Текст книги "Что-нибудь эдакое. Положитесь на Псмита. Замок Бландинг"

Ева была сама честность даже в сделках с собственной совестью. Другая девушка могла бы сказать, что ей просто не представилась возможность поговорить с мистером Киблом наедине. Но она презрела подобную отговорку: если бы она захотела, то сумела бы застать его одного уже двадцать раз, и ей это было известно. Нет. Она уступала мягкой настойчивости Псмита и проводила свободное время с ним, а про Филлис и ее беды просто не вспоминала. Да, с отвращением к себе она признала, что вовсе забыла про Филлис.

И все это время мистер Кибл широкой рукой осыпал деньгами, тысячами и тысячами фунтов, таких никчемных молокососов, как Фредди! Одного ее слова было бы достаточно, чтобы Филлис уже…

– Две тысячи фунтов, – повторила она ошеломленно. – Мистер Кибл?

– Ага! – сияя, вскричал Фредди. Первый шок от того, что он обрел возможность поглядеть ей в глаза, миновал, и теперь он предавался этому занятию с полным самозабвением.

– Но за что?

Восхищенные глаза Фредди забегали. Любовь, вдруг сообразил он, чуть было не вызвала его на опасную откровенность.

– Ну… ну, не знаю, – промямлил он. – Так просто, понимаете? Просто так.

– Вы просто пошли к нему и попросили эту сумму?

– Э… ну… э, да. Примерно так.

– И он не возражал?

– Нет. Вроде даже был доволен.

– Доволен! – Ева задохнулась. Так мог бы почувствовать себя человек, который вдруг обнаружил, что яма у него на заднем дворе, мимо которой он проходил с полнейшим равнодушием, это вход в пещеру с сокровищами.

Если операция по извлечению денег из мистера Кибла не только проста, но еще и доставляет удовольствие жертве… Внезапно она осознала, что ей совершенно необходимо лишиться общества Фредди. Ей надо было подумать.

– Ну, так как же? – сказал Фредди. – Вы согласны?

– На что? – рассеянно спросила Ева.

– Да выйти за меня замуж, а то на что же? Я, собственно, хотел сказать, что обожаю землю под вашими ножками, ну и прочая такая же чушь… то есть я хотел сказать: и все такое прочее. И теперь, когда вы знаете, что я получу эту пару тысяч и стану партнером букмекера… и все такое прочее. Так я хочу сказать…

– Фредди, – напряженно сказала Ева сквозь зубы, давая передышку своим замученным нервам. – Уйдите, пожалуйста.

– А?

– Я не хочу выходить за вас замуж, и мне надоело повторять вам это. Уйдите, пожалуйста, оставьте меня в покое… – Она умолкла, все та же врожденная честность указала ей, что она изливает на своего злосчастного поклонника злобу, которую должна была бы адресовать самой себе. – Простите меня, Фредди, – добавила она более мягко, – я нечаянно сорвалась. Я знаю, что вы питаете ко мне самые нежные чувства, но, честное слово, я не могу выйти за вас замуж! И вы ведь, конечно, не хотите жениться на девушке, которая вас не любит.

– Нет, хочу, – непоколебимо ответил Фредди. – То есть если она – это вы. Любовь – крохотное семечко, которое холод может погубить, но если ее растить и лелеять, согревая благостным теплом преданного сердца…

– Но, Фредди…

– Она расцветает пышным цветом, – торопливо договорил Фредди. – То есть я хочу сказать, что любовь приходит после брака.

– Чепуха!

– Но именно так было в «Светском браке».

– Фредди, – сказала Ева, – я правда больше не могу разговаривать! Будьте милым, уйдите, хорошо? Мне надо о многом подумать.

– Ах, подумать! – сказал Фредди с уважением. – Будет сделано!

– Большое спасибо.

– О… а… не за что. Ну, пока-пока!

– До свидания.

– Увидимся к вечеру, а?

– Конечно, конечно!

– Отлично! Так, чип-чип!

И высокородный Фредди, вполне довольный, наконец-то усмотрев, как ему казалось, что вторая сторона смягчается, повернулся и зашагал к дому, вскидывая длинные ноги.

III

Убаюканный солнечным теплом городок Маркет-Бландингс являл собой такую мирную картину, что Ева, свернув на главную улицу, средоточие жизни и мысли этих мест, вновь ощутила тихое спокойствие, которого ее лишил разговор с Фредди. Ощущение, что Маркет-Бландингс оставался точно таким же из века в век, навевало приятную безмятежность. Беды и заботы могли допекать поколения, сменявшие друг друга в его стенах, но они не тревожили обомшелую церковь с массивной четырехугольной колокольней, и лавочки с красными черепичными крышами, и старинные гостиницы, чьи верхние этажи так уютно нависали над тротуаром. Ева задумчиво шла к «Гербу Эмсуортов», чрезвычайно респектабельной харчевне, куда лежал ее путь, а справа и слева от нее за сводами арок открывался бодрящий живописный вид на зеленые прохладные уголки, говорившие о былых столетиях.

Главная улица Маркет-Бландингса чем-то напоминала дремлющий двор средневекового монастыря. И ничего современного за исключением кинотеатра. Но и он тут именовался «Электрическим театром», был увит плющом и увенчан высокими дымовыми трубами.

Впрочем, заключение это было слишком поспешным: на главной улице стояло еще одно современное здание с вывеской, гласившей «Дж. Банкс, парикмахер», и Ева как раз поравнялась с заведением мистера Банкса.

В любом другом месте оно могло бы показаться привлекательным, но на фоне Маркет-Бландингса выглядело мерзкой болячкой, и Ева очнулась от размышлений, словно услышав режуще-фальшивую ноту в торжественном гимне. Она уже хотела ускорить шаги, но тут дверь открылась, пропуская на улицу низенькую дородную фигуру. И при виде этой низенькой дородной фигуры Ева остановилась как вкопанная.

Джозеф Кибл посетил парикмахерскую мистера Банкса сразу после второго завтрака, чтобы подстричь свои седеющие кудри перед балом графства. И теперь, выйдя на главную улицу, он недоумевал, каким образом мистер Банкс вырвал у него согласие освежить ему голову гелиотропом. Мистеру Киблу чудилось, что воздух вокруг него напоен благоуханием гелиотропа, и внезапно он вспомнил, что из всех ароматов особенно не терпит аромата гелиотропа.

Обычно Джозеф Кибл умел железной рукой предотвращать поползновения парикмахеров освежать его, и причина, почему на этот раз его бдительность притупилась, чем и воспользовался мистер Банкс, объяснялась письмом, полученным им со второй почтой от его падчерицы Филлис, – вторым после того, которое заставило его взбунтоваться в библиотеке против своей супруги. Заключив договор с высокородным Фредди, он сразу же написал Филлис в крайне оптимистическом ключе: вдохновленный заверениями Фредди, он радостно сообщил ей, что в самом ближайшем будущем получит возможность послать ей три тысячи фунтов для приобретения фермы ее мечты в Линкольншире. Она ответила, нежно его благодаря. Но дни шли, своего обещания он не выполнял, Филлис встревожилась, о чем и сообщила ему на шести плотно исписанных страницах.

Сидя в парикмахерском кресле, мистер Кибл думал об этом письме и постанывал, а Дж. Банкс тем временем, хищно посверкивая глазами, беспощадно его гелиотропил. Отнюдь не впервые после заключения этого делового соглашения мистера Кибла мучили сомнения, разумно ли он поступил, доверив столь тонкую операцию, как похищение брильянтового ожерелья своей супруги, исполнителю, в такой степени известному своим слабоумием, как его племянник Фредди. Это, говорил он себе уныло, работа, которая потребовала бы объединенных усилий самых известных медвежатников, а он предоставил ее на усмотрение молодого человека, который всего лишь раз в жизни оказался способен на вдохновение и инициативу – когда разделил волосы на прямой пробор, хотя все члены клуба «Холостяков» зачесывали их назад. Чем больше мистер Кибл взвешивал шансы Фредди, тем ничтожнее они казались. К тому времени, когда Дж. Банкс освободил его от пятнистого пеньюара, он уже впал в безысходный пессимизм, а когда вышел на улицу, «благоухая так, что ветры от любви к нему томились», то уже сомневался, хватило бы у его сообщника способностей украсть пустой бидон из-под молока. Он настолько погрузился в эти угрюмые думы, что Еве пришлось окликнуть его дважды, прежде чем он выбрался из них.

– Мисс Халлидей? – сказал он виновато. – Прошу прощения. Я задумался.

Ева, хотя за время ее пребывания в замке они не обменялись и двумя словами, прониклась симпатией к мистеру Киблу и поэтому не испытывала того смущения, которое могло бы помешать ей в столь щекотливом разговоре с любым другим человеком. По натуре прямая и бесхитростная, она сразу перешла к делу.

– Вы не могли бы уделить мне минуту-другую, мистер Кибл? – сказала она, взглянув на церковные куранты. Времени у нее было еще достаточно. – Мне надо поговорить с вами о Филлис.

Мистер Кибл дернул головой от изумления, улица засмердела гелиотропом. Словно к нему внезапно воззвал Глас Совести.

– О Филлис?! – охнул он, и в его нагрудном кармане хрустнуло письмо…

– О вашей падчерице Филлис.

– Вы с ней знакомы?

– В пансионе она была моей лучшей подругой. И я пила у нее чай перед самым отъездом сюда.

– Поразительно! – сказал мистер Кибл.

Клиент, жаждущий побриться, скользнул между ними и скрылся в парикмахерской. Они отошли в сторону на несколько шагов.

– Конечно, если вы скажете, что меня это не касается…

– Милая барышня!..

– Но меня это касается, потому что она моя подруга! – твердо сказала Ева. – Мистер Кибл, Филлис рассказала мне, что написала вам про эту ферму. Почему вы не хотите ей помочь?

День был жаркий, но не настолько, чтобы объяснить, почему лоб мистера Кибла покрылся испариной. Он достал большой носовой платок и утер свое чело. В его глазах появилось затравленное выражение. Рука, свободная от платка, скользнула в карман и забряцала ключами.

– Я хочу ей помочь. Я на все готов, лишь бы помочь ей.

– Так что же вам мешает?

– Я… Ситуация довольно сложная…

– Филлис мне кое-что сказала про это. Я понимаю, вы в трудном положении, мистер Кибл. Но, мистер Кибл, если вы можете найти две тысячи фунтов для Фредди Трипвуда, чтобы он стал букмекером, то неужели, неужели…

Придушенный вопль, вырвавшийся у ее собеседника, перебил эту речь. В глазах его теперь застыла паника, а сердце разрывалось от запоздалого раскаяния: как он мог допустить такую глупость и вступить на преступную стезю в компании с двуногим фонографом вроде его племянника Фредди Трипвуда? Эта девушка знает! А если знает она, то скольким людям это еще известно? Юный имбецил, уж конечно, выбалтывал жуткую тайну всем, кому не лень было его слушать.

– Он вам сказал! – произнес мистер Кибл запинаясь. – Он вам с-с-сказал.

– Да. Только что.

Ева удивленно уставилась на него. Она не понимала его волнения. Носовой платок после энергичного использования вновь опустился, и мистер Кибл умоляюще воззрился на нее.

– Вы никому про это не говорили? – просипел он.

– Разумеется, нет. Я ведь только что про это узнала.

– И никому не скажете?

– С какой стати?

Дыхание, которое было покинуло мистера Кибла, начало робко к нему возвращаться. От облегчения он на мгновение онемел. «Какой вздор, – подумал он, – несут газеты и люди о современной девушке. Возмущаются широтой ее взглядов, хотя именно это качество и придает ей неизъяснимое очарование. Пусть кое в чем ее поведение и шокировало бы ее прабабушку, но как утешительно, что она так спокойно и терпимо относится к преступлению ближнего своего!»

Он проникся к Еве самым теплым чувством.

– Вы удивительны! – сказал он.

– Не понимаю…

– Разумеется, – запротестовал мистер Кибл. – Это вовсе не кража.

– Что?

– Я куплю моей жене другое ожерелье.

– Вы… вы что?

– И все будет чудесно. Констанция будет счастлива, Филлис получит свои деньги и…

Что-то в изумленных глазах Евы вдруг ударило мистера Кибла как обухом.

– Так вы не знаете? – перебил он сам себя.

– Не знаю? А что я должна знать?

Мистер Кибл понял, что был несправедлив к Фредди. Юный осел, конечно, допустил большую глупость, упомянув про две тысячи фунтов, но у него все-таки хватило ума не выложить этой девушке весь план. И мистер Кибл замкнулся в себе, как устрица.

– О, ничего, ничего, – поспешил он сказать. – Я забыл, что имел в виду. Ну, мне пора. Мне пора.

Ева отчаянно вцепилась в его удаляющийся рукав. Как ни невнятны были его слова, одна фраза показалась ей совершенно ясной – Филлис получит свои деньги! Время полумер миновало. Она еще крепче стиснула вырывающийся рукав.

– Мистер Кибл! – воззвала она. – Я не знаю, о чем вы говорили, но вы как будто сказали, что… Мистер Кибл, доверьтесь мне! Я лучшая подруга Филлис, и если вы придумали способ помочь ей, то скажите мне… Вы должны. Вдруг я смогу что-то сделать…

Мистер Кибл, когда она начала эту бессвязную речь, негодующе пытался высвободить свой рукав из ее пальцев. Но тут он перестал сопротивляться. Сомнения в квалификации Фредди, терзавшие его в кресле Дж. Банкса, продолжали тихонько шевелиться в нем. Его убеждение, что Фредди – весьма шаткая опора, не поколебалось. Вернее, оно укрепилось. Он посмотрел на Еву. Посмотрел испытующе. В ее молящие глаза он направил взгляд, который, казалось, зондировал ее душу до самых глубин и обнаружил там честность, сочувствие и – что было особенно важно – живой ум. Он мог бы месяц простоять, глядя в рыбьи глаза Фредди, но все равно не нащупал бы в них и сотой доли такого ума. И он принял решение. Эта девушка – его союзница. Энергичная, смелая девушка. Девушка, стоящая десяти тысяч Фредди Трипвудов… Хотя, подумал мистер Кибл, это не такой уж комплимент. Он отбросил последние колебания.

– Дело обстоит так… – сказал мистер Кибл.

IV

Когда за завтраком леди Констанция властно сообщила Псмиту, что по расписанию вечером ему предстоит в парадной гостиной читать избранные отрывки из «Песен пакости» Ролстона Мактодда перед полным составом гостей замка, это явилось совершенным сюрпризом и для Псмита, и для вышеназванных гостей, а для тех из них, кто был молод и принадлежал к бездуховному полу, – попросту ударом в солнечное сплетение, от которого им никак не удавалось оправиться. Правда, они и раньше смутно знали, что он принадлежит к литературному племени, но его наружность, его манеры казались им абсолютно нормальными и приятными, а потому им в голову не приходило, что он прячет за пазухой нечто столь смертоносное, как «Песни пакости». Среди золотой молодежи преобладало мнение, что это уж слишком-слишком и чересчур дорогая цена даже за щедрое гостеприимство Бландингса. Лишь те, кто живал в замке до эры кокетничания ее милости с Музами, более или менее смирились. Эти стойкие души рассуждали, что данное козлище, хотя, конечно, достаточно гнусное, вряд ли окажется хуже субъекта, который в прошлом ноябре наставлял своих слушателей в теософии, и уж почти наверное лучше оратора, который в дни Шифлийской регаты битых два часа обращал их в вегетарианство.

Сам Псмит взирал на предстоящее испытание с полным самообладанием. Он не принадлежал к тем, кого мысль о публичном выступлении ввергает в нервный ужас. Ему нравился звук собственного голоса, и наступивший вечер нашел его спокойным и бодрым. Прогуливаясь по озаренной звездами террасе, он с удовлетворением прислушивался к ропоту голосов в наполняющейся гостиной и курил сигарету – последнюю перед тем, как долг призовет его. А когда лишь в нескольких шагах перед собой он увидел, что на балюстраде сидит и смотрит в бархатный мрак Ева Халлидей, то ощутил себя и вовсе счастливым.

Весь день он все острее чувствовал, как ему не хватает еще одного чудесного тет-а-тета с Евой Халлидей, которые так скрашивали его жизнь в Бландингсе. Ее нелепое пристрастие – им оплакиваемое – непременно каждый день трудиться несколько часов, за которые ей платят, вынудило его утром держаться в стороне от комнатки за библиотекой, где она занималась каталогизированием. Когда же он направился туда после второго завтрака, то комнатка оказалась пустой. И вот теперь, приближаясь к Еве, он радостно думал о всех восхитительных пеших прогулках, о чудесном скольжении по озеру и увлекательнейших разговорах, которые укрепили в нем убеждение, что из всех возможных девушек она – единственно возможная. Ему казалось, что она не просто красива, но и стимулирует высочайшие достоинства его души и интеллекта. Иными словами, она позволяла ему завладевать разговором чаще и дольше, чем остальные знакомые ему девушки.

Его несколько удивило, что она не сделала никакой попытки поздороваться с ним. Казалось, она его даже не заметила. Однако летняя ночь не была такой уж черной, чтобы вовсе скрывать его от ее глаз. И даже если она его не видела, то не могла не услышать, ибо лишь несколько мгновений тому назад он довольно шумно споткнулся о большой цветочный горшок – один из тех шестнадцати, которые днем Ангус Макаллистер, без сомнения, во имя какой-то благой цели выстроил стройным рядом поперек террасы.

– Приятный вечер, – заметил он, грациозно опускаясь на балюстраду возле нее.

Ева на краткий миг повернула голову, а затем вновь уставилась во тьму.

– Да, – сказала она.

Бурной радости в ней не ощущалось, но Псмит не отступил.

– Звезды! – сказал он, указывая на эти светила благодушным жестом, в котором, однако, не было и следа покровительственности. – Яркие, мерцающие и, если мне будет дозволено так выразиться, расположенные с большим вкусом. Когда я был еще дитятей, некто, чье имя изгладилось из моей памяти, научил меня узнавать Орион. А также Марс, Венеру и Юпитер. Счастлив сказать, что эти абсолютно бесполезные сведения мной давно забыты. Тем не менее могу достаточно авторитетно утверждать, что вон та закорюка чуть-чуть правее – это Большая Медведица.

– Да?

– Да, безусловно, уверяю вас. – Заметив, что астрономия не вызывает у его собеседницы захватывающего интереса, Псмит испробовал путешествия. – По слухам, – сказал он, – вы днем побывали в Маркет-Бландингсе?

– Да.

– Прелестное селение!

– Да.

Наступила пауза. Псмит вынул монокль из глаза и принялся задумчиво его протирать. Летний вечер, как ему почудилось, стал заметно холоднее.

– Что мне нравится в английских сельских местностях? – начал он снова. – А то, что власти предержащие, достроив что-либо, на этом кончают. Где-то в царствование Генриха Восьмого, как рисует мне воображение, старший каменщик похлопал, завершая дом, мастерком и возгласил: «Вот, ребята, значит, Маркет-Бландингс». С чем его подручные, без сомнения, согласились, выкрикивая всякие красноречивые архаизмы, бывшие тогда в употреблении. И они ушли и оставили городок, и больше его с тех пор никто не трогал. Что я, со своей стороны, от всего сердца одобряю. Приют покоя. Вы согласны?

– Да.

Насколько позволяла темнота, Псмит вопросительно посмотрел на Еву сквозь монокль. Настроение, в котором он ее застал, было каким-то новым и странным. До сих пор, хотя она и чаровала его, уступая ему львиную долю диалога, все же они делили разговор в пропорции один к четырем. И хотя Псмиту нравилось, когда в беседах с другими людьми ему не мешали произносить длинные монологи, от Евы он ждал чуть большей словоохотливости.

– Вы придете меня послушать?

– Нет.

Некоторая перемена по сравнению с «да», но и только. Для того чтобы обескуражить Псмита, требовалось очень много, но и в нем радостная бодрость чуть поугасла. Тем не менее он не оставил своих попыток.

– Как всегда, вы демонстрируете безупречный здравый смысл, – сказал он одобрительно. – Трудно придумать более чешуйчатый способ коротать душистый летний вечер. – Он оставил тему чтения стихов. Интереса она не пробудила, это было ясно. Ей не хватало увлекательности. – Я тоже сегодня днем побывал в Маркет-Бландингсе, – сообщил он. – Товарищ Бакстер открыл мне, что вы отправились туда, и я последовал за вами. Не сумев отыскать вас, я завернул на полчасика в местный кинодворец. Там показывали одиннадцатую серию многосерийной фильмы. В финале индейцы, похитившие героиню, привязывали ее к жертвеннику и верховный жрец подбирался к ней с ножом. Герой же только-только начал карабкаться вверх по довольно-таки зловредному обрыву, торопясь прийти к ней на помощь. В заключительном кадре были крупным планом показаны его пальцы, медленно соскальзывающие с края каменного выступа. Серия двенадцатая на следующей неделе.

Ева глядела в летний мрак и молчала.

– Боюсь, все кончится трагично, – сказал Псмит со вздохом. – Он ее спасет.

Ева обернулась к нему с угрожающей внезапностью.

– Сказать вам, для чего я отправилась сегодня в Маркет-Бландингс?

– Пожалуйста! – сердечно ответил Псмит. – Не мне допускать критику, но, по правде говоря, я уже давно ждал, когда вы поведаете мне свои приключения. Я ведь непростительно монополизировал разговор.

– Для того, чтобы повидать Синтию.

Монокль выскочил из глаза Псмита и заплясал на шнурке. Псмит не легко терялся, но это неожиданное сообщение вслед за странной односложностью ее предыдущих ответов его, бесспорно, несколько ошарашило. Впереди замаячили нежданные трудности, и вновь он поймал себя на нехороших мыслях по адресу этой проклятой бабы, которая вдруг возникала неведомо откуда. Какой безоблачной была бы жизнь, подумал он с тоскливой грустью, если бы у Ролстона Мактодда хватило ума остаться холостяком.

– А, Синтию? – сказал он.

– Да, Синтию, – ответила Ева. Настырная миссис Мактодд носила имя, удивительно приспособленное для того, чтобы шипеть его сквозь стиснутые зубы, и Ева этим воспользовалась в полной мере.

Псмиту стало ясно, что его милая собеседница находится в состоянии плохо скрытого бешенства и что на него вот-вот обрушится буря. Он напрягся, готовясь ее встретить.

– Сразу же после нашего разговора на озере в первый день, – сухо продолжала Ева, – я написала Синтии, прося, чтобы она немедленно приехала и остановилась в «Гербе Эмсуортов»…

– На главной улице, – вставил Псмит. – Знаю, знаю. Хорошее пиво.

– Что!

– Я сказал, что там подают хорошее пиво…

– При чем тут пиво! – воскликнула Ева.

– Конечно, конечно. Я так, к слову.

– Сегодня со второй почтой я получила от нее письмо, что она будет там днем. И я бросилась туда. Я хотела… – Ева засмеялась глухим горьким смехом такого калибра, который оказался бы не по зубам даже высокородному Фредди Трипвуду, большому специалисту по этой части. – Я хотела помирить вас. Я подумала, что, повидав ее, поговорив с ней, сумею свести вас вместе.

Псмит, хотя его и томило тревожное чувство, что он обороняется на последнем рубеже, все-таки собрался с силами настолько, что ласково погладил ее руку, которая, словно белый хрупкий цветок, лежала рядом с ним на балюстраде.

– Как похоже на вас! – прожурчал он. – Поступок, достойный вашего великого сердца. Но, боюсь, пропасть между мной и Синтией так глубока, что…

Ева отдернула руку, обернулась, и ее негодующий взгляд располосовал его.

– Я виделась с Синтией. И она сказала мне, что ее муж в Париже.

– Но почему, во имя всего святого, – сказал Псмит, продолжая мужественно отбиваться вопреки нарастающему ощущению, что он безнадежно отстает от заданного темпа, – но почему ей это пришло в голову?

– Вам правда интересно?

– Чрезвычайно.

– Ну так я вам скажу. В голову ей это пришло потому, что она получила от него письмо оттуда, – он умоляет ее приехать к нему. И только она кончила рассказывать мне про это, как я увидела вас из окна. Вы шли по улице, и я спросила Синтию, знает ли она вас, а она сказала, что никогда в жизни вас не видела.

– Женщины забывают так быстро! – вздохнул Псмит.

– Единственное оправдание, которое я могу подыскать для вас, – бушевала Ева полушепотом, поскольку кто-то вышел из дверей и терраса уже не была в их полном распоряжении, – что вы сумасшедший. Стоит мне вспомнить, что вы наговорили мне про бедняжку Синтию в тот день на озере, стоит вспомнить, сколько сочувствия я потратила на вас зря…

– Отнюдь не зря, – твердо поправил ее Псмит. – Оно потрачено вовсе не зря. Благодаря ему я полюбил вас еще больше, если только это возможно.

Ева полагала, что начала тираду, которой ей хватит, пока она полностью не изольет свое возмущение и не успокоится. Но эти немыслимые слова оборвали нить ее филиппики настолько непоправимо, что она могла только уставиться на него в изумленном молчании.

– Женская интуиция, – проникновенно продолжал Псмит, – несомненно, уже давно подсказала вам, что я люблю вас с пылом, для выражения которого в моем убогом лексиконе не найти достойных выражений. Справедливо, как вы хотели заметить, мы знакомы относительно короткое время, если измерять его днями и часами. Но что с того?

Ева подняла брови. Голос ее был холоден и враждебен.

– После того, что произошло, – сказала она, – мне, видимо, не следует удивляться тому, что вы способны на все, но тем не менее вы действительно выбрали эту минуту, чтобы… чтобы сделать мне предложение?

– Если воспользоваться вашим любимым словом, то да.

– И думаете, что я отнесусь к этому серьезно?

– Естественно, нет. На данное признание я смотрю исключительно как на пробный выстрел. Если угодно, можете считать его официальной заявкой. Я хочу только быть формально зачисленным в претенденты на вашу руку. Я хочу, чтобы вы, если вы будете столь добры, просто учли мои слова и время от времени их вспоминали бы. Как выразился бы товарищ Кутс – мой юный друг, который еще не был вам представлен, – прожуйте это дело хорошенько.

– Я…

– Не исключено, – продолжал Псмит, – что в черную минуту – а черные минуты бывают у нас всех, даже у самых солнечных натур, – вы скажете себе: «Никто меня не любит!» Так вот, мне хотелось бы, чтобы в подобную минуту вы не преминули добавить: «Нет, я ошибаюсь. Есть кто-то, кто меня любит». Вначале, возможно, это будет дарить лишь слабое утешение, но постепенно с течением дней, которые мы будем проводить в постоянном общении, моя натура развернется перед вами точно лепестки робкого цветка под солнечными лучами и…

Глаза Евы раскрылись еще шире. Она полагала, что уже ничему не удивится, но тут осознала свою ошибку.

– Неужели вы намерены остаться здесь и теперь? – ахнула она.

– Всенепременно. А что?

– Но… но что помешает мне сообщить всем, что вы не мистер Мактодд?

– Ваша добрая благородная душа. Ваше великодушное сердце. Ваша ангельская снисходительность.

– О!..

– Учитывая, что я только потому явился сюда в качестве Мактодда… А если бы вы его видели, то поняли бы, что он отнюдь не тот, за кого утонченный и брезгливый человек позволит принять себя с легким сердцем… Итак, учитывая, что я взял на себя обязанности дублера только для того, чтобы проникнуть в замок и быть поближе к вам, то не думаю, что у вас достанет духа допустить, чтобы меня вышвырнули вон. Попробуйте понять, что произошло. Когда лорд Эмсуорт начал болтать со мной, принимая меня за товарища Мактодда, я позволил ему пребывать в заблуждении исключительно из деликатности – чтобы не ставить его в неловкое положение. Даже когда он сообщил, что мне предстоит поехать с ним в Бландингс на пятичасовом поезде, я твердо знал, что никуда не поеду. И, лишь увидев, как вы беседуете с ним на улице, а потом услышав от него, что он в ближайшем будущем ожидает вашего прибытия под свой гостеприимный кров, я решил, что для смелого человека иного выхода не остается. Вспомните! Уже дважды в тот день вы исчезали из моей жизни – могу ли я добавить: забирая с собой солнечный свет? – и я испугался, что вы исчезнете из нее навсегда. Как ни тяжко мне было в нарушение правил хорошего тона обманом проникнуть в эту обитель счастья, иного способа я не нашел. И вот я здесь!

– Нет, вы все-таки сумасшедший.

– Ну, как я уже упомянул, с течением дней у вас будет масса удобных случаев изучить мою личность, и вполне возможно, что со временем любовь честного сердца может показаться вам достойной вашего внимания. Могу добавить, что полюбил вас с той минуты, когда увидел, как вы прячетесь от дождя под маркизой на Дувр-стрит, и, помнится, так и сказал товарищу Уолдервику, когда краткое время спустя он остановил меня, чтобы поболтать о своем зонте. Я не настаиваю на немедленном ответе…

– Еще бы!

– Я лишь говорю: «Подумайте об этом». Это не причинит вам душевных терзаний. Другие же любят вас. Фредди Трипвуд любит вас. Так добавьте меня к списку. Ничего другого я не прошу. Время от времени вспоминайте меня. Подумайте о том, что ко мне можно мало-помалу приобрести вкус. Не исключено, что маслины, когда вы попробовали их в первый раз, вам не понравились, и не исключено, что теперь они вам нравятся. Предоставьте мне тот же шанс, какой предоставили маслинам. Вспомните так же, как мало, в сущности, вы можете поставить мне в вину. Если вы вдумаетесь, к чему в конечном счете все сводится? Поставить мне в вину вы можете лишь одно – что я не являюсь Ролстоном Мактоддом. Но как относительно мало число людей, которые являются Ролстоном Мактоддом. Размышляйте в таком духе…

Он умолк, потому что некто, вышедший несколько минут тому назад из замка на террасу, теперь возник прямо перед ними, и сверкнувшее в звездном свете стекло выдало в пришельце Компетентного Бакстера.

– Все ждут, мистер Мактодд, – сказал Компетентный Бакстер, как обычно, произнося эту фамилию явно сардоническим тоном.

– Ах да! – отозвался Псмит. – Ах да! Я было забыл. Но немедленно приступлю к делу. Вы совершенно уверены, мисс Халлидей, что ушат современнейшей поэзии вас не прельщает?

– Совершенно.

– Хотя в этот самый миг, по словам нашего любезного друга, цвет юности и красоты заполонил гостиную, изнывая в ожидании. Ну-ну! Вот такие странные противоречия личных вкусов и слагаются в то, что мы именуем Жизнью. Пожалуй, я как-нибудь напишу об этом поэму. Что же, товарищ Бакстер, вперед и выше! Не должно обманывать ожидания моих поклонников.

Несколько минут после того, как они оставили ее одну – Бакстер, безмолвный и ледяной, Псмит, само дружелюбие, впиваясь пальцами в локоть своего спутника и указывая достопримечательности на их пути, – Ева продолжала сидеть на балюстраде и раздумывать. Она теперь смеялась, но смех этот прятал чувство, вызывавшее у нее недоумение. Ей уже довелось выслушать предложения руки и сердца от порядочного числа претендентов на них, но еще ни разу она не испытывала после этой процедуры такой непонятной пьянящей радости. Псмит был не похож ни на одного из мужчин, встречавшихся ей на жизненной дороге, а непохожесть была качеством, которое Ева ценила.

Она только-только пришла к выводу, что жизнь той, кто когда-нибудь рискнет разделить ее с Псмитом, скучной, во всяком случае, не будет, когда странные события, развернувшиеся в непосредственной близости от нее, прервали эти размышления.

Она как раз соскользнула с балюстрады и пошла наискось через террасу к двери, но задержалась под большим открытым окном парадной гостиной и прислушалась. Приглушенно, словно с валика играющего вдали фонографа, до нее донесся голос Псмита, декламирующего стихи. И даже на этом расстоянии его невозмутимое самообладание вызвало улыбку на ее губах.