Текст книги "Поиск седьмого авианосца"

Кеннет быстро оглянулся через плечо и увидел Брента – тот, согнув руки в локтях, медленно и осторожно приближался к нему.

– А-а, – протянул Кеннет. – Кто к нам пришел! Старый знакомый, стопроцентный американец!

Санитар Такеда сделал новую попытку восстановить порядок:

– Я кому сказал – по местам! Прекратить безобразие! Оба – в постель! – Он двинулся мимо Брента к месту схватки, но лейтенант одной рукой легко придержал его.

– Пошел-ка ты… – отозвался Кеннет, сделав похабный жест.

– Розенкранц, ты просто сволочь, – придвигаясь к нему и сжимая кулаки, сказал Брент. Он чувствовал, как все туже натягиваются в нем нервы, как поднимается волна ярости. Мышцы плеч и рук напряглись, от шеи к квадратному подбородку толстыми веревками вздулись жилы.

– Капитан Розенкранц, мне приказано вас охранять. Если вы не будете слушаться старшего санитара Такеду, я отведу вас в карцер, – заговорил часовой, тоже пытаясь подойти поближе. Брент задержал и его. – Господин лейтенант, вы препятствуете исполнению моих обязанностей.

– Вы кто такой?

– Матрос Шосецу Юи, господин лейтенант.

– Как старший по званию, приказываю вернуться на ваш пост!

– Господин лейтенант…

– Исполнять!

– Слушайся, – захохотал Кеннет, – слушайся старших – особенно по званию, – и тебя не отшлепают.

– Мистер Росс, – вмешался Такеда. – В настоящий момент в судовом госпитале старший по должности – я. В отсутствие начальника МСЧ его заменяю я. А вы – строевой офицер, ваши приказы на госпиталь не распространяются.

– А ваши – не выполняются! – сердито отмахнулся Брент. – И потому по корабельному уставу любого флота я беру командование на себя.

– Я заявляю протест!

– Очень хорошо, Такеда. Подайте рапорт.

– Понял, старикан? – явно наслаждаясь происходящим, сказал Розенкранц. – Иди строчи.

– Я буду с ним драться, – медленно распрямляясь, сказал Исикава.

Брент, не обращая на него внимания, повернулся к Розенкранцу, и его синие глаза потемнели, сделавшись похожими на вороненую оружейную сталь.

– Нам с вами, капитан, надо бы разобраться что к чему. Но вы ранены.

Кеннет прищурился:

– Это ничего. Не беспокойся, мне это не помешает. – Его лицо озарилось чарующей улыбкой. – Надо успеть выбить из тебя дурь, пока ваш адмирал не… – Он выразительно полоснул себя пальцем по шее, и в ту же минуту его тяжелая широкая ладонь наотмашь хлестнула Брента по щеке с такой силой, что у лейтенанта лязгнули зубы, во рту появился солоноватый привкус, а из глаз посыпались искры. – Ну как? Вкусно? Еще хочешь?

– Не вмешивайтесь, лейтенант, – вскричал Таку Исикава.

– Уже вмешался, – процедил сквозь зубы Брент, чувствуя, как захлестывает его жаркая волна, заставляя сердце биться чаще. Он показал в угол палаты, где стояло семь пустых коек. – Прошу, капитан, добро пожаловать.

– С удовольствием.

Не обращая внимания на Такеду, оба американца под прицелом двадцати пар любопытных, предвкушающих зрелище глаз двинулись к месту своего поединка. Таку Исикава тяжело осел на койку. Старший санитар засеменил к телефону. Часовой стоически застыл у двери.

Противники оказались в относительно просторном пространстве, как бы отгороженном пустыми койками. Розенкранц сделал нырок и ударил первым, но Брент откачнулся всем своим хорошо тренированным телом назад, и кулак задел его подбородок по касательной.

Бренту часто приходилось драться. Сначала это были быстрые и неизменно победоносные потасовки с одноклассниками на спортивных площадках и в школьных коридорах. Потом пришел черед арабов. В день первой встречи с Сарой Арансон, в одном из токийских переулков, на него напали двое. Там, в темноте, удивление и страх почти мгновенно уступили место первобытной ярости и животной страсти крови. Какая там цивилизация, какая культура – он стал зверем, защищающим свою жизнь. Он помнил, как искалечил одного из нападавших и бутылкой с отбитым дном превратил лицо другого в сплошное кровавое месиво без глаз и без носа. С той же нерассуждающей, звериной яростью он трехфунтовым обрезком трубы изувечил убийцу в Оаху, не оставив на нем живого места. Теперь он смотрел в льдисто-зеленые глаза Розенкранца, и адреналин разгонял по крови неистовое желание уничтожить врага.

Но Кеннет был крепок и уступать не собирался, и рана не лишила его сил. Он был чуть ниже Брента ростом, но зато шире его в плечах и весь точно скручен из стальных канатов. Кроме того, ему, смертнику, терять было нечего. Так почему же сначала не отправить на тот свет американского лейтенанта?

Пока противники кружили по пятачку импровизированного ринга, Брент услышал шаги и краем глаза заметил, что Исикава, двое других раненых, пятеро санитаров и часовой подошли ближе и жадно наблюдают за боем. Оба американца стояли в левосторонней стойке, защищая правой рукой челюсть и водя из стороны в сторону выставленной вперед левой, напоминавшей голову кобры перед броском. Однако всем было ясно, что это – всего лишь для затравки: слишком мало здесь места для финтов классического мордобоя, и два огромных американца сейчас начнут драку без правил.

– Сейчас я тебе шерстку-то расчешу, – пригнув голову, бормотал летчик. – Хоть ты большой друг жидовского народа и вымахал на шесть футов четыре дюйма, а все равно – япошка, только побелей. – Он сделал выпад, но Брент парировал левой.

Они снова закружились, подстерегая друг друга.

– Ну что, Рози, небось хочешь и за меня пятьдесят тысяч огрести?

– А то нет?

– Держи карман шире.

Брент никогда не смотрел в глаза противнику, угадывая его намерения по движениям ступней. Вот и сейчас Кеннет стал переносить тяжесть тела на выдвинутую вперед ногу, и правый кулак полетел в лицо Брента, как из катапульты. Брент успел резко отклонить корпус влево, и когда кулак, пройдя у самого виска, обжег ему ухо, успел сместить центр тяжести и ударил летчика в нос.

Хрустнули хрящи, словно тяжелая подошва прошлась по яичной скорлупе, полилась кровь и слизь. Брент, не теряя времени, шагнул вперед, другой рукой нанес удар, метя Кеннету в челюсть. Но он имел дело не с новичком: летчик, хоть и был весь залит кровью, нырком успел уйти от свинга, а в следующее мгновение они вошли в клинч, одной рукой держа противника за шею, а другой молотя его по ребрам и по корпусу. У самого уха Брент слышал тяжелое, хлюпающее сопение Кеннета, кровавые сопли забрызгали ему щеку, когда тот выговорил:

– Убью тебя, сука. Убью.

Разом сообразив, что эта тактика результатов не даст, они, словно по взаимному соглашению, расцепились и отпрянули друг от друга. Теперь уже все изыски бокса были забыты – слишком мало было места и слишком много бешеной злобы. Кеннет, с лица которого при каждом движении разлетались капли крови, ринулся на него, осыпая сериями ударов.

Брент, парируя, уходя, ныряя, чувствовал тем не менее, что плечи и руки, которыми он гасил удары Кеннета, уже болят, а в следующее мгновение пропустил прямой боковой в голову, и в глазах у него потемнело. Однако он устоял на ногах, ответив серией ударов по корпусу, и слышал, как трещат под его кулаками ребра. Потом провел удар в лоб и рассек Кеннету левую бровь. Летчик весь был залит кровью и потом, и Брент, молотя его, слышал восторженные крики болельщиков.

Победа была уже близка, как вдруг словно стальной шатун двинул его в подбородок. От отлетел назад. Снова черная завеса со вспыхивающими на ней разноцветными огнями задернулась перед глазами. Удар был такой силы, что лязгнувшие зубы прикусили язык, и во рту снова стало солоно. Ноги вдруг сделались ватными, колени подогнулись, и он осел назад, на рухнувшую под его тяжестью кровать. Кеннет с торжествующим рычанием навалился сверху.

Но в последний миг Брент почти инстинктивно успел согнуть и с силой распрямить ноги, ударом в солнечное сплетение отбросив летчика. Тот, скривившись от злобы и боли, хрипло вскрикнул, словно напоролся на острие копья.

Брент, еще не оправившись от нокдауна, глянул в льдисто-холодные зеленые глаза летчика и увидел в них свою смерть. Потом время словно остановилось, тьма перед глазами рассеялась, голова заработала с удивительной четкостью. Оттолкнувшись от палубы, он обхватил еще не распрямившегося летчика и вместе с ним упал на пол. Нанося друг другу удары, перекатываясь по палубе, оба рычали как дикие звери. Кеннет Розенкранц, и впрямь потеряв человеческий образ, вдруг совершенно по-волчьи ощерился и впился Бренту в напруженную шею.

Когда острые клыки прокусили ему кожу, он вскрикнул от боли и, схватив летчика за подбородок, изо всех сил дернул вверх и в сторону, стараясь сломать ему шейные позвонки. Кеннет держал его мертвой хваткой и оторвать его от себя Бренту удалось только вместе с лоскутом собственной кожи. Летчик шумно выдохнул, откатился и стал на колени. Однако Брент, не давая ему опомниться, прямо с полу кинулся на него и ударом кулака вновь пустил ему кровь из поврежденного носа. Кеннет отлетел, ударившись о каталку, с которой посыпались шприцы, иглы, капельницы, бинты.

Розенкранц, пошарив под собой, вдруг издал дикий торжествующий вопль, и в руке у него сверкнули хирургические ножницы. Он перехватил их поудобнее и стал медленно, пошатываясь, подниматься на ноги. Бренту под руку попались три откатившихся в сторону шприца, он поспешно содрал с игл пластиковые наконечники и, не сводя глаз с надвигающегося на него Кеннета, стиснул в кулаке свое единственное оружие.

– Сейчас я тебя ломтиками настругаю… – заливаясь хлещущей из носа кровью, процедил Розенкранц.

Он кинулся на Брента и тот, едва успев увернуться, всадил ему в ягодицу три длинных шприца. Кеннет взвыл от боли, выронил ножницы и, взмахнув рукой, тыльной стороной ладони угодил Бренту в глаз. Оба рухнули на палубу, Брент почувствовал, как отломились пластмассовые конуса шприцев, оставив массивные иглы глубоко в теле летчика. Одной рукой тот попытался вырвать их, растопыренными пальцами другой тянулся к глазам лейтенанта. Ему удалось откинуть от себя летчика и получить пространство для размаха. Два прямых коротких удара в челюсть – и, выбросив фонтан кровавой слюны и желтоватых осколков зубной эмали, летчик рухнул навзничь. Брент кинулся сверху и коленями прижал его руки.

– Банзай! – восторженно завопили зрители.

Брент, нависая над врагом, не слышал этих криков и ничего не ощущал, кроме неодолимого желания растерзать и прикончить его. Внизу он видел расплющенный, свернутый набок нос, почти не дававший летчику дышать, заплывшие глаза с красными белками – это лопнули кровеносные сосуды, – три выбитых и два сломанных зуба. Разбитые губы вспухли и кровоточили в нескольких местах. Даже мочки ушей налились кровью и стали похожи на исполинские ягоды черно-красного бургундского винограда.

– Ты… – с трудом ворочая языком, натыкавшимся на осколки зубов, выговорил Розенкранц. – Чего ждешь? Добивай, не тяни резину. Твоя взяла…

Брент, ощущая острую боль в прокушенной шее и содранных до мяса костяшках пальцев, чувствуя, как теплая струйка крови течет на грудь, занес ножницы.

– Остановитесь! – гулко раздалось над головой. – Лейтенант Росс, я приказываю остановиться.

Брент услышал тяжелый топот и поднял голову: к нему бежали подполковник Окума и четверо матросов корабельной полиции.

– Еще чего… – сквозь стиснутые зубы процедил Брент. – Мы с ним оба заслужили это.

Однако сильная рука перехватила и вывернула его запястье. Ножницы упали на палубу. Матрос Шосецу Юи, выйдя у него из-за спины, отшвырнул их подальше. Брент в ярости вскочил на ноги.

– Как ты смеешь?! – закричал он, но перед глазами опять сгустилась черная пелена, колени подогнулись, и он осел на перевернутую кровать.

Окума стоял над ним, оглядывая поле битвы.

– Немедленно доложите адмиралу, мистер Росс, – сказал он, и в голосе его звучало непривычное уважение. – Немедленно.

Розенкранц, преодолевая боль в трех надломленных ребрах, приподнялся на локте и, несмотря на выбитые зубы, заплывшие кровоподтеками глаза и три колотых раны на ягодице, сумел раздвинуть распухшие губы в улыбке.

– Скорей-скорей, мистер Росс, – издевательски засюсюкал он. – Скорей беги к адмиралу, негодный шалунишка! Он тебя в угол поставит.

Брент медленно побрел к выходу, слыша за спиной его смех.

В каюте он глянул в зеркало и ужаснулся. Правый глаз был почти полностью скрыт под огромной радужной опухолью. Губы слева раздулись, как будто их накачали насосом, и покрылись трещинами. Болел сильно прикушенный кончик языка, болела и на глазах распухала правая рука, болели ссадины на скулах. Хорикоси промыл и перевязал стерильным бинтом укус на шее, сказав при этом: «Грязнее человеческого рта ничего нет». Старый доктор почему-то совсем не огорчился, увидев, во что превращены его владения, а наоборот, проводил довольным взглядом Розенкранца, которого почти волоком тащили на койку. «Кашку будет теперь до-о-олго есть и сидеть не сможет неделю», – засмеялся Хорикоси, окончив перевязку.

– Если победитель в таком виде, то как же должен выглядеть побежденный? – вдруг спросил адмирал Аллен, сидевший на стуле в крошечной каюте Брента.

От потери крови Брент чувствовал странную лег кость и пустоту во всем теле. Он попытался улыбнуться, но челюсти болели.

– Теперь вы видите, что такое пиррова победа, – не разжимая зубов сказал он. – А насчет Розенкранца вы оказались правы: он настоящий негодяй.

– А ты должен был убедиться в этом на собственном опыте?

– Да нет… Ну, пойду докладывать Фудзите.

– Давай я тебе помогу переодеться, – Аллен поднялся и подошел к шкафу.

Брент не стал возражать.

Он был рад, что застал адмирала одного. Повинуясь безмолвному приказу, он сел напротив стола Фудзиты, который заговорил неторопливо и бесстрастно, словно ожившая статуя Будды.

– Говорят, вы разгромили мой госпиталь, лейтенант?

– Виноват, господин адмирал, – ответил Брент стараясь как можно меньше двигать челюстью. – Так уж получилось.

Узкие темные глаза внимательно изучали кровоподтеки на его лице.

– Я вижу, победа далась вам нелегко. На триумфатора вы не очень похожи.

Брент хотел улыбнуться, но эта попытка вызвала у него глухой, болезненный стон.

– Примерно то же самое сказал мне только что адмирал Аллен.

– Следует обуздывать свои порывы, лейтенант. Как сказал один русский поэт: «Учитесь властвовать собой».

– Меня спровоцировали, сэр.

– Знаю. Я получил рапорты начальника МСЧ Хорикоси, старшего санитара Такеды, матроса Юи и лейтенанта Исикавы. – Адмирал переплел пальцы. – Мне доложили, кроме того, что вы, приняв командование на себя, не дали Такеде выполнить его служебные обязанности и навести порядок.

– Это вздор. Розенкранц, потеряв всякий контроль над собой, уже напал на лейтенанта Исикаву.

Адмирал свел вместе кончики больших пальцев.

– Да. Это отмечено в рапорте лейтенанта Исикавы. Он заявляет, что вы вели себя очень отважно, но что лишь вмешательство дежурного по кораблю подполковника Окумы воспрепятствовало вам прикончить Розенкранца.

– Так точно.

– И что – вы убили бы его?

– Так точно.

– Характером вы, очевидно, в отца.

– Да, мне уже это говорили.

– Брент-сан, мне нужен этот пленный. Он располагает сведениями, от которых зависят сотни жизней и существование «Йонаги».

– Понимаю.

– А от покойника, согласитесь, сведения получить трудно.

– Он спровоцировал на столкновение лейтенанта Исикаву, который еще не оправился от своей раны. У меня были опасения, что он может убить его. Меня он ударил по лицу.

Адмирал откинулся на спинку стула, уронил руки на колени:

– Вы вели себя как подобает самураю, и не мне с вас за это взыскивать. Однако постарайтесь быть хладнокровней. В один прекрасный день ваша несдержанность будет стоить вам жизни.

– «Победа и поражение – преходящи, а избавление от позора найдешь в смерти».

Щелочки глаз раскрылись шире, адмирал подался вперед.

– Цитируете «Хага-куре»? – спросил он удивленно.

– Да, сэр, но я только начал изучать эту книгу.

Старик явно был доволен:

– Что ж, продолжайте, Брент-сан. Вы когда заступаете на дежурство?

– С двадцати четырех, сэр.

– А завтра у вас – увольнение на берег?

– Так точно, сэр.

– Очень хорошо. Вам нужно отдохнуть и развеяться. Надеюсь, вы найдете, с кем приятно провести время.

– Уже нашел, сэр…

7

Во второй половине дня Брент оказался в квартале Сибуя, в самом центре которого на пересечении Тамагава-Дори и Аояма-Дори высилась современная двенадцатиэтажная башня из стали и стекла. В качестве ориентира Маюми указала ему огромную статую собаки, бывшую как бы эмблемой квартала, и вскоре Брент, выпутавшись из уличной толчеи, уже стоял перед огромной бронзовой собакой непонятной породы и печального вида, с мраморного пьедестала охранявшей подъезд.

Часом раньше он позвонил Маюми, чтобы предупредить, что вчера «слегка повздорил кое с кем», и заранее принести извинения за свой вид. А вид все еще мог напугать кого угодно: хотя отек спал и нижняя губа обрела обычные размеры, но царапины, кровоподтеки, впечатляющий «фонарь» под глазом и забинтованная шея оставались при нем. Пожалуй, с такой физиономией не стоило являться на свидание, но Маюми чуть не заплакала, когда он по телефону намекнул на это. «Вы повздорили? И вас так заботит ваша внешность? Это единственная причина?» – огорченно спросила она.

– Да, Маюми, – ответил он. – Не хотелось бы показываться вам на глаза в таком невыигрышном виде.

– Ну, Брент, – засмеялась она. – Я думала, мужчины не так трепетно относятся к своей наружности, как мы.

Брент представил себе ее лицо и восхитительную фигуру и дрогнул.

– Но, к сожалению, мне придется рано уйти.

– Конечно, Брент.

Скоростной лифт, вознесший его на десятый этаж, напомнил Бренту последний полет на B5N – тот же вакуум в желудке. К тому же в кабине был еще десяток пассажиров, чьи узкие черные глаза с таким характерным для заинтересованных японцев вопросительным выражением всматривались в его разбитое лицо. Брент чувствовал себя беглым каторжником и с облегчением вздохнул, когда двери лифта открылись.

Маюми отворила ему дверь и оказалась еще красивей, чем он ее себе представлял. Европейского фасона брючный костюм из желтого атласа обнаруживал то, что скрывало кимоно, – плавные очертания ее великолепной фигуры. Рассыпавшиеся по плечам иссиня-черные волосы лучились тем же мягким блеском, что и глаза. Свежая, безупречно гладкая кожа и нежно рдеющие, чуть полуоткрытые губы не нуждались ни в каких косметических ухищрениях и говорили о превосходном здоровье и о том, какая молодая горячая кровь струится в ее жилах. Но глаза расширились в испуге и растерянное выражение проступило на этом прекрасном лице, когда Маюми получше разглядела Брента.

Однако она быстро совладала с собой.

– Брент, Брент, я очень рада вас видеть, – сказала она, беря его за руку, но он невольно сморщился от боли, когда нежные пальцы прикоснулись к ссадинам на костяшках. – Ох, простите, – она отпустила его и показала на кресло в углу возле широкого окна, из которого открывалась панорама Токио.

После его тесной каюты эта комната, обставленная и убранная в западном духе, показалась Бренту огромной. В ней стояли диван, резной низкий мраморный стол, а пол был покрыт не татами, а ковром. Маюми села в кресло напротив. Однако дань традиции отдавали изображение синто-буддистского храма и старинный пейзаж, сделанный цветной тушью, а за спиной Брента стоял маленький вишневого дерева столик с красиво подобранными цветами в вазе, фарфоровой статуэткой шестирукого божества Ниорин Кваннон, золотой фигуркой Будды и жадеитовым тигром. К этой комнате примыкала маленькая кухня, больше похожая на просторную нишу, а в полуоткрытой двери в дальнем углу Брент увидел короткий коридор.

Заметив его взгляд, Маюми пояснила:

– Там ванная и спальня. Тесновато, но много ли студентке надо?

Брент кивнул удивляясь про себя. Йоси сказал ему, что Маюми принадлежит к очень богатой семье, многие поколения которой успешно занимались экспортом, и отец купил ей квартиру за четыре миллиона долларов. Брент слышал, что в Токио цены на жилье очень высоки, а теперь он понял, что высота эта космическая.

– Скажите, – сказала она, не сводя глаз с его разбитого лица. – А те, другие… Те, с кем вы дрались, сильно пострадали?

– Другие? – Брент засмеялся, стараясь, чтобы это было не очень больно. – Не другие, а другой. Капитан Кеннет Розенкранц.

– Этот американец? Напарник убийцы Фрисснера?

– Ведомый. Его «Мессершмитт» сбили над Гинзой, а самого взяли в плен. В газетах было.

– И вы с ним подрались?

– Подрался.

– Он, наверно, очень сильный?

– Он в приличной форме.

– А вы?

Брент побарабанил по мрамору ссаженными костяшками пальцев.

– Думаю, он меня надолго запомнит.

– Может быть, нам сегодня не ходить в храм Ясукуни?

– Здравая мысль. Пойдем в пятницу.

– Но это же… Это еще так нескоро… Йоси сказал мне, что вы стоите на вахте через день… Ой, простите, я, кажется, слишком навязчива.

Брент улыбнулся, что нелегко ему далось:

– Маюми, если вы подумали, что я несвободен, связан с кем-то обязательствами или, скажем, влюблен, то не ошиблись. – На лице девушки отразилось такое забавное уныние, что он не удержался от смеха. – И зовут мою возлюбленную – «Йонага». В ближайшие четыре дня она меня от себя не отпустит.

Маюми улыбнулась:

– Какая у вас требовательная возлюбленная! – Она подалась вперед. – Йоси говорил: вы занимаетесь связью?

– Да. Связью и радиоэлектронной борьбой – РЭБ.

– И вы сейчас монтируете новый компьютерный радар?

– Маюми, то, о чем вы меня спрашиваете, называется «военная тайна», – немного смутившись от ее настойчивости, ответил Брент.

– Ах, простите! – она мгновенно стала прежней, застенчивой как школьница. – Хотите чаю, Брент? Или, может быть, сакэ?

– Последнее предпочтительнее.

Она легко поднялась и пошла на кухню, упруго и ритмично колеблясь всем телом, словно двигалась под музыку. Прямо не девушка, а соната Бетховена, подумал про себя Брент. Она тут же вернулась, разлила теплое сакэ по чашечкам и медленно, словно нехотя, шагнула к своему креслу. Сумеречный предвечерний свет, лившийся из окна, пронизал желтый атлас, рельефно обрисовав ее тело – холмики твердых грудей с проступившими под тонкой тканью сосками, бедра и ягодицы, словно изваянные скульптором эпохи Возрождения. У Брента перехватило дыхание и пересохло в горле. Он торопливо сделал глоток. Ароматная жидкость обожгла ему разбитые губы, прикушенный язык, но он выпил до дна, чувствуя, как горячая волна прошла в желудок.

Маюми села и подняла свою чашечку:

– За «Йонагу»!

– За «Йонагу»! – откликнулся Брент.

От сакэ напряжение, столько часов не отпускавшее его, наконец ушло. Маюми вновь наполнила его чашечку.

– Наверно, это очень мощный корабль, если ему все нипочем, – сказала она.

Брент выпил, и очертания комнаты потеряли свою прежнюю четкость.

– Да. Он был выстроен на основе самого крупного из всех когда-либо существовавших линкоров класса «Ямато», – он снова выпил, и чашечка его немедленно была наполнена вновь. Он опрокинул и ее, и слова вдруг легко и гладко пошли с языка. – Всего было несколько кораблей этого класса: «Ямато» и «Мусаси» – линкоры водоизмещением семьдесят две тысячи тонн, девять орудий калибром восемнадцать и две десятых дюйма, шестнадцатидюймовая броня, тысяча двести отсеков и кают. Двигатели, котлы и артиллерийские погреба были защищены восьмидюймовыми стальными коробками. Третий корабль, «Синана», превратили в авианосец.

– А-а, значит, они с «Йонагой» – однотипные суда? Как это у вас называется? «Систер-шипс», да?

– Не совсем. «Йонагу» удлинили, вместо двенадцати котлов поставили шестнадцать, а водоизмещение увеличили до восьмидесяти четырех тысяч тонн.

– А что же с остальными?

– Все затонули во время второй мировой войны. «Ямато» и «Мусаси» – от бомб, а «Синану» потопила подводная лодка. – Брент снова выпил. – Но сначала они доказали свою беспримерную эффективность.

– Я знаю об этом из газет и телепередач, – сказала Маюми, наполняя сакэдзуки. – Много говорилось об этом классе судов. А теперь «Йонага» – музей вроде «Микасы»? – улыбнулась она.

Брент потряс головой, потому что лицо Маюми стало слегка расплываться у него перед глазами.

– «Микаса» – это тот древний крейсер времен русско-японской войны?

– Да.

Брент засмеялся и словно со стороны услышал свой смех – слишком громкий и не в меру раскатистый. Он покраснел от смущения и сказал:

– Верно. Это очень удобно.

– В каком смысле?

– В самом прямом. «Йонага» как музей-заповедник не имеет никакого отношения к вооруженным силам, столь жестко ограниченным девятой статьей японской Конституции. Памятник старины, реликвия – что с нее взять?! Она внесена в национальный реестр охраняемых достопримечательностей. Кстати, ее командир, адмирал Фудзита, начинал службу на «Микасе».

В наступившей тишине слышался только шум машин далеко внизу.

– Как это может быть? – наконец произнесла Маюми.

Брент расхохотался так, что расплескал сакэ. Маюми вытерла салфеткой лужицу на мраморном столе. Комната стала плавно крутиться перед глазами лейтенанта, но он, подзадоренный недоверчивостью девушки, пустился в объяснения:

– В девятьсот четвертом он вышел из училища мичманом и получил назначение на «Микасу». Тут как раз началась русско-японская война. В Цусимском бою он был командиром орудийной башни. Тогда они потопили целую эскадру, чем он до сих пор гордится.

– Но так не бывает! Что же, он родился в эпоху династии Мэйдзи? Это как если бы в эту комнату вошел сейчас, размахивая своими шестью руками, Ниорин Кваннон! Сколько же лет вашему адмиралу? Сто?

Брент фыркнул, вовремя успев отвести чашечку подальше:

– Именно. Сто. А сейчас я вас удивлю еще больше, – он выдержал драматическую паузу. – Фудзита учился в УЮКе!

– Что это такое?

– Университет Южной Калифорнии. Поступил после первой мировой.

– Да, я слышала, – кивнула Маюми, – что многие наши офицеры продолжили образование в Америке и в Англии.

– Англичане вообще построили ваш флот. И форму, и ритуалы, и даже язык вы получили от них. На «Йонаге» команды до сих пор отдаются по-английски, и, разумеется, весь экипаж обязан говорить на этом языке.

– А семья у вашего адмирала есть?

Брент отпил еще глоток и покачал головой:

– Нет. Все близкие погибли в Хиросиме. Никого, кроме «Йонаги», у него нет. – Он допил сакэ, и сейчас же его чашка была наполнена вновь. Теперь уже комната плавно кружилась как на карусели. Брент со вздохом отставил чашечку. – Все-таки очень странный этот ваш обычай пить – и довольно крепко – на пустой желудок. Никогда я к этому не привыкну.

– Ах, извините, – вскочила Маюми. – Одну минуту.

– Я вовсе не это имел в виду, – в ужасе от своей бестактности сказал Брент и сделал еще глоток.

Маюми засмеялась:

– Но я же готовила в расчете на ваши американские вкусы!

Через минуту она вернулась с подносом, заставленным тарелками с сыром и нарезанным мясом, огурцами, оливками, булочками, горчицей и другими приправами. Посреди подноса дымилась большая кружка черного кофе.

– Вот что мне нужно в первую очередь! – воскликнул Брент, потянувшись к кружке. Потом он приготовил себе многоэтажный сандвич.

Маюми, улыбнувшись, положила на кусочек белого хлеба два тоненьких ломтика мяса.

Брент отхлебнул кофе, и комната перестала вращаться.

– Где вы учитесь, Маюми?

– В Токийском женском университете. Я уже скоро его кончаю.

Брент вгляделся в ее юное лицо: очевидно, девушка старше, чем кажется.

– И чему же вас там учат? – он отставил сакэ подальше и глотнул еще кофе.

– Языкам. Английскому, русскому, немецкому и французскому.

Брент поднял брови:

– Вы собираетесь в стюардессы?

– Нет, я собираюсь работать в фирме моего отца. Он занимается экспортом и импортом.

Лейтенант кивнул, и тут же новая тяжкая дума омрачила его чело:

– Маюми… А вы что, обручены, помолвлены… что-то в этом роде?

Она засмеялась, как умеют смеяться только японки – словно чистый горный ручеек прожурчал по камням.

– Да, что-то в этом роде.

Сандвич застрял на полпути ко рту:

– Неужели?

– Меня при рождении обручили с моим троюродным братом Дэнко Юноямой.

– И вы выйдете за него замуж?

– Раньше этот обычай соблюдался неукоснительно, но в наши дни – нет. Да и Дэнко обзавелся любовницей.

– С мужчинами это иногда случается. Одно другому не мешает.

– Да, в старину считалось так. Но времена теперь другие: после войны благодаря вам, американцам, все очень изменилось. – Она устремила на Брента долгий, ласковый взгляд. – Прежнего не вернешь.

– А как относится к этим переменам ваша семья?

– Отец принял их и смирился с тем, что я не выйду за Дэнко. – Он почувствовал прикосновение ее бархатистой ручки. – Я сама буду выбирать себе мужа, Брент-сан.

Это прикосновение, подкрепленное ласковым обращением «сан», заставило его выронить сандвич и утонуть в ее бездонных черных глазах.

– Итак, Маюми-сан, мы идем в храм Ясукуни?

– Да. В пятницу.

– Мне нравится, как твердо это прозвучало.

– Я редко говорю «да».

– И все же не исключили этого слова из своего лексикона?

Она засмеялась низким грудным смехом.

– Смотря из какого. Я, как вам известно, говорю на четырех языках.

Брент невольно подхватил ее смех, но случайно брошенный на часы взгляд напомнил ему, что пора уходить.

– Маюми, мне надо идти. В полночь я заступаю на вахту.

Он поднялся, и Маюми тоже встала на ноги.

– Ваша «нареченная» не менее требовательна, чем подруга моего несостоявшегося жениха Дэнко.

– Куда более.

– Почему?

– Потому что она владеет моей жизнью.

– И может в любую минуту потребовать ее, – с неожиданной печалью произнесла девушка.

Они вместе подошли к дверям. Маюми, стоя рядом, подняла к нему голову, осторожно, чтобы не задеть ссадины, взяла его за обе руки.

– Пятница будет еще так нескоро… Целых четыре дня, Брент-сан.

– Да… Очень долго ждать, целую вечность.

Глаза ее скользнули по его разбитым губам, по забинтованной шее, по кровоподтекам и синякам на лбу и под глазами. Маюми привстала на цыпочки, а Брент нагнулся, обхватив ее хрупкие плечики широкими ладонями. Бархатистые губы прикоснулись к его щеке.

– Тут не больно, Брент-сан?

– Наоборот, это лучшее в мире лечебное средство, – Брент крепче стиснул ее плечи. – Так, значит, вы сами выбираете?..

Она мягко приникла щекой к его щеке.

– Да, Брент-сан, сама.

Его руки скользнули вдоль плеч ниже, опустились на талию, прикоснулись к изгибу бедра, и упругое тело затрепетало под его пальцами. Брент почувствовал, как бешено заколотилось у него сердце.

Ему физически больно и трудно было оторваться от нее, но он с неимоверным усилием повернулся и вышел в холл, чувствуя затылком и спиной ее взгляд. Лишь после того, как он вошел в кабину лифта, щелкнул замок в двери ее квартиры.

Хотя последовавшие за этим четыре дня были до отказа заполнены делами и службой, тянулись они для Брента бесконечно долго. Поступили новые авиационные двигатели, и ликующий Йоси Мацухара торопился оснастить все свои истребители 1900-сильными моторами «Накадзима». В помощь механикам и техникам привлекли всех свободных от вахты и караулов матросов, и на летной и ангарной палубах кипела работа. В среду прибыло новое радиолокационное оборудование, а в четверг его начали монтировать.