Текст книги "Путешествие в Тянь-Шань"

Властвовавшая в Китае туземная Миньская династия едва могла защитить пределы Срединной империи от кочевников и очень мало имела влияния на события, совершавшиеся около Тянь-Шаня. Но обстоятельства очень сильно изменились с тех пор, как на китайский престол в 1644 году взошла свежая силами Маньчжурская династия. В конце XVII века, когда маньчжурским императорам удалось окончательно подчинить себе все части Срединной империи, они обратили внимание и на среднеазиатское нагорье, где вступили в войну с Галданом, ханом Элютов, имевшим свою столицу в Хоргосе на реке Или близ нынешней Кульджи, т. е. у подножия Тянь-Шанских предгорий.

Борьба эта окончилась в 1696 году гибелью Галдана и совершенным сокрушением Элютского (Калмыцкого) царства, на развалинах которого возникло другое калмыцкое же Джунгарское царство, просуществовавшее с самых первых годов XVIII века до 1757 года. Это Джунгарское государство занимало все северное подгорье Тянь-Шаня в тесном смысле; на северо-западе оно простиралось до озера Балхаша, на севере – до Алтая. С одной стороны, оно сильно интересовало Китайцев, которые вели с Джунгарами беспрестанные войны, кончившиеся окончательным завоеванием Джунгарии во второй половине XVIII века, с другой – Россия находилась с Джунгарами то в мирных, то во враждебных отношениях.

В одном из столкновений, произошедших между Джунгарами и русской экспедицией Бухгольца на Иртыше, был захвачен в плен Джунгарами конвой русского каравана и между прочими пленными шведский сержант Иоганн Густав Ренат, попавший в русский плен в Полтавской битве и сосланный на житье в Сибирь. Этому Ренату обязаны мы недавно найденной в Швеции и напечатанной в 1881 году Русским Географическим обществом единственной современной картой прежней Джунгарии, на которой часть Тянь-Шаня от истоков Таласа до истоков Кунгеса (правого верховья реки Или) изображена с замечательной верностью.

Ренат, пробыв в Джунгарии 17 лет (с 1716 до 1733 года), научил Джунгар плавить железные руды, делать пушки и ядра, завел типографию с подвижными шрифтами – словом, был так полезен Джунгарам, что они, отпуская его с почетом в отечество в 1733 году, одарили его очень щедро. К сожалению, Ренат, умерший в Швеции в чине поручика, не оставил никакого описания своих путешествий, никакого маршрута, кроме интересной карты, начертанной им, очевидно, еще в Джунгарии. Причина этого кроется в том, что Ренат был не особенно грамотен и, доживая свой век на родине, был слишком занят своими служебными обязанностями.

Из карты Рената, однакоже, видно, что Тянь-Шаньское подгорье было лично осмотрено им. Не говоря уже об Илийской долине, как более постоянном его местожительстве, он, очевидно, объезжал весь Заилийский Алатау, Иссык-Кульскую котловину, был даже и в Тянь-Шане, по крайней мере в двух пунктах, а именно: на Альма-Арассанских теплых водах (на северном склоне Небесного хребта) и на перевале, ведущем с Текесского Джиргалана через главный хребет на Юлдуз. Особенно отчетливо на карте Рената изображены бассейны реки Или и озера Иссык-Куль. На северном берегу озера обозначено имя Усуней, а так как и ныне три племени Большой орды носят собирательное имя Усунь, то несомненно, что остатки Усуней, некогда властвовавших на Иссык-Куле, вошли в разноплеменный союз Казаков, или Кайсаков, которому Русские дали название Киргиз-Кайсацкого народа.

Ренат, очевидно, не только не начальствовал джунгарскими войсками, но и не принимал никакого участия в войнах Джунгар с Китайцами. Наиболее важные события этой войны, а именно истребление джунгарскими засадами китайских войск в ущельях Тянь-Шаня, между Турфаном и Урумчи, происходили в 1713, до прибытия Рената в Джунгарию. Да и по его карте очевидно, что на восточной окраине Джунгарии он никогда не был и составлял эту часть карты по весьма неточным расспросам. По характеру же местностей, особенно тщательно и верно нанесенных на карту, очевидно, что Ренат заведовал рудными и заводскими, а может быть, и строительными делами в Джунгарии, что на него возлагались некоторые организационно-административные поручения и что разъезды его были весьма многочисленны.

Время пребывания Рената в Джунгарии (1716–1733) было, впрочем, самым мирным в кратковременной истории этого государства, так как оно приблизительно совпадало с миролюбивым царствованием Юн-Джен (1722–1738) на китайском престоле. Только после отъезда Рената, уже в царствование Кян-Луня возгорелась борьба на жизнь и смерть небольшой Джунгарии с колоссальною Китайскою империей. Борьба эта охватила весь северный склон Тянь-Шаня и кончилась не только совершенным падением Джунгарского государства в 1757 году, но и поголовным истреблением до миллиона джунгарских Калмыков в Илийской долине и в самых диких ущельях Небесного хребта, где они искали себе спасения. Только 200 тысячам семейств из неджунгарских Элютов удалось бежать в русские пределы.

С этой поры (второй половины XVIII века) китайская власть утвердилась на обоих склонах Тянь-Шаня, и съемки миссионеров-иезуитов и китайских учеников их проникли и в эти местности, о чем свидетельствует единственный, впрочем, китайский астрономический пункт в Иссык-Кульской котловине Хонгор-Олон (Конур-Улен), определенный Китайцами на юго-западной стороне Иссык-Куля с достаточной верностью под 42°17' с. ш.

К этому же времени относятся и скудные географические сведения, занесенные на страницы китайской государственной географии начала нынешнего века и тщательно сгруппированные Риттером и Гумбольдтом в их классических сочинениях об Азии. Наиболее интересные из этих сведений касаются, несомненно, знаменитого Муссартского горного прохода, расположенного на восточной стороне величественной горной группы Хан-Тенгри на дороге из города Кульджи на Или в город Аксу, расположенный уже на южном подгорье Тянь-Шаня, в Малой Бухарии, или Китайском Туркестане.

К югу от станции Гахча-Кархай, лежащей у подножия Муссартского горного прохода, по свидетельству китайской географии, перед взором путника расстилаются снежные поляны, очень глубокие зимой. Летом на вершинах встречаются снег, лед и болотистые места. Люди и животные движутся по тропинке над обрывом; всякий же, кто по неосторожности углубляется в снежные поляны, неминуемо погибает. После 3-х часов пути начинается ледник, где уже нет ни деревьев, ни травы, ни песку. Исполинские иглы и зубцы наваленных одна на другую ледяных масс, с пустыми, непроницаемыми для света трещинами поражают взор путника.

Шум воды, текущей подо льдом, походит на раскаты грома. Скелеты вьючных животных, верблюдов и лошадей разбросаны повсюду. Для облегчения пути, высечены во льду ступени, но они очень скользки и путь по ним опасен. Немало путников находят смерть на этих обрывах. Люди и животные пробираются здесь в страхе один за другим; будучи застигнуты бурею, они ищут убежища под огромными скалами. В тихие ночи слышатся здесь чудные, но наводящие ужас мелодические звуки: это эхо растрескивающихся ледяных масс. Лучшая дорога становится нередко неудобной на другой день. Таков горный проход Муссур-Даван (проход ледников).

Альпийский волк обитает на этих высотах; по раннему утреннему его следу всегда можно найти потерянную дорогу. Серые орлы своим криком также наводят заблудившегося путника на настоящий путь, так как они питаются трупами и костями, рассеянными по дороге. Небольшая птица ча-кэу, с красным клювом и красными лапами, летает большими стаями в ледниках и, как утверждают Китайцы, кладет свои яйца в лед.

Китайцы, для которых дорога из Кульджи в Аксу всегда имела большое значение, высылали из ближайших к перевалу станций каждое утро по 10 рабочих, для того чтобы в движущемся льду ледника высекать ледяные ступени. Иногда лед так размягчен, что путешественники проваливаются и погибают. Снег падает на Муссарте круглый год, а дождя здесь никогда не бывает. На южном склоне перевала ручей Муссургол (ледниковый поток) со страшной силой вырывается из-под льда и течет на юго-восток к малобухарской или восточно-туркестанской, реке Тарим и Лобнору. В трех днях пути от горного перевала к югу уже расстилается сухая пустыня, на которой не произрастает ни одно растение.

Ни один из европейских миссионеров, по-видимому, не был очевидцем Тянь-Шанского хребта, а китайские съемки в этой части империи производились китайскими учениками миссионеров. Результаты этих съемок изображены на известной карте Средней Азии, составленной знаменитым Клапротом. Карта эта для своего времени весьма удовлетворительна, но в частях Тянь-Шанского подгорья, посещенных Ренатом, уступает карте последнего.

Вот в каком положении были географические сведения о Небесном хребте, находившемся еще вне пределов Русской империи, когда я в 1855 г. задумал свое путешествие в Тянь-Шань, поддерживаемый в этом намерении Ал. Гумбольдтом и знаменитым автором «Землеведения Азии» Карлом Риттером.

В августе 1856 года, переправившись через реку Или, я впервые увидел снежный хребет, известный под именем Заилийского Алатау и служащий передовою цепью Небесного хребта. Никогда не забуду впечатления, произведенного на меня этим горным хребтом, представляющимся с реки Или грандиознее Швейцарских Альпов. В степной Илийской равнине я находился на высоте 1300 футов над уровнем моря. С этой равнины круто поднимался снеговой хребет, подножие которого было задернуто легким покрывалом сухого степного тумана, не позволявшего видеть ясно очертания не только предгорий, но и всего темного подножья хребта; но зато снежные вершины чрезвычайно отчетливо обрисовывались в совершенно прозрачной темно-голубой лазури.

Снежные вершины эти образуют на протяжении по крайней мере 180 верст непрерывный горный гребень, одетый сплошным снежным покровом и, по-видимому, нигде не пересеченный значительными выемками или седловидными углублениями. Напротив, все выемки между горными пиками были сплошь покрыты вечным снегом. Только на отдаленной восточной и западной оконечностях хребта видно было, что хребет опускался там ниже пределов вечного снега: снежная же средина хребта была увенчана трехглавым исполином, заметно превосходящим вышиной все остальные снежные пики хребта. Три вершины этого Талгарского пика (Талгарнын-Тал-Чеку), высотой (до 15 000 футов) едва ли не превосходящего европейский Монблан, очень сближены между собой.

От реки Или, имеющей у нынешнего Илийского поселка от 150 до 200 сажен ширины, считают не менее 70 верст до нынешнего областного города Верного, расположенного как раз у самой подошвы Заилийского Алатау, в том месте, где река Малая Алматы выходит на подгорье из горной теснины. Осенью 1856 года этот город, в котором ныне считается уже около 17 тысяч жителей, был еще в зародыше. В 1851 году первый русский отряд, переправясь через реку Или, прошел в Заилийское подгорье, разрушив здесь небольшое коканское укрепление Тоучубека, находившееся при слиянии рек Большой Алматы и Кескелен.

Но следуя далее вверх по Кескелену в лабиринте глубоких ложбин, по дну которых текут река и ее притоки, русский отряд был окружен такими многочисленными скопищами Коканцев и Каракиргизов, что едва мог уйти невредимо назад за Или. Только осенью 1854 года был послан отряд для основания в Заилийском крае русского укрепления, которое и было сооружено при выходе из гор речки Малой Алматы под именем укрепления Верного. В то время ближайшие окрестности Верного были еще так опасны, что через несколько дней после прихода отряда большой табун казачьих лошадей, кочевавший на ближайших к Верному пастбищах, был угнан коканскими Киргизами, головы же карауливших табун казаков были найдены воткнутыми на казачьих пиках на том месте, где пасся табун.

В следующем, 1855 году, до 9000 Коканцев подступали к Верному для того, чтобы разрушить укрепление, но, встретив сильный отпор, отступили. Летом 1856 года пришли в Заилийский край первые русские переселенцы из крестьян, водворившиеся здесь под охраною юного укрепления, и в этом же году было открыто с Заилийским краем почтовое сообщение, которым я и воспользовался для прибытия в Верное.

Ближайшие окрестности Верного в 1856 году были уже довольно безопасны, но, вообще спокойствие далеко еще не водворилось в Заилийском крае. Дерзкие набеги коканских подданных Киргизов, разграбивших русский караван (из которого пленные русские приказчики и казаки были проданы в неволю в Хиву) и угнавших у наших Киргизов до 15 тыс. голов скота, вынудили местное начальство, за месяц перед моим приездом, послать первый русский отряд через северную цепь Заилийского Алатау на р. Чу, на которой кочевали в то время коканские подданные Каракиргизы (Дикокаменные Киргизы) из племени Сарыбагиш, славившегося своею храбростью. Отряд состоял из двух рот пехотных солдат, посаженных на лошадей, двух сотен казаков, двух пушек и двух ракетных станков.

Сначала экспедиция шла благополучно. Перевалили через западное крыло Заилийского Алатау в Кестекском перевале, не превышающем высотою перевала Крестовой горы на кавказской Военно-грузинской дороге, спустились в долину реки Чу и, застав здесь множество каракиргизских аулов на кочевках, разгромили их и отбили много скота. Стоявший во главе отряда штабс-капитан Соловцов пошел далее к реке Талас, но тут, при незнании местности, заблудился в малодоступных дебрях южной цепи Заилийского Алатау и, возвратясь на Чу, нашел здесь уже такие многочисленные стойбища Каракиргизов, что отряду оставалось только идти назад в Верное, пробиваясь через густые массы неприятеля. Такое отступление через высокий горный перевал, по малознакомым тропинкам, мимо хорошо устроенных неприятельских засад, было крайне затруднительно.

Штабс-капитан Соловцов, прикрывавший отступление своего отряда с его орудиями, тяжелыми вьюками и ранеными, был изрублен вместе с 20 человеками, находившимися при нем. Так же погибали и раненые, отстававшие от отряда. Только мужество есаула Колтыбаева, вернувшегося почти с высоты горного перевала в атаку на преследующих его Киргизов и Коканцев, спасло весь отряд, орудия и ракетные станки. В конце концов казакам удалось отбросить Киргизов и Коканцев, потерпевших при этом страшный урон, в долину реки Чу, после чего отряд уже беспрепятственно возвратился в Верное.

Весь жаркий день 30 августа ехал я по равнине в направлении к Верному. Солнце уже скрывалось на степном западном горизонте, когда я наконец достиг предгорья Заилийского Алатау. Ветер приносил нам из Алматинских долин запах спелых яблок (Алма-ты значит – яблочное место). Ослепительные снежные вершины мерцали еще своими розоватыми отливами на лучах уже скрывшегося за видимым горизонтом солнца; более и более светлеющая луна блистала прямо над трехглавым снежным исполином, озаряя темное подгорье своим зеленоватым светом.

Приветливо блистали у подножья гигантского хребта бесчисленные огоньки, обозначавшие улицы и площади недостроенного Верного. Будущий город праздновал день тезоименитства своего Государя прекрасной иллюминацией. Фасады немногих достроенных и множества недостроенных домиков были украшены шкаликами. Площадь оживлялась военной музыкой и звуками русских песен. Иллюзия была полная. Огненные скелеты недостроенных домов обозначали их будущую архитектуру. Это был какой-то сказочный русский город, выросший как бы в один день в глубине Средней Азии, у подножия Небесного хребта, или, по крайней мере, передовой его цепи.

Когда я проснулся на другой день, города не оказалось. Была одна длинная деревянная казарма, фундамент церкви, чистенький домик пристава Большой орды и немного только что отстроенных домиков наиболее зажиточных казаков; все же остальное население, превышавшее 2500 человек, было расположено кое-как на биваках, возле груд наваленных для построек бревен, страшно растрескавшихся в сухом климате подгорной равнины.

Ныне Верный бесспорно лучший и самый цветущий русский город Средней Азии, имеет 17 тыс. жителей, много хороших каменных двухэтажных домов, прекрасный, просторный каменный гостиный двор, две церкви красивой архитектуры. Но лучшим украшением Верного служат прекрасные сады, разведенные вокруг города русскими переселенцами в местности, где прежде не было никакой древесной растительности. Жители города занимаются земледелием, садоводством, ремеслами и торговлей.

Посетив прекрасную, заросшую садами диких яблонь и абрикосов, Алматинскую долину, я скоро собрался в путь к озеру Иссык-Куль и к подножию главного Тянь-Шаньского хребта. Предупреждая меня об опасностях пути, местное начальство очень радушно снабдило меня конвоем и сухарями и приискало вьючных лошадей. Решено было, что в первую экскурсию я отправлюсь на восточную оконечность Иссык-Куля, где, по соображениям местных властей, не должно было в это время быть никаких кочевок, так как обитающее там каракиргизское племя Богу, после кровавых распрей с более воинственным племенем Сарыбагишей, было вытеснено ими с кочевок и удалилось к востоку, в китайские пределы, оставив между собою и Сарыбагишами, признававшими в то время коканское подданство, нейтральную полосу, никому не принадлежавшую. Другую экскурсию, с более многочисленным конвоем, решено было предпринять в долину реки Чу, в виде рекогносцировки, на место недавнего побоища с целью определить положение кочевки только что бывших с нами во враждебных отношениях Сарыбагишей.

Для того чтобы достигнуть Иссык-Куля с восточной стороны, пришлось обойти всю снежную средину Заилийского Алатау, следуя на восток вдоль подножья хребта, а там, где он уже ниже снежной линии, повернув круто на юг, пересечь обе его цепи: северную в двух перевалах, высота которых не превышала 6500 футов, а южную – в еще менее высоком перевале Санташе. С Санташа я достиг беспрепятственно, после 7-дневного перехода от Верного, до очаровательных берегов Иссык-Куля, близ того места, где, по рассказам Киргизов, при низком стоянии воды торчат из нее развалины древнего, по всей вероятности, усуньского города «Красной долины». Замечательно, что имя это как будто сохранилось и доныне, так как и до сих пор Киргизы называют эту местность Кизил-Кия, т. е. красный яр.

Хотя мы не встретили ни души во всей долине Иссык-Куля, но оставаться на ночлег на берегу озера было неудобно, так как огни наши можно было бы видеть со всякого места на Кунгее (северном берегу Иссык-Куля) и Терскее (южном его берегу), а это могло навести на нас одну из тех сильных каракиргизских шаек, которые свободно рыскали в это время между кочевьями враждующих Сара-Багишей и Богинцев и легко могли напасть на нас, так как нас было всего только 14 человек. Поэтому мы предпочли ночевать на южном склоне спускающейся к Иссык-Кулю южной цепи Заилийского Алатау, в таком ущелье, где наши огни не бросались в глаза Каракиргизам, следующим вдоль Кунгея.

На другое утро я вполне насладился видом необъятной поверхности темно-синего озера, за которым поднималась поражающая своим величием главная цепь Небесного хребта. Прямо против нас, за озером, поднимался стеной величественный хребет. В ближайших к нам частях беспредельно тянущейся от востока к западу горной цепи снежные покровы непрерывного ряда исполинов нисходили до половины их высоты, резко гранича с темной полосой своего подножия; но чем далее к западу, тем более узкой становилась эта темная полоса подножия, и ближе к западной оконечности озера исчезала за горизонтом, так что снежный покров горных исполинов как бы спускался непосредственно до темно-синей, зеркальной поверхности озера.

Более величественный вид едва ли где-либо существует на земном шаре, так как Иссык-Куль – одно из обширнейших альпийских озер на земле и находит себе соперников только в озерах Хуху-Нор в Тангуте, Тенгринор в Тибете и Титикака на границе Перу и Боливии в Америке. Впрочем, все эти озера лежат на несравненно более значительных абсолютных высотах, с которых соседние с ними горы не могут уже представляться столь величественными.

Температура кипения воды дала мне для абсолютной высоты уровня Иссык-Куля казавшуюся мне тогда почти невероятной цифру в 4500 футов абсолютной высоты; по новейшим же, более точным и продолжительным барометрическим наблюдениям, уровень Иссык-Куля оказался даже на 5600 футов высоты, следовательно, все-таки вдвое ниже Титикака и Тенгринора, между тем как соседние с Титикака исполины Андо-Кордильеров несколько ниже Тянь-Шаньских; озеро же Тенгринор находится в очень большом отдалении от исполинов Гималайского хребта, а ближайшие к нему горы, по-видимому, не особенно много возвышаются над озером. Как ни манили меня к себе долины и вечные снега Небесного хребта, но достигнуть до них в этом году нельзя было и думать. Достаточно было на этот раз прикоснуться к солоноватой волне Иссык-Куля и увидеть за ним всю величественную панораму Небесного хребта.

Возвратясь в Верный, я немедленно отправился во вторую из предположенных экскурсий и на этот раз уже с более многочисленным конвоем из казаков. Верстах в 25 от Верного, к западу, мы наткнулись на шайку каракиргизских разбойников, немилосердно грабивших небольшой караван, шедший из Ташкента в Верный. Наше появление заставило шайку обратиться в бегство. Мы сильно преследовали ее; нагоняемые нами киргизские всадники побросали все свои доспехи и платье и наконец зажгли по ветру, навстречу нам, сухую степь подгорья, так что дальнейшее преследование сделалось невозможным.

Мы перешли северную цепь Заилийского Алатау в том самом Кестекском перевале, через который следовала и наша первая военная экспедиция, углубившаяся в это предгорье Небесного хребта. С гор видели коканскую крепость Токмак и, спустившись в долину реки Чу, не нашли в ней ни живой души.

Река Чу выходит здесь из узкого ущелья в широкую, прекрасную, плодородную долину, пользующуюся хорошим климатом. В ней ныне на месте прежней коканской крепости стоит цветущий русский окружный город Токмак, заселенный с 1867 года русскими переселенцами из Малороссии. Город состоит из укрепления, собственно города и двух слободок, правильно и широко распланированных, имеет церковь и мечеть, базарную площадь, окруженную деревьями, и много небольших садов. Жители города занимаются земледелием, огородничеством, садоводством и торговлей.

Не встретив никакой опасности в прекрасной, но тогда пустынной Чуйской долине, мы решились для большей безопасности ночью идти далее вверх по реке Чу, к озеру Иссык-Куль по дикому ущелью Буам, через которое эта значительная река прорывается с иссык-кульского плоскогорья. При блеске частых молний и фантастическом свете луны, по временам проглядывавшей из-за быстро гонимых ветром туч, при необходимости часто подниматься и спускаться по крутым тропинкам (бомам), нависшим над пенистою и шумною рекой, до того наполнившейся в то время водой, что броды через нее были затруднительны и опасны, – Буамское ущелье показалось нам чрезвычайно мрачным и даже ужасным. Мы остановились на ночлег в самой дикой части ущелья, между двумя бомами, опасаясь, разумеется, быть открытыми в этом месте каким-нибудь скопищем Киргизов, которые легко могли весь наш бивак, прижатый к шумной реке, завалить сброшенными с гор каменьями.

Ныне Буамское ущелье, страшное во время моего путешествия, совершенно изменило свой характер. Через него проведена прекрасная почтовая экипажная дорога, идущая на протяжении верст пятнадцати по искусственным горным карнизам, устроенным саперами при помощи пороховых взрывов. Она проходит два большие моста, смело переброшенные через шумную и пенистую реку Чу. Дорога совершенно безопасна, кроме бродов через речки, впадающие в Чу. Дорога эта, строившаяся несколько лет, соединяет город Токмак с нынешним окружным городом Иссык-Кульского округа Караколом.

Гораздо приветливее показалась нам на другое утро ближняя к Иссык-Кулю часть Буамского ущелья. При выходе из его теснин, там, где долина уже становится просторнее, мы встретили первые юрты Каракиргизов. Мужчины бежали из них прежде, чем мы успели их заметить; женщины, верные своему домашнему очагу, со смертной бледностью на лицах бросались перед нами на колени, полагая, что последний час их настал, – так сильно было еще впечатление недавнего разгрома их аулов и битвы, в которой так много погибло их родичей. Успокоились они только тогда, когда мы обошлись с ними приветливо и одарили их подарками. От этих женщин узнали мы, что находились всего только верстах в 15 от Иссык-Куля, на западном прибрежье которого кочевали почти все Сарыбагиши, после своего последнего столкновения с русскими войсками.

Прибытие наше было совершенно неожиданно, о чем свидетельствовала такая масса конских табунов, никуда не убранных Каракиргизами, что нам местами даже трудно было пробираться между ними при быстром переезде в аул хромого Умбет-Алы, старшего их султана; отец его Урман погиб года за два перед тем в схватке с Богинцами, но слава о нем гремела между киргизским племенем от Небесного хребта до Иртыша и Урала, как о храбрейшем батыре (богатыре), особливо с тех пор, как подвластные ему Каракиргизы победили и истребили знаменитого киргизского султана Кенисару, которого можно назвать Митридатом Киргизской степи, так как он в течение более 10 лет не без успеха боролся с русскими отрядами, защищая свободу и независимость своих родных степей.

Враги наши встретили нас, однакоже, гостеприимно. Сам Умбет-Ала, как утверждали встретившие нас его дядья и братья, не был дома: на верховьях Таласа он занимался приготовлением к большой тризне по нескольким стам Сарыбагишей, погибших в недавних боях с Русскими на Чу и у Кум-Муруна, где нашел свою гибель и храбрый наш офицер Соловцов. Очевидно, Сарыбагиши думали, что мы представляем только авангард более сильного отряда, спрятавшегося в засаде в горах, и, убедившись в наших миролюбивых намерениях, могли только радоваться такому благополучному исходу нашего появления.

Благодаря этому обстоятельству я снова увидел очаровательное озеро, на этот раз с западной его оконечности. Первую ночь мы провели посреди каракиргизских аулов, на самом берегу озера; вторую – на склоне южной цепи Заилийского Алатау, откуда опять за необъятной поверхностью темно-синего озера представилась, но только в другом виде, та же чудная панорама снеговой цепи Небесного хребта, с поднимающимися и утопающими на дальнем востоке в темно-синей поверхности озера снеговыми вершинами. Мы вернулись в Верный самым прямым путем с озера Иссык-Куль, в три дня усиленного перехода через страшно высокие горные перевалы Дюртнын и Кескелен, превышающие 10 тысяч футов абсолютной высоты. и разделенные глубокой продольной долиной реки Кебина.

Так как в следующем году я исследовал все главные перевалы Заилийского Алатау, то рельеф этой горной группы, составляющей передовое со стороны Балхашско-Илийской низменности звено Небесного хребта, вполне выяснился.

Заилийский Алатау состоит из двух параллельных цепей, разделенных глубокой продольной долиной и связанных горным узлом как раз в меридиане середины озера Иссык-Куль, там, где поднимается Талгарский пик. В продольной долине текут в совершенно противоположные стороны от горного узла: на восток – Чилик, вырывающийся в Илийскую долину в меридиане восточной оконечности Иссык-Куля, т. е. там, где уже Заилийский Алатау опустился ниже снежной линии, а на запад – Кебин, впадающий в реку Чу.

Продольная долина, в которой текут реки Кебин и Чилик, очень углублена, и дно ее лежит ниже уровня озера Иссык-Куль (а именно 4 до 4500 футов), между тем как средняя высота горных перевалов, как северной, так и южной цепи, между прорывом Чилика и Кестекским проходом, или между меридианами оконечностей Иссык-Куля (на протяжении 180 верст), составляет от 9 до 10 тысяч футов. Немного выше этой высоты, а именно на 10 тысяч футов, начинается снежная линия на северном склоне Заилийского Алатау.

Вечные снега питают на этом северном склоне довольно многочисленные речки, которые, подобно Кестеку, Кескелену, Алматы, Талгару, Иссыку, Тургеню, Чилику, быстро спускаются на прекрасно орошенное благодаря им подгорье, образующее вследствие того один из лучших оазисов Средней Азии. Бурные, шумные, неистовые в своем горном течении, прохладные речки разбираются во все стороны на подгорье арыками или поливными канавами и, оплодотворяя превосходную наносную почву, почти не доходят до реки Или, испаряясь на пашнях и впадая, можно сказать, непосредственно в воздушный океан.

Понятно, что вследствие таких особенностей орошения подгорье Заилийского Алатау должно было привлечь к себе оседлую земледельческую колонизацию, которая и приютилась здесь, кроме цветущего земледельческого и торгового города Верного, в Софийской и Надеждинской станицах, Любовном хуторе и Кестеке. В Заилийском крае от реки Или до снежного гребня можно различить пять зон или этажей.

Нижняя, или степная зона, самая широкая, имеет от 1300 до 2000 футов высоты и простирается от русла реки Или до появления первых волнений почвы, образуемых поднятием горной системы. Зона эта характеризуется наиболее сухим континентальным климатом, песчаной почвой и слабым вообще орошением, потому что речки, ослабленные ирригацией в подгорной зоне, иссякают именно в начале степной зоны, не доходя до реки Или. Горных обнажений в этой зоне почти вовсе не встречается; растительность оригинальная, степная, до такой степени характерная для Арало-Каспийской низменности, что растений европейской флоры здесь почти вовсе не имеется. Скудная древесная растительность тянется только вдоль течения Или и очень немногих речек, которые подобно многоводному в своих верховьях Чилику кое-как достигают главной, становой реки.

Единственными деревьями Илийской ложбины представляются два среднеазиатских вида тополя (Populus euphratica Ol. и P. pruinosa Schr.), вновь открытый мной вид ясени (Fraxinus potamophila Herd.) и серебристая джигда (Eleagnus hortensis M. Bieb.). Из высоких кустарников выдается красотой особый вид барбариса (Berberis integerrima Bunge), с крупными кистями душистых цветов золотого цвета и кругловатыми розовыми ягодами; очень распространены также породы гребенщиков (Tamarix elongata Led. и hispida Wild.) и два европейские вида ив (Salix fragilis L. и purpurea L.).

Травы и мелкие кустарники исключительно принадлежат степной фауне. Между ними особенно многочисленны породы астрагалов, в том числе вновь найденные мною виды (Astr. iliensis Reg. и Astr. halodendron Reg.), солянковых (Salsolaceae) и между прочим превосходная для корма лошадей на киргизских зимовках трава ибелек (Ceratocarpus arenarius). Поразительную особенность этой зоны составляет чрезвычайно странное растение красного цвета (Cynomorium coccineum L.), лишенное листьев и распространяющее вокруг себя отвратительный запах. Характерна также для степной зоны среднеазиатская порода невьющихся вьюнов (Convolvulus subsericeus, pseudocontabrica, Gortchakovii Schr. и C. Semenovi Herd.).