Текст книги "Мальчик-капитальчик. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги"

Глава VII

Оглядываясь назад, я понимаю, что познакомился с Одри по-настоящему лишь после ее приезда в Сэнстед. Пять лет назад, женихом и невестой, мы были, по сути, чужими, и наша формальная связь ее тяготила. Теперь же, впервые узнавая друг о друге что-то важное, мы обнаружили, что между нами много общего.

Растущие дружеские чувства пока не тревожили меня. Зорко высматривая в нашем общении мельчайшие угрозы своей верности Синтии, я не обнаруживал ни единой, напротив, испытывал огромное облегчение оттого, что опасность, как мне казалось, миновала. Я и представить не мог, что когда-нибудь смогу относиться к Одри так спокойно, легко, по-приятельски.

За прошедшие годы воображение столько играло с памятью о ней, что у меня сложился почти сверхчеловеческий ее образ, чуть ли не божественный, и сейчас я, хоть и неосознанно, переживал естественную реакцию на то состояние души. Вместо богини передо мной была нормальная общительная женщина, и мне представлялось, будто это я сам, одной силой воли нашел наконец для нее разумное место в своем жизненном укладе.

Должно быть, не слишком разумный мотылек придерживается подобных же взглядов на горящую свечу. Влетая в пламя, он поздравляет себя с тем, как удачно выстроил отношения на прочной основе здравого смысла.

А когда мое спокойствие и довольство собой достигли высшей точки, разразилась катастрофа.

Была среда, мой послеобеденный выходной, но за окнами лил дождь, и соблазны бильярда с маркером в «Перьях» не настолько манили, чтобы решиться на двухмильную прогулку в грозу. Я устроился в кабинете. За каминной решеткой трещал достойный огонь, разгоняя сумрак, а ровный стук дождевых капель, хорошо раскуренная трубка и сознание того, что с учениками вместо меня сражается Глоссоп, навевали задумчивый покой.

* * *

Из гостиной сквозь закрытые двери доносились звуки фортепиано. Узнав мелодию, которую играла Одри, я невольно задумался, вызывает ли у нее эта музыка те же воспоминания, что и у меня?

Музыка смолкла. Я услышал, как открылась дверь.

– Я и не знала, что тут кто-то есть, – заговорила Одри. – Я совсем замерзла, камин в гостиной потух.

– Заходи, садись. Ничего, что я курю?

Я придвинул для нее кресло к камину, ощущая некоторую гордость. Вот мы наедине, а сердце у меня стучит ровно и мозг холоден. Перед глазами мелькнул образ Настоящего мужчины – сильного и хладнокровного хозяина своих чувств, обуздавшего их железной рукой. Я был чрезвычайно собой доволен.

Несколько минут Одри сидела молча, глядя в огонь. Над черно-алыми угольками плясали с уютным шипением язычки пламени. За окном все так же шумела гроза, и струи дождя хлестали по стеклу.

– Так хорошо здесь, – произнесла наконец Одри, – спокойно.

Я вытряхнул трубку, снова набил и разжег. Спичка на миг осветила глаза Одри – они смотрели мечтательно.

– А я сидел и слушал твою игру… Последняя пьеса очень понравилась.

– Она тебе всегда нравилась.

– О, не забыла! А помнишь, как однажды вечером… да нет, вряд ли.

– Когда именно?

– Да ну, не вспомнишь. Тогда ты как раз играла эту мелодию… в студии у твоего отца.

Одри быстро подняла взгляд.

– А потом мы сидели в парке, – кивнула она.

Я удивленно выпрямился.

– Мимо еще прошел человек с собакой…

– С двумя, – поправила она.

– Да нет, с одной!

– С двумя. Бульдог и фокстерьер.

– Бульдога помню, а… черт возьми, ты права! У фокстерьера было черное пятно над левым глазом.

– Над правым.

– Да, над правым. Они подбежали, и ты…

– Угостила их шоколадкой.

Я медленно откинулся в кресле.

– У тебя поразительная память!

Одри задумчиво склонилась над огнем. По окнам стучал дождь.

– Значит, моя музыка тебе не разонравилась, Питер?

– Наоборот, нравится еще больше. В твоей игре появилось что-то новое, чего, кажется, не было прежде. Не скажу точно…

– Это жизненный опыт, – тихо произнесла она. – Теперь я на пять лет старше и многое пережила. Не всегда приятно видеть реальную жизнь… зато играешь лучше. Опыт копится в сердце и выходит через кончики пальцев.

В ее голосе мелькнула горькая нотка.

– Что, тяжело тебе приходилось?

– Всякое бывало.

– Мне очень жаль.

– А мне ни капельки. Я многому научилась.

Она опять умолкла, устремив взгляд на огонь.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил я.

– О разном.

– Надеюсь, о приятном?

– О всяком. Последняя мысль приятная. Мне повезло с теперешней работой. По сравнению с некоторыми прежними… – Она передернула плечами.

– Расскажешь об этих годах? Чем приходилось заниматься…

Одри откинулась в кресле и прикрыла глаза газетой от каминного жара.

– Дай-ка вспомнить… Какое-то время работала в Нью-Йорке медсестрой в больнице Лафайет.

– Трудно было?

– Ужасно. В конце концов пришлось уйти, но многому научилась. Там окунаешься в реальную жизнь, начинаешь понимать, сколько в твоих переживаниях надуманного. В больнице беды у людей настоящие, бросаются в глаза.

Я молчал, ощущая странную неловкость, как бывает в присутствии кого-то более значительного.

– Потом работала официанткой.

– О?

– Ну да, чем только не занималась! Была и официанткой, причем очень плохой – била тарелки, путала заказы, а в довершение всего нагрубила клиенту, и пришлось искать другое место. Не помню уже, кем работала потом… кажется, в театре. Целый год разъезжала с труппой – тоже нелегко, но мне нравилось. Портнихой была, что еще труднее, шитье я просто ненавидела. Ну а потом впервые улыбнулась удача.

– Какая?

– Я познакомилась с мистером Фордом.

– Вот как?

– Помнишь такую американку, мисс Вандерли? Она приезжала в Лондон пять или шесть лет назад. Мой отец учил ее живописи. Купалась в деньгах и бредила богемой, потому, наверное, и выбрала такого учителя. Вечно сидела в студии, и мы с ней очень сдружились. Ну и как-то, после всех моих мытарств, я решила ей написать, вдруг пристроит меня куда-нибудь. Она была так добра… – Голос у Одри дрогнул, и она совсем закрыла лицо газетой. – Мисс Вандерли предложила, чтобы я поселилась у них дома насовсем, но я не могла так поступить и сказала, что должна работать. Тогда она порекомендовала меня мистеру Форду, хорошему знакомому их семьи, и я стала гувернанткой Огдена…

– Что?! – Я подскочил в кресле.

Одри смущенно рассмеялась:

– Не думаю, что у меня хорошо получилось. Самой не помешала бы гувернантка, я же почти ничего не знаю… но как-то справлялась.

– Этот маленький демон небось всю душу из тебя вынул!

– Представляешь, снова повезло! Огдену я чем-то понравилась, и он прекрасно себя вел – насколько мог, конечно, а я особенно на него не давила. Может, почувствовал слабину и пожалел. Счастливое время, мне такого давно не выпадало.

– А сюда ты приехала следом за ним как бывшая гувернантка, чтобы и дальше оказывать моральное воздействие?

– Как-то так, – засмеялась она.

Мы помолчали, а потом Одри высказала то, что было на уме у нас обоих:

– Как странно, Питер, что мы с тобой сидим вот так запросто и болтаем после… всех этих лет!

– Как во сне.

– Да, в точности как во сне! Я так рада… Ты не представляешь, как я ненавидела себя порой за… за…

– Одри, не надо! Зачем вспоминать прошлое. К тому же вина лежит целиком на мне… – Она молча покачала головой. – Ну, или скажем так, мы тогда не понимали друг друга.

– Да, – задумчиво кивнула она, – не понимали.

– Зато теперь понимаем. Мы друзья, верно?

Она не ответила. Мы долго сидели в молчании. А потом – должно быть, сдвинулась газета, скрывавшая лицо, – отсветы огня сверкнули в ее глазах, и сердце у меня заколотилось, словно барабан, предупреждающий мирный город об опасности. В следующий миг ее глаза вновь спрятались в тени.

Я сидел, судорожно вцепившись в подлокотники кресла и испытывая непонятный трепет. Казалось, вот-вот случится что-то чудесное и в то же время опасное.

С первого этажа донеслись голоса мальчиков. Занятия окончились, а значит, пришел конец и разговорам у камина. Через несколько минут в наше убежище вторгнется Глоссоп или Эбни.

Мы с Одри поднялись… и это случилось. В сумраке она споткнулась, схватилась за меня, чтобы удержаться на ногах… и очутилась в моих объятиях.

Длилось все не более секунды. Восстановив равновесие, Одри скользнула к двери и исчезла.

А я замер на месте, охваченный ужасом открытия, поразившего меня в тот краткий миг. Прикосновение к ней, теплой и живой, навсегда сокрушило хлипкую постройку дружбы, казавшуюся мне такой прочной. Я говорил любви: «Ни шагу дальше!», но она захлестнула меня еще яростнее из-за попытки сдержать. Время самообмана кончилось. Я понял, что со мной.

Глава VIII

1

Что Бык Макгиннис не лежачий камень и шансов своих не упустит, я понял из личных наблюдений еще до отзыва Уайта. Мир делится на мечтателей и людей действия, и то малое, что мне довелось увидеть, позволяло уверенно отнести Быка ко второму типу. Каждый день я ждал, что он приступит к делу, но вечер приносил приятное разочарование. Однако я не сомневался, что дождусь, – и дождался.

Я предполагал, что Бык не станет прибегать к тонким уловкам, а атакует в лоб, но атака оказалась настолько лобовой, что ошарашила меня до дрожи. Казалось невероятным, чтобы события, привычные для Дикого Запада, вдруг развернулись в мирной Англии, пусть даже в уединенном местечке вроде «Сэнстед-Хауса».

Тянулся один из нескончаемых дней, какие бывают только в школе. Учебные заведения зависят от погоды более других. Каждый мальчишка встает утром с постели, заряженный солидной порцией озорства, и должен потратить ее до отбоя, чтобы обеспечить себе здоровый сон. Вот почему учителя так ждут летнего семестра, когда перемены между уроками проходят на воздухе. Для преподавателя частной школы нет зрелища приятнее, чем толпа учеников, которая безопасно разряжает на солнышке свой арсенал буйства.

В тот день снег валил с самого утра, и мальчишки с удовольствием барахтались бы в сугробах целыми часами, однако мистер Эбни строжайше запретил прогулки. Школьному директору никогда не доставляет радости смотреть, как ученики рискуют подхватить простуду, а в этот раз он был особенно суров. От ночных гуляний, последовавших за визитом Быка Макгинниса, слегли с жесточайшей простудой трое лордов, баронет и младший сын достопочтенного. Более того, лежал в постели, взирая на мир слезящимися глазами, и сам Эбни, а его проникновенный тенорок сменился болезненным хрипом. Само собой, отношение директора к играм в снегу стало несколько предвзятым.

В результате мы с Глоссопом выбивались из сил, поддерживая дисциплину у мальчишек, ни одному из которых не удалось разрядить на воле свою избыточную энергию. Как справлялся мой коллега, трудно вообразить, поскольку такую нагрузку с трудом выдерживал даже я, хотя обычно поддерживал сносный порядок без особых усилий. Думаю, справлялся он плохо. Его классная комната располагалась напротив по коридору, и крики Глоссопа то и дело доносились через дверь, взмывая до отчаянного фортиссимо.

Тем не менее мало-помалу мы одержали победу, и к концу учебного дня мальчишки слегка угомонились, занявшись приготовлением уроков на завтра. Тут за окном протарахтел большой автомобиль, и снизу донесся дверной звонок.

Помню, вначале я не обратил особого внимания, решив, что заглянул кто-то из деревенских богачей, а может, поскольку дело к вечеру, какие-нибудь гуляки поехали кататься, заблудились, как иногда бывало, в путанице проселочных дорог и заехали в «Сэнстед-Хаус», стоящий на отшибе, чтобы спросить дорогу до Портсмута или Лондона. Я бы и ухом не повел, если бы не мальчишки, которых неизменно тянет ко всему, что может отвлечь от монотонности школьного дня. Новый звук они приветствовали громкими возгласами:

– Сэр, у дверей машина!

– Знаю, что машина, – сурово бросил я. – Продолжайте работать.

– Сэр, а вы когда-нибудь катались на машине?

– Сэр, а мне отец на прошлую Пасху дал порулить!

– Сэр, а кто там, как вы думаете?

– Вж-ж-ж! Др-р-р! Тух-тух-тух! – изобразил шум мотора гений-самородок.

Я уже готов был щедрой рукой отсыпать минусов за поведение из учительского резерва, когда меня остановил странный звук. Он раздался сразу же, как открылась парадная дверь. Я услышал шаги Уайта по коридору, звяканье щеколды, а затем – тот звук, определить который я не мог. Закрытая дверь классной комнаты приглушила его, но не полностью. Как будто упало на пол тело, но я знал, что такого случиться не могло. В мирной Англии дворецкие не валятся на пол, открыв парадную дверь.

Ученики с их острым слухом тут же ухватились за новую тему:

– Сэр, что это было, сэр?

– Вы слышали, сэр?

– Что там случилось, сэр, как вы думаете?

– Тише! – крикнул я. – Прекратите…

В коридоре послышались быстрые шаги, дверь резко распахнулась, и на пороге появился коренастый крепыш в автомобильной куртке и кепке. Верхнюю часть его лица закрывала белая повязка с отверстиями для глаз, а в руке он держал «браунинг».

Расхаживай учителя с пистолетами и в масках, наведение порядка в школе стало бы детской забавой. В классе тут же воцарилась могильная тишина, какой никогда не добиться угрозами и минусами за поведение. Обернувшись к незваному гостю, я заметил краем глаза, как завороженно таращатся мальчишки на чудесное воплощение своих грез, навеянных книжками о приключениях. Последующее разбирательство показало, что никто даже не испугался, слишком уж было интересно. К чему тратить время на страх, если для твоего развлечения ожила иллюстрация из комиксов.

Сам же я застыл в крайнем изумлении. Пускай бандиты на автомобилях терроризируют французов, а американские гангстеры грабят целые поезда, но здесь у нас мирная Англия! Даже присутствие в окрестностях Быка Макгинниса не делало происшествие правдоподобнее. Я ожидал, что счеты со мной будут сводить на открытом воздухе и в потемках – устроят засаду на пустынной дороге или уж, в крайнем случае, на школьном дворе. Однако я и в страшном сне вообразить не мог, что бандит вломится в парадную дверь и наставит на меня пистолет в классной комнате.

Однако Быку такое решение виделось простым и очевидным. При наличии автомобиля успех был гарантирован: на полмили от «Сэнстед-Хауса» нет ни единого жилья, он так же отрезан от мира, как поезд, вышедший из строя посреди бескрайней пустоши.

Более того, у школьного начальства в такой ситуации связаны руки. Школа держится на доверии родителей, а этот зыбкий фундамент может рассыпаться от малейшего дуновения. Поэтому действовать следует чрезвычайно осмотрительно. Едва ли Макгиннис обдумал все стороны своего замысла, но, даже будь он Наполеоном, не мог бы поступить разумнее. Владелец обычного деревенского коттеджа, ограбленный злоумышленниками, поднимет в погоню всю округу, но для директора частной школы это смерти подобно. С его точки зрения, чем меньше людей узнает о случившемся, тем лучше.

Родители – народ нервный, и любое драматичное происшествие в школе очернит в их глазах даже идеального директора. Они мигом впадут в панику и ничего не станут выяснять. Пускай их золотое чадо получает лучшее на свете образование, но, если в храм наук повадились люди с «браунингами», ребенка непременно оттуда заберут. К счастью для директоров, подобные визиты случаются крайне редко, и я даже предположу, что Макгиннис был первым.

Впрочем, едва ли, как я уже сказал, Бык с его склонностью к действию в ущерб работе мозгов, все это учитывал. Он попросту положился на удачу, и удача его не подвела. Школа ни за что не станет поднимать на ноги округу, наоборот, мистер Эбни больше всех постарается, чтобы ни словечка не просочилось в газеты.

Увидев меня, стоявшего спиной к камину, человек с «браунингом» резко повернулся и вскинул оружие.

– Руки кверху, приятель! – рыкнул он. Голос был незнаком. Я послушно поднял руки. – Кто тут Капитальчик? – Не выпуская меня из вида, он полуобернулся к классу: – Эй, малышня, кто из вас Огден Форд?

Ответом была тишина. Никто из учеников не выдавил ни слова.

– Огдена Форда здесь нет, – ответил я.

Однако наш гость явно не отличался наивной верой, хоть она, по Теннисону, и дороже нормандских кровей. Не поворачивая головы, он издал длинный свист. Снаружи затопали шаги, и в комнату ввалился еще один приземистый крепыш в полумаске.

– В другой комнате его нет, – сообщил он. – Я проверил.

А вот это без сомнения был мой приятель Бык. Его голос я узнал бы где угодно.

– Этот говорит, тут тоже нет, – отозвался первый бандит, кивнув на меня. – Тогда где?

– Ба, да это же Ушлый Сэм! – воскликнул Бык. – Привет, Сэм, как жизнь? Вижу, рад встрече, хе-хе. Теперь мы тоже внутри, все путем.

Его слова произвели на коллегу заметный эффект.

– Сэм?! Черт! Ну, сейчас я снесу ему башку! – яростно сплюнул он и шагнул ко мне, замахиваясь кулаком.

В роли Ушлого Сэма я определенно не пользовался популярностью. Ни разу еще не слышал, чтобы столько чувства выражалось в нескольких словах.

К моему облегчению, намерения коллеги Бык не одобрил, что я счел весьма порядочным с его стороны.

– Отвянь! – бросил он.

Приятель отвял. Должно быть, это значило опустить кулак. Однако «браунинг» все так же смотрел мне в живот.

Макгиннис взял допрос в свои руки:

– Ладно, Сэм, колись давай! Где тут у вас Капитальчик?

– Мое имя не Сэм, – возразил я. – Руки опустить можно?

– Угу… если хочешь, чтобы тебе макушку отстрелили.

Такого желания у меня не возникло, и рук я опускать не стал.

– Давай, Сэм, выкладывай! У нас время не казенное. Где Капитальчик?

Надо было что-то отвечать. Сэм я или не Сэм, уже не имело значения.

– Вечером в это время он обычно занимается с мистером Глоссопом.

– Что за Глоссоп? Тот слюнтяй из комнаты напротив?

– Тот самый. Очень точное описание.

– Мальчишки там нет, я проверил. Кончай дурить, Сэм! Где он?

– Мне неизвестно, где именно он находится в данный момент, – отрезал я.

– Вот зараза! – сплюнул бандит с пистолетом. – Можно, я дам ему раза?

Крайне неприятная личность. Я бы ни за что не подружился с таким.

– Отвянь! – снова бросил Макгиннис.

Тот отвял, но с явной неохотой.

– Куда-то ты его, Сэм, припрятал, – предположил Макгиннис. – Только меня не одурачишь. Я этот притон частым гребнем прочешу, но сыщу мальчонку.

– Как скажете. Не смею задерживать.

– Ну нет, вместе пойдем.

– Буду счастлив оказать содействие.

– Да кончай ты выпендриваться! – рявкнул Бык, впадая в ярость. – Говори нормально. Стоит тут, дурака валяет!

– Слушай, дай я ему двину, а? – прорычал обладатель пистолета. – С чего ты вдруг так печешься о его роже?

Это совершенно неуместное выступление Бык пропустил мимо ушей.

– Дай-ка пушку, – бросил он и отобрал «браунинг». – Так что, Сэм, пошли, будешь умницей?

– Охотно сделаю все, что пожелаете, мистер Макгиннис, только…

– Хорош трепаться! – с отвращением сплюнул Бык. – Топай живее, обыщем все углы. Я-то думал, ты умнее, Сэм. Смысл играть в эти дурацкие игры, когда знаешь, что проиграл? Ты…

Стреляющая боль в плечах вынудила меня перебить его:

– Я все-таки опущу руки, у меня судороги уже.

– Хочешь, чтобы я дырку в тебе сделал?

– Как угодно, но я не вооружен.

– Левша, – бросил он приятелю, – пошарь-ка, нет ли при нем чего.

Левша подошел и стал дотошно охлопывать мои карманы, не переставая ворчать. Полагаю, соблазн «дать мне раза» стал вблизи почти неодолимым.

– Чисто, – доложил он угрюмо.

– Можешь опустить, – разрешил Макгиннис.

– Спасибо.

– А ты, Левша, оставайся тут, пригляди за малышней… Вперед, Сэм!

Мы вышли из комнаты, я – впереди, Бык – почти вплотную следом, то и дело предостерегающе тыкая мне в спину своей верной «пушкой».

2

В холле я сразу приметил у парадной двери лежащего человека, связанного по рукам и ногам. Свет лампы падал ему на лицо, и я узнал Уайта. Я с облегчением увидел, как он шевелится, пытаясь освободиться. Звук упавшего тела, что донесся до меня в классе, представлялся весьма зловещим в свете последующих событий. Слава богу, Уайт остался жив! Я предположил, и моя догадка впоследствии подтвердилась, что бандиты использовали мешок с песком. Дворецкого оглушили, едва он отпер дверь.

Перед классом Глоссопа стоял, привалившись к стене, еще один тип в полумаске, коренастый и мускулистый. Похоже, шайка подбиралась по одному шаблону, все они смотрелись близнецами. Этого отличали от остальных только щетинистые рыжие усы. Он мирно покуривал сигару, как солдат на привале.

– Привет! – бросил он при виде нас и ткнул себе за спину большим пальцем. – Я их запер. Что за дела, Бык? – Он лениво кивнул на меня.

– Местность прочесываем, – хмыкнул Макгиннис, – мальчишки нигде нет… Шевели копытами, Сэм!

Часовой оживился как по волшебству.

– Сэм?! Ушлый Сэм! Дай-ка я снесу ему башку!

В этой истории мало что так поражало, как схожесть вкусов у членов шайки Макгинниса. На другие предметы они, без сомнения, смотрели каждый по-своему, но в моем отношении были единодушны. Все как один мечтали меня обезглавить.

Сам Бык, однако, строил иные планы. Пока что я был необходим ему как гид, ценность которого сильно упала бы в отсутствие головы. Симпатию ко мне он испытывал не больше, чем сподвижники, но не позволял чувствам мешать делу. С истовостью юного джентльмена, несшего все выше стяг со странным девизом «Эксельсиор» в стихах Лонгфелло, Бык сосредоточился на экспедиции наверх.

Привычно рекомендовав приспешнику отвянуть, что тот исполнил, он подтолкнул меня дулом пистолета. Рыжеусый вновь привалился к двери, удрученно посасывая сигару с таким видом, будто жизнь подбрасывала ему одни разочарования, а мы поднялись по лестнице и приступили к обходу второго этажа.

Там располагался кабинет директора и две спальни учеников. Кабинет был пуст, а единственными обитателями спален оказались трое мальчиков, лежавших с простудой вследствие предыдущего визита Макгинниса. Они взвизгнули от удивления при виде учителя, который явился в такой сомнительной компании.

Бык разочарованно оглядел их. Я ждал, чувствуя себя торговцем в зале с образцами товаров.

– Пошли, – буркнул Бык.

– А из этих никто не годится?

– Шевелись, Сэм.

– Зови меня Сэмми, – усмехнулся я. – Мы теперь закадычные друзья.

– Заткни пасть! – сурово бросил он, и мы двинулись дальше.

Верхний этаж был еще пустыннее второго. В спальнях – никого. Еще одна комната принадлежала мистеру Эбни, и, едва мы подошли ближе, за дверью чихнул страдающий обитатель.

Этот звук потряс Быка до глубины души – он сделал стойку у двери, словно гончая.

– Кто это там? – спросил он.

– Всего лишь мистер Эбни. Лучше его не беспокоить, он сильно простужен.

Мою заботу о нанимателе Бык истолковал по-своему.

– А ну, открывай!

– Мы его перепугаем.

– Открывай, кому сказано!

Всякий, кто тычет мне «браунингом» в поясницу, может рассчитывать на абсолютное послушание. Постучавшись в знак легкой уступки приличиям, я отворил дверь, и мы проследовали в директорские покои.

Мой сраженный простудой наниматель распростерся в постели, вперив взор в потолок, и поначалу наше вторжение не побудило его сменить позу.

– Да? – прохрипел он и скрылся за огромным носовым платком. Приглушенные звуки, схожие с отдаленными взрывами динамита, и тектоническая дрожь кровати подсказывали, что мистер Эбни расчихался.

– Извините за беспокойство, – начал было я, но Макгиннис был человеком действия и презирал пустую болтовню.

Он обошел меня, ткнул пистолетом в ту часть одеяла, под которой, по некоторым признакам, находился живот директора, и лениво обронил:

– Эй, ты!

Мистер Эбни резко сел, словно подброшенный пружиной. Можно даже сказать, подскочил. Только теперь он увидел Быка.

Не могу даже отдаленно представить, какие чувства его охватили. Он с самого детства вел размеренную и спокойную жизнь, и существа вроде Быка если и появлялись в ней, то лишь во сне от невоздержанности за ужином. Даже в обычном наряде джентльмена из Нижнего Ист-Сайда без добавочных штрихов вроде маски и пистолета Макгиннис был отнюдь не симпатяга, но с грязно-белой тряпкой на лице представлял собой ходячий кошмар.

Брови мистера Эбни взлетели, челюсть отвисла до предела, а волосы, и без того взлохмаченные подушкой, встали дыбом. Глаза выпучились, как у улитки, и зачарованно вперились в гостя.

– Кончай глазеть, не на выставке! – скривился тот. – Где этот ваш Форд?

Реплики Макгинниса я излагаю ясно и четко; но на самом деле сильно ему льщу. На деле казалось, что рот у него набит кашей, и непосвященному разобраться было трудновато.

Мистер Эбни явно потерпел неудачу и по-прежнему беспомощно таращился, а затем расчихался вновь.

Допрос простуженного не приносит удовлетворения, и Бык угрюмо стоял у кровати, дожидаясь конца приступа.

Я меж тем оставался возле двери, и, пока Эбни чихал, мне в первый раз с тех пор, как Левша ввалился в класс, пришло в голову, что пора действовать. До этого странность и неожиданность событий притупили мой разум, и единственно возможным представлялось шагать впереди Быка по лестнице и покорно дожидаться, пока он допросит мистера Эбни. Для того, чья жизнь протекала в стороне от подобных вещей, гипнотическое воздействие «браунинга» неодолимо.

Однако теперь, временно освободившись от гипноза, я обрел способность думать, и мой разум, восполняя прежнюю пассивность, мгновенно выстроил план действий.

Он был прост, но внушал надежды. Мое преимущество над Быком заключалось в знании «Сэнстед-Хауса». Достаточно удачного старта, и погоня закончится впустую. В старте я видел залог успеха.

До Быка еще не дошло, что оставлять меня позади – тактическая ошибка. Он слепо полагался на гипнотическую силу пистолета и даже не смотрел на меня.

В следующий миг мои пальцы легли на выключатель, и комната утонула во мраке.

У двери стоял тяжелый стул. Я схватил его и толкнул к Быку, а затем, отскочив, захлопнул за собой дверь и помчался по коридору.

Бежал я не куда попало, а к кабинету, который, как я уже упоминал, находился на втором этаже. Окно там выходило на лужайку, а дальше начинался густой кустарник. Прыжок, конечно, не из приятных, но по стене рядом с окном проходила водосточная труба. Так или иначе, я был не в том положении, чтобы бояться синяков. Ситуация представлялась крайне опасной.

Когда Бык, завершив обыск дома, не найдет Капитальчика – а я имел основания полагать, что так и случится, – то он снимет защиту, которую предоставлял мне как гиду. На меня обрушится вся ярость разочарованных бандитов, и никакие благоразумные соображения о собственной безопасности их не удержат. Мое будущее при таком раскладе рисовалось яснее некуда. Единственный шанс на спасение – сбежать в сад, где погоня в темноте невозможна.

Все должно было решиться за несколько секунд – по моим расчетам, Быку требовалось как раз столько, чтобы обежать стул и нашарить в темноте дверную ручку.

Так и вышло. Едва я достиг кабинета, дверь директорской спальни шумно распахнулась, и дом наполнился ревом и топотом Быка по не застланной ковром площадке. Из коридора снизу доносились ответные крики, но с вопросительными интонациями. Сподвижники рвались помочь, но не знали как. Покидать посты без особого распоряжения они не решались, а смысла в воплях главаря не могли разобрать за топотом ног.

Пока они не достигли взаимопонимания, я скорее запер за собой дверь кабинета и подскочил к окну.

Крики гремели в ушах, ручка оконной рамы дребезжала в моих пальцах. Треснула от ударов дверная панель, натужно заскрежетали петли.

Меня охватила паника – наверное, впервые в жизни. Волной захлестнул слепой оголтелый страх, что сокрушает разум – настоящий парализующий ужас из кошмарных снов. Мне и впрямь чудилось, будто я стою рядом с самим собой и гляжу со стороны, как мои исцарапанные пальцы сражаются с непослушным окном.

3

Критик в кресле рассматривает ситуацию спокойно и не склонен особо учитывать влияние спешки и страха. Он хладнокровен и отстранен, ему легко видеть, что следует сделать и какими простыми средствами предотвратить катастрофу.

Он бы запросто разрешил все мои трудности и даже посмеялся над ними, не принимая во внимание, что я потерял голову и временно перестал быть разумным существом. В конечном счете меня спасло не присутствие духа, а лишь чистая удача. Как раз в тот миг, когда героическое сопротивление двери уступило натиску снаружи, пальцы мои, соскользнув с ручки, нащупали защелку оконной рамы, и я понял, почему никак не мог ее поднять.

Откинув защелку, я дернул раму, и в комнату ворвался ледяной ветер со снегом. Я вскарабкался на подоконник, слыша за спиной оглушительный треск – дверь упала.

Пока я, готовясь к прыжку, елозил промокшими коленями в слежавшемся снегу, позади раздался грохот, и что-то обожгло мне плечо, будто каленым железом. Вскрикнув от боли, я потерял равновесие и опрокинулся в холодную тьму.

К счастью, под самым окном рос лавровый куст, не то мне пришел бы конец. Переломал бы себе все кости, потому что падал как пришлось. А так я мигом вскочил на ноги, поцарапанный, чуть оглушенный, и притом вне себя от ярости. Мысли о побеге, владевшие мною только что, вытесняя все остальное, исчезли как не бывало.

Я рвался в драку, боевой задор перехлестывал через край. Талый снег ледяными ручейками стекал по лицу и шее, а я грозил кулаком в сторону окна. Оттуда выглядывали двое преследователей, а третий суетился за их спинами, стараясь тоже что-то разглядеть. Я же, вместо благодарности судьбе за свое спасение, лишь жалел, что не могу добраться до них.

Последовать за мной тем же скорым, но опасным маршрутом они не пытались, будто дожидаясь чего-то. Чего именно, я понял очень быстро. От парадной двери послышались бегущие шаги, и их внезапно притихший топот подсказал, что четвертый бандит миновал гравий дорожки и бежит по лужайке.

Я отступил на пару шагов в кусты, выжидая. Вокруг стояла непроглядная тьма, свет из окна сюда не доставал, и быть замеченным я не боялся.

Бегущий остановился прямо передо мной.

– Видишь его? – окликнули из окна.

Голос был не Быка. А вот ответил Бык! Когда я понял, что тот, кто стоит совсем рядом, на чью спину я вот-вот прыгну и чью шею, если будет угодно провидению, сверну штопором, не кто иной, как мистер Макгиннис собственной персоной, радость так меня переполнила, что я едва не разразился торжествующим воплем.

Оглядываясь назад, я даже немного жалею Макгинниса. Конечно, хорошим человеком его не назовешь, не говоря уже о речи и манерах, и он, безусловно, заслужил все, что его ожидало, но уж больно ему не повезло оказаться именно там в тот самый момент. Пережитая паника, саднящее плечо, царапины на лице, холод и сырость вызвали у меня такой дикий гнев и отчаянную решимость разделаться с любым, кто подвернется под руку, какие редко возникают у нормального, мирного человека. Короче говоря, я впал в бешенство и полагал Быка даром небес.

Отвечая, он успел лишь произнести: «Нет, никого…», и тут я прыгнул!