Текст книги "Несовершенное"

– Так. Женщины мешают искусству и прогрессу?

– Я не говорю, что вы занимаетесь подрывной деятельностью против человечества. Мужчин вдохновляют недосягаемые женщины, побежденных они эксплуатируют в бытовых целях.

– Кто кого эксплуатирует?

– Мужчины побежденных женщин. Примеры Софьи Андреевны и Коры Ландау достаточно красноречивы. Никто никогда не подсчитает их вклад в достижения мужей, а сами они будто и не задавались такой задачей. Ваше предназначение – ложиться костьми ради благополучия потомства и производителей.

– Самсонов, ты заткнешься наконец? Отправляйся к своему главному и вешай ему лапшу на уши, сколько твоей душеньке угодно, только женщин не трогай.

Самсонов послушался Марину и в понедельник явился со своим рацпредложением к главному редактору. Тот долго смотрел на него исподлобья, потом почесал одним пальцем переносицу:

– Не пойдет.

– Почему?

– Дурачком не прикидывайся. Сам не вчера родился. Продолжай работать и не выпячивайся. Тоже мне, борец за свободу.

– Нет, но я же…

– Помолчи, Самсонов, помолчи. Иначе мне придется для тебя "скорую" вызвать. Или для себя.

– Но послушайте…

– Уйди отсюда, уйди. Не доводи до греха. Тебе вроде рановато в старческий маразм впадать.

– Ну почему вы так реагируете? Разве я предлагаю что-то нереальное или незаконное?

– Нет, ты предлагаешь только полнейшую ахинею. Не заставляй меня думать о тебе плохо, замолчи и иди займись делом.

– Чем же я заставляю вас думать обо мне плохо?

– Тем, что выдаешь себя за идиота. Хотя, я уверен, идиотом не являешься. Значит, изобрел какую-то интригу с неясной целью. Чего ты добиваешься, Самсонов?

– Я вам подробно рассказал, что предлагаю.

– И ты хочешь, чтобы я бросился тебе на шею с криком восторга и благодарности?

– Это не обязательно. Просто скажите "да".

– Сам я на такие вопросы не отвечаю. Вопросы редакционной политики положено выносить на редколлегию.

– Замечательно, выносите.

– Тогда все узнают о твоем предложении.

– Замечательно.

– Тебе не страшно?

– Почему мне должно быть страшно?

– Потому что все узнают о твоей психической неполноценности. Слушай, Самсонов, успокой меня. Скажи, что пришел немного попридуриваться, а потом вернешься к исполнению своих служебных обязанностей.

– Я излагаю вам свой план наилучшего исполнения моих служебных обязанностей. Кстати, острые, не ангажированные ни властью, ни оппозицией, материалы помогут популярности газеты и, следовательно, ее тиражу. Не вижу в такой перспективе ничего ужасного.

– Твои острые материалы только приведут меня и тебя на биржу труда. Бывал там когда-нибудь?

– Не приходилось. Думаю, любой опыт для журналиста полезен.

– А семью твою кто будет кормить, пока ты будешь набираться опыта?

– У меня нет семьи.

– У тебя есть семья, если ты не подонок. Ты в самом деле не даешь деньги жене? Совсем не возникает желания позаботиться о собственной дочери?

– Возникает иногда. Но если не будет работы, нечем будет делиться, и забот станет меньше. Я живу первобытным человеком, только сегодняшним днем.

– Первобытные люди заботились о детях, поэтому все и кончилось твоим рождением.

– Может, моим рождением все только начинается? Вы совершенно не хотите прославиться?

– Я хочу спокойно жить и работать, кормить семью и летать каждое лето в Египет. А вот чего тебе неймется – ума не приложу. Сейчас же опомнись, прекращай дурить, берись за ум и возвращай семью.

Самсонов машинально собрался выдать длинную нелицеприятную тираду о своей жене, которая водит к себе мужиков среди бела дня, не стесняясь соседей, но ангел-хранитель спас его, ловко придержав невоздержанный язык в самый последний момент.

– А я хочу жить в мире с самим собой, – неожиданно для себя произнес вслух буйный журналист. – Чтобы не сосало под ложечкой от осознания несовершенства жизни.

– Жизнь всегда будет несовершенной, – буркнул главный, с оттенком недоумения взглянув на подчиненного. Впервые за время знакомства он разглядел в Самсонове черты странного человека. Тот не хотел униматься:

– Я не предлагаю никакой крамолы. Сейчас нет ни пятьдесят восьмой статьи Уголовного кодекса, ни шестой статьи Конституции. Осуществление моего предложения не нарушит ни одного российского закона, почему вы смотрите на меня, как на сумасшедшего?

Главред действительно смотрел на него именно так, смотрел долго, с оттенком отеческой жалости во взгляде. В конце концов начальник решил обращаться с журналистом, как с малым ребенком:

– Понимаешь, на свете есть много законных вещей, которые недостижимы в реальной жизни. Человеку не запрещено летать, как птице, но он не может.

– Человек-то летать не может, но газета заниматься своим прямым делом честно и профессионально не только может, но и должна. А вот запретить такую деятельность газеты никто не может. По закону.

– Разве я говорил о запретах? Нам ничего не запретят, меня просто уволят по статье за служебные нарушения, которых у меня пруд пруди, потому что нет их только у того, кто ничего не делает. А тебя я просто убью, без юридических формальностей.

– А вы работайте без служебных нарушений. Надо же когда-нибудь навести порядок в государстве.

– Даже в государстве! Эк ты замахнулся, мил человек. Ты кем себя возомнил, вершитель судеб отечества? В государстве он порядок решил навести. Тебе рассказать древний анекдот про советскую власть и парикмахерскую?

– Не такая уж у нас парикмахерская. Целый район у Москвы под боком. Нас и в центральной прессе могут заметить.

– Очень ты нужен центральной прессе!

– И на федеральных каналах.

– Конечно, этим ты еще нужней! Хочешь навести порядок в России, стань сначала президентом.

– Спасибо, лучше я начну с парикмахерской. Вы мне так и не ответили, почему нельзя работать по правилам.

– Потому что работа по инструкции называется итальянской забастовкой. И вообще, как ты планируешь жить дальше, забросав дерьмом своего работодателя? Где ты видел людей, оставшихся живыми и счастливыми после подобных подвигов?

– Забросать дерьмом – значит возвести напраслину. Я же говорю о формулировании обоснованных точек зрения.

– Ты говоришь о войне компроматов, которой страна в свое время нахлебалась выше крыши. Теперь читателя больше всего интересуют гороскопы и фасон нижнего белья звезд экрана и эстрады.

– Я говорю не о войне компроматов. И не стоит плохо думать о читателе. Если он прочтет в газете подтвержденную ссылками на подлинные документы статью о том, что выгодополучателем в деле о выделении участков пашни под коттеджный поселок является Касатонов, и если он прочтет впоследствии о начале работы депутатской комиссии по расследованию, а затем и полный отчет этой комиссии, он заинтересуется в наивысшей степени. Самое главное для нашего человека, чтобы кого-нибудь наказали и выплатили компенсацию в бюджет – если такое случится, газета имеет шанс стать экономически эффективным предприятием и получить независимость.

Главред откинулся в кресле, поедая жалобным взглядом Самсонова и нервно барабаня пальцами по столу.

– Вот если ты попробуешь заикнуться о Касатонове в таком ключе, то в лучшем случае тебе еще до публикации переломают ноги или руки. В худшем – сгинешь в каком-нибудь болоте на радость будущим археологам. Собственно, тебя мне не жалко, но не мне же твою дочку растить, подумай на досуге.

– По-вашему, следует и дальше делать вид, будто никто ничего не знает?

– А никто ничего и не знает, все только болтают. Где ты собрался искать подлинные документы, подтверждающие твою гениальную догадку? Кто их тебе даст или хотя бы покажет издали? Все люди, имеющие к ним доступ, хорошо прикормлены Касатоновым, они пошлют тебя куда подальше, да еще и хозяину доложат о вербовочном подходе. Ты как дитя малое. Что с тобой происходит? Я прежде не замечал в тебе признаков инфантилизма.

– Теперь заметили?

– Теперь я уверился в твоем великом будущем. Где-нибудь на задворках чего-нибудь большого и вонючего. Займись семьей, не майся дурью. Зарабатывай деньги, покупай подарки жене и дочке, обустрой дом. Куда ты лезешь, зачем?

– Я очень ясно говорю, куда я лезу. И сказал, зачем.

– Чтобы не было мучительно больно? Сколько можно болтать о высоком, мелькая драной задницей? Кому нужны твое благородство и самопожертвование ради свободы в одном отдельно взятом районе? У нас даже психушки нет, где ты нашел бы для своих идей бесподобную аудиторию.

– И вы о психушке. Никак не могу увидеть связь между стремлением хорошо делать свою работу и безумием.

– Не можешь? Я тебе объясню. Ты неправильно понимаешь хорошую работу журналиста. Надо объяснять дальше?

– Не надо. Вы хотите сказать, я должен и дальше следовать вашим указаниям.

– Не указаниям, а общему руководству. Я формулирую задачи, ты находишь решение и претворяешь их в жизнь. Свободы для поиска и творчества здесь – сколько твоей душеньке угодно.

– Например?

– Например, займись проблемами коммунального хозяйства. Сам понимаешь, претензий у людей – выше крыши. Пытай коммунальщиков хоть на дыбе, изучай русла денежных потоков, только не рой слишком глубоко.

– То есть не называть адреса, к которым эти потоки стекаются?

– Да не найдешь ты никаких адресов. Тебе и без меня дадут знать, если подойдешь к границе. А до нее – обличай на здоровье.

– На здоровье не получится. Откуда взялась граница? У нас сословий нет, тем более привилегированных. Все равны перед законом.

– Опять ты за свое? Сколько раз я должен тебе объяснять одно и то же?

– Видимо, пока я не постигну всей глубины вашей мысли.

Главред уже смотрел на собеседника едва ли не с испугом. Он задумался о возможности умственного помешательства Самсонова на почве несуразиц в личной жизни.

– Слушай, Самсонов, никак не пойму. Ты всерьез молотишь всю эту дребедень?

– Вы сомневаетесь во мне?

– Нет, я за тебя боюсь. Взрослый человек не может обладать невинностью младенца.

– Почему вы считаете меня ненормальным из-за желания не презирать собственное отражение в зеркале?

– Хочешь сказать, ты лучше других? Более духовный, возвышенный, бескорыстный? Ты просто глухой, слепой и пустоголовый.

Самсонов направился к двери, но остановился и спросил:

– Значит, нет?

– Именно так.

– Отлично.

Журналист вышел из кабинета, чеканя шаг, и направился совершенно не в ту сторону, движения в которую можно было бы ожидать от законопослушного и трудолюбивого сотрудника редакции. Он вытащил из кармана засаленную записную книжку, лихорадочно полистал ее, нашел нужную страницу и, не отрывая взгляда от нужного номера, потянулся за трубкой телефона на столе у Даши. Та сидела грустная, ничего не делала и не обращала внимания на беспредельщика. На сей раз им обоим было не до подтруниваний.

Короткие гудки в трубке сменились тишиной, затем приятный девичий голос поздоровался с Николаем Игоревичем, с достоинством произнес наименование корпорации и поинтересовался намерениями звонящего. Журналист также представился, но не успел развить свою мысль, как в трубке раздалась глупая электронная мелодия, и ему ответил новый девичий голос, представившийся пресс-секретарем. Самсонов пустился в атаку без всякой подготовки, объявив о желании взять интервью у господина Касатонова с целью выяснить его точку зрения по поводу слухов о неприятной тайной истории коттеджного поселка под Москвой. Голос выдержал паузу, которую при желании можно было объяснить замешательством. Затем наглецу предложили подождать ответного звонка в течение недели, тот в свою очередь сообщил, что звонит по редакционному телефону и попросил оставить ему сообщение. Закончив невероятные переговоры, он просто отправился прочь из редакции, в коммуналку. Его погнал туда страх – хотел уйти из редакции прежде, чем служба безопасности Касатонова успеет среагировать на его звонок.

В животе угнездился противный холодок, несколько раз по дороге журналист оглянулся, но не увидел никакой угрозы. Он заскочил в продовольственный магазинчик, запасся продуктами на пару дней и наспех обдумал новую тактику поведения в отношении Алешки. Сдержанность и отстранение следует сменить умеренной агрессивностью, принять образ тайной угрозы. Угроза должна быть непонятной, неизвестной природы. Ее следует зашифровать во взгляде, манере поведения, интонации. Только вот где взять такую прорву актерских талантов?

Как и следовало ожидать, наполеоновские планы в отношении эротомана не осуществились. Тот продолжил активно демонстрировать презрение к незаконному соседу, а Самсонов в ответ только прятал глаза. Боялся выдать врагу страх. Страх приходил к журналисту время от времени, все чаще и чаще. Он неустанно сочинял способы расправы над собой, доступные фантазии Касатонова. Правда, очень редко Николая Игоревича посещала боязнь совсем другого рода. Вдруг олигарх просто не обратит внимания на звонок сумасшедшего? Наверняка, в современном русском бизнесе люди привыкли ко всяким досадным подробностям. В такие минуты Самсонов чувствовал себя особенно униженным, куда там Алешке с его алкоголизмом.

Неприятная боязнь быстро миновала, и являлись прежние страхи, вселяющие гордость в душу журналиста. Видимо, начнется процесс со звонка главреду, с целью выяснить, действительно ли тихая газетка отбилась от рук. Главный с радостью даст позвонившему самцу гориллы все сведения о местонахождении неудачника, и наступит новая жизнь. Увольнение неизбежно, здесь толстяк прав, но это только начало. Развитие печальных событий виделось сочинителю неопределенным, почерпнутым исключительно из милицейских и полицейских сериалов. Поездка за город в багажнике автомашины, берег реки. Неужели все так кардинально? Он ведь всего лишь произнес вслух то, о чем судачит весь город. Но именно по этой причине его и постигнет кара. За сказанные вслух слова. Слова, слова, слова. Бедолага Гамлет ничего не понимал в жизни. Слова ведут человека вперед и приводят к концу. Слова, произнесенные вслух, жизнь иногда подытоживают.

Минуло несколько дней, Самсонов бегал на работу трусцой, пытаясь незаметно в витринах разглядеть "хвост", и несколько раз даже обнаружил оный. То есть, остался в убеждении, что обнаружил. Ничего не происходило. Через неделю, выйдя вечером из редакции, борец за свободу обнаружил у дверей редакции большую синюю "семеру" БМВ и человека возле – в черном костюме и в серой рубашке без галстука, в темных очках. Ситуация выглядела до обидного ясной.

– Здравствуйте, Николай Игоревич, – сказал баритоном человек и открыл заднюю дверцу машины. – Сергей Николаевич ждет вас сегодня для интервью. Если при вас нет необходимых материалов, я могу подождать.

Журналист стоял в нерешительности. Если позвать милицию прямо сейчас, он только выставит себя полным идиотом – ничего ужасного ведь не происходит. Ему просто предлагают проехать на место интервью, о котором он сам же и договорился. Договориться о милицейском конвое определенно не получится – не видала такого земля во веки веков. Отказаться ехать – зачем тогда звонил? Действительно, зачем? Чтобы бриться, не краснея от вида своей постной рожи в зеркале. Гори оно все синим пламенем. Самсонов молча шагнул вперед, согнулся в три погибели и провалился в мягкое сиденье. Он твердо решил не выглядеть глупым или трусливым, и тем самым сохранить для себя шанс вернуться к жене без потери морального облика. Свидетелей мужественного поведения журналиста поблизости не наблюдалось, некому будет рассказать Лизе о его благородстве, нет смысла проявлять никому не нужную решительность. Мысли суматошно толпились в мозгу Самсонова, мешая друг другу приобрести ясные очертания.

Машина мягко тронулась с места, и уже через несколько минут боец слова сделал правильную догадку о цели короткого путешествия. Десять или пятнадцать минут БМВ потратил на неспешную поездку до того самого коттеджного поселка, который стал в городе притчей во языцех. Смысл большинства слухов, циркулирующих среди непричастных к событиям людей, сводился к утверждению, что меньше всех заработал на сделке владелец земли, дышащий на ладан бывший колхоз, а больше всех – Касатонов. Сквозь тонированные стекла журналист бегло осмотрел несколько домов, проплывших за окнами, затем автомобиль свернул с улицы и оказался во дворе впечатляющих размеров особняка. Самсонов пошарил по двери, отыскивая ручку, и добился успеха своих поисках раньше, чем предупредительный водитель успел открыть дверцу снаружи. Гостя провели в дом, он окунулся в массу кондиционированного воздуха, передернул плечами и с высокомерным видом проследовал за каким-то мажордомом в большую гостиную с эркером, камином и огромной люстрой на высоченном потолке. В центре стояли два кресла с низеньким столиком между ними, на столике посверкивали два бокала, наполненных чем-то дорогим. В одном из кресел сидел Касатонов.

Хозяин поднялся с кресла – довольно крупный мужчина внушительной наружности. Внешность его вселяла полное доверие.

– Здравствуйте, Николай Игоревич.

– Здравствуйте, Сергей Николаевич.

Самсонов выглядел несколько взъерошенным, поэтому Касатонов тактично поинтересовался, не случилось с интервьюером каких-нибудь неприятностей. Тот заверил владельца заводов, газет, пароходов в полной своей безмятежности, и четверть часа они мило болтали о пустяках, пригубливая время от времени марочное вино, которое журналист по неопытности никак не мог распознать. Затем Касатонов взял быка за рога:

– Николай Игоревич, вы меня озадачили своим звонком.

– Вы тоже меня озадачили, – честно ответил журналист. Считая честность лучшей политикой, он твердо решил и впредь резать правду-матку без зазрения совести. – Я ожидал либо полного отсутствия реакции, либо весьма резкой.

– Поджидали мальчиков с бейсбольными битами? – тонко улыбнулся Касатонов.

– Примерно. Как минимум, нелицеприятного разговора с уполномоченными молодчиками.

– Разочарованы? Подвиг не получился?

– Не важно. Что это мы все обо мне, да обо мне. Насколько я понимаю, вы готовы дать мне эксклюзивное интервью?

– Я готов поговорить с вами по душам. Просто по-человечески интересно пообщаться. Я ведь уверен – за вами не маячит никакой персонаж, решивший в интересах бизнеса натыкать мне палок в колеса. Вы не получали своего задания, ни официально, ни подпольно. Занимаетесь самодеятельностью?

– Опять вы обо мне? Давайте лучше поговорим о вашей чудесной сделке.

– Далась вам эта сделка. Что вы хотите о ней узнать? Кто нагрел на ней руки и каким образом? Действительно ждете от меня бесподобной и беспрецедентной откровенности? Я дал вам повод подозревать меня психической неуравновешенности?

– Зачем же вы меня сюда затащили?

– Поговорить о вас, разумеется. Например: в чем заключается ваш план? Никак не могу понять. Думали, придете ко мне и узнаете всю подноготную? Хотите, расскажу о становлении своего капитала?

– Хочу. Разумеется, если бесплатно.

– Нет, серьезно. Вам бы следовало начать с другого конца. Под договором о выкупе участка даже моей подписи нет. Ройте с того конца.

– Это ваш совет? Вы заинтересованное лицо, я не верю в вашу объективность. План мой прост, как все гениальное: желаю добиться от вас комментария на предмет заполнивших город слухов о вашей причастности к афере с участком и извлеченной из нее немалой выгоде.

– Мой ответ еще гениальнее, чем ваш вопрос: нет ни причастности, ни выгоды. Я просто купил здесь дом. Ничего незаконного. У меня ведь бизнес в вашем милом городке.

Самсонов молчал. В самом деле, какого другого ответа можно требовать, не имея в руках улик? Зачем он вообще вошел в контакт с Касатоновым? Истерическая реакция на неприятности жизни простительна женщинам с их тяжелым гормональным фоном, но почему его затянуло в болото нерасчетливости?

– Вам нужны подлинные документы по сделке, нужна их независимая экспертиза, нужны рычаги давления на людей, поставивших подписи, и много других важных вещей, – беззаботно произнес Касатонов. – Но у вас ничего этого нет и никогда не будет. Знаете, почему?

– Не знаю.

– Потому что вы гуляете сами по себе, как кот. Журналист опасен, если является орудием в руках серьезного человека, имеющего в деле интерес. Он обеспечит и необходимую инсайдерскую информацию, доступ к документам и прочие удовольствия. Вы не знакомы с этими прописными истинами?

– Знаком. Просто я решил начать новую жизнь.

– Боюсь, вы пытаетесь заложить основы новой жизни страны. Или просто насмотрелись занятных фильмов о бесстрашных журналистах, которые лихо развязывают языки всевозможным злоупотребителям и похищают документы из сейфов и письменных столов. Смею вас заверить, у меня вы ничего не похитите, и никто из моих людей с вами словом не обмолвится. А перекупить их вы не сможете – денег нет. Жизнь устроена печально. Скучно и обыденно.

– И она, полагаю, вас устраивает.

– Само собой. Не удивляет же вас такое мое отношение к проблеме?

– Не удивляет. Сны вам снятся?

– Сны? Иногда. Если вы надеетесь, что по ночам я терзаюсь кошмарами, спешу вас разочаровать. Обхожусь без достижений фармакологии.

– Какой сон видели в последний раз?

– Не помню, – Касатонов пожал плечами. – Утром иногда еще могу находиться под впечатлением, но через четверть часа и думать забываю.

– А впечатления помните? Смешные сны, реалистичные, фантастические?

– Ничего определенного сказать не могу. Откуда такой интерес к моим снам?

– Я просто надеялся.

– Надеялся? И?

– Надеялся на невероятное. Сны делают человека ранимым. Он переживает их, как вторую жизнь. Особо увлеченные полагают сны истинной реальностью, а повседневность – видимостью. Вас никогда не посещали такие мысли?

– Конечно, нет, – раскатисто засмеялся олигарх. – Детство какое. Меня вполне устраивает повседневность.

– Намекаете на мои несчастные обстоятельства? Думаете, спасаюсь в снах от жизни?

Касатонов закинул ногу на ногу и с иронией посмотрел на собеседника:

– Нет, я просто пытаюсь понять глубинные причины ваших поступков. Должно ведь существовать нечто необъяснимое, подвигнувшее взрослого человека на подростковое поведение. Признаться, я поэтому и решил увидеться с вами лично.

– Я вам и объясняю глубинные причины своего поведения. Человек должен радоваться жизни. Не в гедонистическом смысле, а в бытовом. Радоваться в момент пробуждения, во время завтрака, на работе, во время обеда, дома, во время ужина, ложась спать.

– Наверное, с некоторыми сумасшедшими все так и происходит.

– Возможно. Я ведь не о вечной идиотской улыбке говорю. Все перечисленные мной события не должны тяготить человека, раздражать или изматывать. Когда эти условия соблюдаются, человек счастлив. В моем понимании большие деньги по определению лишают своего обладания спокойствия. Правда, у меня даже маленьких денег особо никогда не водилось, поэтому я обращаюсь к вам за консультацией: вы живете в мире с самим собой?

– Я не понимаю ваших категорий, – пожал плечами Касатонов. – Я живу на вулкане. Возможно, это и есть мой мир, другого я не знаю и не мечтаю о нем. Временами адреналин бьет ключом, как под артобстрелом. Иногда скучно. Страшно никогда не бывает – нищим в буквальном смысле слова я не стану ни при каких обстоятельствах, по объективным законам больших чисел. А чего еще можно бояться в нашей жизни?

– Скажу так – резкого обеднения.

– Ерунда. Сколько уже раз я резко беднел, и не припомню. Только злость закипает, стискиваю зубы и снова беру свое.

– Только свое?

– В смысле, не чужое ли? Нет. В бизнесе царствует философия факта – если я что-то взял, значит оно мое и есть. Деньги ведь должны переходить из рук в руки – в чулке под подушкой они просто обесценивающийся товар, не имеющий сам по себе никакого смысла. Смысл денег возникает именно при их перетекании от одного хозяина к другому.

– А как быть со старыми поговорками о невозможности заработать все деньги или унести их с собой на тот свет?

– Да очень просто. Правильные поговорки. Я ведь сказал, что не коплю деньги, а играю в них.

– Слушаете мелодичный перезвон и получаете эстетическое удовольствие?

– Непременно. Это как туш в честь победителя. Чемпионов ведь чествуют целыми стадионами. А у меня вместо трибун – цифры отчетности.

– Но вы же тратите деньги на себя? Как минимум, на этот дом.

– Разумеется. И не только на этот дом. Это ведь и есть тот самый звон, о котором мы только что говорили. Радуюсь жизни, как могу. Но каждая трата вызывает невольные подсчеты, сколько прибылей я упущу из-за нее. Деньги, потраченные на этот дом, через несколько лет могли бы принести мне два дома. Получается, чтобы тратить деньги, нужно быть не слишком жадным.

– Странный вывод.

– Но логичный, не находите? Разве я вас не убедил?

– Мне трудно судить. До вас подобные рассуждения мне в голову не приходили. Хорошо, но что вы думаете о людях, которые за деньги убивают, отнимают их силой или мошенничеством?

– По-вашему, все они должны быть мне близки по духу?

– Не знаю, я вас спрашиваю.

– Но вы предполагаете мой ответ?

– Нисколько. Правда, вы говорили о том, что чужих денег не бывает…

– И что же?

– Хватит вам отвечать вопросом на вопрос. Затяжка времени в данной ситуации работает против вас.

– Ладно, спешу спасать лицо. Как вы охарактеризуете человека, который на улице избивает людей, как ни в чем ни бывало?

– Наверное, как хулигана.

– А как вы относитесь к боксеру, нокаутировавшему противника в полном соответствии с правилами?

– Видимо, так и отношусь – как к спортсмену.

– Уразумели разницу?

– Хотите сказать, вы никогда не нарушали правила в силовой игре?

– Хочу сказать, что у старушек пенсию никогда не отнимал.

– Вы уверены, что ни одна старушка ни разу не купила на свою пенсию некачественный товар вашего производства?

– Я не занимаюсь ширпотребом. Я имею дело с менеджерами, директорами и владельцами всевозможных компаний, корпораций и контор, которые пошлют меня куда подальше, если их не устроит мое предложение.

– И среди них нет ни одного, кто по каким-либо причинам при всем желании не может отказаться от вашего предложения?

– Возможно, попадаются и такие. Но это их проблемы. Раз они встали в такую позицию, значит плохо делают свое дело. Мы все говорим о различных вариациях силового отъема денег, но вы ведь еще упомянули о мошенничестве. Вот уж где-где, а здесь жертва в большинстве случаев сама виновата в своих проблемах. Большинство мошеннических схем строится на эксплуатации человеческой жадности. Люди хотят быстро, без особых усилий и без проблем изрядно умножить капитал, на чем и горят.

– А обманутые дольщики в квартирных делах?

– Здесь не всегда дело в мошенничестве – бывает, искренне хотели построиться, но не вышло. Если речь все же о мошенниках, то их жертвы хотели по дешевке срубить квартирку. В некоторых случаях даже договора некорректно составлены, а если договора и приемлемые, как можно в нашей стране отдавать большую кучу денег под обещание сделать что-то за них в будущем? Я понимаю, хочется пожить в человеческих условиях, но это не значит, что нужно швыряться деньгами в разные стороны.

– А бесчисленные пенсионеры, которым то обменивают деньги якобы на новые, то еще что-нибудь придумывают?

– Если пенсионеры вырастили детей, те за них и отвечают. Если не вырастили – сами виноваты в том, что на старости лет остались один на один с новым, незнакомым им миром.

– А если пенсионеры пережили своих детей?

– Значит, мало родили. Если родить шестерых, восьмерых, то всех пережить точно не удастся.

– А у вас сколько детей?

– Четверо пока. Но я не намерен на этом останавливаться.

– Похвально. Только не все в последние десятилетия имели возможность плодить детей.

– Ерунда. Сто лет назад возможностей с объективной точки зрения имелось еще меньше, а детей рожали в неизмеримых количествах. Проблемы здесь начинаются, когда люди думают прежде всего о собственном комфорте, а затем уже обо всем остальном.

– И еще они думают о будущем своих детей, которое им по силам обеспечить. И большинство может обеспечить будущее одному-двум отпрыскам.

– Чушь. Советский образ мышления. Результат презрения ко всем видам деятельности, кроме требующих высшего образования. Пусть за него и не платят ничего, зато перед знакомыми не стыдно. Деловые работящие люди могут обеспечить детей и без высшего образования, ничем Россия здесь не хуже других стран. Вот только торговля, предпринимательство, физический труд – все дружно презираемы. Ценится только деятельность, оплачиваемая из государственного бюджета, то есть за счет тех самых людей, чей труд почитается нечистым занятием.

Самсонов долго молчал в ответ на длинную тираду собеседника. В доме не водились мухи, летнюю тишину нарушали лишь доносящиеся издалека звуки музыки. Живой музыки – кто-то играл на фортепьяно, иногда сбиваясь и начиная арабеску Дебюсси сначала.

– Я не понимаю Дебюсси, – внезапно произнес интервьюер и сам не понял, зачем он высказал вслух свое отношение к ни в чем не виноватому покойнику.

– Да? – удивленно приподнял брови Касатонов. – А я ничего против него не имею.

– Скажите, Сергей Николаевич, вы имеете какие-то виды на политическую карьеру?

– Почему вы спрашиваете? Разглядели во мне задатки великого государственного деятеля?

– Нет, мне кажется, в бизнесе вам расти больше некуда. А куда же расти выше бизнеса? Только в политику.

– Извините, не планирую. В бизнесе всегда есть куда расти. Что же касается политики, ею интересуются совсем уж никчемные людишки. Помните, Ельцин в свои последние месяцы на президентском посту безуспешно пытался протащить через Совет Федерации кандидатуру генерального прокурора? Уж и не помню, кого именно?

– Припоминаю.

– И чем закончилась эпопея? У Ельцина так и не вышло, пришел Путин, выдвинул того же самого персонажа, и он прошел без сучка и задоринки. Знаете, чем примечательна эта история?

– Не знаю. По-моему, ничего примечательного.

– Ошибаетесь. Вся эта свалка замечательна тем, что в ней не участвовал ни один политик. С одной стороны высокопоставленные рабы, лягающие мертвого льва и прыгающие на задних лапках перед живым и здоровым, с другой – держиморды, для которых нет ничего важнее, чем продемонстрировать стране свою самодержавную волю.

– А генеральный?

– Теоретически он как бы и не политик, но всякий мало-мальски уважающий себя человек взял бы самоотвод еще после первого провала на Совете Федерации. Но для него тоже самым главным было продемонстрировать свою холопью преданность государю.

– Но ведь вы на своем нынешнем месте тоже зависите от этих людей. При наличии желания власть у нас может разорить кого угодно.

– Не спорю. Но я не лезу в политику и исправно башляю, кому и сколько следует.

– Но если вдруг пропустите платеж, против вас ведь можно возбудить дело на совершенно законных основаниях?