Текст книги "Поиск седьмого авианосца"

– Я знаю, сэр, и глубоко ценю это. Но почему я должен покидать «Йонагу»?

– Я тысячу раз объяснял тебе почему.

– По-вашему, я изменился?

– Да. И меня это пугает.

– Но все мы меняемся – это в природе человека.

– Верно. Беда в том, что ты становишься похож на них, – он показал на самурайский меч у бедра Брента. – Я видел, как ты убивал людей. Одного араба ты измолотил до смерти, другому выбил оба глаза, а лицо третьего превратил в кровавое месиво. Ты всадил Кэтрин Судзуки пулю меж глаз, когда она беспомощно валялась на земле.

Брент почувствовал, как поднимается в нем волна ярости:

– Кэтрин Судзуки была террористка, собиравшаяся взорвать судно. Она повинна в гибели шести человек! У нее было двенадцать тонн пластиковой взрывчатки!

– Все так. Но она была ранена и обезоружена. Ты мог арестовать ее.

– Бешеных собак не арестовывают, сэр.

Адмирал в сердцах стукнул себя по колену кулаком:

– Тоже верно. И все же драться, спасая свою жизнь, и убивать безоружных, беспомощных людей – разные вещи!

– Вы имеете в виду Хиросиму и Нагасаки?

– Это низко с твоей стороны, Брент. Низко!

– Может быть. Но это правда.

– Да, теперь я вижу, ты и впрямь стал одним из них.

– Почему же? Потому что я не вижу смысла в этой бойне?

– Нет. Потому что ты превратился в самурая. Ты с тем же точно пренебрежением относишься к жизни. И смерть свою найдешь так же, как они, и вместе с ними и обретешь их вшивое блаженство!

– С тех пор как существует человечество, существуют войны и люди, которые на этих войнах сражаются.

– Брент! Мне кажется, передо мной Фудзита! Выдержанный марочный Фудзита!

– Что же в этом плохого? – спросил Брент и добавил, прежде чем адмирал успел ответить: – Мы ведь воюем не с японцами, а с арабами.

Аллен вздохнул.

– Да, конечно. Но интересы нашей страны тоже нельзя сбрасывать со счетов.

– Каддафи нужно остановить, сэр.

– Я знаю. Знаю! Но в Пентагоне ты можешь принести больше пользы…

Уголки губ молодого лейтенанта дрогнули в едва заметной улыбке:

– С вашего позволения, сэр. Адмирал Фудзита уверяет, что из всего экипажа «Йонаги» у меня самое острое зрение, и говорит, что я не человек, а радар. По одному этому он не…

– Понимаю. По одному этому он откажется подписать приказ об откомандировании. Но если ты сам подашь рапорт?

– Опять же с вашего позволения, сэр. Я не был бы сыном Теда Росса, если бы покинул «Йонагу», когда судну предстоят «бой и поход».

– Тебе бы политиком быть, – смиряясь с неизбежностью, сказал старый адмирал. – Здорово у тебя язык подвешен.

Брент положил руку на эфес меча и встал.

– Сэр, мы договорились с подполковником Йоси Мацухарой.

– Увольнение?

– Да. Но если вы… В общем, он подождет.

– Да нет, ступай, я уже сказал тебе все, что хотел. Веселись, лейтенант, погуляй на берегу. Подполковник Мацухара, кажется, жениться собрался? – добавил он.

Брент улыбнулся:

– Да. На Кимио Урсядзава.

– Прелестная женщина, – кивнул Аллен. – Нас как-то знакомили. Вдова, не так ли?

– Вдова. Ее муж, Киетака Урсядзава, плавал старшим помощником на «Маеда Мару». Полковник Каддафи приказал удавить его.

Док В—2 находился в северной части Йокосуки. Сойдя по трапу на берег, Брент оглянулся на корабль, хотя охватить «Йонагу» взглядом было так же невозможно, как измерить вселенную. В Нью-Йорке Брент, стоя у подножия небоскребов Центра мировой торговли, задирал, бывало, голову, скользя глазами по бесконечным этажам, уходившим вверх на четверть мили. Но здесь, рассматривая стоящий в сухом доке авианосец, он испытывал головокружение при виде этого чудовищного левиафана, простиравшегося на необозримое расстояние не только в высоту, но и в длину. Противоторпедные наделки и броневой пояс были скрыты от взгляда, а о том, что это боевой корабль, свидетельствовали выпуклые обводы носа и гладкопалубный корпус. Как у всех японских кораблей, дымовая труба авианосца была скошена на три градуса. Надстройка была загромождена радарными установками, аппаратурой поиска и слежения, щетинилась антеннами РЭП и контр-РЭП[10]10
  Системы радиоэлектронного противодействия и радиоэлектронного подавления.


[Закрыть]. По всему борту виднелись резервуары с водой для охлаждения стволов зенитных пулеметов и частым лесом торчали стволы орудий.

Йоси, словно прочитав мысли Брента, сказал:

– Трудно поверить, что такой махиной может командовать один человек, а?

– Дело тут не в махине, а в человеке.

– Да?

– Да. В адмирале Фудзите.

– Я думаю, что со временем все капитаны как бы «прирастают» к своим судам, становятся их частью.

– Нет, Йоси-сан, тут скорее наоборот. – Брент кивнул на исполинскую тушу «Йонаги». – У него есть личность и… и, пожалуй, даже душа. Душа адмирала Фудзиты.

– Верно, – согласился японец и с улыбкой добавил: – Знаешь, Брент-сан, ты становишься философом.

– Ну, раз так, – рассмеялся тот, – давай пофилософствуем о той красотке, с которой ты собираешься меня сегодня познакомить.

– Это племянница Кимио, студентка Токийского женского университета.

Док В—2 входил в судостроительный и судоремонтный комплекс заводов Йокосуки, растянувшийся по берегу почти на целую милю гофрированными железными рядами цехов, мастерских, пакгаузов, над которыми, подобно доисторическим птеродактилям, нависали портальные краны. В целях безопасности вся площадка была обнесена двенадцатифутовой сеткой из толстой проволоки, и войти на территорию можно было только через одни ворота. Адмирал Фудзита, которого удовлетворить было трудно, поставил, кроме того, и охрану. В пятидесяти ярдах от авианосца и на расстоянии двухсот ярдов друг от друга были устроены четыре пулеметных гнезда с перекрывающимися секторами обстрела: из-за мешков с песком выглядывали стволы пулеметов «Намбу» калибром 7,7 мм. У пулеметов прохлаждались и покуривали матросы с авианосца, постоянно посматривая, однако, на ограду и новую деревянную будку у ворот – старую протаранила грузовиком Кэтрин Судзуки, когда вместе со своим напарником Абдул эль Кадзаримом ринулась на «Йонагу» с двенадцатью тоннами взрывчатки в кузове. Только быстрая реакция Брента Росса и отличная выучка его пулеметной команды спасли тогда судно от гибели.

У ворот Брент и Мацухара прошли через ряды бетонных блоков, перекрывавших въезд машин на территорию. По этой причине офицерам «Йонаги» приходилось ставить свои автомобили на стоянке за воротами. Брент и Йоси миновали еще два блокпоста и ответили на приветствие четко взявшего под козырек начальника караула – коренастого седого главстаршины Хиранумы, плававшего на «Йонаге» со дня его спуска на воду.

Выйдя за ворота, друзья успели пройти не больше пятидесяти футов, когда послышались крики и нестройное пение. Из-за угла пакгауза вывернулись, загородив офицерам дорогу, десятка два грязных, оборванных и обросших бородачей и неопрятных женщин в обтрепанных мешковатых платьях и соломенных сандалиях. Слова, которые они выкрикивали, были под стать их виду.

– Американские ублюдки, убирайтесь домой! – закричал один из пикетчиков, поднимая над головой плакат «Йонагу» – на полюс!».

На других плакатах можно было прочесть: «Убийцы невинных!», «Свободу народам мира!», «Йонага» – виновник катастрофы на Гинзе». Среди прочих красовалось и неизменное, набившее оскомину «Yankee go home!».

Йоси выпятил подбородок, Брент стиснул зубы, и оба плечом к плечу стали проталкиваться через демонстрантов. Те раздвинулись, очищая проход, но внезапно один из них – рослый мужчина с европейскими чертами лица, с перебитым приплюснутым носом и черной дырой на месте передних зубов – схватил Брента за руку.

– Ах ты, гнида империалистическая! – выкрикнул он по-английски без намека на акцент. – Иди лизать задницу жидам! Насосался, сволочь, нашей японской крови?! Погоди, мы тебя с твоим «Кадиллаком» разжуем и выплюнем!

В груди у Брента, как всегда в подобных ситуациях, стало горячо, сердце заколотилось. Он круто остановился и сказал негромко:

– Отпусти-ка меня.

Вокруг все замолкли, уставясь на противников. Человек вдруг отхаркнулся и через дырку в зубах смачно плюнул Бренту в лицо, забрызгав его слюной и густой желтой мокротой. Знакомый туман заволок сознание, вытеснив все доводы рассудка и остатки самообладания. Брент стоял неудобно, перенеся центр тяжести на выставленную назад ногу, а потому не сумел вложить в прямой удар правой вес всего тела. Но все же его массивный кулак врезался в лицо противника, накрыв нос и правую скулу. Брент не услышал знакомого хруста хрящей – нос был сломан в стольких местах, что просто вдавился внутрь, – и сейчас же ударил левой в зубы, почувствовав, как что-то заскрипело, словно гравий под ногой, и пикетчик, подброшенный в воздух двумя сотнями фунтов ненависти, отлетел и грузно рухнул на мостовую, выплевывая осколки выбитых зубов.

– Теперь моему автомобилю ничто не грозит: можешь его жевать, пока не сдохнешь.

Пикетчики, держась на почтительном расстоянии, стали тем не менее туже стягивать кольцо вокруг двоих офицеров, которые стали спина к спине.

Но тут раздался топот матросских ботинок, и в толпу врезалось полдесятка моряков с авианосца во главе со старшиной Хиранумой. Замелькали приклады карабинов. Пикетчики, продолжая выкрикивать угрозы и оскорбления, отхлынули, а потом, подхватив валявшегося на мостовой белого, бросились наутек.

– Какого черта вы их подпустили к самым воротам? – крикнул Брент.

Старшина вытянулся.

– Виноват, господин лейтенант! Япония – демократическая страна. Мы действовали согласно приказу: демонстрации не препятствовать.

– Но они же набросились на нас! – воскликнул Йоси.

– Полагаю, господин подполковник, тут замешана «Ренго Секигун», без нее не обошлось.

– Что? «Японская Красная Армия»?

– Так точно, господин подполковник! Но подобную выходку они себе позволили впервые. – Он показал подбородком на Брента. – Не обижайтесь, мистер Росс, но они американцев… как бы это сказать?.. – он замялся.

– Что? Ненавидят? На дух не переносят, да?

Старшина, кусая губы, кивнул:

– Именно, мистер Росс, именно так.

– Просто трусливый коммунистический сброд, подголоски Каддафи, – с горечью сплюнул Мацухара. – Американцы своей кровью заплатили за их благополучие и их поганые «Тойоты». – Он тронул лейтенанта за руку. – Пойдем, Брент-сан.

– Виноват, господа офицеры, – вдруг сказал Хиранума. – Не сочтите за навязчивость, но… Вы… при оружии?

Мацухара и Росс улыбнулись, и Брент похлопал себя по чуть оттопыривающемуся слева борту кителя.

– Автоматический «Оцу», старшина, – сказал он. – Калибр шесть и пять.

– Замечательно, мистер Росс, – улыбнулся тот в ответ. – «Намбу-малютка», знаю! Чудная машинка! С ее помощью можно образумить за девять секунд девятерых террористов.

Но никто не рассмеялся.

Поскольку Йоси Мацухара и за рулем мирного автомобиля оставался боевым летчиком-истребителем, Брент заявил, что либо сам поведет машину, либо не сядет в нее вообще. Мацухара со смехом уступил ему, и штабной «Мицубиси» без номеров покатил по широкой автостраде в сторону Токио, до которого было 30 км.

– Знаешь, Йоси-сан, Мицубиси причинил Америке куда больший ущерб своими автомобилями, магнитофонами и прочей электроникой, чем истребителями «Зеро», – весело сказал Брент и осекся, понимая, что допустил неловкость.

Но Мацухара улыбкой дал ему понять, что не обиделся.

– Ты имеешь виду экономический ущерб, Брент?

– Ну, разумеется. Ты знаешь, что в Америке не производится ни одного видеомагнитофона? Что большая часть телевизоров и двадцать процентов машин сделаны в Японии?

– Но все наши триумфы были бы невозможны без нефти. Нефть, нефть, все упирается в нефть, – задумчиво проговорил Йоси.

– Верно, – согласился Брент и сейчас же перевел разговор на другую тему, давно не дававшую ему покоя. – Я хотел тебе сказать, Йоси-сан, когда капитан Таку Исикава ворвался позавчера на заседание штаба, он… он был явно не в себе. Дураку ясно, что если закрылки на соплях болтаются, а элерона вовсе нет, надо выходить из боя! Черт возьми, закрылок держался на одном штифте! Ты и сел-то просто чудом. Я думал, выпрыгнешь с парашютом, – он обошел грузовик, медленно ползший по правой полосе.

– Да уж, машину будто якорем держало. Но дело не в этом.

– А в чем же?

– А в том, что Таку уверен, будто я специально бросил его в беде.

– Да что за чепуха! Он был ранен, в жару, себя не помнил… Ну, и потом… он тебя терпеть не может. У вас с ним, кажется, давние нелады.

– Давние. С тридцать девятого года. Я его не переношу, как и он меня, но не в воздухе же, когда от тебя зависят жизнь и смерть человека, сводить с ним счеты?! Честь дороже. – Он откинулся на сиденье и задумчиво сказал: – Подполковник Окума, однако, был не в жару и не в бреду.

– Ну, этот просто метит на твое место, все это знают.

Мацухара тихо, словно размышляя вслух, сказал:

– Он залез в мою машину и считал оставшийся боезапас. Сорвал пломбы и… В голове не укладывается… Ну ничего, придет день, когда мы с ним разочтемся сполна.

– И когда же это будет?

– Когда я собью «клетчатого».

– Полковника Фрисснера? Вряд ли это получится. Его эскадрилья эвакуируется из Маньчжурии, ты же знаешь.

– Я знаю, что этот мясник расстрелял моих ведомых, когда они беспомощно болтались на стропах между небом и землей. Я знаю, что ненавижу его и убью. Вот и все.

Они замолчали. Брент повернул налево и въехал на Гайен-Хигаси-Дори, деловой центр Токио, застроенный стеклянно-стальными башнями небоскребов, очертания которых угадывались в тумане. По крышам самых высоких зданий бежали, сверкали и переливались ослепительные неоновые огни реклам – «Хитачи», «Кока-Кола», «Санио», «Мазда», «Хонда», «Кенвуд-Стерео».

– Продажные твари, – пробормотал Мацухара. Потом он перевел взгляд на запад, и лицо его омрачилось. – Симбаси, – низким рокочущим голосом произнес он. – В этом квартале жила моя семья. Здесь она и погибла при авианалете в сорок пятом. Жена и двое сыновей.

Брент закусил губу.

– Йоси-сан, поверь, мне очень…

Мацухара выпрямился, взглянул на него.

– Нет, это ты меня извини, зря я затронул эту тему при тебе. Ты рисковал жизнью ради меня и сражался в лучших традициях бусидо. – Он хлопнул по колену, словно подводя черту под неприятным разговором, и с вымученной непринужденностью сказал, показывая на северо-запад: – Кимио живет в квартале Сибуя на Сакурада-Дори, чуть южнее парка Йойоги.

– Знаю. Я как-то раз подвозил тебя туда, – Брент свернул с магистрали и был вынужден сейчас же остановиться – вся улица была перекрыта шествием.

Йоси усмехнулся, когда Брент с досадой выключил зажигание и машина замерла в длинной веренице других.

– Все-таки кое-где еще можно встретить прежнюю Японию, – снова оживляясь, сказал летчик.

Они смотрели, как мимо под барабанный бой и пение флейт, перезвон колокольчиков, звуки сямисэнов и цимбал движется пестрая и красочная толпа. Не меньше двадцати групп, состоящих из юношей в струящихся желтых одеждах и с белыми повязками на лбу, несли огромные деревянные модели пагод, освещенных изнутри электрическими лампочками и украшенных бумажными и матерчатыми цветами. Другие юноши несли длинные шесты, увенчанные тяжелыми гирляндами цветов и длинными свисающими кисточками.

– Это шествие в честь Святого Нитирена – называется «Оесики», – пояснил оживившийся Мацухара. – Он был мятежным буддистским монахом и жил в тринадцатом веке. Видишь, на стенках пагод изображены сцены из его жизни? По преданию, он умер зимой, но в час его смерти зацвели покрытые снегом вишневые деревья. – Он показал на покачивающиеся фонарики и бумажные цветы на шестах, которые расширялись вверху как купола зонтиков. – Они называются «мандо» и должны напоминать об этом великом чуде.

Мимо прошли новые группы женщин и детей с горящими ароматическими палочками. Участники шествия постепенно впадали в экстаз и хором выкрикивали что-то, но Брент не разбирал слов.

– Они славят Книгу Лотоса Чудесного Закона, – пояснил Йоси.

– По-моему, там есть пьяные, – заметив, как несколько человек шли шатаясь, а один упал, – сказал Брент.

– Что ты, Брент?! Кто же пьет на буддистской церемонии, это они от воодушевления.

– Наверно, ты доволен, Йоси? – повернулся к нему Брент. – Живы традиции старины, жива прежняя Япония.

– Вздор! – ответил летчик.

– Почему вздор?

– Потому что все эти почитатели культа Нитирена ненавидят дзэн-буддистов, самураев, а все их ритуалы и кодексы находят отвратительными.

– То есть у вас тоже есть свои католики и протестанты, консерваторы и либералы?

– Удачное сравнение. В старину такие вот шествия часто приводили к кровопролитию.

– Значит, и у вас были Варфоломеевские ночи?

Оба с облегчением вздохнули, когда последний участник парада – мускулистый парень в набедренной повязке фундоси, – как опытный цирковой эквилибрист удерживая на голове длинный шест-мандо, прошел мимо. Путь был свободен. Брент завел мотор, включил первую передачу и влился в оживленный поток машин.

– Опаздываем, – заметил он.

– Ничего, друг мой, Кимио нас извинит.

4

Для Брента этот квартал и дом Кимио были чудом сохранившимися островками старины, осколками далекого прошлого. Войдя, офицеры прошли через террасу, тянувшуюся по всей ширине дома, и оказались в окруженном низкой бамбуковой изгородью маленьком саду, где росли карликовые японские сосны, папоротник и клены. По традиции, дом, выстроенный из сосновых досок и покрытый серой черепицей, стоял на трехфутовых сваях.

Заслышав их тяжелые шаги по дощатому полу, в дверях появилась хозяйка, показавшаяся Бренту еще красивей, чем при первой встрече. Несмотря на то, что у нее было двое взрослых детей – сын, учившийся в университете Фукуоко, и замужняя дочь, недавно подарившая ей внука, – Кимио сохранила свежесть и очарование юности. Брент знал, что она стала часто носить традиционную японскую одежду, чтобы сделать приятное Мацухаре, и на этот раз ее черные блестящие волосы, собранные с помощью серебряных булавок и украшенных драгоценными камнями гребней в сложную и замысловатую прическу, красиво оттеняли затканное золотыми ирисами пурпурное кимоно из тонкого шелка, перехваченное в тонкой талии, плавно расширявшейся к бедрам, красно-серебряным поясом – оби. Черты живого и умного лица были удивительно тонки и правильны.

– Добро пожаловать, Йоси-сан, – сказала она, протягивая руку летчику.

– Вы сегодня прекрасней, чем когда-либо, Кимио-сан, это кимоно вам очень к лицу.

– Благодарю вас, Йоси-сан, вы очень любезны. – Затем она подала руку лейтенанту, и тому показалось, что он прикоснулся к теплому бархату. – Здравствуйте, Брент-сан, рада вас видеть в своем скромном жилище.

– Спасибо, Кимио-сан.

Офицеры, сняв башмаки, надели домашние туфли и вошли в гостиную или, как называли ее японцы, «комнату на пятнадцать циновок», отделанную панелями из кипариса и кедра, пригнанными без единого гвоздя и блестевших от многолетней усердной полировки. Там стоял низкий стол, четыре табурета – забутона, а пол был устлан татами, сплетенными из светлой отборной соломы. В нише помещался маленький столик вишневого дерева, а на нем в старинной вазе стояли искусно подобранные жасмины и хризантемы. На стене висели рисунок тушью – пейзаж работы старого мастера Сессю – и свиток с иероглифами. Брент огляделся по сторонам в поисках четвертого сотрапезника.

– Маюми в саду, срезает цветы, – улыбнувшись нетерпению американца, сказала хозяйка и повела их к двери в задней части комнаты.

Отодвинув бумажную дверь-перегородку, она втроем вышли в сад. Брент не видел его в прошлый раз и теперь был поражен его сказочной красотой. Стояло полное безветрие, уже опускался вечер, и свет лился в сад, не давая теней и подчеркивая яркость цвета. Бренту казалось, что он оказался на прелестной опушке дремучего леса, где деревья и камни колдовским образом соединены и одухотворены. Изящный каменный мостик с каменными светильниками был перекинут через гладь маленького пруда, искусно вписанного в гряду поросших кустарником валунов.

За мостом мелькнуло какое-то яркое пятно, и Брент увидел девушку. У него перехватило дыхание, когда Маюми, держа в руках полдюжины золотых хризантем, стала приближаться к ним. Она ослепила его. На девушке было нарядное голубое кимоно с вышитыми на нем птицами. Ее спускавшиеся на плечи волосы казались шапочкой из блестящего черного шелка, сверкавшего как отполированный агат, и отражали зажегшиеся на небе звезды. Восточная кровь придавала нежно золотящейся коже оттенок старинной слоновой кости, и окраска хризантем казалась рядом с ним банальной и грубой. Голова венчала длинную стройную шею, а густые брови над широко раскрытыми глазами пленительно противоречили изящным чертам чуть кукольного личика, свидетельствуя о сильном характере. А таких губ, как у нее, Бренту еще не доводилось видеть – они напомнили ему лепестки орхидеи перед первым весенним дождем. Он понял, что это существо в своей девической невинности пока даже не подозревает, какая сокрушительная сила таится в ее красоте. Ласточка, подумал он, ласточка, готовящаяся вспорхнуть.

– Познакомьтесь, Брент-сан: моя племянница Маюми, она из Каназавы, – сказала Кимио. – Учится в Токийском университете.

Эти обыденные слова обрели для Брента совсем особый смысл, когда он увидел, как, подобно черным бриллиантам, сверкнули глаза Маюми. Она склонилась перед ним в традиционном поклоне, в котором, однако, кроме приветливости и уважения, не чувствовалось столь обычного для японок выражения смиренной покорности. Когда же она выпрямилась, протянула ему руку и сказала: «Очень рада видеть вас, лейтенант», в мягком голосе ее прозвучала затаенная и готовая пробиться на поверхность жизнерадостность. И глаза глядели на него в упор, а не опускались долу, как требовали того неписаные правила японского этикета. Она застенчива и ранима, но с характером, подумал Брент, на лишнюю долю секунды задерживая в своей ладони ее мягкую и теплую ручку. Совсем не пугливая голубка.

Кимио предложила чаю, и Мацухара с Брентом сели к низкому столу: подполковник, как самый старший по возрасту гость, – на почетном месте, спиной к нише, где стояла ваза с хризантемами.

Пока женщины на кухне готовили все необходимое для чаепития, Йоси сказал:

– Знаешь, Брент, для нас чайная церемония – почти священнодействие, один из буддийских ритуалов.

– Вот как?

– Да. А для самурая… – он с улыбкой поправился: – Для самураев она особо важна.

– Почитатели Нитирена, наверно, не одобрили бы ее.

– Да уж! – рассмеялся Йоси. – Последователи дзэн ищут просветления – мы называем его словом «сатори», – пытаясь постичь свою собственную природу, ухватить самую ее суть, а для этого тело и дух должны быть едины.

– Хочешь сказать, что чай способствует этому единению?

Йоси снова расхохотался:

– Боюсь, что нет. Ни чай и ничто иное, кроме медитации. Но еще в древности буддийские монахи обнаружили, что чай проясняет разум, помогает сосредоточиться и обостряет ощущения.

Послышались легкие шаги по дубовому полу, и Кимио сказала:

– Не забудьте, Брент-сан, что учение Будды гласит: путь к просветлению состоит из бесконечной череды «теперь», и каждое «теперь» не менее важно, чем конечная цель пути.

– А теперь настало время для чайного «теперь»! – воскликнул Йоси, и хозяйки учтиво улыбнулись его шутке.

– «Хага-куре» тоже учит этому, – глубокомысленно заметил Брент, пока Кимио и Маюми ставили ярко расписанные керамические чашки и черную лакированную коробку.

– Вы мудры не по годам, – заметила хозяйка.

– Школа адмирала Фудзиты, – со смехом объяснил ей Йоси.

Медленными плавными движениями Кимио открыла лакированную коробочку и маленькой бамбуковой ложечкой насыпала в каждую чашку зеленый чай. Затем Маюми наполнила их кипятком и размешала.

– Жидкий янтарь, – сказала она вполголоса, подавая Бренту его чашку.

Брент кивнул и, как требуют правила японского хорошего тона, повернул чашку рисунком к ней.

– Вы слышали, – взволнованно сказала Кимио, – два сбитых самолета упали прямо на жилые дома в квартале Гинзы… Множество жертв.

– Слышали, – ответил Йоси. – Еще бы мне не слышать, если одного я сам и сбил.

– И по этому поводу были демонстрации протеста.

– И это мы знаем, – летчик показал на Брента. – Одному из демонстрантов наш лейтенант сломал челюсть.

– Какой ужас… – проговорила Маюми.

Тщетно стараясь сдержать вскипевшее негодование, Брент сказал ей:

– У меня не было ни выбора, ни выхода. Он первым полез ко мне. Прошу вас не думать, будто я только и делаю, что крушу челюсти направо и налево.

– Поверьте, лейтенант, я вовсе не хотела вас задеть… – вспыхнула Маюми: она и вправду оказалась очень ранима.

Брент попытался заглянуть ей в глаза, но она закрыла лицо руками. В эту минуту она показалась ему птицей-подранком.

Он едва сумел подавить в себе внезапное желание отвести ее ладони от горящих щек, обнять ее и утешить. Но он сказал всего лишь:

– Не сомневаюсь, Маюми.

– Говорят, эти пикеты организовала «Японская Красная Армия», – пояснил Мацухара.

– Смутьяны, – гневно произнесла Кимио. – Сегодня они устраивают беспорядки, а завтра пойдут убивать.

– Но ведь конституция дает право на митинги и шествия, – с еще неостывшей обидой сказала Маюми.

– Мирные. Мирные шествия, – подчеркнул Брент.

– Япония с вами, император с вами, не обращайте внимания на этих гороцуки… – Спохватившись, Кимио повернулась к американцу: – Простите, Брент, я хотела сказать: не судите о нас по выходкам этого сброда. Он крайне немногочислен.

Йоси и Брент наклонили головы в знак согласия.

– Много говорят об этом немце…

– Да. Оберет Иоганн Фрисснер, – сказал Брент.

– Вот-вот! В последнее время его имя у всех на устах, а до этого я о нем ничего не слышала.

– Зато мы наслышаны, – с горечью сказал Мацухара. – Он один из главных головорезов Каддафи. Два дня назад прибыл к нам, а раньше летал на Ближнем Востоке. На его счету двенадцать израильских самолетов. – Он стиснул зубы. – И восемь моих людей. Двоих он расстрелял, когда они спускались на парашютах.

Маюми негромко вскрикнула, а Кимио прошептала только:

– Ужас… Ужас…

Йоси, упершись взглядом в бумажную стену, повторял, точно в забытьи:

– Я убью, убью его…

– Прошу вас, Йоси-сан, успокойтесь, – воскликнула Кимио, явно огорченная тем, какой оборот приняла их беседа. – Это я виновата, я плохая хозяйка, если начала расспрашивать вас об этих ужасах. – Она подала знак племяннице: – Мы с Маюми так старались угостить вас повкуснее, и все вышло на славу… Давайте забудем обо всем страшном и горестном хотя бы ненадолго.

– Я согласен, – ответил Брент.

Йоси медленно раздвинул губы в улыбке и кивнул. Маюми, поднимаясь, тепло улыбнулась Бренту, и он улыбнулся в ответ, на мгновение встретившись с ней глазами. Потом обе женщины скрылись на кухне.

Поданное на стол угощение в самом деле не оставило бы равнодушной ни саму богиню солнца Аматэрасу, ни ее взыскательного брата, бога бурь Сусано.

– Хорошая еда должна радовать не только своим видом, но и вкусом, – говорила Кимио, с помощью племянницы ставя перед гостями на стол лакированные деревянные подносики с артистически разделанной и нарезанной сырой рыбой с водорослями и вареной фасолью. Резные стаканчики сакэдзуки были наполнены подогретым и настоянным на травах сакэ, и хозяйка следила, чтобы они не пустовали. За этим последовал вкуснейший суп из рыбы и грибов, необыкновенный салат из тыквы, рыбы, соцветий огурца и маринованных вишневых листьев. По мнению Брента, красота поданных кушаний отвлекала от самой еды. Однако это не помешало ему с большим аппетитом отдать им должное. Яростно работая палочками, он уплетал за обе щеки так, что хозяйки скрывали улыбки.

– Брент, это только начало, – сказал Мацухара, покосившись на бледного американца, увлеченно разделывающегося с вареным угрем. – Не увлекайся так.

В ответ Брент только промычал что-то восторженное. Впрочем, он уже почувствовал изжогу и горечь во рту.

Но Кимио внесла зажаренного с луком морского окуня, грецкие и земляные орехи в сплетенной из водорослей корзине с маленькими крабами, похожими на больших пауков. Йоси с большим аппетитом ел все подряд и угощал лейтенанта.

Призвав на помощь всю свою самурайскую решимость и расчистив путь большим глотком сакэ, Брент отважился последовать его примеру, и, к его безмерному удивлению, новорожденные паукообразные крабы оказались замечательными, тем более что их можно было глотать не разжевывая. Сладковатый вкус морской травы гасил их пряную остроту. Затем на столе появились маринованная морковь, репа в сладком соусе, соленый арбуз, сваренный на меду рис. Венцом десерта стал огромный и сочный арбуз из Сикоку.

Наконец Йоси, в изнеможении отдуваясь, отодвинулся от стола и выпил еще сакэ.

– Таким обедом не стыдно и самого микадо угостить, – с полной искренностью заявил он.

– Спасибо, Йоси-сан, что угодила, – ответила Кимио и, разрумянившись, поднялась из-за стола. Она повернулась к племяннице. – Мы решили развлечь дорогих гостей.

Девушка засмеялась и смущенно отвела глаза. В одно мгновение со стола было убрано все, кроме бутылки сакэ и четырех стаканчиков, и женщины исчезли за раздвижной перегородкой. Оттуда слышался шепот и смешки.

Потом появилась Маюми с сямисэном в руках. Она присела в углу и принялась настраивать этот трехструнный инструмент. Потом с густо набеленным лицом, на котором пылали кармином губы и горели темные, как ночь, глаза, скользящими мелкими шажками вышла Кимио.

– Я гейша, а Маюми – моя «татиката»[11]11
  Девушка, прошедшая обучение и ожидающая посвящения в гейши.


[Закрыть].

Плавно взмахивая гибкими, словно змеи, руками и в медленном завораживающем ритме раскачивая великолепные бедра, она поплыла по комнате. И так же медленно глаза ее скользили по лицам гостей, пока не остановились на Йоси, а он невольно подался назад, как бы испугавшись той чувственной энергии, токи которой пронизывали воздух и почти физически ощущались всеми, кто находился в комнате. Он не сводил глаз с Кимио, и во все время танца стаканчик с сакэ находился не дальше нескольких дюймов от его губ.

Брент взглянул на Маюми, и она встретила его взгляд своим – гипнотически притягивающим, открытым и властным, проникавшим прямо в душу, обжигавшим и пьянившим не хуже сакэ. Во взгляде этом было обещание и, быть может, предостережение. В голове Брента билась одна мысль: этот только что распустившийся бутон не должен выскользнуть у него из пальцев. Он должен снова увидеть эту девушку.

Низко склонившись, Кимио окончила свой танец. Йоси и Брент в восторге наградили ее рукоплесканиями, а женщины, скрывшись на миг за перегородкой, вернулись и снова сели к столу.

– Спасибо, Кимио-сан, – сказал Йоси. – Это было чудесно.

– Рада, что вы оценили мои старания, – в обычной для японок подчеркнуто-скромной манере ответила она.

– Потрясающи, – сказал Брент, – обе. – И, набравшись отваги, спросил: – Маюми, мне бы хотелось увидеться с вами. Можем пойти пообедать или в музей, или в театр Кабуки…