожащим голосом произнес лорд Эмсуорт.

Псмит, подобно Бакстеру, спал чутко и уже секунду спустя полностью пробудился и рассыпался в любезностях.

– С добрым утром, – сказал он. – Не присядете ли?

– Я крайне сожалею, что вынужден был разбудить вас, мой дорогой, – сказал граф, – но дело в том, что мой секретарь Бакстер сошел с ума.

– И сильно? – осведомился Псмит с живым интересом.

– Он в саду в пижаме и бросает цветочные горшки в мое окно.

– Цветочные горшки?

– Цветочные горшки.

– А-а! Цветочные горшки… – сказал Псмит, задумчиво хмурясь, словно ожидал чего-то другого. – И какие шаги вы думаете предпринять? Конечно, – поспешил он добавить, – если вы не хотите, чтобы он продолжал их кидать.

– Дорогой мой!..

– Некоторым это нравится, – объяснил Псмит. – А вам нет? О да, о да! Я понимаю. У нас у всех есть свои пристрастия и антипатии. Ну, так что же вы предлагаете?

– Я надеялся, что, может быть, вы не откажетесь спуститься в сад… э… предварительно вооружившись хорошей тяжелой тростью… и убедите его преодолеть эту потребность и вернуться в постель?

– Отличная идея, в которой я не нахожу ни единого «но», – одобрительно сказал Псмит. – Располагайтесь здесь как дома… Прошу прощения, что я приглашаю вас быть как дома под вашим собственным кровом… А я посмотрю, что можно сделать. Товарища Бакстера я всегда считал разумным человеком, готовым выслушивать предложения, исходящие из внешних источников, и не сомневаюсь, что мы легко достигнем того или иного рабочего соглашения.

Он поднялся с кровати, надел шлепанцы, вставил в глаз монокль и задержался перед зеркалом, чтобы причесать волосы.

– Ибо, – объяснил он, – когда являешься перед очами Бакстеров, следует быть подтянутым.

Он подошел к стенному шкафу и выбрал из нескольких шляп черную фетровую. Затем вынул из вазы с цветами на каминной полке простую белую розу, пришпилил ее к груди своей пижамы и объявил, что готов.

Внезапный фонтан исступленной энергии, подвигший Компетентного Бакстера на демонстрацию своих метательных способностей, быстро иссяк. Тяжелое оцепенение наползало на него, еще когда он нагибался за горшком, который обрел свою судьбу на позвоночнике лорда Эмсуорта. Отправив в окно следующий снаряд, Бакстер понял, что больше он уже ничего не может. Если и теперь никакие результаты не воспоследуют, с ним покончено.

Насколько он мог судить, результаты не воспоследовали. Из окна не выглянула вопросительно ничья голова. Оттуда не донеслось ни единого шороха. Из губ Бакстера вырвался истомленный вздох, и секунду спустя он уже растянулся на дерне, уткнув голову в балюстраду, – компетентный секретарь, признавший свое поражение.

Веки его смежились. Сон, который он так долго и успешно гнал от себя, внезапно заартачился. И, когда изящно, точно тросточкой, поигрывая клюшкой для гольфа, изъятой из сумки высокородного Фредди Трипвуда, на террасе появился Псмит, спящий как раз начал похрапывать.

Душа у Псмита была доброй. Пусть Руперт Бакстер ему не нравился, но это еще не было причиной оставить его валяться на дерне, мокром от росы, что всегда чревато ишиасом и радикулитом. Он потыкал клюшкой живот Бакстера, и секретарь, мигая, приподнялся. Но возвратившееся сознание принесло с собой жгучее ощущение незаслуженной обиды.

– Долго же вы копались! – пробурчал он, протер глаза в красной обводке и только тогда разглядел своего спасителя. Над ним снисходительно-сочувственной улыбкой сиял Псмит. Жгучее ощущение стало еще более жгучим. – А, это вы! – произнес он угрюмо.

– Собственной персоной, – негромко ответил ему Псмит. – Проснись, любовь моя! Проснись! Пал в чашу ночи камень тот, что гонит с неба звездный хоровод. Охотник-Утро затянул петлю зари на башне, где султан живет! Самого же султана, – добавил он, – вы обрящете вон за тем окном, где он на досуге раздумывает, что именно побудило вас осыпать его цветочными горшками. И правда, для чего, если мне дозволено задать столь нескромный вопрос, вы это делали?

Бакстеру было не до интимных признаний. Он молча поднялся на ноги и поплелся по террасе к двери. Псмит зашагал рядом в ногу с ним.

– На вашем месте, – сказал Псмит, – и говорю я это из самых лучших побуждений, я приложил бы все усилия, чтобы побороть в себе эту укореняющуюся страсть к швырянию цветочными горшками. Знаю, вы скажете, что способны избавиться от нее в любую минуту, что еще всего один горшок вам не повредит. Но способны ли вы остановиться на этом одном горшке? Не с одного ли, казалось, безобидного цветочного горшка все и началось? Будьте мужчиной, товарищ Бакстер! – Он умоляюще положил ладонь на плечо секретаря. – Едва в следующий раз в вас пробудится эта неотвязная потребность, поборите ее! Поборите! Ужели вы, наследник всех веков, станете рабом привычки? Ба! Вы знаете и знаю я, что в вас найдутся на это силы. Пробудите в себе волю, любезнейший, волю!

Ответ Бакстера на этот красноречивый призыв (а судя по тому, с каким видом он повернулся к своему спутнику, сказать он собирался много) был оборван донесшимся сверху голосом:

– Бакстер! Дорогой мой!

Граф Эмсуорт наблюдал за пробуждением Бакстера из спальни Псмита, где чувствовал себя в полной безопасности, и, не обнаружив никаких симптомов буйного помешательства, решил дать знать о своем присутствии. Его паника улеглась, и он хотел докопаться до первопричины.

Бакстер поднял к окну истомленный взор.

– Я могу все объяснить, лорд Эмсуорт.

– Что? – спросил его сиятельство, высовываясь из окна еще дальше.

– Я могу все объяснить! – взревел Бакстер.

– Оказывается, все очень просто, – услужливо вмешался Псмит. – Он тренировался в спортивном выдергивании гераней, готовясь к следующим Олимпийским играм.

Лорд Эмсуорт поправил пенсне.

– У вас испачкано лицо, – сообщил он, вглядываясь в своего секретаря. – Бакстер, дорогой мой, у вас испачкано лицо!

– Я копался в земле, – угрюмо ответил Бакстер.

– Что-что?

– Копался в земле!

– Комплекс фокстерьера, – объяснил Псмит. – А что, – спросил он сердечно, обернувшись к своему собеседнику, – вы надеялись выкопать? Простите, если вопрос вам покажется дерзким, но нас томит естественное любопытство.

Бакстер заколебался.

– Зачем вы копались в земле? – спросил, в свою очередь, лорд Эмсуорт.

– Вот видите, – вставил Псмит, – ему тоже любопытно.

Не впервые с той минуты, когда начались их деловые отношения, в сердце Руперта Бакстера вспыхнула безумная злость на тупое упрямство своего патрона. Старый осел вечно шебаршился вокруг и задавал вопросы. Ярость и бессонница совместно удушили обычную осторожность секретаря. Смутно он понимал, что сообщает ценную информацию Псмиту, самозванцу и, по твердому его убеждению, главарю шайки, учинившей вчерашний грабеж, но что угодно, лишь бы не стоять тут, перекрикиваясь с лордом Эмсуортом. Скорее покончить с этим и в постель!

– Я полагал, что колье леди Констанции спрятано в одном из горшков! – провизжал он.

– Что?

Силы секретаря бесповоротно истощились. Этот инквизиторский допрос следом за тяжелой бессонной ночью оказался последней соломинкой. С протяжным стоном он одним отчаянным прыжком преодолел расстояние до двери и укрылся там, куда эти голоса не достигали.

Внезапно лишившийся его стимулирующего общества, Псмит постоял минуту-другую на прежнем месте, с несуетным одобрением впитывая свежие запахи летнего утра. Последний раз он был на ногах в такой ранний час много-много лет назад и успел забыть, до чего же восхитительным бывает июльский рассвет. В отличие от Бакстера, чья самодостаточная душа ничего тут не оценила, он упивался ласковым ветерком, птичьим щебетом, разгорающейся зарей в восточной части небосвода. Очнувшись наконец от сладкого забытья, он обнаружил, что лорд Эмсуорт прошебаршился вниз и дергает его за локоть.

– Что, ну что он сказал? – вопрошал граф, томимый чувством человека, чей телефон отключился в разгар интригующей беседы.

– Сказал? – повторил Псмит. – А! Товарищ Бакстер? Да, действительно, что же он такое сказал?

– Что-то про то, что что-то было в цветочном горшке, – подсказал граф.

– Ах да! По его словам, он думал, что в одном из этих цветочных горшков находится колье леди Констанции.

– Что?!

Следует упомянуть, что лорд Эмсуорт не был в курсе последних событий, разыгравшихся под его кровом. Привычка рано отходить ко сну отняла у него возможность стать свидетелем сенсационного происшествия в парадной гостиной, а последующий визг (или, как указал бы Стоукс, лакей, вопль) не разбудил его (тут был бы бессилен и пушечный выстрел). Теперь он уставился на Псмита в полном ужасе. На какой-то срок внешнее спокойствие Бакстера убаюкало его подозрения, но теперь они вспыхнули с удвоенной силой.

– Бакстер думал, что в цветочном горшке – колье моей сестры? – ахнул он.

– Да, насколько я его понял.

– Но с какой стати моя сестра положила бы свое колье в цветочный горшок?

– Вот тут вы ставите передо мной неразрешимую загадку.

– Он сумасшедший! – вскричал лорд Эмсуорт, чьи последние сомнения рассеялись. – Абсолютно сумасшедший! Я уже давно так думал, а теперь окончательно убедился.

Симптомы душевных расстройств были его сиятельству не внове. Некоторые из его ближайших друзей уже не первый год пребывали в тех поистине княжеских резиденциях, окруженных прелестными парками и высокими стенами, усаженными по верху бутылочными осколками, куда склонны удаляться знатные и богатые, когда тяготы современной жизни оказываются для них непосильными. А один из дядей его супруги, вообразивший себя хлебным караваем, впервые публично объявил о своем новом статусе в курительной этого самого замка. То, чего лорд Эмсуорт не знал о помешательствах и о помешанных, и знать не стоило.

– Я должен от него избавиться, – сказал лорд Эмсуорт, и внезапно летнее утро показалось ему неизъяснимо прекрасным. Сколько раз он тоскливо играл с мыслью об увольнении своего компетентного, но тиранического секретаря, однако никогда еще этот до отвращения безупречный молодчик не давал ему хоть какого-нибудь повода принять соответствующие меры. К тому же, рискни он прежде, на него обрушился бы гнев его сестры. Но теперь… Ведь даже Конни, хотя она и упрямая ослица, не сможет упрекнуть его, если он откажется от услуг секретаря, который считает, будто она хранит свои драгоценности в цветочных горшках, и который на заре спускается в сад, чтобы швырять эти горшки в окно его спальни.

Граф бодро выпрямился и замурлыкал песенку.

– Избавиться от него! – повторил он, катая эти чудесные слова на языке. Потом дружески похлопал Псмита по плечу. – Что же, мой дорогой, – сказал он, – а не вернуться ли нам в постель и не попробовать ли еще немного поспать?

Псмит, глубоко задумавшись, слегка вздрогнул.

– Если вы решили отправиться на боковую, – учтиво сказал он, – пусть мысль обо мне вас не удерживает. – Меня – ну, вы же знаете нас, поэтов, – это очаровательное утро одарило вдохновением. Пожалуй, я прошлендаю в мой уютный приют среди лесов и напишу о чем-нибудь стихи.

Он проводил своего гостеприимного хозяина до верхней площадки лестницы, где они со взаимными добрыми пожеланиями разошлись по своим спальням. Псмит освежил мозг быстрой холодной ванной и начал одеваться.

Обычно процесс самооблачения был торжественным ритуалом, который он со вкусом смаковал, но нынче утром он оставил свои ленивые привычки: с воодушевлением натянул брюки, а на узел галстука потратил лишь секунду. В нем крепло убеждение, что ему есть смысл поторопиться.

Нет ничего прискорбней в этом мире, чем наша манера подозревать ближних без веских на то оснований. Вот и Псмит во вчерашнем происшествии узрел руку Эдварда Кутса. Эдвард Кутс, решил он, позволил себе то, что назвал бы (естественно, у других) штучками. Как и мисс Симмонс, Псмит быстро пришел к выводу, что колье было выброшено в окно гостиной кем-то из его слушателей, но он твердо верил, что подобрал и припрятал брильянты мистер Кутс. С этой минуты он всеми силами старался угадать, куда этот целеустремленный деятель мог спрятать колье. И Бакстер навел его на след. Но Псмиту было дано увидеть больше, чем Бакстеру. Секретарь, выпотрошив пятнадцать горшков, отказался от своей теории. Но Псмит пошел дальше и постулировал существование шестнадцатого. И вознамерился незамедлительно отправиться на поиски.

Надев туфли, он вышел из спальни, на ходу застегивая жилет.

IV

Стрелки часов на конюшне показывали половину шестого, когда Ева Халлидей на цыпочках еще раз осторожно спустилась по лестнице. Чувствовала она себя совсем по-другому, чем три часа назад, когда отправлялась в тот же путь, вздрагивая при каждом шорохе. Тогда она рыскала в темноте и, следовательно, была законным объектом для подозрений. Теперь же, если бы ей встретился кто-то, она была просто девушкой, которой не спится и которая решила погулять по саду спозаранку. Большая разница!

Тем более что это вполне соответствовало фактам. Уснуть она не могла – лишь продремала часок в кресле у окна. И бесспорно, она намеревалась погулять в саду, прикидывая, как извлечь колье из временного тайника, чтобы схоронить в каком-нибудь надежном месте. Пусть лежит там, пока она не сумеет поговорить с мистером Киблом наедине и не получит от него дальнейших инструкций.

После того как Ева выскочила из куста и метнулась в дом, пока Бакстер патрулировал другой отрезок террасы, две причины вынудили ее оставить бесценный цветочный горшок с единственной уцелевшей геранью в вестибюле на подоконнике ближайшего к двери окна. Во-первых, из детективной литературы она вынесла убеждение, что надежнее всего прятать похищенное на видном месте, а во-вторых, чем ближе к входной двери оставит она цветочный горшок, тем короче будет расстояние, которое ей надо будет в урочный час преодолеть с ним, прежде чем извлечь его содержимое. Когда весь дом в таком волнении, когда каждый гость преображен в сыщика-любителя, зрелище девушки, грациозно сбегающей по лестнице с цветочным горшком в объятиях, не пройдет незамеченным.

Еву переполняло радостное возбуждение. Она не привыкла спать по ночам всего час, но волнение и мысль о трудной игре, которую она выиграла вопреки всему, необыкновенно ее взбадривали, и она не ощущала ни малейшего утомления. Успех до того опьянил ее, что на лестничной площадке над вестибюлем она перестала семенить на цыпочках и быстро сбежала по оставшимся ступенькам. У нее было ощущение, что она рвется к финишу на последних ярдах олимпийской дистанции.

В вестибюле теперь было совсем светло. Каждый предмет в нем вырисовывался ясно и четко. Вот огромный обеденный гонг, вот длинный кожаный диван, вот столик, который она опрокинула в темноте. А вот подоконник ближайшего к входной двери окна. Но цветочный горшок с него исчез.

12. Дальнейшее развитие темы цветочных горшков

В тесном кругу, который только что стал свидетелем сенсационного преступления, чувства индивидов, слагаемых этого круга, по необходимости резко различны в зависимости от того, каким образом и в какой мере указанные нарушения закона затрагивают их личные судьбы. Как ни сильны по-своему эмоции человека, который в тихой улочке видит, как его согражданина бьют по голове мешочком с песком, они все-таки принципиально иные, чем те, которые испытывает вышеупомянутый субъект. И хотя похищение брильянтового колье леди Констанции Кибл потрясло замок Бландингс до самых глубин, на его обитателей оно подействовало отнюдь не одинаково. Они разделились на две четкие философские школы: одна черпала из случившегося материал для уныния и отчаяния, другая видела в нем лишь источник радостного возбуждения.

Ко второй школе принадлежали те вольные юные души, которые накануне изнывали в бессильной злобе, едва стало известно, что в этот богатый событиями вечер их погонят в парадную гостиную слушать, как Псмит будет читать «Песни пакости». Теперь же холодная дрожь пробирала их при мысли, чего они лишились бы, если бы бдительность леди Констанции поугасла и им удалось бы тихонько ускользнуть в бильярдную, о которой они на пороге рокового часа думали с такой тоской. С точки зрения всех Клодов, Реджи, Берти и Арчи, скопившихся под гостеприимным кровом лорда Эмсуорта, случившееся было суперэкстра, мечта идиота и самое оно. Значительную часть жизни они кочевали из одного аристократического загородного дома в другой, и круговращение это казалось им чуточку однообразным. Происшествие вроде вчерашнего одаряло сельское прозябание чудесной искристостью. А когда они вспоминали, что сразу же за этой заварушкой последует бал графства, им тотчас становилось ясно, что все идет прекрасно в этом лучшем из миров. Они вставляли сигареты в длиннейшие мундштуки, собирались тесными группками и щебетали, как скворцы.

Отряд унылых, чьи сердца были налиты свинцом, слушал их веселую болтовню с отвращением. Отряд этот был численно невелик, но отличался избранностью. Его, так сказать, главой и патронессой была леди Констанция Кибл. Утро застало ее в состоянии, все еще близком к агонии. Однако после завтрака, который она вкусила у себя в спальне и который был подслащен беседой с мистером Джозефом Киблом, ее супругом, она заметно повеселела. Мистер Кибл, решила леди Констанция, вел себя с редким благородством. Она нежно его любила, но все же не с такой нежностью, как в ту минуту, когда, воздержавшись от малейшего упрека за упрямство, с каким она отказывалась отдать колье в банк на хранение, он ласково сообщил ей, что купит ей другое, такое же великолепное, как похищенное, и стоящее ровно столько же. В тот же миг леди Констанция дезертировала из рядов унылых и отчаявшихся. Благодарно поцеловав мистера Кибла, она почти с воодушевлением вернулась к вареному яйцу, которое только чуть поклевывала, когда он вошел.

Однако несколько минут спустя средний уровень отчаяния восстановился в связи с тем, что ряды унылых пополнил мистер Кибл. Накануне он возликовал в уверенности, что к исчезновению колье приложил руку кто-то из его агентов – либо Фредди, либо Ева. Тот факт, что Фредди, тайно проинтервьюированный у него в спальне, беззвучно разевая рот, наотрез отрицал свою причастность к случившемуся, его не обескуражил. От Фредди он ничего путного и не ждал. Но когда, расставшись с леди Констанцией, он встретил Еву и выслушал краткое резюме повести, начавшейся с того, как колье оказалось у нее в руках, и мрачно – в духе нынешних литературных произведений – завершившейся исчезновением цветочного горшка с заветного подоконника, он тоже погрузился в тоску и уныние не хуже всех прочих.

Не задерживаясь на Фредди, чья угрюмость вызвала массу предположений в среде золотой молодежи, а также на лорде Эмсуорте, который проснулся в полдень и расстроился, обнаружив, что лишился нескольких погожих часов, которые мог бы провести среди своих возлюбленных клумб, а также на Компетентном Бакстере, которого в двенадцать пятнадцать стуком в дверь пробудил от сна Томас, лакей, чтобы вручить ему записку его патрона с приложением чека и отказом от его дальнейших услуг, мы перейдем к мисс Пиви.

В двадцать минут двенадцатого в это утро, когда произошло столько всего с таким множеством людей, мисс Пиви стояла в Тисовой аллее и грозно смотрела на грибообразное завершение округленной вершины тиса, расположенного на полпути между входом в аллею и западным лесом, куда она уводила. Мисс Пиви, казалось, декламировала монолог – хотя слова срывались с ее губ весьма быстро, вокруг не было никого, к кому они могли быть обращены. Только исключительно зоркий наблюдатель заметил бы, что плотно переплетенные ветки тиса странно подрагивают.

– Нет, ты ответь, безголовая маринованная ты треска, – говорила поэтесса с неотразимой проникновенностью, указывающей на степень кипения благородной и чувствительной натуры, – хоть что-то ты способен сделать, не шлепнувшись в лужу? Всего-то тебя просили пройтись под окном и подобрать горсточку брильянтов, и вот я слышу…

– Но, Лиз! – жалобно пискнуло дерево.

– Все трудное я взяла на себя. А тебе оставалось только то, с чем двухлетний ребенок справился бы, встав на голову. А теперь…

– Но, Лиз! Говорю же тебе, я его не нашел. Был я там, но не нашел.

– Ах, не нашел! – Мисс Пиви нетерпеливо рыла мягкий дерн носком изящной туфельки. – Да тебе, олуху, не найти турецкий барабан в телефонной будке! Даже поискать толком не потрудился.

– Да потрудился я! Ну, честное слово!

– Ну, лежать оно там лежало. Я его бросила, как только погас свет.

– Значит, кто-то добрался туда раньше и подтибрил его.

– Кто?! Все были наверху в гостиной, как и я.

– А это точно?

– Точно? Да я… – Голос поэтессы замер. Она увидела в начале Тисовой аллеи две человеческие фигуры и прошипела: – Тсс! Замри, Эд! Сюда идут.

Двое, чье вторжение вынудило мисс Пиви отложить на время остальные наставления своему нерасторопному помощнику, были разного пола: высокая белокурая девушка и еще более высокий молодой человек в элегантном белом летнем костюме, сиявший на свою спутницу сверху вниз сквозь монокль. Мисс Пиви сосредоточенно в них всматривалась. При виде их ей в голову пришла неожиданная мысль. С тех пор как мистер Кутс открыл ей, что Псмит – самозванец, она прониклась к нему большим недоверием, которое распространилось и на Еву из-за того, что они так часто бывали вместе. Бесспорно, это могла быть совсем новая дружба, завязавшаяся здесь, в замке, но мисс Пиви с самого начала чувствовала, что класть Еве палец в рот отнюдь не следует. И вот теперь, увидев их вдвоем в эту минуту, она вдруг сообразила, что вчера вечером как будто не видела Евы в гостиной перед началом чтения. Правда, людей там было полно, но Ева обычно выделялась в толпе, и, уж конечно, ее она бы не проглядела. А если ее там не было, что мешало ей быть на террасе? Ведь кто-то же на террасе был, это уж точно! Как ни критично держалась мисс Пиви во время недавнего разговора, она, естественно, понимала, что даже такой олух, как Эдди Кутс, нашел бы колье, если бы оно действительно лежало под окном, когда он туда примчался.

– Ах, мистер Мактодд, доброе утро! – проворковала она. – Меня так расстроило это ужасное происшествие. И вас, конечно, мисс Халлидей?

– Да, – ответила Ева, и более правдивого слова она никогда еще не произносила.

Псмит, со своей стороны, был даже еще более бодр и благодушен, чем обычно. Он проанализировал положение дел и нашел, что жизнь прекрасна. Особенно он был доволен тем, что сумел уговорить Еву прогуляться с ним по лесу и осмотреть его хижину. При всем своем бурлящем оптимизме он несколько побаивался, как бы их вчерашний разговор на террасе не сказался губительно на их отношениях. И теперь его переполняла любовь и благожелательность ко всему роду людскому – даже к мисс Пиви. Он удостоил поэтессу ослепительной улыбки.

– Нам всегда следует, – сказал он, – искать светлую сторону в любой беде. Конечно, жаль, что мое чтение вчера было прервано с ущербом тысяч в двадцать для сундуков четы Кибл, но вспомним, что, не случись этой своевременной помехи, я мог бы читать еще час. Я таков. Друзья часто втолковывали мне, что остановить меня, стоит мне заговорить, способно только стихийное бедствие. С другой стороны, у всего есть оборотная сторона, и вчерашняя ламцадриция, быть может, несколько потрясла вашу нервную систему?

– Ах, я ужасно испугалась, – сказала мисс Пиви и, изящно задрожав, повернулась к Еве. – А вы, мисс Халлидей?

– Меня там не было, – рассеянно ответила Ева.

– Мисс Халлидей, – объяснил Псмит, – за последние дни ознакомилась с моими ораторскими способностями и с обычным своим здравым смыслом решила принимать меня лишь в абсолютно неизбежных дозах. Быть может, в ту минуту меня это ранило, но по здравому размышлению я пришел к выводу, что она совершенно права. В разговорах я неизменно тщусь просвещать, возвышать и развлекать, но нельзя отрицать и того, что пуристу определенная доза моей болтовни может показаться более чем достаточной. Таков, во всяком случае, был взгляд мисс Халлидей, и с почтением отношусь к нему… Но вот я вновь разговорился, хотя вы, как замечаю, хотели бы побыть наедине с собой. Мы оставляем вас вашим думам. Наверное, мы прервали ход размышлений, который, если бы не мое вторжение, привел бы к рондо, балладе или иному воплощению поэтического экстаза. Идемте, мисс Халлидей! Жуткий и отвратительный образчик женского пола, – сказал он Еве, едва они отошли на достаточное расстояние, – созданный для цели поистине непостижимой. Мне хочется верить, что у всего в этом мире есть полезное назначение, но чего ради соответствующие власти наградили нас мисс Пиви, превосходит мое понимание. Не будет преувеличением сказать, что для меня она хуже зубной боли.

Мисс Пиви, не подозревая об этой жестокой критике, подождала, пока они не скрылись из виду, и в волнении обернулась к тису, укрывавшему ее союзника.

– Эд!

– А? – отозвался приглушенный голос мистера Кутса.

– Ты слышал?

– Нет.

– О господи! – вскричала его замученная партнерша. – Теперь он еще и оглох! Эта… ты не слышал, что она сказала? Она сказала, что ее в гостиной, когда погас свет, не было, Эд, а была она на террасе, загребала блестяшки. И если они не спрятаны в сторожке этого Мактодда, я сжую мои ботики.

Ева шла по лесу рядом с весело болтающим Псмитом и не понимала, почему она согласилась на эту прогулку. После того, что накануне вечером произошло между ней и этим молодым человеком, ей следовало бы, думала она, обдать его холодом. Но почему-то обдать Псмита холодом оказалось очень нелегко. Он ободрил ее смятенный дух. К тому времени, когда они вышли на поляну, где ютилось низенькое строеньице с подслеповатыми окошками и облупившейся дверью, ее обычная жизнерадостность уже настолько к ней вернулась, что она почти забыла свои тревоги.