Текст книги "Мальчик-капитальчик. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги"

Я никогда не вел дневника, а потому затрудняюсь пересказать мелкие эпизоды своей истории в должном порядке. Полагаться приходится лишь на свою несовершенную память, где первые дни пребывания в «Сэнстед-Хаусе» представляют собой одну сплошную мешанину, как на полотне футуриста. Мальчики учат уроки, сидят в столовой, играют в футбол, перешептываются, задают вопросы, хлопают дверьми, носятся по лестницам и коридорам – и все это обволакивает причудливая смесь ароматов ростбифа, чернил, мела да еще тот особенный душок классной комнаты, не похожий ни на один запах на свете.

Однако выстроить события в ряд я не в силах. Вот мистер Эбни, упрямо нахмурившись, пытается разлучить Огдена Форда с недокуренной сигарой. Вот Глоссоп в бессильной ярости орет на хихикающий класс. Мелькают десятки разрозненных сцен, но я не в состоянии их упорядочить. Хотя, в конце концов, последовательность не особо и важна, ведь моя история рассказывает о событиях за рамками обычной школьной жизни.

Война Капитальчика с администрацией также не имеет к ним отношения – это отдельная эпопея, и за нее я не возьмусь. Рассказ о его укрощении и борьбе с хаосом, который он с собой принес, превратил бы мою историю в педагогический трактат. Достаточно сказать, что исправить характер Огдена Форда и изгнать овладевшего им дьявола удалось далеко не сразу.

Именно он завел в школе моду жевать табак, что в один субботний вечер имело печальные последствия для аристократических желудков лордов Гартриджа и Уиндхолла, а также достопочтенных Эдвина Беллами и Хильдебранда Кайна. Хитроумная азартная игра, которой Огден научил других, успешно подрывала моральные устои двух дюжин невинных английских школьников, пока ей не положил конец Глоссоп. А однажды, когда Арнольд Эбни наконец не выдержал и с неохотой нанес Капитальчику четыре символических удара тростью, тот дал выход оскорбленным чувствам, расколотив окна во всех спальнях верхнего этажа.

Попадались в «Сэнстед-Хаусе» и другие трудные питомцы, с политикой благожелательной терпимости директора иначе и быть не могло, но Капитальчик оставлял их далеко позади.

Как я уже сказал, мне трудно соблюсти хронологию незначительных эпизодов, за исключением трех, которые можно назвать «Загадочный американец», «Погоня дворецкого» и «Добродушный гость».

Опишу каждый по отдельности и по порядку.

Каждому учителю в «Сэнстед-Хаусе» полагались свободные полдня в неделю. Не очень щедро, я полагаю, по сравнению с большинством школ, но Арнольд Эбни придерживался специфических взглядов на отдых подчиненных, и мы с Глоссопом оказались несколько ущемлены.

Моим коротким рабочим днем была среда, и в ту среду, о которой идет речь, я отправился пешком в деревню, намереваясь поиграть на бильярде в местной гостинице «Перья». Бурных столичных развлечений в окрестностях «Сэнстед-Хауса» не наблюдалось, и эта игра составляла для отдыхающих апофеоз веселья.

Согласно местному этикету, после партии полагалось идти с маркером в бар и ставить выпивку. Подняв бокал, он провозглашал: «Ваше здоровье, сэр!» – и осушал залпом, после чего можно было продолжать игру или идти домой, как заблагорассудится.

Когда мы явились в бар, там находился лишь один посетитель, и я с одного взгляда понял, что трезвостью он похвастать не может. Раскинувшись в кресле и закинув ноги на столик, незнакомец меланхолично выводил куплет:

 
А мне нету дела, что он в коро-о-не,
Но пса моего пусть он только тро-о-онет…
 

Крепкий, чисто выбритый, в мягкой фетровой шляпе, надвинутой на перебитый нос, он был одет в дешевый костюм из тех, что заказывают по почте. Акцент еще прежде внешности выдавал нью-йоркца из Нижнего Ист-Сайда. Каким чудом его занесло в Сэнстед?

Едва мы с маркером уселись, американец поднялся и нетвердой походкой вышел. Прошагал мимо окна, и его свободолюбивое намерение защитить своего пса от коронованных особ вновь донеслось до моих ушей.

– Ох уж эти американцы! – неодобрительно хмыкнула величественная барменша мисс Бенджфилд. – Все на один лад!

Мисс Бенджфилд я никогда не возражаю – это все равно что спорить со статуей Свободы – так что лишь сочувственно вздохнул.

– Зачем, интересно, он сюда пожаловал? – подозрительно прищурилась она.

Тогда я подумал, что и сам не прочь это узнать. Теряться в догадках мне оставалось чуть более суток.

Признаваясь, что всю обратную дорогу тщетно ломал себе голову, я рискую быть обвиненным в тупости, на которую презрительно усмехнулся бы и доктор Ватсон. Учительские хлопоты подыстощили мою сообразительность, и у меня даже мысли не возникло, что причиной американского нашествия может быть пребывание Капитальчика в «Сэнстед-Хаусе».

Теперь следует рассказать о примечательном поведении дворецкого Уайта.

Это случилось тем же вечером.

Обратно я отправился еще засветло, в ранних январских сумерках, а когда вошел в ворота школы и зашагал по гравию подъездной дорожки, уже совсем стемнело. Обсаженная по сторонам елями и рододендронами, она тянется широкой дугой метров на двести. Поскольку уже начало подмораживать, шагал я бодро и уже видел сквозь деревья свет в окнах школы, когда услышал впереди топот бегущих ног.

Я приостановился, топот стал громче. Навстречу бежали двое: один – коротким быстрым шагом, у другого, впереди, шаг был размашистее.

Инстинктивно я отступил в сторону, и тут же, гулко топая по замерзшему гравию, мимо пробежал первый. Затем впереди грохнуло, и в темноте совсем рядом что-то прожужжало, как шмель.

Эти звуки произвели немедленный эффект. Затормозив на полном ходу, беглец нырнул в кусты, и шаги его захрустели по засохшей траве лужайки.

Все произошло за какие-то секунды, и я еще стоял как вкопанный, когда появился преследователь. Очевидно, от погони он отказался, потому что ступал уже медленно. Остановился в нескольких шагах, и в темноте было слышно, как он чертыхается себе под нос.

– Кто здесь? – выкрикнул я в крайнем раздражении. Жизнь моя до сих пор протекала без револьверных выстрелов, и я решительно возражал против такого внезапного их вторжения.

К некоторому моему злорадству, неизвестный, похоже, испугался не меньше, чем я сам. Повернувшись, он едва не подпрыгнул, и у меня мелькнула мысль, что следовало бы поскорее обозначить свой нейтралитет. Видимо, я ненароком угодил в самую гущу чужой ссоры, один из участников которой стоит в двух шагах с заряженным револьвером и имеет обыкновение стрелять, а потом уже разбираться.

– Я Бернс, учитель в этой школе. А вы кто?

– Мистер Бернс?!

Несомненно, этот звучный голос был мне знаком!

– Уайт?

– Я самый, сэр.

– Чем вы тут занимаетесь? С ума сошли? Кто тот человек?

– Хотел бы я и сам знать, сэр. Очень подозрительный субъект. Шнырял вокруг дома, потом кинулся удирать, вот я и погнался.

– Но… – возмутился я, донельзя шокированный таким беззаконием, – разве можно стрелять только из-за того, что кто-то обошел дом! Вдруг это просто какой-нибудь торговец…

– Не думаю, сэр.

– Вообще-то, и я сомневаюсь. Торговцы ведут себя иначе… но все же…

– Понимаю вас, сэр. Да я просто напугать его хотел.

– Вам это удалось. Он вломился в кусты, как пушечное ядро.

Собеседник усмехнулся в темноте.

– Угу, душа небось в пятки ушла.

– Надо позвонить в полицейский участок! Вы запомнили приметы?

– Не то чтобы, сэр, темно уже было… и, если позволите, полицию, на мой взгляд, лучше не привлекать. Я невысокого мнения о деревенских констеблях.

– Но… нельзя же допустить, чтобы посторонние рыскали у нас…

– С вашего разрешения, сэр, лучше пусть рыскают, иначе их не изловишь.

– Если вы считаете, что такое может повториться, я обязан поставить в известность мистера Эбни!

– Прошу прощения, сэр, но лучше не надо. Он немного нервный, это его только встревожит.

Тут я вдруг спохватился, что, увлекшись обсуждением таинственного беглеца, упустил из виду самое примечательное. Откуда у Уайта оружие? Мне встречалось немало дворецких, проводивших свободное время необычно – один играл на скрипке, другой проповедовал в Гайд-парке социализм… но ни разу не попадалось заядлых стрелков.

– А откуда у вас револьвер?

Уайт помолчал.

– Сэр, могу я попросить вас сохранить это в тайне? – проговорил он наконец.

– Что именно?

– Я сыщик.

– Что?!

– Из агентства Пинкертона, мистер Бернс.

Я чувствовал себя так, будто увидел на хрупком льду табличку «Опасно». Не будь этого разговора, кто знает, как опрометчиво я мог бы поступить, думая, что Капитальчика не охраняют? Если прежде ситуация казалась сложной, то теперь, в свете этого открытия, усложнилась еще больше. Похищение Огдена никогда не представлялось легким, а теперь стало во сто крат труднее.

У меня хватило ума изобразить крайнее изумление. Видимо, наивный учитель, ошеломленный новостью, получился довольно реалистично, и Уайт стал объяснять:

– Меня нанял мистер Элмер Форд охранять его сына. За мальчиком, мистер Бернс, охотятся сразу несколько преступников, что понятно – трофей заманчивый. Если его похитят, мистеру Форду придется выложить немалую сумму, а потому некоторые меры предосторожности вполне оправданы.

– А мистеру Эбни известно, кто вы?

– Нет, сэр. Мистер Эбни уверен, что я обычный дворецкий. Узнали только вы и только потому, что случайно застали меня за странным для дворецкого поведением. Надеюсь, вы сохраните мою тайну, сэр? Не стоит об этом распространяться, такие дела любят тишину. Если присутствие сыщика в школе раскроется, ей это повредит – другие родители решат, что их сыновьям тоже грозит опасность, и встревожатся. Так что, прошу вас, забудьте о том, что я рассказал, мистер Бернс!

Я заверил его, что забуду, но на самом деле не собирался ни на минуту. Помнить о том, что за Мальчиком-капитальчиком, помимо меня, пристально наблюдают и другие, необходимо было в первую очередь.

Третий и последний в этой цепочке эпизодов случился на следующий день. Изложу его кратко. В школу внезапно нагрянул хорошо одетый гость, назвавшийся Артуром Гордоном из Филадельфии. Извинился, что не предупредил о визите письмом и объяснил это скорым отъездом из Англии. Он искал школу для племянника и случайно повстречал в Лондоне своего делового партнера Элмера Форда, который и рекомендовал обратиться сюда.

Чрезвычайно обходительный и добродушный, он весело шутил с директором, поддразнивал мальчишек, ткнул Капитальчика в бок к неудовольствию этого перекормленного юнца и бегло осмотрел дом. Заглянул и в спальню Огдена – для того, объяснил он Эбни, чтобы с чистой совестью заверить своего друга Форда, что его сына и наследника не слишком забаловали. Затем отбыл, искрясь добродушием, и все остались в восторге от чудесного гостя. Напоследок он объявил, что полностью удовлетворен и узнал все необходимое.

Как выяснилось тем же вечером, сказал он чистейшую правду.

1

В центре удивительных событий того вечера я оказался по вине моего коллеги Глоссопа. Своим невыносимым занудством он заставил меня сбежать из дома во двор, и в половине десятого, когда все началось, я прохаживался по дорожке перед крыльцом.

По традиции, преподавательский состав «Сэнстед-Хауса» собирался после обеда в директорском кабинете на чашечку кофе. Этот так называемый кабинет служил скорее учительской, а для себя у мистера Эбни имелась святая святых поменьше.

В тот вечер он удалился туда рано, оставив меня наедине с Глоссопом. Среди неудобств замкнутых частных школ – постоянные встречи с коллегами, избегать кого-то долго не получается. Я увиливал от Глоссопа сколько мог, а он всячески старался загнать меня в угол для душевной беседы о страховании жизни.

Страховой агент-любитель – прелюбопытная порода. Мир ими просто кишит. Мне они попадались в деревенских поместьях, в приморских отелях, на пароходах, и я всегда поражался их уверенности, что игра стоит свеч. Не знаю, сколько им удается заработать, вряд ли очень много, но крутиться приходится неимоверно. Никто их не любит, и они, конечно, это замечают, однако продолжают упорствовать. Глоссоп, к примеру, подкатывал ко мне с уговорами всякий раз, когда в нашей дневной рутине выдавался хотя бы пятиминутный перерыв.

За кофе он наконец поймал счастливый шанс и упускать его не собирался. Едва дождавшись ухода директора, кинулся извлекать из карманов буклеты и брошюры.

Я кисло смотрел, как он бубнит о возвращении сумм, условиях отказа от страховки, коллективных полисах с накоплением вкладов умерших и пытался понять, почему испытываю такое отвращение. Должно быть, частью из-за его фальшивого альтруизма, будто все это ради моего же блага, а частью из необходимости признать в душе непреложный факт, что не вечно останусь молодым.

В принципе, я и сам, конечно, понимал, что когда-нибудь перешагну за тридцать, но от того, как Глоссоп рассуждал о моей старости, начинало казаться, что она наступит уже завтра. Его тоскливая манера наемного плакальщика слишком назойливо внушала мысли о неизбежности увядания и безжалостном беге времени. Я будто ощущал, как седеют мои волосы.

Тяга к одиночеству стала неодолимой, и я пустился наутек, пробормотав, что еще подумаю.

Кроме спальни, куда он вполне был способен за мной последовать, оставалось лишь одно убежище – двор. Я отодвинул засов парадной двери и вышел.

Снаружи подмораживало, на темном небе сияли звезды, но деревья росли так близко к дому, что я видел всего на несколько шагов перед собой.

Я стал прогуливаться взад-вперед. Вечер выдался на редкость тихий, и были слышны чьи-то шаги по гравию дорожки. Возвращается горничная после свободного вечера? В тишине слышался даже шорох какой-то птицы в зарослях плюща на стене конюшни.

Я погрузился в печальные мысли. От похоронных речей Глоссопа душу переполняла горечь бытия. Ради чего вообще все? Зачем счастливые шансы, если не хватает здравого смысла их распознать и использовать? Если я потерял Одри из-за своего самодовольства, то почему природа не дала мне его достаточно, чтобы притупить боль от потери?

И снова Одри! Стоит на минутку отвлечься от работы, как мысли неизменно обращаются к ней. С этим надо кончать! Теперь я помолвлен с Синтией и не имею права на такие мысли.

Может, причина в тайне вокруг Одри? Неизвестно, где она, как ей живется. Что за мужчину предпочла мне? Да, вот главное! Она исчезла с другим, которого я никогда не видел и даже имени его не знал. Меня победил неизвестный враг.

Я совсем было погряз в трясине уныния, когда события завертелись. Меж тем следовало догадаться, что «Сэнстед-Хаус» ни за что не даст поразмышлять о жизни в покое и одиночестве. Школа – место бурных происшествий, а не философских рассуждений.

Развернувшись назад к крыльцу, я остановился разжечь потухшую трубку, и тут-то драма и развернулась – со всей внезапностью, характерной для школьной жизни. Тишину ночи разорвал звук, похожий на завывание бури. Я узнал бы его среди сотни других – жуткий пронзительный визг, который не поднимался в крещендо, а держался не спадая, начавшись сразу на самом пике. Этот боевой клич мог издать только Капитальчик.

Я успел уже привыкнуть к ускоренному темпу жизни в «Сэнстед-Хаусе», но в тот вечер события сменялись с воистину поразительной скоростью. Вся кинематографическая драма разыгралась за время горения одной-единственной спички.

Когда Огден подал голос, я как раз чиркнул ею и застыл в испуге с огоньком в руке, будто решил заменить собою сценическую рампу. А еще через секунду-другую какой-то неизвестный практически расплющил меня. Стрелой вылетел из кустов и врезался мне в живот, пока я стоял с горящей спичкой, прислушиваясь к начинавшемуся хаосу в доме.

Он был невысок ростом, а может, пригнулся на бегу, потому что жесткое костлявое плечо его находилось на той же высоте, что мое солнечное сплетение. Однако при внезапном столкновении у плеча было преимущество – оно двигалось, а потому не могло возникнуть и тени сомнения, кому придется хуже.

О том, что таинственный незнакомец и сам не остался вполне невредим, свидетельствовал резкий вскрик удивления и боли. Однако последующая судьба неизвестного меня в тот момент не трогала. Должно быть, он убежал в темноту, но я был слишком поглощен собственными ощущениями, чтобы следить за его бегством.

Самое действенное средство от меланхолии – это сильный удар в живот. Если Корбетта и одолевали какие тревоги во время знаменитого призового боя в Карсон-Сити, они наверняка вылетели у него из головы, когда Фицсиммонс нанес свой исторический хук левой.

Лично я излечился мгновенно. Отлетев, покачнулся и рухнул мешком на гравий дорожки, нисколько не сомневаясь, что никогда больше не сумею сделать ни единого вдоха, а затем и вовсе утратил на время интерес к проблемам мира сего.

Дыхание возвращалось робко и нерешительно, как блудный сын, который набирается храбрости, дабы ступить на родной порог. Едва ли это продолжалось долго, потому что дом, когда я сумел приподняться и сесть, только начал исторгать во двор своих обитателей. Воздух звенел от выкриков и недоуменных вопросов, в темноте мелькали смутные силуэты.

Перед глазами все плыло. Я начал с трудом подниматься на ватные ноги, когда обнаружилось, что болезненные ощущения этого вечера пока не исчерпаны. Решив не спешить, я снова уселся на гравий, пережидая тошноту, но тут сзади на плечо опустилась рука, и чей-то голос велел не двигаться.

2

Спорить я был не в состоянии и особо не возмутился, лишь мельком осознав столь несправедливое ограничение свободы. Кто приказывает, я понятия не имел, да и любопытства не испытывал. Героически обретенная способность дышать вызывала изумленный восторг и поглощала все внимание. Похожие ощущения я испытывал, когда наконец освоил велосипед и поражался, что еду, хотя одним небесам известно, как это мне удается.

Когда чуть спустя я смог отвлечься от собственных ощущений, то отметил, что другие участники драмы все еще пребывают в смятении, бегая взад-вперед и бессмысленно вопя. Эбни дрожащим тенорком отдавал распоряжения, одно бестолковее другого, а Глоссоп снова и снова предлагал звонить в полицию, на что никто не обращал ни малейшего внимания. Мальчишки шныряли тут и там, будто кролики, неразборчиво вереща. Женский голос, вроде бы, миссис Атвелл, допытывался: «Вы его видите?»

Прежде место действия освещала только моя спичка, уже догоревшая, но кто-то – как тут же выяснилось, дворецкий Уайт – принес из конюшни каретный фонарь, что немного успокоило и обрадовало всех. Мальчишки перестали верещать, миссис Атвелл и Глоссоп умолкли, а мистер Эбни произнес: «Ну вот!» таким довольным тоном, будто сам об этом распорядился и поздравляет себя с успехом.

Все школьное войско сосредоточилось вокруг фонаря.

– Спасибо, Уайт! – кивнул мистер Эбни. – Превосходно! Однако, боюсь, негодяй уже удрал.

– Вполне вероятно, сэр.

– Какое удивительное происшествие, Уайт!

– Да, сэр.

– Кто-то проник в спальню к Огдену Форду!

– Вот как, сэр?

Затем я узнал пронзительный голосок Огастеса Бэкфорда, который неизменно оказывался в центре событий:

– Что такое, сэр, что случилось? Кто это был, сэр, взломщик, да? Вы когда-нибудь встречали взломщика, сэр? Отец меня водил на каникулах смотреть «Взломщика Раффлса». К нам такой же залез, как Раффлс, сэр?

– Без сомнения, это был… – начал мистер Эбни, когда вдруг осознал, кто спрашивает, и впервые обратил внимание, что во дворе полно мальчишек, целеустремленно простужающихся насмерть. Его манера «все мы друзья, обсудим-ка это любопытное дельце» тут же переменилась, и он превратился в рассерженного директора школы. Ни разу прежде я не слышал, чтобы он так резко говорил с учениками, многие из которых, пускай и нарушали правила, но были особами титулованными.

– А вы почему не в постелях? Немедленно возвращайтесь в спальни! Я накажу вас со всей строгостью, я…

– Звонить в полицию? – спросил Глоссоп, но никто ему не ответил.

– Я не потерплю такого поведения! – продолжал директор. – Вы простудитесь. Это безобразие! Всем по десять минусов за поведение. Я строго накажу вас, если вы немедленно не…

Его перебил спокойный голос:

– Эй, послушайте! – В круг света безмятежно шагнул Капитальчик – в халате, с дымящейся сигаретой в руке. – Послушайте! – Он выпустил облако дыма. – Все не так, вы ошибаетесь. Никакой это был не взломщик!

Вид паршивой овцы, окутанной сигаретным дымом, в дополнение к переживаниям вечера окончательно добил мистера Эбни. Не находя слов, он некоторое время размахивал в тишине руками, отбрасывая на дорожку гротескные тени.

– Что это у тебя во рту?! – выкрикнул он наконец. – Как ты смеешь курить сигарету?

– Сигары кончились, – благодушно объяснил мальчишка.

– Я же запретил… я предупреждал… Десять минусов за поведение! Я не потерплю… Пятнадцать минусов!

Истеричные выкрики Капитальчик оставил без внимания.

– Если хотите знать, – улыбнулся он самодовольно, – этот тип нацелился на кое-что подороже, чем посеребренные ложки. Да, сэр! Полагаю, это был Бык Макгиннис или Чикаго Эд, или кто-то в том же роде, а охотился он за мной! Они давно на меня глаз положили. Бык пытался меня похитить осенью 1907 года, а Эд…

– Ты меня слышал? Немедленно вернись в…

– Не верите, так я статью в газете покажу! У меня целый альбом с вырезками. Как только печатают заметку про меня, сразу вырезаю и клею в альбом. Пойдемте, прямо сейчас покажу про Быка. Это было в Чикаго, и он точно уволок бы меня, если бы не…

– Двадцать минусов!

– Мистер Эбни! – перебил голос из-за моей спины.

До сих пор стоявшая там особа молча наблюдала, выжидая, должно быть, перерыва в беседе.

Все разом подскочили, будто хорошо слаженный кордебалет.

– Кто там? – выкрикнул мистер Эбни. Судя по голосу, нервы у него были на пределе. – Кто говорит?

– Позвонить в полицию? – спросил Глоссоп и вновь остался без ответа.

– Я – миссис Шеридан, сэр. Вы ждали меня сегодня вечером.

– Миссис Шеридан? А… Я думал, вы приедете на такси. Я ждал… ну, то есть… э-э… машину.

– Я пришла пешком.

У меня возникло странное ощущение, что голос этот я уже слышал. Не двигаться она велела шепотом, а может, так показалось в моем оглушенном состоянии, но когда заговорила громче, я уловил знакомые интонации. Голос затронул какую-то струну в памяти, и я с любопытством навострил уши.

Однако ничего определенного не вспомнилось. Я все так же терялся в догадках.

– Вот один из грабителей, мистер Эбни, – продолжала она.

Заявление произвело сенсацию. Мальчики, прекратившие было верещать, грянули с новой силой. В предложении Глоссопа позвонить в полицию мелькнула нотка надежды. Миссис Атвелл взвизгнула. Все, включая учеников, двинулись к нам.

Впереди шел дворецкий Уайт с фонарем. Я почти сожалел, что вынужден их разочаровать.

Первым узнал меня Огастес Бэкфорд и наверняка поинтересовался бы, приятно ли сидеть на гравии в зимнюю ночь или из чего сделан гравий, но тут заговорил директор:

– Мистер Бернс! Боже мой… что вы тут делаете?

– Возможно, сэр, мистер Бернс располагает сведениями о том, куда побежал грабитель, – предположил Уайт.

– Располагаю любыми, кроме этих, – развел я руками. – Полезных сведений у меня сколько угодно, но куда он побежал, понятия не имею. Знаю только, что плечо у него – настоящий таран, действие которого мне пришлось испытать на себе.

Позади кто-то тихонько ахнул, и я обернулся. Очень хотелось увидеть женщину, чей голос всколыхнул мою память, но света от фонаря не хватало, и во мраке проступал лишь силуэт. Я чувствовал, что и она пристально разглядывает меня.

– Я разжигал трубку, – стал я объяснять, – когда услышал визг…

Из толпы по ту сторону фонаря донесся смешок.

– Это я визжал, – сообщил Капитальчик, – как резаный, честное слово! А что делать, если только заснул и вдруг какой-то бандюга выдергивает тебя из постели одним махом? Он хотел мне рот ладонью зажать, а в темноте попался лоб, ну я и завопил. Перепугал его небось до смерти! – Мальчишка снова хихикнул и затянулся сигаретой.

– Не смей курить! – вновь завелся директор, заметив тлеющий огонек. – Сейчас же выброси сигарету!

– Да забудьте вы о ней наконец! – отмахнулся Капитальчик.

– А затем, – подхватил я, – кто-то выскочил из темноты и врезался в меня, после чего мой интерес ко всему вокруг на время пропал… – Я вновь обернулся к незнакомке, которая так и стояла вне освещенного круга. – Может, миссис Шеридан объяснит нам, что случилось?

Я не рассчитывал, что ее рассказ принесет какую-либо практическую пользу, просто хотел, чтобы она заговорила снова.

Первых же слов оказалось достаточно! Теперь стало ясно, чей это голос. Как вообще можно было сомневаться?! Я не слышал его пять лет, но не забуду до конца жизни, сколько бы ни прожил.

– Мимо меня кто-то пробежал, – начала она. Я едва понимал ее слова, сердце колотилось, голова шла кругом. Невероятное не укладывалось в сознании. – Мне показалось, что он скрылся в кустах.

Глоссоп что-то пробубнил, и из ответа Эбни я понял, что тот опять предложил позвонить.

– Думаю, в этом нет… э-э… острой необходимости, мистер Глоссоп. Несомненно, он… э-э… давно сбежал. Давайте лучше все вернемся в дом. – Директор повернулся к смутному силуэту рядом со мной. – А вы, миссис Шеридан, должно быть, утомлены путешествием и… э-э… непривычным волнением. Миссис Атвелл покажет вам, где… э-э… вашу комнату.

Все зашевелились. Уайт, видимо, поднял фонарь или шагнул вперед, в результате чего фигура женщины обрела четкость, ясно выступив в желтом сиянии.

Я увидел те самые большие глаза, что глядели на меня точно так же серым лондонским утром две недели назад с выцветшей фотографии.