Текст книги "Немного чьих-то чувств"

Большой бизнес

В углу зала «Отдыха удильщика» разгорелся бурный спор между Светлым Элем и Бархатным Портером. Их голоса звучали все более гневно.

– Мис-си, – сказал Светлый Эль.

– Ми-сси, – сказал Бархатный Портер.

– Спорю на миллион фунтов: мис-си.

– Спорю на миллион триллионов фунтов: ми-сси.

Мистер Муллинер снисходительно поднял голову от своего горячего виски с лимоном. В подобных случаях ему обычно отводилась роль арбитра.

– О чем спор, джентльмены?

– Об этой песне, о «Мис-сисипи», – сказал Светлый Эль.

– О «Ми-ссисипи», – отчеканил Бархатный Портер. – Он говорит, что надо петь «мис-си», а я говорю «ми-сси». Кто прав?

– По моему мнению, – сказал мистер Муллинер, – вы оба правы. Мистер Оскар Хаммерстайн, написавший эту лучшую из всех подобных песен, предпочитал «мис-си», но, насколько мне известно, оба варианта считаются одинаково верными. Мой племянник прибегал то к первому, то ко второму, в зависимости от настроения.

– Это который племянник?

– Реджинальд, сын моего покойного брата. Он постоянно исполнял эту песню, и в момент внезапного перелома в его судьбе был как раз приглашен исполнить ее на ежегодном деревенском концерте в Нижних Болтунах-на-Виссере в Вустершире, где находилось его скромное жилище.

– В его судьбе, значит, наступил внезапный перелом?

– И самым замечательным образом. Как-то утром он вполголоса репетировал свой номер над яичницей с грудинкой, как вдруг услышал стук почтальона и подошел к входной двери.

– А, привет, Багшот, – сказал он. – Бери-ка сундук.

– Сэр?

– Тащи этот тюк.

– Какой тюк вы имеете в виду, сэр?

– Выпей немножко, и ты… Ах, извините, – сказал Реджинальд. – Я думал о другом. Забудьте, что я говорил. Это письмо мне?

– Да, сэр. Заказное.

Реджинальд расписался в получении и, перевернув его, увидел на обороте, что письмо было отправлено Уотсоном, Уотсоном, Уотсоном, Уотсоном и Уотсоном из Линкольнс-Инн-Филдс, этой обители лондонских нотариусов. Он вскрыл конверт и нашел внутри послание с просьбой безотлагательно навестить эту шайку в удобное для него время, и тогда он услышит нечто к своей выгоде.

Он всегда был рад услышать нечто к своей выгоде, а потому сел в лондонский поезд, явился в Линкольнс-Инн-Филдс, и вы могли бы сбить его с ног зубочисткой, когда Уотсон – или Уотсон, или Уотсон, или Уотсон, а возможно, что и Уотсон – сообщил ему, что по завещанию его родственника в Аргентине, которого он не видел уже много лет, ему положено получить сумму в пятьдесят тысяч фунтов. Неудивительно, что, услышав эту новость, он пошатнулся и упал бы, если бы не успел ухватиться за проходившего мимо Уотсона. Тут кто угодно зашатался бы, а уж тем более тот, кто, подобно Реджинальду, никогда особенно умом не блистал. Если не считать его способности исполнять «Миссисипи», возможно врожденной, он не был особо одаренным молодым человеком. Аманда Биффин, девушка, которую он любил, хотя и восхищалась его внешностью – ибо, подобно всем Муллинерам, он отличался выдающейся красотой, – но оставалась неколебимой в своем убеждении, что будь мужчины костяшками домино, он, вне всяких сомнений, оказался бы костью «пусто-пусто».

Едва покинув обитель Уотсонов, Реджинальд, естественно, позвонил в Нижние Болтуны и рассказал Аманде о необыкновенной выпавшей ему удаче, так как она вносила новый оборот в историю их любви. До сих пор их помолвка хранилась в глубочайшей тайне, поскольку ни ей, ни ему никак не хотелось возмущать душевный покой сэра Джаспера Тодда, дяди и опекуна Аманды, удалившегося на покой финансиста. Реджинальд был обладателем одного из тех кругленьких доходцев, которые обеспечивают холостяку три обильные трапезы в день, а также возможность травить лисиц, стрелять фазанов и удить форель, однако до падения этих пятидесяти тысяч с неба он ни в каком отношении не мог сойти за матримониальный приз, и теория Аманды, что сэр Джаспер, узнай он про помолвку, выдаст не менее пятидесяти семи припадков гнева, без сомнения, соответствовала истине.

– Кто звонил, моя дорогая? – спросил сэр Джаспер, когда Аманда вернулась от телефона, и Аманда ответила, что звонил Реджинальд Муллинер из Лондона.

– Чудеснейшая новость! Он получил в наследство пятьдесят тысяч.

– Да неужели? – сказал сэр Джаспер. – Ну-ну! Только подумать!

Когда финансист, пусть даже удалившийся на покой, узнает, что молодой человек с умственным калибром Реджинальда Муллинера стал обладателем пятидесяти тысяч фунтов, он не просто говорит «только подумать!» и машет на этот факт рукой. Нет, он удаляется в свой кабинет, обвертывает лоб мокрым полотенцем, распоряжается, чтобы ему принесли черного кофе, да побольше, и начинает разрабатывать планы, как изъять эту сумму.

У сэра Джаспера было много расходов, и, как набожный человек, в том, что на его молодого друга свалились такие деньги, он усмотрел прямой ответ на свои молитвы. Он частенько сетовал на горькую иронию, скрытую в том, что такой суперлох, как Реджинальд, столь явно созданный Природой быть облапошенным на всю имеющуюся у него наличность, вовсе не имеет наличности, на какую его можно было бы облапошить.

Несколько дней спустя он позвонил Реджинальду в его бунгало.

– Доброе утро, Муллинер, мой мальчик.

– Наше вам с кисточкой, сэр Джаспер.

– Аманда… Прошу прощения?

– А?

– Насколько я расслышал, вы сказали: «Картошки не сажает, хлопка не сажает». Кто не сажает картофеля и каким образом они вместе с хлопком пробрались в наш разговор?

– Извиняюсь на всю катушку. Сегодня вечером я пою «Миссисипи» на деревенском концерте и, наверное, продолжаю машинально репетировать.

– Ах так! Комические куплеты?

– Нет, скорее песня, берущая за душу или, можно сказать, проникновенная. Она про негра с Миссисипи, который весь дрожит, когда видит работу, которую нужно сделать.

– Абсолютно. Насколько мне известно, так происходит с очень многими неграми. Ну да пусть их. Аманда мне рассказала про вашу удачу. Мои сердечнейшие поздравления. Я вот подумал, не найдется ли у вас часок, чтобы навестить меня нынче утром? Посидели бы, поболтали.

– С величайшим.

– Но не прямо сейчас, если вы не против, так как я жду звонка от страхового агента об увеличении страховой премии за мой дом. Скажем, через часок? Превосходно.

В назначенный час Реджинальд соскочил со своего новенького мотоцикла у дверей Виссер-Холла, резиденции сэра Джаспера, и увидел, как сэр Джаспер на крыльце прощается с человеком в котелке. Окотелоченный удалился, а финансист задержал взгляд на мотоцикле – неодобрительный взгляд, как почудилось Реджинальду.

– Дорогая игрушка! Уповаю, Муллинер, вы не из тех молокососов, которые, внезапно разбогатев, теряют голову и начинают транжирить наличность на всякие глупости и безделушки.

– Боже великий, нет, конечно, – сказал Реджинальд. – Я намерен прилипнуть к доставшейся мне конфетке как перцовый пластырь. Нотариус, от которого я услышал нечто к моей выгоде, рекомендовал вложить ее в штуковину, которая называется «Ссудный фонд». Не спрашивайте меня, что это такое. Я понятия не имею, но только им заправляет правительство. Покупаешь ломоть и получаешь по столько-то дважды в год, будто на улице находишь. Выплачивают четыре с половиной процента годовых, что бы это там ни значило. И по словам упомянутого юридического орла, мои пятьдесят тысяч будут приносить мне больше двух тысяч за год. Очень даже ньям-ньям, по-моему, и даже хочется узнать, давно ли это заведено.

К его изумлению, сэр Джаспер словно бы не разделял его восторга. Пожалуй, было бы преувеличением сказать, что он презрительно фыркнул, хотя явно находился на грани фырканья.

– Две тысячи это не так уж много.

– Правда?

– В наши дни инфляции и роста цен – жалкая подачка. Неужели вы не предпочтете двадцать пять тысяч?

– Да, это было бы очень мило.

– В таком случае все очень просто. Вы изучали нефтяной рынок?

– По-моему, никакого такого рынка нет. Я покупаю бензин в гараже.

– Но вы же знаете, как важна нефть для нашей промышленности?

– А как же! Фонтаны там и всякое такое.

– Вот именно. И нет более надежного помещения для капитала. А у меня завалялся пакет обыкновенных акций «Пахучей реки», возможно самых высоко котируемых на рынке, и я, пожалуй, уступлю их вам за пятьдесят тысяч фунтов, поскольку вы – могу ли я так сказать? – близкий друг. Они будут приносить вам верные пятьдесят процентов.

– Годовых?

– Именно. Годовой доход будет составлять что-то между двадцатью пятью и тридцатью тысячами.

– О-го-го! Потрясенц! Но вы уверены, что не обделяете себя? Вы же понесете убытки?

Сэр Джаспер улыбнулся:

– Когда вы доживете до моих лет, мой мальчик, вы поймете, что в жизни деньги – это далеко еще не все. Как однажды сказал некто: «Я полагаю, что пройду по этой юдоли лишь один раз. А потому любую услугу, какую я могу оказать ближнему, любой добрый поступок, какой я могу совершить ради него, я не стану откладывать, ибо больше этим путем я уже не пройду». Распишитесь вот тут, – сказал сэр Джаспер, извлекая из внутреннего кармана пачку акций, бланк чека, авторучку и промокашку.

Полный ликования, Реджинальд отправился на поиски Аманды. Он нашел ее в тот момент, когда, облаченная в теннисный костюм, она намеревалась сесть в машину, чтобы отбыть к соседям, и сообщил ей замечательную новость. Его доход, сказал он, будет теперь составлять двадцать пять тысяч фунтов или около того за календарный год, а это, нельзя отрицать, хороший запасец на черный день, и таким превосходным положением вещей они обязаны исключительно доброте ее дяди Джаспера. Он без колебаний, добавил Реджинальд, призовет благословение Небес на сэра Джаспера Тодда.

К его огорчению, любимая девушка не только не заплясала, хлопая в миниатюрные ладошки, а взмыла в воздух, словно кошка, по оплошности плюхнувшаяся на слишком горячий радиатор.

– Ты хочешь сказать, – вскричала она, возвратившись на землю и вперяя в него пылающий взгляд, – что отдал ему все пятьдесят тысяч?!

– Не отдал, старая бисквитина, – со снисходительной улыбкой ответил Реджинальд. Женщины ну совсем ничего не понимают в финансах! – В таких случаях бывает вот что: один типчик, например я, всучивает другому типчику, например твоему дяде, чуточку наличных, а взамен получает так называемые акции. И эти акции по какой-то причине, в которой я еще не разобрался, становятся источником несметного богатства. Простые акции «Пахучей реки», например…

Аманда испустила фырканье, которое прозвучало в тишине сада как выстрел.

– Позволь мне кое-что тебе рассказать, – произнесла она сквозь стиснутые зубы. – Вот одно из самых ранних моих воспоминаний: я сижу на коленях у дяди Джаспера и с округлившимися глазами слушаю его печальную повесть о том, как в момент, когда, чувствуя себя не вполне в себе после удара бутылкой по голове, нанесенного ему недовольным собратом на общем собрании акционеров, он позволил какому-то ползучему прохиндею всучить ему эти простые пустышки «Пахучей реки». Я все еще помню, каким огнем горели его глаза, когда он высказал твердое намерение когда-нибудь где-нибудь отыскать простофилю и всучить их ему. Он отдавал себе отчет, что это должен быть Сверх-Простофиля, какой встречается лишь раз в жизни, но это был солнечный зайчик, за которым он терпеливо следовал год за годом, никогда не забывая о своей цели и не сомневаясь в конечном успехе. Он рассказал мне эту историю, желая на конкретном примере показать, что именно подразумевал Теннисон, когда рекомендовал подниматься по ступеням наших мертвых «я» все выше.

Ввергнуть Реджинальда Муллинера в уныние было не так-то просто, но эта conte[7]7
  Здесь: повесть (фр.).


[Закрыть] произвела на него именно такое действие. Слова Аманды, казалось ему, могли иметь только одно толкование.

– Ты хочешь сказать, что эти чертовы акции не стоят ни черта?

– Как обои они, возможно, могут внести изящный штрих в отделку кабинета или детской, но в остальном, должна сказать, их ценность равна нулю.

– Так как же мы можем пожениться?

– А мы и не можем. Я не намерена, – холодно добавила Аманда, – связать свою судьбу с человеком, который по всем данным мог бы занять почетное место в семье Джуксов, славных преступной дегенеративностью. Если вас интересуют мои дальнейшие планы, я кратенько набросаю их для вас. Я еду играть в теннис с лордом Наббл-Нопским в его поместье Набблские Башни. Между сетами, а может быть, подавая мне джин с тоником после игры, полагаю, он попросит меня стать его женой. Во всяком случае, до сих пор так было всегда. Но на этот раз мой ответ будет утвердительным. Прощайте, Реджинальд. Было очень приятно с вами познакомиться. Если вы пойдете по дорожке вправо, то она вас выведет на улицу.

Реджинальд не отличался быстротой мысли, но, читая между строк, он, казалось, уловил то, что она хотела сказать.

– Это похоже на поворот от ворот.

– Так оно и есть.

– Ты хочешь сказать, что между нами все кончено?

– Вот именно.

– Ты отшвыриваешь меня как… что там отшвыривают?

– Старую перчатку. Полагаю, вы искали это идиоматическое выражение.

– Знаешь, – сказал Реджинальд, пораженный внезапной мыслью, – по-моему, я никогда старых перчаток не отшвыривал. Я всегда жертвую их Армии Спасения. Впрочем, суть не в этом. Суть в том, что ты разбила мое чертово сердце.

– Девушка с меньшим самоконтролем, – сказала Аманда, поигрывая теннисной ракеткой, – разбила бы твою чертову башку.

В таком вот положении оказался Реджинальд Муллинер в этот солнечный день, и ему мнилось, что в положении этом трудно найти положительные стороны. Он обеднел на пятьдесят тысяч фунтов, он потерял любимую девушку, его сердце разбито, а на шее у него вздувается прыщик, которого ему не хватало для полного каре. Только одно могло рассматриваться как положительный момент: душевные муки привели его в идеальное состояние для исполнения «Миссисипи» на деревенском концерте.

Наши величайшие умы уделяли слишком мало внимания исполнению «Миссисипи», хотя это интереснейший объект для исследования. Насколько известно, еще никто не указал, что исполнить ее в полную силу практически невозможно, если певец готов кувыркаться от радости и пребывает на седьмом небе. Добиться полного букета и выжать сок до последней капли способен только человек, который душевно надорван и погружен в угрюмые размышления о жизни как таковой. Гамлет спел бы ее бесподобно. Как и Шопенгауэр, и Д.Б. Пристли. И вот так ее спел в восемь часов вечера на эстраде деревенского клуба Реджинальд Муллинер, имея под боком аккомпанирующую ему миссис Фрисби, учительницу музыки, а за спиной – государственный флаг Соединенного Королевства.

Он и с самого начала не чувствовал себя особенно счастливым, а когда перед его глазами предстала Аманда, сидящая в первом ряду в тесной близости с молодым человеком, в ком благодаря лошадиному лицу, большим ушам и отсутствию подбородка он незамедлительно узнал лорда Наббл-Нопского, мрачное отчаяние и вовсе поглотило Реджинальда, придавая каждой низкой ноте интонацию призрака отца Гамлета. К тому времени, когда он дошел до «река что-то знает, река не скажет», в зале не нашлось бы сухих глаз – или, во всяком случае, весьма малое их количество, а аплодисменты, которыми разразились места за два шиллинга, один шиллинг, шестипенсовые, а также трехпенсовые стоячие в глубине зала, иначе как громовыми не назовешь. Он трижды бисировал, шесть раз выходил на вызовы и, если бы занавес не опустили для антракта, мог бы спроворить и седьмой. Прославленный орган театрального мира «Вэрайти» не освещает любительские концерты в населенных пунктах вроде Нижних Болтунов-на-Виссере, но если бы освещал, отчет о выступлении Реджинальда Муллинера в тот вечер, несомненно, предварялся бы таким вот заголовком:

МУЛЛИК ВЫШИБАЕТ СЛЕЗУ

На Реджинальда это торнадо всеобщего восхищения подействовало весьма примечательно. Он словно бы прошел великое духовное испытание, сделавшее его другим человеком. Прежде робкий, он теперь ощутил в себе новую особую властность. Он стал человеком судьбы, победителем, впервые в жизни способным сообщить сэру Джасперу, который до этой минуты всегда внушал ему душевный трепет, все, что он о нем думает. Еще до того, как он покинул клуб, ему уже пришли на ум шесть превосходных определений сэра Джаспера, самым мягким из которых было «кособрюхий старый мошенник». Он решил, не теряя ни минуты, ознакомить с ними финансиста в процессе тесного личного общения.

В зале он сэра Джаспера не видел. В кресле, которое ему полагалось занять, справа от Аманды, взгляд выхватил особу, смахивавшую на даму из хорошей семьи, любительницу кошек. Вывод напрашивался сам собой: финансист увильнул от концерта и приятно коротал вечерок у себя дома, куда соответственно Реджинальд теперь и направился.

Виссер-Холл был огромным зданием тюдоровских времен, одной из тех величественных громад, которыми так часто обзаводятся уходящие на покой финансисты, решив поселиться в деревне, и приобретение которых, едва владелец осознает, во что ему обойдется содержание этой громады, почти всегда становится источником горьких сожалений. Воздвигнутый в те дни, когда домовладелец признавал родным домом только такой, который вмещал не менее шестидесяти гостей и соответствующее число прожорливых челядинцев и пронырливых прислужников, Виссер-Холл вздымался к небесам на манер Виндзорского замка, и в беседах с другими удалившимися от дел финансистами сэр Джаспер называл его не иначе, как бездонной прорвой и гвоздем в ботинке.

Когда Реджинальд добрался до массивной входной двери, тот факт, что звонки в нее остались без ответа, подсказал ему, что прислуге был предоставлен свободный вечер для посещения концерта. Однако он не сомневался, что объект его поисков находится где-то внутри, а поскольку он придумал для него еще пять обозначений, доведя общий итог до одиннадцати, то отнюдь не собирался покориться двери, которая не желала открываться. И, как поступил бы на его месте Наполеон, начал рыскать туда-сюда, пока не нашел приставную лестницу. Ее он притащил к фасаду, прислонил к балкону второго этажа и взобрался по ней. К этому моменту на него снизошел двенадцатый эпитет, самый выразительный из всех.

Балконные двери в загородных домах почти никогда не запираются, и он без всякого труда открыл ту, перед которой оказался. Через нее он вошел в изукрашенную комнату для гостей, вышел через внутреннюю дверь в коридор, и тот вывел его на широкую галерею над вестибюлем, в тот момент пустовавшим.

Однако вскоре из двери в дальнем конце появился сэр Джаспер. Предположительно он побывал в подвале, так как держал в руках большую канистру, из которой принялся обрызгивать пол вокруг себя – судя по аромату, керосином. При этом он вполголоса напевал духовный гимн, который начинался словами: «Мы пашем поля и доброе семя в землю бросаем». Пол, заметил Реджинальд, был щедро усыпан газетными листами и стружками.

Странно, подумал он. Несомненно, новый способ чистки ковров. Вероятно, крайне эффективный, однако, будь их отношения более сердечными, он бы тотчас окликнул финансиста со своей верхотуры, предупреждая, что способ этот очень огнеопасен. С керосином следует быть сугубо осторожным.

Но он не был в настроении дружески предостерегать сэра Джаспера. Его единственным желанием было приступить к его обзыванию, благо число эпитетов достигло четырнадцати, и они бешено бурлили в кипящем котле его души. И он уже открыл было рот, но, случайно поглядев на свою сжимающую перила руку, заколебался.

По недосмотру я не упомянул – увлекаешься рассказом и забываешь мелкие подробности, – что в стремлении сделать исполнение «Миссисипи» абсолютно совершенным Реджинальд вымазал руки и лицо жженой пробкой. Художник у него в душе намекнул, каким идиотом выглядел бы типчик в безупречном фраке, с гвоздикой в петлице и розовощекой физиономией над высоким воротничком, если бы типчик этот вышел на эстраду и начал убеждать просвещенных зрителей, будто он афроамериканец в стесненных обстоятельствах, который хочет, чтобы его отправили подальше от Миссисипи.

Естественно, это изменяло план действий самым кардинальным образом. Хотя, как уже упоминалось, умом он не блистал, однако был способен понять, что субчик – назовем его для удобства «субчик А», – намереваясь сделать фарш из другого субчика – субчика Б, например, – поставит себя в невыгодное положение, если приступит к процедуре весь вычерненный. Это ведь сразу внесет фальшивую ноту. Нет, если он надеется превратить такого закаленного старого прохиндея, как сэр Джаспер Тодд, в жалкую горсточку праха под колесами своей боевой колесницы, прежде следует заглянуть домой и умыться.

Бурча себе под нос, так как эта нежданная помеха обескуражила и огорчила его, он вернулся к приставной лестнице и спустился вниз. Его ступня соскользнула с нижней перекладины, и тут ему на плечо опустилась тяжелая ладонь, и голос сокрушающей официальности отчеканил: «Эй!» Это был констебль Попджой, неустанно охраняющий покой и мир Нижних Болтунов-на-Виссере. Он входил в число тех немногочисленных обитателей деревни, которые не присутствовали на концерте. Концерты для П.С. Попджоя не существовали. Долг, суровый сын гласа Божьего, приказал ему, концерты там или не концерты, совершать по вечерам обход своего участка. И он совершал его.

Этот же долг внушал ему, что за домом сэра Джаспера нужен глаз да глаз, и вот указанный глаз различил негроидного громилу, который спускался по приставной лестнице с балкона второго этажа. С самого начала это показалось ему подозрительным. Что-то тут не то, подумал П.С. Попджой и, как было упомянуто, схватил громилу за плечо.

– Эй! – сказал он еще раз. Он не тратил слов зря, а те, которые тратил, исчерпывались в основном одним слогом.

А что тем временем поделывала Аманда?

На протяжении душераздирающего пения Реджинальда она сидела, затаив дыхание, ум ее был в смятении, душа взбаламучена до самых глубин. С каждой басовой нотой, которую он извлекал из подметок своих башмаков, она ощущала, как былая нежность, былое восхищение стремительно врываются назад в ее сердце, и задолго до его шестого выхода она поняла, если мне позволено создать уподобление, что он – единственная луковица в похлебке и что было бы безумием искать счастье где-то еще, а уж тем более в качестве жены человека с большими ушами, но без подбородка, который выглядел так, словно рыл копытом землю у стартовой черты на ипподроме.

– Я люблю тебя, я люблю тебя! – шептала она, а когда лорд Наббл, расслышав эти слова, просиял и подбодрил ее: «Давай, девочка, поднажми!» – она обернулась к нему с холодным: «Да не вас, сардинка маринованная», и тут же разорвала их помолвку. И вот теперь она ехала домой, предаваясь длинным и скорбным мыслям о том, кого обожала, о том, кто, опасалась она, был для нее потерян навсегда.

Сможет ли он забыть жестокие слова, которые она ему бросила?

Очень и очень сомнительно.

Увидит ли она его еще хоть раз?

Напротив этого второго вопроса можно было бы вписать карандашиком «да», ибо именно в этот миг он ловким пинком в левую лодыжку своего пленителя высвободился из хватки последнего, вылетел галопом из-за угла со скоростью сорока миль в час, а пока она затормаживала свою машину, гадая, что побудило его с такой лихостью мчаться по шоссе, из-за угла показался констебль Попджой, развивший скорость при мерно в пятьдесят пять миль в час.

Когда человек, способный развить скорость до пятидесяти пяти миль в час, гонится за человеком, выжимающим из себя только сорок миль в час, завершение погони – это лишь вопрос времени. В данном случае конец наступил даже раньше, чем можно было ожидать, благодаря камушку, неловко наступив на который Реджинальд рухнул ничком, словно куль с углем. Констебль нагнал его и встал над ним, раздвинув ноги, как колосс.

– Эй! – сказал он, поскольку, как уже намекалось, был человеком с ограниченным словарным запасом, и в Аманде взыграла вся ее женственность. Она последней стала бы утверждать, будто знает, в чем, собственно, дело, но одно было более чем ясно: человек, которому она отдала свое сердце, вот-вот будет сцапан блюстителем закона и порядка и спасти его может только ласковая рука подруги и помощницы. Из сумки с инструментами она извлекла удобный гаечный ключ и, не позволив веточке хрустнуть под ногами, приблизилась к констеблю сзади. Раздался глухой смачный звук, констебль упал наземь, а Реджинальд, повернув голову, увидел, кто именно выскочил из люка к нему на помощь. Его захлестнула волна жаркого чувства.

– Приветик, – сказал он. – Вот и ты.

– Правильно.

– Приятный вечерок.

– Прекрасный. Как делишки, Реджи?

– Лучше не бывает, спасибо. Теперь, когда ты уложила легавого.

– Я заметила, что он тебе надоел.

– Пожалуй. А ты не думаешь, что он вдруг очухается и прыгнет, а?

– Он, по-моему, еще долго не придет в себя. В отличие от меня.

– А?

– Я порвала помолвку с Перси Набблом.

– Чудненько.

– Ты – тот, кого я люблю.

– Совсем чудненько.

– А теперь, – сказала она, – давай начистоту. По какой причине за тобой гоняются констебли?

Она слушала, задумчиво хмурясь, как Реджинальд излагал события этого вечера. Особенно ее заинтересовал рассказ о чистке ковров ее дядей Джаспером.

– Ты говоришь, он брызгал керосином туда-сюда?

– Щедро.

– А на полу были газеты и стружки?

– В порядочном изобилии. Довольно-таки рискованно, на мой взгляд. Никогда ведь не знаешь, с чего может возникнуть пожар.

– Ты совершенно прав. Урони он зажженную спичку… Вот что, – сказала Аманда. – Отправляйся домой и разнегрись. А я задержусь здесь и протяну руку помощи фараончику, когда он прочухается.

Прошло еще несколько минут, прежде чем констебль Попджой открыл глаза и сказал:

– Где я?

– Прямо здесь, – ответила Аманда. – Вы видели, чем вас стукнуло?

– Нет, не видел.

– Это был русский «спутник». Ну, один из тех, про которых вы читаете в газетах.

– У-ух!

– Именно, у-ух. Они набивают огромные шишки, эти «спутники», верно? Вашему затылку требуется большой кус сырого бифштекса или чего-то вроде. Прыгайте в мой автомобиль и посмотрим, что мы сумеем найти в кладовой Виссер-Холла.

Сэр Джаспер, израсходовав весь хранившийся в подвале керосин, покинул дом и направился в гараж за бензином. Он уже возвращался к крыльцу, когда подъехала Аманда. Ее появление всколыхнуло все его чувства.

– Аманда! Я ждал тебя не раньше чем через два часа!

Девушка вышла из машины и отвела его в сторону.

– Насколько я поняла от Реджи Муллинера, – сказала она, – он несколько минут назад видел, как ты усыпал пол в вестибюле газетами со стружками и обрызгивал их керосином.

Сэр Джаспер не напрасно председательствовал на сотнях собраний акционеров. Он и бровью не повел. Самый внимательный наблюдатель, вглядываясь в его лицо, не догадался бы, что сердце у него в груди так подпрыгнуло, что расшатало два передних зуба. Он заговорил с тем невозмутимым достоинством, которое так часто приструнивало взбунтовавшихся акционеров.

– Какая нелепость! На полу нет ни газет, ни стружек.

– Реджи говорит, что видел их.

– Обман зрения, ничего больше.

– Возможно, ты прав. Но я все-таки смеха ради пойду погляжу. И захвачу с собой констебля Попджоя. Конечно же, ему будет интересно.

Сердце сэра Джаспера выдало еще одно антраша.

– Констебля Попджоя? – переспросил он дрожащим голосом.

– Он у меня в машине. Я решила, что имеет смысл захватить его с собой.

Сэр Джаспер вцепился ей в локоть:

– Нет, не ходи туда, а тем более в обществе констебля Попджоя. Дело в том, моя дорогая, что слова юного Муллинера содержали толику истины. Я действительно обронил там несколько стружечек и газетку, которые нес – уж не помню зачем, – и в рассеянности споткнулся и опрокинул емкость с керосином. Подобное может произойти со всяким, однако не исключено, что человек вроде Попджоя истолкует произошедшее превратно.

– Он может вообразить, что ты примерился увести у страховой компании солидную сумму.

– Вполне вероятно. Полицейские ведь склонны всегда и во всем видеть самое худшее.

– А тебе и в голову такое прийти не могло, правда?

– Разумеется, нет.

– Как и всучить бедному блеющему ягненочку пачку нефтяных акций-пустышек? Ах да! Дядя Джаспер, я ведь знала, что мне надо о чем-то с тобой поговорить. Реджи передумал, ему эти акции «Пахучей реки» ни к чему. Именно так, – добавила Аманда в ответ на заверения сэра Джаспера, что все акции уже переданы Реджи. – Но он хочет, чтобы ты их у него выкупил.

– Ах вот чего он хочет!

– Я ему сказала, что ты будешь в восторге.

– Ах вот что ты ему сказала!

– Разве ты не будешь в восторге?

– Нет, не буду.

– Жаль-жаль. Попджой!

– Мисс?

– Вы не присоединитесь к нам?

– Ради Бога! – вскричал сэр Джаспер. – Ради Бога, ради Бога!

– Одну минуточку, Попджой! Ты что-то хочешь сказать, дядя Джаспер?

– Если юный Муллинер действительно предпочел бы продать мне назад эти акции…

– Да, предпочел бы. Это строго официально. Он почему-то проникся к ним странной необъяснимой антипатией.

На некоторое время воцарилось молчание. Затем из недр сэра Джаспера вырвался стон, сильно напоминавший басовые ноты «Миссисипи»:

– Ну хорошо, я согласен.

– Чудесно. Попджой!

– Мисс?

– Не присоединяйтесь к нам.

– Как желаете, мисс.

– А теперь, – сказала Аманда, – следуем в твой кабинет, где я попрошу тебя выписать чек на имя Реджинальда Муллинера с выплатой ему ста тысяч фунтов.

Сэр Джаспер зашатался:

– Сто тысяч? Но он же заплатил только пятьдесят тысяч.

– Акции взвинтились в цене. Уж кто-кто, но ты-то должен знать, что такое колебание биржевых курсов. Мой совет, не откладывай совершение сделки, пока они опять не подскочили в цене. Или ты предпочтешь, чтобы я снова попросила констебля Попджоя проследовать в нашем направлении?

– Нет-нет-нет, ни в коем случае!

– Как скажешь. Попджой!

– Мисс?

– Продолжайте не присоединяться к нам.

– Как желаете, мисс.

У сэра Джаспера вырвался еще один стон. Он поглядел на племянницу с неизъяснимым упреком:

– Так вот как ты платишь мне за мою нескончаемую доброту! Сколько лет я изливал на тебя дядюшкину любовь.

– А теперь ты изольешь на Реджи дядюшкины сто тысяч фунтов.

Сэра Джаспера осенила спасительная мысль.

– Но может быть, – сказал он, – юный Муллинер предпочтет взять пакет акций «Темно-синей Атлантики» равной стоимости? Это компания, созданная с целью извлекать золото из морской воды, и ее перспективы поистине безграничны. Я буду удивлен… нет, поражен, если вкладчик не получит девяносто процентов на свой… – Сэр Джаспер оборвал речь, заметив, что его племянница открыла рот. – Да-да, – сказал он, когда она закрыла рот. – Именно-именно. Я понимаю, что ты имеешь в виду. – Он испустил легкий вздох. – Но почему бы не спросить?