Текст книги "Синий аметист"

19

Христо-Жестянщик провел беспокойную ночь.

Проснулся он рано, прислушался. По мощенным булыжником улицам со стороны Марицы раздавались шаги людей, вставших спозаранку. Издали доносился скрип телег. Жестянщик встал, свернул постель, взглянул на пакет, лежавший под столом.

– Кажись, дело будет сделано сегодня, – на губах его появилась хитрая усмешка.

Затем он сел у окна и снова развернул план, который начертил ему Димитр Дончев: там было указано, как проникнуть в склад постоялого двора Меджидкьошк, как, заложив взрывчатку, меньше чем за три минуты выбраться обратно, перескочить ограды задних построек и оттуда по узким улочкам кратчайшим путем достичь квартала Мараша.

Христо все было ясно до мельчайших подробностей, но когда он думал о предстоящем деле, в ушах звенело, словно позади уже раздался страшный взрыв. И в мрачном подземелье каменного города он воспринимал это как надежду, как избавление.

Жестянщик скучал по Белово. Он мучительно переживал не только свое одиночество. Ему казалось, что в страданиях людей, пожарах, погромах, поражении восстания есть и его вина. Поэтому последние дни Христо жил в лихорадочном возбуждении, словно взрыв должен был все сразу изменить – возвратить людей в их дома, вернуть покой его душе.

В дверь кто-то тихо постучал. Жестянщик открыл засов. Перед ним стоял Дончев.

– Доброе утро, Христо, – Дончев пожал ему руку. Вслед за ним вошел Искро.

Дончев огляделся, но не увидел ничего подозрительного. В подвале царили тишина и полумрак.

– Сегодня вечером! – произнес он, садясь у стола и вытаскивая кисет с табаком.

– В котором часу? – спросил Христо.

– После вечерней смены караула. Пока новые караульные еще не освоились на посту…

Дончев закурил цигарку, потом протянул кисет Жестянщику. Глубоко затянувшись, сказал:

– И все же неплохо бы подождать Грозева до завтра…

В голосе его чувствовалось колебание, он вопросительно взглянул на Искро.

– Докуда ждать? – пожал плечами Искро. – Со стороны Чирпана всю ночь движутся войска… – Затем, помолчав, уверенно прибавил: – Грозев уже у них. Прошло четыре дня… А там он понял, что если будет идти с казаками, быстрее попадет в Пловдив. Вот так-то. А мы тут ломаем головы. Нечего больше мудрить. Он же сам нам сказал уходя…

– Так-то оно так, – согласился Дончев, – но дело это нешуточное… Нельзя, чтобы все оказалось впустую…

Искро, мрачно глядя перед собой, подошел к окну.

– Если будем мешкать, – убежденно заявил он, – упустим единственную за столько месяцев возможность. Так и знайте!..

Дончев вдруг ударил кулаком по столу и встал:

– Ты прав, Искро! Была не была!.. Поднимем их сегодня вече-в воздух, собак паршивых!..

– Христо, – обратился он к Жестянщику, взглянув не часы, – останешься здесь до вечера. Если ничего особого не случится, в восемь к тебе придет Гетов, чтобы помочь перенести взрывчатку. Положите ее в корзину с древесным углем и отнесете в заброшенный двор напротив солдатской пекарни. Улица там узкая, постоялый двор хорошо виден. Караул сменяется у самых дверей. Как услышишь муэдзина с Имаретской мечети, будь наготове! Искро отвлечет внимание солдата. Пока он будет заниматься им, ты проскользнешь во двор. Дальше тебе известно… Все должно идти по плану. Солдаты там довольно далеко, ниже пекарни, в кофейне Хаджи Хасана. Пока прибегут, все уже будет кончено… Бруцев будет на страже в верхнем конце улицы. Это самый удобный момент. Турки будут молиться, поднимется суматоха…

Вытащив из кармана свернутый фитиль, Дончев положил его на стол.

– Прикрепишь его к взрывчатке так, как я тебе объяснил, перед тем как спрятать ее в корзину с углем.

Потом Дончев и Искро простились с Жестянщиком и молча вышли.

Жестянщик остался один.

Время тянулось мучительно медленно. К вечеру шум из Тахтакале стал затихать. Слышно было, как владельцы магазинчиков опускают жалюзи. Незаметно начало темнеть. Предметы в подвале стали терять свои очертания.

Жестянщик приготовил корзину с углем и сел на ящик у окна. Город притих. Редкие удары часов с Сахаттепе слышались совсем ясно. Христо умел различать шаги и теперь жадно ловил каждый звук.

Проехала телега по булыжной мостовой, и снова наступила тишина. Вдруг послышались быстрые шаги, человек обошел дом, спустился вниз по лестнице. В подвал, запыхавшись, вошел Гетов. Он был немного бледнее, чем обычно.

– Быстрее! – сказал он. – Через переулок, что возле дома Хаима Моше, выйдем как раз напротив постоялого двора… Скорее!..

Улица круто поднималась по северному склону холма, и хотя Жестянщик старался идти в ногу со своим низеньким спутником, Гетов задыхался, жилы у него на шее вздулись от напряжения.

– Возле вон тех ворот свернем направо и попадем в заброшенный двор, – тяжело дыша, проговорил Гетов. – Вытащим там взрывчатку и будем ждать.

Со двора было видно все здание. На углу возле пекарни горел уличный фонарь. Около приоткрытых ворот неподвижно стоял часовой, опираясь на ружье.

Вскоре пришла смена. Новый часовой был ниже ростом, но чувствовалось, что он ловок и силен. Закинув ружье за спину, он стал прохаживаться взад и вперед по улице.

Человек пять крестьян из окрестных сел, работавшие задарма на турок, укладывали дрова в высокие поленницы по обеим сторонам улицы.

Из кофейни хаджи Хасана доносились звуки свирелей и бубен, хриплые голоса – веселье явно было в разгаре.

Небо на западе еще светлело, на его фоне дома на вершине холма казались неприступными крепостями.

Но Жестянщик ничего этого не видел. Присев на корточки возле корзины с углем, он не сводил глаз с открытых дверей постоялого двора.

Внезапно с минарета Имаретской мечети раздался протяжный зов муэдзина. Он полетел над домами, и вскоре из мечетей Табак-хисара, Лохуты, из Джумаи тоже понеслись заунывные голоса.

Жестянщик почувствовал, как теснит в груди. И словно для того, чтобы освободиться от этих тисков, он вынул из корзины пакет с взрывчаткой, положил рядом.

Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Все вокруг было спокойно. Шум в кофейне хаджи Хасана стал затихать. Лишь крестьяне продолжали перекладывать поленья возле пекарни. Вдруг в верхнем конце улицы что-то прошуршало. Часовой, вздрогнув, уставился туда. В это время чья-то тень перескочила соседнюю ограду и встала посреди улицы.

– Кто там? – крикнул часовой, заряжая ружье, но с места не сдвинулся.

Тень метнулась вверх по улице, но часовой не побежал за ней. Он все так же стоял у дверей постоялого двора. Положение усложнялось. Маленькая тень Искро вернулась обратно, снова остановилась. Часовой поднял ружье.

Прижимая пакет с взрывчаткой к груди, Жестянщик неподвижно стоял у выхода с заброшенного двора. Над улочкой нависла настороженная тишина. Сейчас часовой сделает предупредительный выстрел. Вдруг с поразительной быстротой Искро бросился вперед, прыгнул на спину часовому и вцепился ему в плечи.

Жестянщик пересек улочку и юркнул в двери постоялого двора. За ним тенью проскользнул Гетов. Из двора Момушева выскочили Калчев и Дончев, бросились к месту схватки.

Часовой, пригнув рукой голову Искро, дотянулся до упавшего ружья и изо всех сил хватил прикладом парня по темени. Череп треснул, а ружье неожиданно выстрелило. Одним ударом тесла Дончев повалил солдата. Но было уже поздно.

Из кофейни выбежали турки. Трое болгар исчезли во тьме заброшенного двора.

Турки подбежали к поленницам, стали на них карабкаться. В верхней части улочки раздался выстрел. Стрелял Бруцев, который должен был охранять вход в постоялый двор, пока Жестянщик находился там. Грохнул второй выстрел. Турецкий сержант упал бездыханным на булыжную мостовую.

Смелость турок внезапно испарилась.

– Гяуры!.. – крикнул панически кто-то из них. – С ружьями!..

– Стреляют из дома!.. – завопил другой.

– Залегай!.. Их много!.. – прижимаясь к стене, заорал второй сержант и, оглянувшись, шмыгнул в открытую калитку.

Жестянщик быстро добрался до вентиляционного отверстия – точно такого, как ему описали. Поднял крышку с противовесом на цепи и без особого труда проник в темное помещение. Не торопясь, нащупал ящики с амуницией, вытащил один и на его место положил пакет с взрывчаткой. Затем поджег фитиль. Вернулся к отверстию и только начал втягивать в него тело, как цепь вдруг натянулась, тяжелый противовес с треском ударился о железо и металлическая крышка опустилась ему на грудь. Он попытался перевернуться, но не смог. Хотел было протиснуться обратно, но узкое отверстие в стене держало его как в клещах. Лицо Христо налилось кровью, он с трудом дышал, придавленный огромной тяжестью металла.

Снаружи раздался выстрел. Жестянщик прислушался. Сзади тихо шипел фитиль.

Турки, выскочившие из кофейни, уже пришли в себя. Двое-трое вооруженных выстрелили в воздух, призывая на помощь. Появились новые. Прижимаясь к оградам, добрались до поленницы, залегли. Бруцев снова выстрелил. Из постоялого двора никто не появлялся.

Семинарист огляделся. Прошло пять минут со времени проникновения Жестянщика в склад, и, как приказал Дончев, пора было оставить пост, где он задерживал турок, и дождаться взрыва в соседнем дворе.

Трое его товарищей исчезли на другой стороне улочки. Турки еще суетились позади поленниц. На земле перед входом в здание лежал Искро с проломленным черепом, рядом с ним ничком – убитый часовой.

Бруцев приподнялся. Но вместо того, чтобы отойти назад и скрыться в соседнем дворе, он перепрыгнул через ограду и побежал к Искро. Лицо у парня оставалось прежним. Полуоткрытые глаза, казалось, глядели на туманный свет фонаря. Бруцев положил руку ему на лоб, повернул лицо к себе. И словно впервые увидел, что Искро совсем молодой, почти юноша.

Со стороны пекарни раздался выстрел. Бруцев вскочил, одним прыжком преодолел ограду и понесся меж деревьев, но вскоре споткнулся и упал. Бежать дальше не имело смысла, и он так и остался лежать.

Несколько мгновений царила тягостная тишина. И вдруг страшный грохот потряс ночь. Склад содрогнулся, почва под ним провалилась, из-под земли вырвался столб яркого пламени, взметнув в небо крышу здания. Вздымаясь и опадая, столб с оглушительным треском поглотил все, что осталось от постоялого двора.

Окна домов вокруг зияли черными провалами: от взрыва вылетели все стекла. Отблески пламени зловеще плясали на стенах. На деревья и траву сыпались сверху пепел и кирпичная пыль. Бруцев медленно встал. Все вокруг тонуло в дыму. Он пошел вниз по склону. Остро пахло гарью. Голова у Бруцева будто налилась свинцом, мысли путались. Но все его существо переполняло какое-то странное торжество. Он вспоминал – отрывочно, разбросанно – месяцы ожидания, телегу с взрывчаткой. Грозева, Наумову, трех товарищей, которые сейчас, гак же как он, брели где-то во мраке. Рука его ощутила лоб Искро, из которою постепенно ухолило тепло. У подножия холма Бруцев бессильно опустился на песок. В воде Марины отражались огни моста.

Невдалеке раздался орудийный выстрел, его эхо заглохло во тьме ночи.

20

Кто-то осторожно поднимался по лестнице.

– Кто там? – спросила Жейна, глядя в открытую дверь своей комнаты.

Смеркалось, в коридоре было темно. Мать Жейны уехала к сестре в Пештеру. Милена, как обычно вечером, убежала к соседям, и сейчас в доме никого не было.

Шаги стихли, затем опять послышались.

– Кто там? – снова крикнула Жейна и села в постели.

Донесся тихий, но ясный голос:

– Извините, господин Грозев здесь?

Сердце Жейны дрогнуло. Она вскочила, накинула на плечи пушистую персидскую шаль и подошла к двери.

На площадке стоял высокий смуглый человек с глубоко посаженными глазами. Худой, усталый, он в темноте коридора казался привидением.

– Зачем вам господин Грозев? – спросила она с порога.

– Я привез ему письмо из Стамбула.

– Его сейчас нет, – сказала Жейна, – но я передам ему письмо, как только он вернется.

Человек вынул конверт из кармана пиджака и протянул ей.

– Вы из семьи Джумалиевых? – он испытующе взглянул на нее.

– Да, – ответила Жейна.

– До свидания, – незнакомец повернулся и ушел.

Стоя в дверях, Жейна осмотрела продолговатый конверт. В верхнем углу было написано: «Лично». На восковой печати сзади виднелась неясная монограмма.

Жейна почувствовала, что руки у нее дрожат. Может быть, от того, что она внезапно встала, или от разговора с незнакомцем ее вдруг охватила неодолимая слабость. Положив письмо на комод, она опустилась на кровать. Тело покрылось холодным потом. Девушка ненавидела эти приступы слабости, все чаще случавшиеся с ней в последнее время. Она с досадой вытерла со лба пот.

Что теперь следовало сделать? Она вспомнила, что сказал ее матери Грозев, когда уезжал. Письмо нужно отнести Тырневу. Кого можно попросить об этом?

Жейна снова взяла письмо. Ей показалось, что за черными, написанными от руки буквами скрывается таинственный мир Грозева.

– Боже мой, – тихо промолвила девушка. И почувствовала, что в действительности все сложнее и страшнее, чем ей раньше казалось. – Надо… – вполголоса произнесла она, – надо отнести его…

Неожиданно от слабости, усталости, болезни не осталось и следа. Щеки Жейны запылали. Она сбросила с плеч шаль и лихорадочно принялась одеваться. Выходя, накинула на голову черный платок, повязала его по-турецки. Письмо спрятала на груди. Закрыв за собой калитку, Жейна направилась вниз по темной улице.

Квартал Каршияк был шумным, пыльным – явление необычное для этой тихой, находящейся на отшибе части города. Над деревянными лотками уличных торговцев горели фонари. Возле лотков толпились солдаты, покупавшие разные сласти. Жейна шла почти посередине улицы, не глядя по сторонам. Черный платок защищал ее от мужских взглядов. Время от времени навстречу ей попадались турчанки с белыми узлами или корзинами на головах, это вселяло в нее уверенность. Через тонкую ткань рубашки она ощущала, что письмо на месте, оно лежало возле ее сильно бьющегося сердца.

Перед постоялым двором Тырнева горел фонарь. Жейна ясно различила красные фески солдат, толпившихся у дверей. Изнутри доносились писк свирели и пьяные мужские голоса. Жейна остановилась, беспомощно посмотрела наверх. В комнатах было темно. Пройдя садом, она добралась до задней стороны здания. Внизу светилось окно. Жейна заглянула в него. В маленькой комнате стояли мешки с фуражем, лежали железные обручи. Посреди на квадратном камне горела сальная свеча, по-видимому, ее только недавно зажгли.

Жейна постучала в дверь комнаты, прислушалась, но кроме ударов в бубен и нестройного пения, долетавших из корчмы, ничего не услышала.

Она постучала сильнее. В саду что-то зашуршало. Жейна обернулась и увидела темную тень, пробиравшуюся среди деревьев. Она потянула за ручку: дверь была заперта. Отпрянув, девушка прижалась к стене.

Тень приблизилась. Человек вынул ключ, открыл дверь. Свет из комнаты упал на Жейну. Человек обернулся.

Это был Павел Данов.

– Жейна… – прошептал изумленно Павел. – Что вы здесь делаете?

Она сняла платок. Почувствовала, что заливается краской. Она молчала, не зная, что отвечать.

– Входите же, входите! – сказал Павел, делая к ней шаг. – Вас лихорадит…

Павел ввел ее в комнату и, перевернув пустой ящик, пригласил сесть.

– Что вы здесь делаете, скажите ради бога! – Он пристально посмотрел на нее. – Вы же еще вчера были больны… Что произошло?…

– Ничего, – сдержанно ответила Жейна. – Я должна была сюда прийти…

И она посмотрела на него, как на незнакомого, в котором надо разобраться. Может ли она ему довериться?

– Жейна… – проговорил он, садясь напротив. Вид у него был недоумевающий.

Она почувствовала себя совсем беспомощной и растерянной. И, словно желая защититься от новых вопросов, спросила сама:

– Вы знакомы с Тырневым? – Не дожидаясь ответа, прибавила: – Вы не отдадите ему это письмо?…

Жейна вынула из-за корсажа письмо.

Павел взял его, прочел адрес, повертел в руках, потом спросил:

– Оно пришло к вам?…

– Да, сегодня вечером… – Глаза ее следили за каждым его движением.

Данов секунду постоял. Потом положил письмо во внутренний карман пиджака и сказал:

– Подождите меня здесь. Я найду Тырнева и сразу же вернусь.

Он взял ключ, лежавший возле свечи, и вышел. Шаги его заглохли. Пламя свечи колебалось, и в ее свете маленькая комната казалась Жейне огромным амбаром.

Павел скоро вернулся.

– Передали письмо? – спросила девушка, не трогаясь с места. Павел посмотрел ей прямо в глаза.

– Да!

Потом, наклонившись, задул свечу. Они вышли во двор, дошли до калитки в изгороди, отделявшей двор от широкого луга. Данов попытался открыть ее, но она была крепко завязана проволокой.

Вдруг оглушительный гром расколол темное небо. Взрыв произошел на другом берегу Марицы. Павел вздрогнул, посмотрел на небо: над городом разливался желтый свет.

– Что это? – прижимая руки к груди, спросила Жейна.

– Взрыв, – ответил Павел, не сводя глаз с зарева.

Перед постоялым двором поднялась суматоха. Солдаты выскочили из корчмы. Улица заполнилась народом. Пересечь ее было уже невозможно. Павел и Жейна скрылись на сеновале за постоялым двором.

Стоя по колено в сене, они с тревогой наблюдали за толпой, то сгущавшейся, то рассеивавшейся. Время от времени совсем рядом пробегали люди с горящими факелами в руках.

Прошло уже около часа, но суматоха не прекращалась. Издали доносился тревожный барабанный бой. Неожиданно с нижней части улицы разнесся грозный многоголосый вой. Со стороны моста через Марицу показалась густая толпа. Над головами людей горели огромные факелы. Впереди шел турок в белой, свободно завязанной чалме. Распахнутая безрукавка открывала грудь, перехваченную лиловым поясом. Это был шейх – глава одной из турецких религиозных общин. Такие шейхи сотнями двигались вместе с военными частями, разжигая у солдат-мусульман ненависть к врагам– иноверцам.

У постоялого двора шейх остановился.

– Правоверные!.. – воскликнул он, подняв руку. Свет факелов выхватил из темноты его лицо. Он был смуглым, с большими раскосыми глазами. – Враги пророка хулят нашу веру, убивают наших людей… – Обернувшись, он указал на зарево. Поднятая рука дрожала. – До каких пор, правоверные, вы будете гневить пророка? До каких пор будете оставлять безнаказанными его врагов?

Освещенная множеством факелов толпа молча слушала.

– Наша земля осквернена, – продолжал он хриплым голосом, – гяуры посягают на нашу жизнь, на наших жен, жгут наши дома, хулят нашу веру. Кто мы – жалкие псы или сыны пророка, призванные сохранять его веру?

Грозный одобрительный крик вырвался изсотен глоток, и толпа, еще плотнее обступившая шейха, понесла его на руках к мосту через Марицу.

Павел и Жейна выбрались с сеновала.

– Сюда! – сказал Павел, направляясь в глубину двора. – Пойдем пешком…

Со стороны моста, то усиливаясь, то затихая, доносился рокот толпы. На обоих берегах стреляли. Зарево погасло, и ночь стала еще темнее.

Павел и Жейна, свернув у низеньких домишек Каршияка, вышли на перекресток возле церкви.

Отсюда им открылась страшная картина. У моста, охраняя его, густым строем стояли стражники и солдаты военных частей из города. А совсем близко от перекрестка, заняв все пространство между постоялым двором Еньо и Могаремовой резиденцией, колыхалась буйная солдатская масса.

В ней можно было различить островки особенно большого скопления людей, оттуда раздавались самые громкие крики: в центре этих островков виднелись чалмы шейхов. Десятки горящих факелов испускали черный дым, и от этого картина казалась еще более зловещей.

По другую сторону постоялого двора Еньо солдаты разгромили лавки болгар, и темные быстрые тени выносили на головах свою добычу. Недалеко от моста горел склад, пламя плясало на белых стенах соседних домов.

– Подонки, – глухо произнес Павел. – Надо искать брод…

Они спустились по глинистому обрыву к реке, ступили на береговой песок.

За темными тополями на другом берегу раздавались ружейные выстрелы. Отсюда хорошо был виден Небеттепе. Пожар потух, и только стрельба напоминала о недавней тревоге.

Пахло тиной, застоялой водой – заболоченная полоса тянулась на десятки километров.

За спиной у них, на улицах Каршияка, еще стреляли. Кто-то окликнул их по-турецки. Они вошли в воду. Ноги Жейны сковало холодом. Голова у нее закружилась. Девушка остановилась, обеими руками ухватилась за локоть Павла. Он беспомощно оглянулся.

Тени на обрыве спускались к берегу. Совсем рядом раздался выстрел. Павел наклонился, поднял девушку на руки и пошел вперед, с трудом передвигая ноги по илистому дну.

Он знал, что возле берега есть глубокие, как колодцы, ямы. Наполненные застоялой водой, они угрожали гибелью обоим. Перед тем, как сделать шаг, он нащупывал дно ногой.

– Павел, – прошептала Жейна, – пустите меня… Я могу идти сама…

Не отвечая, он все так же осторожно продолжал продвигаться вперед. Теперь он ступал по крупным круглым камням, лежавшим на дне. Вокруг его ног тихо плескалась вода.

Приблизившись к противоположному берегу, Павел пристально всмотрелся в силуэты деревьев, но не заметил ничего подозрительного. Тогда он одним рывком выбрался из береговой тины, пересек песчаную полосу и поставил Жейну на траву. Она прислонилась к дереву.

Сняв очки, Павел медленно протер их. Его близорукие глаза смотрели невидяще и тревожно.

Сейчас, в измятой мокрой одежде, он показался Жейне снова понятным и близким, таким, каким она его знала. Что заставило ее проявить к нему недоверие? А что делал Павел на постоялом дворе Тырнева? Известно ли ему что-нибудь о Борисе? И что это был за взрыв?

Мозг ее лихорадочно работал, но усталость мешала сосредоточиться и хоть что-то понять.

– Павел, – прошептала она. – Что за человек Грозев?… Что за люди Тырнев и другие?… Вы знаете?

– Пойдемте, – тихо произнес он. – Холодно…

Она немного помолчала. Потом попросила:

– Павел, обещайте мне, что никогда никому не скажете ни слова об этой ночи…

Он внимательно посмотрел на нее, будто хотел понять причину этого желания. Потом сказал:

– Обещаю, Жейна!..

– Плохи дела, господин Аргиряди, – покачал головой сержант Джамал, узнав в свете фонаря путников, когда фаэтон остановился у караульного помещения. – Ох, как плохи…

– Что случилось? – Аргиряди сошел с фаэтона и посмотрел на полное краснощекое лицо турка.

Джамал пожал плечами, положил руку на патронташ.

– Плохо… – нахмурил он брови. – Взорвали постоялый двор Меджидкьошк со всеми боеприпасами и порохом…

– Когда?

– Да часа четыре назад…

Джамал покосился на караулку.

– Есть кое-что и похуже… – понизив голос, произнес он. – Батальоны из Каршияка оставили свои биваки и сейчас хотят взять город. Их подстрекают шейхи… – Турок покачал головой. – А русские под носом…

Джамал прислушался. Далеко за рекой слышались выстрелы.

– Еще стреляют, – сказал он. – Вернулись бы вы лучше в имение, в городе такая неразбериха…

Аргиряди молча посмотрел на него. Повернулся к фаэтону. Увидев силуэт дочери, на миг заколебался. Но тут же бросил кучеру:

– Едем в город…

– Господин Аргиряди, – остановил его сержант. – С турецким солдатом шутки плохи… Послушайте меня!..

– Езжай! – коротко приказал Аргиряди, садясь рядом с дочерью.

Фаэтон свернул на узкую улочку, ведущую к мосту. Впереди них ехали два экипажа с иностранцами. Сержант конной охраны узнал Аргиряди и послал двух стражников сопровождать его фаэтон.

Возле моста стояла огромная толпа. Она то угрожающе кричала, то вдруг умолкала. Над морем голов плыл удушливый дым от факелов. Временами что-то хрипло выкрикивали шейхи, размахивая руками.

Окруженные тонким кордоном охраны, фаэтоны с иностранцами остановились позади толпы. Испуганные путники озирались по сторонам, понимая всю безнадежность своего положения.

Однако солдатская масса почти не обращала на них внимания. Для нее это были иностранцы, люди, чье спокойствие обеспечивали далекие государства, неимоверно могущественные, по мнению простого мусульманина. Да и что можно взять с этих плюгавых людишек, одетых, как шуты?! Сейчас цель была смять охрану города и ворваться в него!

София посмотрела на Небеттепе. По его улицам скакали всадники с горящими факелами, что еще больше усиливало возбуждение толпы.

Девушка взглянула на отца. В его глазах была усталость, на лице застыло горькое презрение.

Со стороны моста подразделение из охраны города во главе с высоким худым капитаном пыталось расчистить путь для экипажей иностранцев.

– Расступись!.. Расступись!.. – кричал капитан. Его продолговатое лицо казалось маленьким и испуганным на фоне поднятых вокруг солдатских штыков.

Низенький сухощавый шейх выкрикнул что-то, в ответ раздался страшный, многоголосый рев. Толпа качнулась вперед, солдаты, охранявшие мост, сделали шаг назад. Новый, еще более угрожающий рев огласил окрестности.

Положение становилось критическим. Стражники, охранявшие иностранцев, беспокойно озирались. Еще миг – и стихия могла смести дрогнувшую охрану моста. Сухощавый шейх пробился вперед и, взывая к пророку, заклинал солдат не нацеливать штыки в грудь своих правоверных братьев.

В этот момент с другого берега, из торговых рядов, вылетела группа всадников и быстрой рысью поскакала по мосту. Группа состояла из пяти-шести человек. Впереди был Амурат-бей. Он только что вернулся из инспекционной поездки в районе Тырново-Сеймен. Отступление Гурко не развеяло его мрачных предчувствий.

В нескольких метрах от солдат всадники остановились. Амурат-бей спешился. Он был в синем мундире, подпоясанном ремнем. Пройдя через ряды охранников, он остановился перед толпой. Молча постоял, заложив пальцы за ремень. Шум постепенно стих.

Лицо Амурат-бея было испитым. Свет факелов придавал его чертам необыкновенную рельефность. Было что-то непреклонное в выражении этого лица, во взгляде. Софии вдруг подумалось, что он похож на Бориса. Однако эта мысль показалась ей настолько абсурдной, что она тут же отогнала ее прочь.

– Правоверные, – произнес Амурат-бей в воцарившейся вокруг тишине, – падишах послал вас сюда защищать наше государство, сражаться с иноверцами, вступившими на нашу землю. Он повелел вам выполнять приказы ваших офицеров, которые выражают его волю и промысел аллаха. Каждый, кто нарушит эти приказы, выступает против воли нашего повелителя, против воли всевышнего. Поэтому вернитесь назад по своим бивакам! Воинские части из города сами справятся с врагами и злодеями и воздадут им возмездие…

Сухощавый шейх выступил вперед и, воздев руки, воскликнул:

– Аллах повелевает вершить возмездие за пролитую кровь, а не поднимать оружие на своих правоверных братьев!.. Аллах велит вам уйти с пути и не мешать проявлению гнева господня…

Амурат-бей посмотрел на него долгим взглядом. Лицо его побледнело. Рука медленно потянулась к кобуре, вынула пистолет. Подняв его, Амурат-бей выстрелил шейху в лоб. Сухощавая фигурка покачнулась и упала бездыханной на землю.

Толпа замерла. Потом отпрянула. На пустом пространстве перед мостом остался лежать лишь труп шейха. Рваные башмаки на босу ногу сиротливо торчали в пыли. Кто-то крикнул было что-то, но осекся.

Амурат-бей раздельно произнес:

– Командирам рот и взводов отвести людей в биваки!.. Прекратить всякую стрельбу!..

Голос у него был хриплым, но спокойным. Он отошел к мосту, медленно застегивая кобуру. Повсюду стали раздаваться отрывистые команды. И хотя на улицах Каршияка стрельба продолжалась, толпа молча отступала назад, рассеивалась.

Амурат-бей дал знак подвести ему коня. Вскочив на него, он оглядел освободившееся пространство и распорядился пропустить на мост экипажи.

Первым двинулся один из фаэтонов с иностранцами. Один из путников – маленький плешивый мужчина – почтительно поклонился Амурат-бею, сняв, с головы серый фетровый цилиндр. Турок медленно поднес два пальца к феске.

Последним был фаэтон Аргиряди. Амурат-бей все так же молча приветствовал и их.

София посмотрела на него. Сейчас, вблизи, его глаза показались ей такими же усталыми и пустыми, как у отца.