Текст книги "Корсар. Наваждение"

Глава 15

«Ой да налетели ветры злы-ы-ы-е…» Мелодия вырвала Корсара из забытья, словно требовательный звонок телефона. Он прислушался: нет, показалось… Привстал.

– Ты что, Митя? – сонно спросила Ольга.

– Ничего. Почудилось. – Провел губами по пересохшим губам. – Просто – пить хочу.

– Я принесу.

– Не нужно. Я сам.

Он прошлепал босыми ступнями на кухню, налил воды, выпил. Автоматически щелкнул пультом маленького плоского кухонного экрана, даже не отдавая себе отчета – зачем и почему он это сделал… Наверное, чтобы не стоять в темноте.

Дима закурил, сцепив зубы на фильтре сигареты; глядя на смутное свое отражение на ночном кухонном стекле, он пытался что-то вспомнить? осмыслить? понять? Или – ощутить себя, но – каким? Прежним и настоящим? Или – новым и настоящим? Что происходит?

Вдруг он почувствовал, как пульсирует, наливаясь горячим, тот самый «комариный укус» – ранка, нанесенная ему неведомо кем и – приведшая к галлюцинациям? Или – к реальному видению жизни, что пока только пробивалось сквозь привычные наслоения обыденной лжи…

Ольга подошла сзади, неслышно, коснулась его щеки.

– Какой ты трогательный сейчас, Корсаков… – произнесла девушка.

– Откуда ты знаешь, что я… – начал было Дима, но девушка перебила:

– Вот тоже секрет Полишинеля… Ты забыл, где я работаю? – Помолчала, произнесла: – Твоя рана саднит?

– Это не рана. Овод какой-то тяпнул…

– Овод?

– Наверное. Лето странное, Москва-река – под домом…

– Не залетают оводы на такую высоту, Митя, и ты это знаешь… – Легонько коснулась горячей припухлости кончиками пальцев: – Похоже на инъекцию. Или – на укус змея.

– Вчера, по-моему, я… – начал было Корсар, но Ольга приложила ему палец к губам:

– Не говори ничего. Молчи. Слова всегда все портят. Вчера, нет, сегодня ночью… все было… так, что… – Ольга тряхнула волосами, взяла из его руки стакан, жадно допила воду, улыбнулась немного беспомощно, глядя куда-то в глубь себя: – Ты был удивительно нежен и удивительно страстен… Можешь мне не верить, но… со мною такое было впервые. За всю мою долгую-предолгую жизнь…

– И со мною, – неожиданно произнес Корсар. – Что-то подобное однажды… уже могло случиться, но я даже сейчас не знаю, наяву, или во сне, или в моем разыгравшемся воображении…

– Однажды – когда? – спросила Ольга, обняв его за спину и прильнув всем телом.

– Давно. На исходе прошлого века. Или позапрошлого. Не помню.

Ольга кивнула согласно, так что он почувствовал щекотание ее волос:

 
Однажды, пред закатом века,
когда мы все еще журчали
ручьями ранними весны —
глаза озерные встречали нас
сквозь закатный шорох снега,
а мы игрушечно ворчали
на неслучившиеся сны.[24]24
  Стихотворение Петра Катериничева «Однажды…».


[Закрыть]
 

Корсар закрыл глаза. Ну да, так и было. Будущее всегда отбрасывает тень на настоящее, и, когда случается то, что и должно было случиться, мы часто «вспоминаем»: да такое с нами уже было… Вернее – должно было случиться. Потому что – очень хотелось. Ибо… Чему быть – того уж не воротишь.

Корсар разомкнул веки, умиротворенно кивнул своему отражению в стекле, вспомнил народное «утро вечера мудренее», приготовился тиснуть кнопку пульта и погасить плоский экран телевизора, как вдруг…

Лицо Марины Левиной, но… на фото. Потом телекартинка: ночь, ее двор, тот самый, что они покинули с Ольгой несколько часов тому назад, ее гостиная, вещи в беспорядке и всюду – бурые пятна… Корсар знал, что это. Прибавил звук.

– …Марина Левина, корректор издательства «Изумрудный город», в последнее время работавшая и с другими издательствами, найдена мертвой в своей квартире…

– …была раздета и задушена поясом кимоно, испещренным знаками. Вокруг – зажженные и угасающие свечи; на теле Марины – знаки кровью или просто фосфоресцирующей краской…

– …поразительно, что ритуал убийства совпадает с ритуалом, описанным в новой книге «Гробница» известного культуролога Дмитрия Корсара. Судя по многозначительным взглядам работников следственной бригады, отпечатки пальцев Корсара здесь повсюду. Как нам удалось выяснить у соседей, Дмитрий Корсар был в этой квартире минувшим вечером, а его сообщник поджидал во дворе, в тени деревьев, одетый во все черное…

Ольга Белова взяла лицо Корсара обеими руками, повернула к себе:

– Ну что ты застыл? Ты же предполагал, что… Ты был у Марины… двенадцать минут. За это время сотворить такое художество просто невозможно. А на ночь я – твое алиби.

– Пояс кимоно они взяли в моей квартире, – бесцветным голосом произнес Корсар. – Но как вычислили ее адрес?

– Она в издательстве зарплату получала. – Белова притворно-скорбно вздохнула: – А ты – поглупел…

– Так заметно?..

– Пока только мне.

– Значит. Нас уже двое… Или – только двое…

– …прошлым утром наша программа сообщила о гибели Корсара. Теперь выяснилось: пострадал другой человек… Похоже, в нашей столице орудует еще один маньяк или даже секта…

Одним движением Корсар сорвал телеприемник с держателя и бросил в стену. Другим – смел кухонный стол, с размаху ударился в стену, словно хотел пройти сквозь нее, – гипсокартон вздрогнул, но выдержал. На пол посыпались фотографии в рамках – на них виды разных городов и Ольга Белова – на лошади, на автомобиле, на мотоцикле…

– Корсар! – громко выкрикнула девушка, но он уже затих, приник к стене, сполз по ней, словно сдувшаяся резиновая игрушка. Так и сидел на полу с лицом несчастного мима, белого клоуна из жалкой итальянской оперетки, пока Ольга не поднесла к его губам наполовину наполненный стакан. – Выпей! – требовательно произнесла она. – Ну!

Корсар сделал глоток, другой, третий, замер, отбросил пустой стакан, прошептал не переводя дыхания:

– Эта твоя водка…

Ольга прикурила сигарету, подала Корсару:

– Обижаете, мужчина. Чистый спирт.

Он затянулся, выдохнул.

– Легче?

– Пока не знаю.

– По крайней мере – понятно одно. Почему ты еще жив.

– Почему? – спросил Корсар.

– Ты им зачем-то нужен. Очень. Значит – будут вербовать. – Ольга кивнула на разбитый телевизор. – А условия вербовки они создали идеальные.

Корсар внимательно посмотрел на Белову, спросил вдруг, неожиданно для самого себя:

– Сколько тебе лет, Оля?

– Хамский вопрос, не находишь?

Корсар пожал плечами.

– Ладно, спишем на спирт. А по существу… Около тридцати. Или – слегка за тридцать. – Девушка хмыкнула невесело, произнесла вполголоса: – Как всегда. – Подняла глаза и уперлась ясным и упрямым взглядом в глаза Корсару. Спросила почти с издевкой: – Устроит?

Корсар покраснел и – не знал, что ответить. А вокруг, все усиливаясь, звучала бессмертная Сороковая симфония…

– Моцарт, – шепотом, словно боясь спугнуть чарующие звуки, произнес Корсар.

– Скорее, наоборот, Сальери.

– Что?

– Твой мобильный.

Корсар подобрал аппарат, сообщил девушке:

– Номер не определяется.

– Само собой, – усмехнулась Ольга. Погасила сигарету в осколке блюдца. – Не жизнь, сплошное кино.

– Да?

– Сейчас тебе сделают предложение, которое ты не сможешь отклонить. Спорим?

Лицо Корсара осталось спокойным, но словно закаменело вдруг.

– Отклонить можно любое предложение. Вместе с предлагающим. – Он взял мобильный, ответил: – Да? – По лицу его было невозможно понять, какие чувства им владели да и были ли они вообще. – Да, я буду.

Корсар нажал «отбой», неожиданно легко встал с пола, подошел к умывальнику, налил почти полный кувшин холодной воды, открыл холодильник, вынул из морозилки лед в кубиках, насыпал в тот же кувшин и единым духом вылил себе на голову и шею. Повторил процедуру, дважды оглянулся на Ольгу, но та уже колдовала у аппарата, а по кухне разливался аромат эспрессо.

– Тройной по крепости и количеству, с двумя кусочками сахара, правильно?

– Да.

– Ну тогда я и себе чашечку позволю.

Корсар встряхнулся, как вылезший из воды пес, вытер шевелюру чистым рушником.

– Ты повеселел. Хорошие новости? – спросила Ольга вроде бы безразлично.

– Да! Одна – просто хорошая, другая – очень хорошая.

Корсар быстро оделся – брюки, рубашка, куртка, подошел к стеллажу для кухонной утвари, одобрительно кивнул, выбрал из набора не самый большой, но отменно острый клинок, поиграл им некоторое время, пробурчал под нос: «Научились делать, англичане-то…» Как и где исчез нож – Ольга даже не заметила.

– Ну и какая – просто хорошая?

Дмитрий быстро собирал сумку-планшет: туда – рукопись, галстук, набор хищно блестевших перьями авторучек. Ольга пригубила еще кофе, прикурила от зажигалки… Пламя на время словно заслонило собою все – Корсар одним движением убрал в сумку ее фото, вывалившееся из рамочки.

– Извини, ты что-то спросила?

– Да. Какая новость самая хорошая. Из услышанных тобой.

Корсар сделал несколько глотков кофе, улыбнулся европейской улыбкой «cheese», произнес добродушно:

– Бодрит. Мне сообщили, что я умру через двенадцать часов. В муках. Они действительно ввели мне нечто.

– Двенадцать часов… Какое-то время сказочное.

– Кому как. Мой визави уточнил: плюс-минус четверть часа.

– Тебя это радует?

– Еще бы. В этом мире каждый знает, что смертен. Но никто не знает – когда.

– Думаешь, людей это сильно угнетает?

– Нет. По себе знаю, что нет. Ведь каждый собирается жить вечно. «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда буду я…»

– Но не у всех выходит…

– Ни у кого не выходит…

– А что за вторая новость, Корсар? Которая оч-ч-чень хорошая?

– Мне назначили рандеву.

– Когда?

– Прямо сейчас. Ночь, пробок нет. Через сорок минут точно буду на месте.

– И ты – радуешься?

– Еще бы…

– Ведь это означает…

– …Возможность «уйти» легко. И – с компанией. Хорошая новость?

– Великолепная. Кофе допьешь?

– Разумеется.

Через десять минут Корсар встал, коснулся губами щеки девушки, но – едва-едва, как мимолетный ветерок касается лепестка жасмина…

– Тебе… – начала Ольга.

– Жаль. Расставаться с этим миром, с планами и надеждами и – с тобой. Но обещать, что непременно вернусь…

– А ты не обещай, просто вернись. Ладно?

Корсар кивнул, резко развернулся и – вышел. Оля смотрела на захлопнувшуюся дверь, пока абрис ее не сделался зыбким, текучим, словно в дождь, и Ольга поняла, что это – слезы. Сделала глоток остывающего кофе, прошептала одними губами:

– Бодрит.

Глава 16

Ночью все кошки – серы. И все помыслы – черны. По чужому двору Корсар шел скоро, забросив сумку на плечо, приглядываясь к припаркованным машинам. Выбрал подходящую – полуджип «вольво», ударом кулака, обернутого тряпицей, проломил стекло, распахнул дверь, плюхнулся на водительское сиденье, рванул проводки, заставив разом заткнуться и смолкнуть рявкнувшую было сигнализацию, соединил другие, замкнув цепь зажигания… Мотор заурчал ровно, мощно, Корсар посмотрел уровень бензина – порядок. Оглядел дома вокруг: если хозяин и услышал писк сигнализации, то – пока увидит, пока – спустится… Поехали.

Летняя ночная Москва была не вполне пустынна, но красива – подсвеченные здания, кажется, менялись не только внешне, но и внутри становились другими: ночными, красивыми, как сны, и такими же запутанными… как и сам этот город – неведомый, непостижимый, тайный…

Корсар почти бесшумно подкатил к смотровой площадке, откуда вся Москва виделась как на ладошке. У парапета застыл «телескоп обозрения», но ни служащих, ни служилых, ни даже полудюжины зевак, какие в этом месте случались всегда, в любое время дня, ночи и года и почти при любой погоде, сейчас не было вовсе. У телескопа застыл в несколько картинной позе странный субъект: модный мужчина с длинными, гладко зачесанными седыми волосами, худощавый, в дорогом летнем костюме и туфлях, в темных очках-хамелеонах в тонкой и простой золотой оправе.

– Тоже мне Казанова…

Впрочем, Корсар понял, что хотел назвать совсем другое имя, литературное, известное всей Москве, да что Москве, всему читающему миру, и даже когда оно не было столь известным, то было оттого не менее реальным. Хотя некогда представился именно этот мужчина другим и даже визитку предложил…

«Иван Ильич Савельев, – вдруг вспомнил Корсар, вспомнил и визитку, и произнесенные при этом слова: – Давно слежу за вашим… э-э-э-э… творчеством и рад, наконец, увидеть вживе».

– Президент фонда изящных искусств… – процедил Корсар сквозь зубы, распахнул дверцу, спрыгнул на землю, подошел к Савельеву. И еще вспомнил процитированное дамой-куратором в аудитории прутковское: «Если на клетке со слоном написано «Буйвол» – не верь глазам своим!»

Метрах в десяти от «профессора изящных искусств» замерло два безвкусных, вглухую тонированных монстроподобных «ровера». «И кто только эту сволочь в цирк пускает!» – припомнил Корсар классика, спросил сдержанно: «Чему обязан?», хотя внутри его все будто полыхнуло огнем… Всех, кто помогал Корсару с книгой, убили «с ведома и по поручению» этого стильного душегуба.

А тот тем временем прикуривал от зажигалки длинную коричневую сигарету. Корсар сделал к Савельеву шаг, другой… Неожиданно для себя почувствовал, как ночные тени словно исчезли: все сделалось резким, рельефным, будто вырезанным из мягкого и гибкого металла, – деревья, автомобили, дальше силуэты домов – все! И – полупрофиль Ивана Ильича – вот он, рядом… Мысли путались, вернее, они летели сами по себе: «Смерть Ивана Ильича» – вспомнилось название толстовской пьесы, потом – словно каркающий скрежет врезался в перепонки: это «профессор» встретил летящего на него Корсара фразой:

– И куда-то вы всё спешите, молодой человек? Мы успеем…

– «…В гости к Богу не бывает опозданий…» – само собою запело где-то в потаенных глубинах совсем недальней памяти и – смолкло: Корсар сделал ложный выпад и – бросил ладонь в незащищенную шею визави…

Иван Ильич ушел легким полунырком, набрав этим разворотом силу и вложив ее в тычок собственного кулака, сжимающего зажигалку, точно вписавшуюся, словно свинцовая «закладка», в сжатую ладонь. Кулак «профессора» врезался Корсару в солнечное сплетение с силой механической кувалды, и не просто сбил дыхание – Дима почувствовал привкус чего-то горького и – провалился в темный омут забвения.

Мотоциклист в закрытом шлеме-полусфере, похожий на марсианина, весь в черном, подкатил к дальнему парапету и скрылся в непроглядной тени деревьев. Без суеты открыл кейс, вынул сложенную вдвое винтовку, разложил без единого лязга, – места соединений были «обуты» в темную прочную резину; в одно касание прикрепил оптический ночной прицел, вскинул винтовку, приподнял забрало шлема, увидел сквозь оптику беседующих Корсара и «профессора», кивнул сам себе удовлетворенно…

Вытащил из того же кейса штатив-треногу, установил на него и настроил раструб слуховой трубы, включил усилитель и генератор, убрал помехи, вставил наушник, услышал характерный голос Ивана Ильича…

– «…Цвел юноша вечор, а нонче – помер. И вот его четыре старика на согбенных плечах несут в могилу…» Так, кажется, у классика нашего, Александра Сергеевича… А вы как неловко ступаете, молодой человек? Так и расшибиться недолго. Словно не в нашем отечестве буйственном живете, и в веке – чужом… Поднимайтесь, душа моя; раз я пригласил на разговор, вам не отвертеться…

Савельев пыхнул сигаретой, распространявшей окрест аромат и гаванской сигары, и вишневого дымка… Склонив голову, пояснил поднявшемуся на ноги и слегка покачивающемуся от неушедшего еще головокружения Корсару:

– …а все дело в том, молодой человек, что мы никого не завлекаем обманом или силой…

– Кто – вы?

– И это узнаете со временем… если оно у вас будет.

– От чего или от кого сие зависит?

– От вас.

– Так я – за. Кто-то против?

– Скажем так, не все среди нас… настроены к вам… лояльно. Есть мнение, что вы и так задержались в этом мире… С такой прытью, как у вас, Дмитрий…

– Но есть и другое?

– Да.

– Я вам нужен.

– В той или иной степени. Всего лишь. Не вы, так другой…

– Мы говорим ни о чем.

– Просто я хочу, чтобы вы поняли правильно… Люди приходят к нам сами, чтобы мы… разбудили в каждом те дремлющие способности, о которых они и не подозревают… Все желают быть успешными, здоровыми, богатыми…

– И чем за это платят? Уж не душой ли?

«Профессор» поморщился:

– Бросьте нести чепуху, вы же мыслящий человек! Если люди и – «люди». И вы об этом прекрасно осведомлены. Одни – способны к высоким полетам мысли и духа, к сотворению этого мира, другие – всего лишь тела, наделенные функциями…

– «Овощи»?

– Есть и такие, но это – крайняя степень. Впрочем, олигофрения уже давно привычна и незамечаема в нашем милом, терпимом обществе. Но больше всего – так называемых «здравомыслящих». Их общая задача – «крутить маховик». Пока все не разнесет к черту!

– Про маховик – это вы сильно. А про черта – вообще поэтика Аристотеля!

– Корсар, не нужно умничать!

– А что нужно-то? Быть покорным, богатым и здоровым? Так я готов! «Будь готов всегда во всем, будь готов ты и ночью и днем, чем смелее идем к нашей цели, тем быстрее к победе придем…»

– В детском хоре вы, кажется, не пели.

– Но пионерию застал. Краем. «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной, навек любимый, где найдешь еще такой…»

– Прекратите паясничать, Корсар! Край у него – «любимый»!

Улыбка застыла на лице Дмитрия гуттаперчевой маской.

– «…а беда хоть тяжела, да об острые края задержалася…»

«Профессор» прищурился, внимательно приглядываясь в неверном ночном свете к малейшим переменам на лице Корсара. Хмыкнул:

– Так и есть. Паяц. Клоун.

– Шутник. Джокер, – в тон ему добавил Корсар.

– Ну, до Джокера тебе…

– Как обезьяне. До Китая – раком. Прямоходящей обезьяне, есссссс-но. Итак? Со мною все будет как и мечталось: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет!» Так? И – жить стану долго и счастливо? С кем? Со всеми самками подходящего экстерьера! Это – бодрит! Очень бодрит. Как там, у народа?

– «Поживешь подольше – увидишь побольше».

– Вот именно. Так почему я все еще жив?

– Если коротко… ты – умеешь догадываться. А тот, кто умеет догадываться, имеет право на то, чтобы знать.

– Спасибо, барин, за доброту и ласку…

– Опять ерничаете, Корсар.

– Да уж куда мне… Итак: моей мученической кончине через двенадцать – пардон, уже одиннадцать часов – есть альтернатива? Так обозначьте смелее, герр профессор!

– Это просто. Мы сделаем вам еще одну инъекцию, и вы – станете своим.

– Да? – Корсар вынимает из планшета лист рукописи с древним рисунком. На нем – человек с пустыми глазами и застывшим лицом. – Таким?

– Ну зачем же так примитивно? С тех пор тысяч пять с половиной годков минуло. И мы кое-чему научились…

– Но я стану… подконтрольным? Душой и телом?

– Контролируйте сами как хотите – и первое и второе, – явно устало отмахнулся Савельев. – Просто от того, что вы уже получили в дар и еще получите, вы не захотите отказаться!

– Вы уверены?

– Абсолютно. За… много-много лет – никто не отказался. Никто.

– Профессор, анекдот хотите? Мужик покупает водку в ночном ларьке, спрашивает: «Не паленая? Не отравлюсь я?» – «Ну что вы! – отвечает продавец. – Никто не возвращался, не жаловался».

Иван Ильич поморщился:

– Это все, что вы хотите сказать?

– Нет. Но выводы сделать хочу. Пока не поздно.

– Для нас – никогда не поздно.

– Профессор, а другой анекдот помните? Больной с трепетом спрашивает врача после операции: «Доктор, я жить буду?» – «Будете, батенька… – вздыхает доктор, смотрит на пациента долго и сочувственно и добавляет: – А – зачем?» Вот и я спрашиваю: зачем?

– Так это тебя действительно волнует, Корсар? Зачем ты будешь жить?

– Именно. А вас, Иван Ильич, – нет?

– За годы… как-то притупилось. Как сказал один иностранец, которому всего-то восемьдесят пять с небольшим: привык жить.

– Ничего. Обострим. – Корсар развел губы, обнажив безукоризненные зубы в хищном оскале: – Каждый мужчина в жизни решает для себя только эти два вопроса: «зачем живешь» и «как живешь». Но именно от решения первого зависит все остальное.

– А «как» – тебя уже не тревожит? Заводы, пароходы, яхты? Ах да – есть еще два – с кем и сколько. Не обидно? Одному отмерено сорок, другому девяносто, а третий, понимаешь, еще в сто двадцать по горам скачет горным таким козлом… Или – еще где. В смысле – «на ком».

– Если мне будет – зачем жить, то вопросы «как» и «с кем» я решу сам. С Божьей помощью. А «сколько» – зависит почти полностью от Него.

«Профессор» судорожно хохотнул, подавился вдруг дымом, откашлялся.

– Когда как. Порой – наоборот… – Вздохнул, еще раз затянулся, произнес спокойнее, словно читая нерадивому студенту лекцию: – Именно поэтому, Корсар, тебя и выбрали. Большинство людей вовсе не задаются вопросом – зачем, когда дело касается их жизней! Их интересует только «как» и «сколько».

– Я тоже не ангел. Так – «сколько» и в каких купюрах?

– Можешь не волноваться. Деньги – это не существительное. Это – прилагательное. Ну? Можно принимать твое «не ангел» за согласие?

– Нет. У меня вопрос.

– Слушай, ступай-ка на передачку «Что? Где? Когда?», вот там и умничай. Время ограниченно. Особенно у тебя, не забыл?

– Нет. Но вопрос задам. Один.

– Ну если только один. Раз уж ты «такой внезапный»…

– Что конкретно мне нужно сделать? Или – кого конкретно устранить? За ваше «благодеяние»? И где гарантия – что сам я после останусь жив?

– Гарантии дает только страховой агент. Но – не выполняет, как правило. Клиент-то мертв.

– Я вот что себе думаю: есть человек или люди, которые крепко вам мешают. Вам, господин Савельев, «профессор изящных искусств», лично вам, а не мифической организации… И я могу к ним подойти. Затем и нужен… пока. И – или устранить сам, или вывести его или их – на стрелка. Ну, что вы молчите?

Вы же сами сказали: кто умеет догадываться, имеет право на то, чтобы знать? Я прав?

Едва слышно смазанный затвор прошел небольшое расстояние, загоняя патрон; щелчок предохранителя, смягченный каучуком, был более похож на звук сломанной спички. Оптика прицела приблизила на максимально близкое расстояние лица «профессора» и Корсара.

«Профессор» усмехнулся, бросил сквозь зубы: – Жизнь покажет. – Пожевал фильтр сигареты, жестко зажал в зубах: – Или – смерть.