Текст книги "Поиск седьмого авианосца"

– Все семеро подняли «Сигнал принят!», сэр.

– Отлично, – Фудзита подошел к переговорной трубе. – Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать. – Голос из штурманской рубки повторил приказ. Сигнальные флажки поползли вниз и на «Йонаге», и на эсминцах. Конвой начал поворот «все вдруг», и Брент, ощутив крен, почувствовал, как под стальной кожей чаще забилось сердце авианосца.

– Курс один-шесть-пять, скорость шестнадцать, девяносто восемь оборотов, – послышалось из переговорной трубы.

– Так держать.

Несмотря на промозглый туман и слабую видимость, они отвалили от причальной стенки ровно в восемь и следом за серыми «терьерами» охранения медленно вышли в Токийский залив, полный самых разнообразных судов. Потом два скоростных катера Японской Красной Армии сопровождали их до самого пролива Урага – разгонялись и неслись прямо в лоб, отворачивая лишь в самый последний момент. Разгневанный адмирал приказал рулевым: «Протараньте их!», но верткие катера, забитые орущими и вздымающими плакаты «красноармейцами», всякий раз умудрялись уходить от столкновения с носом левиафана. Наконец, когда вышли в открытое неспокойное море, катера, побесчинствовав на волнах, бивших авианосцу в правый крамбол, отстали и умчались в тихую заводь Токийского залива.

Когда от килевой качки палуба «Йонаги» стала медленно, словно грудь глубоко и крепко спящего человека, вздыматься и опадать под ногами Брента, он неожиданно для самого себя испытал приятные ощущения и жадно впитывал холодный, чистый, солоноватый морской воздух. Безбрежная гладь простиралась до самого горизонта, и лейтенант, как всегда, почувствовал себя песчинкой в этой необозримой водной пустыне.

Но воспоминание о Маюми заставило его беспокойно затоптаться на месте – черные жгучие глаза впились ему прямо в душу. Он злобно пнул носком башмака ветрозащитный экран. В последнюю неделю увольнения на берег были отменены, и, конечно, надо было позвонить ей, пока «Йонага» стоял в доке и был подключен к городской сети. Но в их последнюю встречу девушка была полна такой скорби, гнева и даже злости, что у Брента рука не поднималась набрать ее номер. Было ясно, что надо дать ей время успокоиться. Но и Маюми не делала никаких попыток связаться с ним. Брент ждал, не будет ли хоть краткой записочки, но до самого выхода в море так ничего и не дождался. Ничего. Ровным счетом ничего. Ему на память пришли слова отца: «Когда не стало Кэтлин, мне словно отрубили руки и ноги». Теперь он понимал его.

Море било авианосец в правый крамбол, как пушинку поднимая на волну все его восемьдесят четыре тысячи тонн, и эти тяжкие удары гулким эхом отдавались где-то в самой глубине его стального тела, словно звучал огромный храмовый барабан. Брент вспомнил слова адмирала – «лучшие глаза на „Йонаге“, не человек, а радар», а с ними – и о своих обязанностях. Он поднял бинокль. Ветер свежел, срывал с верхушек волн кружевные оборки пены, разгонял туман, и в прямоугольнике чистого синего неба над головой появилась стая чаек, пронзительными криками выражавших свое разочарование: военные корабли не вываливают за борт мусор и объедки, тем более нечего ждать поживы от вышколенной команды авианосца.

Море, на удивление, многолико: оно может быть обиталищем ужаса и смерти, может поразить ни с чем не сравнимой красотой. Брент в прошлом походе видел и то, и другое, и третье, но сегодня боги-живописцы превзошли самих себя: на севере громоздились, уходя в поднебесье тысяч на тридцать футов, отвесные башни и зубчатые крепостные стены грозовых туч, поверху окрашенных полуденным солнцем в ярчайшие малиново-багровые тона, а снизу, у самой воды переливавшихся сине-серым и осыпавших море жемчужной пылью дождя. На востоке и на юге небо было чистым, и лишь кое-где по нему быстро проплывали караваны облаков. Именно туда курсом на юго-восток шел «Йонага», чтобы принять на борт свою палубную авиацию.

Значит, скоро Брент увидится с Йоси Мацухарой… Со дня смерти Кимио летчик сам казался живым мертвецом – он был вяло безучастен ко всему, что происходило кругом, отгородившись от окружающих непроницаемой стеной вины и скорби. Он искал смерти, и Брент знал, что предстоящий рейд «Йонаги» откроет перед ним широкие возможности для славной гибели. Самурай пройдет свой путь не сворачивая, даже если в конце ждет смерть, – так велит и предписывает кодекс бусидо – и совсем скоро все они ступят на этот путь.

За спиной послышались шаги и знакомый голос адмирала Аллена:

– Не слишком ли свежо для посадки?

Фудзита кивнул:

– Ветер – пять баллов по Бофорту. Отличное испытание для мастерства моих летчиков.

– От девятнадцати до двадцати четырех узлов – многовато, сэр. Может быть, отменить рандеву? Ляжем в дрейф и примем авиацию, когда ветер стихнет. Прогноз на завтрашнее утро – безветрие.

– Нет, – покачал головой японец. – Нам еще долго болтаться в Южно-Китайском море, прежде чем ливийцы выйдут из Владивостока. – Он подергал свой седой волос на подбородке. – Ну, что там слышно от вашего друга Вила? «Огайо» молчит?

– Молчит.

– Я вижу, они не злоупотребляют радио…

– Это естественно, сэр. Их в два счета запеленгуют и наколют как жука на булавку.

– Будем надеяться, арабский конвой не задержится с выходом. Горючего нам только-только хватит, чтобы на шестнадцати узлах доползти до Корейского пролива и там не больше двадцати дней поджидать арабов.

– А танкеры, сэр? – недоуменно спросил Брент.

– Танкеры? – ядовито переспросил Фудзита. – С тех пор как наши индонезийские друзья переметнулись к мерзавцу Каддафи, они отказываются продавать нам нефть. Я только что получил донесение о том, что оба наши танкера грузятся в Сан-Педро. Дозаправки в море у нас не будет.

Брент в сердцах стукнул кулаком по ветрозащитному стеклу рубки, прошептав: «Огайо», черт тебя дери, подашь ты голос или нет?», а потом вновь поднял к глазам бинокль. Теперь прибрежные горы и холмы скрылись за горизонтом, и со всех сторон их окружало только необозримое морское пространство. Грозовые тучи на северо-востоке тоже словно погружались в воду, а то, что оставалось на поверхности, налилось зловещей чернотой, прорезаемой время от времени вспышками зарниц. Оттуда доносилось отдаленное погромыхиванье, словно разгневанные боги метали друг в друга молнии. Но ветер слабел, и чем дальше к юго-востоку шел авианосец, тем спокойней становилось море. Раздавшийся на западе гул заставил Брента повернуть голову.

– Господин адмирал! – доложил телефонист. – Радио от командира авиагруппы. Мы в зоне их прямой видимости. Запрашивает разрешение на посадку.

Фудзита, окинув взглядом далекий горизонт, где ясную голубизну неба перечеркивали стаи черных крестиков, посмотрел на хлопавший по ветру кормовой флаг на гафеле.

– Передать «Эдо Лидеру»: даю «добро» на посадку! Мой курс ноль-четыре-ноль, ход – двадцать узлов. Заходить на посадку по вымпелу!

Взвились сигнальные флажки, и когда восемь кораблей конвоя одновременно, как единое существо, стали круче к ветру, гул усилился, и авиагруппы закружились против часовой стрелки над «Йонагой».

– Черт… – пробормотал Брент. – Больше полутора сотен. Прямо стая саранчи.

– Да-а, – сказал Аллен, щитком приставив ладонь к глазам. – Попробуй-ка посадить такую армаду.

– На «Йонаге» служат лучшие в мире гаковые.

– От аварий это не спасет.

– Аварии избавят нас от неумелых пилотов, – как о чем-то само собой разумеющемся ответил Фудзита.

– Несомненно, сэр.

Все, кто находился на мостике, подняли к небу бинокли. Как всегда, самым нижним коридором шли бомбардировщики, а над ними вились изящные истребители прикрытия. Те и другие двигались традиционным японским строем – по три тройки троек. В память о несуществующем больше Первом воздушном флоте – «Коку Контаи» – сразу за кабиной была выведена зеленая полоса. Ближе к корме другая – синяя – свидетельствовала о принадлежности самолета к палубной авиации «Йонаги», а трехзначный номер на вертикальном стабилизаторе указывал назначение и тип машины. Брент, совсем запрокинувшись назад, разглядел круживший над остальными самолетами приметный истребитель Йоси Мацухары с красным обтекателем и зеленым колпаком. «Рад тебя видеть, старина», – прошептал он.

– Господин адмирал, – сказал телефонист, – командно-диспетчерский пункт докладывает о готовности принять самолеты на борт.

– Добро, – отозвался Фудзима. – Вымпел!

И вслед за этим, выпустив шасси, начал снижение первый торпедоносец-бомбардировщик B5N. Сверкающая алюминием и плексигласом громадина, снизив скорость, пошла на посадку, выбросив хвостовой гак. Офицер-регулировщик в желтом жилете крест-накрест вскинул над головой флажки и резко опустил их вниз. Летчик убрал газ, и машина грузно опустилась на палубу, поймав гаком трос аэрофинишера. С узких мостков вдоль полетной палубы спрыгнули ликующие матросы, отцепили гак и покатили B5N через аварийный барьер к носовому подъемнику.

– Шестьдесят пять секунд, – сказал Аллен, взглянув на часы.

– Медленно! – крикнул Фудзита телефонисту. – Слишком медленно! Ускорить посадку!

Наоюки отрепетовал команду.

Следующий бомбардировщик сел за пятьдесят пять секунд.

– Уже лучше! – разом сказали адмиралы.

Затем один за другим приземлились все оставшиеся пятьдесят два самолета, и последним посадил на палубу свой торпедоносец с ярко-желтым обтекателем командир группы подполковник Окума. Через несколько минут он, как был в летном комбинезоне и шлеме, уже стоял в ходовой рубке между Брентом и адмиралом Фудзитой, наблюдая за посадкой третьего по счету бомбардировщика D3A.

– Еще пятьдесят четыре «Айти» и пятьдесят семь «Зеро», – сказал Аллен.

Фудзита молча кивнул в ответ, быстро глянув на часы.

Окума, еще шире развернув плечи, подал свое массивное тело вперед.

– Лучшие летчики в мире, адмирал! Работают как часы.

Но Марк Аллен показал ему на бомбардировщик, который заходил на посадку со слишком большой высоты.

– У этих часов лопнула пружина…

Регулировщик яростно махал флажками, запрещая посадку, и растерявшийся летчик резко сбросил газ, но было уже поздно: из выхлопной трубы вырвались язык пламени и плотное облако черного дыма, моментально подхваченные ветром. Брент в ужасе смотрел, как тяжеловесную машину развернуло левым крылом вперед и грузно ударило о палубу, потом снова подкинуло в воздух. Самолет с покореженной обшивкой, обрывая оба троса аэрофинишера, свистнувшие как гигантские бичи, потеряв оба крыла и часть хвоста, завертелся волчком, скапотировал и наконец замер совсем рядом с артиллерийской платформой, на которой стояли оцепеневшие наводчики. Двое, не удержавшись на ногах, полетели за борт.

– О Боже! – выдохнул Аллен.

Разлившийся бензин вспыхнул, но авральная команда в асбестовых костюмах уже была на месте и вытаскивала из-под бесформенной груды дымящегося, алюминия почерневшего, обожженного, жалобно стонущего летчика и обезглавленного стрелка. Залив пеной тлеющий комбинезон, летчика бегом отнесли в лазарет, а обугленное тело стрелка положили здесь же на палубе. Через три минуты пламя было сбито, а обломки самолета убраны.

– Он упокоился в храме Ясукуни, – скорбно произнес Фудзита. – Передать, – повернулся он к телефонисту. – Пусть его положат в самолет и похоронят вместе с ним в море.

Покуда изуродованные останки самолета со стрелком в сплющенной и смятой кабине переваливали за борт, на палубу продолжали один за другим садиться другие машины. Наконец в воздухе остался только истребитель подполковника Мацухары. У Брента засосало под ложечкой, когда изящный «Зеро» с красным обтекателем стал, быстро снижаясь, заходить с кормы. Неужели это произойдет здесь и сейчас? Ведь это так просто: ничтожнейший просчет – и на скорости в сто двадцать узлов самолет в лепешку расплющится о стальную палубу. Но нет: грациозный истребитель плавно, как чайка, скользнул вниз и безупречно приземлился на три точки, поймав первый трос финишера. Брент шумно перевел дыхание. Окума насмешливо фыркнул.

– Отбой! – сказал Фудзита. – Руководителю полетов подать рапорт о причинах аварии, потерях среди личного состава и повреждениях матчасти. Штурман! Курс?

– Два-три-три, господин адмирал.

– Добро! Поднять сигнал: «Курс два-три-три, скорость шестнадцать, следовать в стандартном ордере охранения». – Он произнес эти же слова в переговорную трубу, добавив: – Ходовая вахта, боевая готовность номер два.

В считанные минуты авианосец и эскортные эсминцы изменили курс и скорость. Брент прятал бинокль в прикрепленный к ветрозащитному экрану футляр, когда посыльный вручил адмиралу радиограмму. Старик стал читать, хмурясь все сильней. Потом вздрагивающим от сдерживаемой ярости голосом он произнес:

– Арабы убили всех, кто был на борту того «Дугласа», который забрал Розенкранца и доставил его в Сергеевку. Облили бензином и подожгли. Тридцать один человек сгорел заживо.

Послышались гневные возгласы.

– Господин адмирал, – сказал, шагнув вперед, Окума, – вы сказали, что они могут простоять в порту около суток?

– Вполне вероятно.

– Господин адмирал, когда же мы отомстим?

– Если боги будут к нам благосклонны – скоро. Очень скоро, подполковник Окума.

Тот вскинул к небу сжатый кулак:

– Чтобы обагрить свой меч их кровью, я пробьюсь через железную стену! – и, покосившись на Аллена, добавил: – Если на «Огайо» не спят.

– Не спят? – сердито переспросил тот.

– Да-да. Я знаю, что такое служба на лодке. Сплошное безделье. Залег на дно – и спи. Истинные мужчины – здесь. Они сражаются!

– Вам бы, подполковник, попробовать хоть разок, каково там спится, – едва сдерживаясь, ответил адмирал. – Хоть разок.

– Захочу выспаться – переведусь в подводники, – отрезал Окума.

…Телефонный звонок нарушил дремоту Нормана Вила. Сняв трубку, он услышал голос дежурного офицера, Ларри Мартина:

– Командир, арабы выкатились из Владивостока проворней, чем Годзилла налетел на Токио.

– Поиск локаторами ведут?

– Ведут, сэр, но при этом еще играют в гандбол пустыми жестянками из-под горючего.

– Боевая тревога!

К тому времени, когда он прошел в ЦКП, сто сорок два человека его экипажа, подгоняемые вспыхивающими лампами и почти беззвучной бранью старшин, уже стояли по местам по боевому расписанию. Занял свое место за пультом ГАСа и он. «Машинное отделение к бою готово, торпедные аппараты к бою готовы, РЛС РЭБ к бою готова…» – ввинчивались в ухо доклады старшего помощника.

– Есть… Есть… – повторял он. – Барр, глубина погружения?

– Тридцать восемь фатомов, сэр.

– Курс? Скорость? Место?

– Сорок футов, сэр, курс ноль-девять-ноль, скорость – три. Семь миль от выходного буя, пеленг ноль-два-семь.

– Лево на борт, держать ноль-два-семь.

Рулевой, сидевший за пультом управления, отрепетовал команду и переложил штурвал влево, поглядывая на свой дисплей.

– Есть, сэр!

– Прямо руль! Стоп машина! Акустик!

– Есть акустик! Сэр, слышу шумы тех самых эсминцев.

– А транспорты?

– Трудно сказать, сэр. Идут в строю кильватера, шумы гребных винтов смешиваются… – Он подался вперед, всматриваясь в дисплей и прижимая к уху наушник. – Есть! Поймал! Тяжелые винты, работают на малых оборотах.

– Как только лидер пройдет выходной буй, скажешь.

– Так… Так… Так… Он совсем рядом… – Пейн постукивал сжатым кулаком по панели, словно отсчитывал секунды. – Есть! Пеленг взят!

– Четырнадцать ноль-ноль, – сказал Вил, вскинув голову к часам на переборке.

– Ура! – вскричал Мартин. – Плакали ваши денежки. Другой раз не будете спорить!..

– Достопочтенный лейтенант Мартин, – с преувеличенной учтивостью сказал Вил, – если вы не возражаете, мы, с вашего разрешения, продолжим…

– Виноват, сэр!

– Перископ поднять! – РЭБ показал, что в широком диапазоне работают четыре радара: два береговых и два судовых. Вил приказал боцману Эшворту: – Поисковый перископ – на ноль-ноль-ноль. Акустик! Доложить, когда замыкающий минует выходной буй!

– Прошел, сэр! Они в фарватере!

На несколько минут на центральном посту стало тихо. Потом постепенно начали нарастать шум винтов и писк ГАСа. Больше всего Норману Вилу хотелось сейчас положить «Огайо» на дно, отключить все, кроме систем жизнеобеспечения, и затаиться за термоклином. Но выход арабского конвоя надо было увидеть – увидеть своими глазами. Он стиснул зубы.

– Последний прошел, сэр! Держат курс один-девять-ноль, скорость четырнадцать. Разминутся с нами в четырех тысячах ярдов по левому борту.

– Добро. Перископ поднять! – Шесть секунд наблюдения показали: два эскортных эсминца класса «Джиринг» вели два тихоходных транспорта – «Эль-Хамру» и «Мабрук». – Убрать! Старший помощник! Радио в штаб флота! Доложить состав конвоя, курс, скорость, координаты на время обнаружения.

– Есть, сэр! BRT—1 или ТАКАМО?

Вил на мгновение задумался. Радиобуй BRT можно было оставить за кормой лодки с тем, чтобы он передал записанную на кассету информацию, дав «Огайо» уйти, хоть и недалеко. Система ТАКАМО позволяет в тысячные доли секунды передать кодированный сигнал на радиосвязной «Локхид-Констеллейшн», барражирующий над западной частью Тихого океана с буксируемой антенной. Норман Вил поднял голову. Пожалуй, это лучше. Шум винтов стихал. Звуки постепенно удалялись, ГАС почти совсем не было слышно.

– Акустик! Ну, что там конвой?

– Держат курс один-девять-ноль, скорость четырнадцать, дальность последнего – семь, пеленг два-ноль-ноль.

– Добро. Старпом, приготовиться к передаче! Только ТАКАМО.

– Есть, сэр.

– Боцман, по моему сигналу поднять радиоантенну.

– Радист готов.

– Пошла антенна! – Вил махнул Эшворту, и в ту же минуту зажужжал мотор, выдвигая штырь.

На пульте управления вспыхнула зеленая лампочка, и оператор доложил:

– Готово, сэр!

– Передавать! – крикнул в ответ Вил, и почти мгновенно услышал доклад об окончании передачи. – Убрать! Малый вперед! Право руля!

И в эту минуту акустик Пейн выкрикнул слова, которых как огня боятся подводники:

– РГАБ! Я взял два пеленга на один-один-ноль и два-два-три, дальность две мили. Похоже на вертолет!

Вил поглядел на дисплей: две ломаные линии тянулись через середину экрана, а внизу плясали неровные ряды пятнышек, означая, что за лодкой началась охота, и вселяя леденящий страх в сто сорок два сердца. Вил отогнал его, спокойно спросив:

– Сколько до буев?

– Три мили, сэр.

– Проходим ноль-три-ноль, сэр, – доложил рулевой.

– Руль – прямо! Держать на ноль-четыре-ноль. Акустик! Взять истинный пеленг в створ!

– Один-четыре-ноль, сэр!

Норман сделал шаг назад, за перископы.

– Рулевой, право на борт! Держать один-четыре-ноль! Старпом, глубина?

– Сорок фатомов, сэр.

– Есть держать один-четыре-ноль!

Раздавшийся на центральном посту голос акустика Пейна ударил всех как удар тока:

– Сэр… По шумам корпуса и машин… Это – лодка! Пеленг ноль-два-ноль, дальность одиннадцать тысяч ярдов.

– Пейн, ты уверен?

– Сэр, я проверил по каталогу. Это «Виктор-два»! Пеленг постоянный, приближается на большой скорости.

– Добро, – сказал командир и сам удивился тому, как спокойно звучит его голос.

Дело было скверное. «Виктор-два» водоизмещением пять тысяч тонн была многоцелевой ударной субмариной – лучшей на советском флоте. Оснащенная могучими гидроакустическими радарами последнего поколения, вооруженная самонаводящимися торпедами, она специально предназначалась для уничтожения подводных баллистических ракетоносцев. И – как будто мало было ее одной – над головой еще висел русский вертолет. Было совершенно ясно, что «Виктор» давно выслеживал их, много дней неподвижно лежал на дне, подкарауливая «Огайо», ожидая, когда она шевельнется, выйдет на связь, обнаружит себя. Норман не раз встречался с русскими лодками, выслеживал их и сам становился их дичью: они играли с русскими подводниками в войну, как дети, только игрушки у них были не детские. Но теперь все было иначе: теперь это была не компьютерная игра, которую он однажды проиграл и три раза выиграл, «потопив» три русские лодки. Но никогда еще не была она так близко, никогда не вела себя так агрессивно, да и «Огайо» не забиралась так далеко в русские воды. Лодка представляла несравненно большую опасность, чем вертолет. Что ж, сейчас, по крайней мере, надо сократить до минимума акустический силуэт – стать к русским носом.

– Право на борт! Держать один-шесть-ноль!

– Есть держать один-шесть-ноль.

– Командир, русские постоянно ведут акустический поиск! И продувают цистерны!

Ах, даже так? Ну, значит, игры в самом деле кончились. Норман почувствовал в горле комок – ни проглотить, ни выплюнуть, – но все же сумел спокойно сказать:

– Отлично.

Мощные направленные импульсы искателя пронизывали корпус «Огайо».

– Наглая тварь, – пробормотал Норман. – Нащупала, да? Погоди, погоди. – Он повернулся к Барру. – Они, кажется, намерены сыграть всерьез. Пожалуйста! Включить РЛС управления огнем! Первый, второй, третий и четвертый торпедные аппараты – товсь!

Барр перекинул тумблер, и смонтированный в носу лодки гидролокатор BQS-14 пронизал воду мощными низкочастотными импульсами, пронесшимися в морской пучине, как грозный сигнал опасности. На пульте мгновенно вспыхнули линии зеленых огоньков.

– Есть, сэр! Торпедные аппараты готовы!

– Добро. Если «Виктор» даст залп, мы в долгу не останемся. Погружение на двести футов! Помощник, скорость десять узлов.

Вода хлынула в цистерны, вытесняя воздух, и субмарина, взяв дифферент на нос, потрескивая и поскрипывая корпусом, скользнула в спасительную глубину.

– Прошли сто футов, сэр, – доложил Тышкевич.

– Добро. Держаться на двухстах.

– Боже мой, – сказал Барр. – От нас шуму больше, чем от французского заведения с девочками в субботу вечером.

– Это уже неважно. «Виктор» знает, где мы. Если он желает начать третью мировую, пусть начинает: мы готовы.

Голос акустика Пейна грянул на центральном посту разрывом гранаты:

– Слышу шум винтов! Высокая частота вращения! Торпеда, сэр! Пеленг ноль-ноль-пять, дальность восемь тысяч! Вторая, сэр!

Долгие годы службы выработали в Нормане автоматизм, и слова команд стали срываться с его губ, будто сами собой полились, как точно отмеренная порция воды через открывшийся шлюз:

– Пустить четыре заряда шумовых помех, торпедные аппараты один и два – огонь! Самый полный вперед: лево на борт, держать один-ноль-пять.

Маневр Нормана был прост: взвихрить воду и бросить в этот водоворот четыре звуколовушки, сделанные из небольших газовых баллонов: крутясь впереди и позади лодки в ее тепловом следе, они со страшным шумом выпускают пузыри, отвлекая на себя торпеды и давая «Огайо» возможность развить скорость и скрыться в приветливой океанской глуби.

– Торпеды и помехи пошли, сэр!

– Так. Скорость? Глубина?

– Тридцать три узла, – доложил рулевой, сверившись с показаниями приборов. – Возрастает.

– Глубина – двести футов, – отозвался Тышкевич.

Норман видел на своем командирском дисплее тусклую широкую полоску, обозначавшую русскую лодку, и две яркие узкие черточки торпед: они двинулись вправо, потом влево, и по правому борту послышался нарастающий жалобный вой.

– Торпеды в пятистах ярдах справа по носу, – доложил Пейн.

Все взгляды обратились в ту сторону, словно сквозь стальную двойную обшивку корпуса можно было увидеть обтекаемое хищное тело.

– Прошли! – воскликнул Вил.

– Командир, вы гений! – закричал Барр. – Помехи сбили их с курса!

Две линии на дисплее слились воедино, посередине появилась яркая вспышка, словно сгорел мотылек, и немедленно глухой рокот, подобный извержению вулкана, сотряс корпус «Огайо». Все невольно зажмурились и пригнули головы.

– Есть! Накрыли! – закричал акустик. – Слышу шумы разрушающегося корпуса, сэр!

– Стоп машина! – Вил схватил наушник.

Он слышал треск распоротой стали и ломающегося рангоута, грохот устремившейся в пробоину воды, пронзительный визг. Что это? Лопаются под напором воды переборки? Может быть это кричат люди, гибнущие от того, что воздух от внезапного и резкого изменения давления сжигает им легкие? Чувствуя головокружение и дурноту, он выпустил из пальцев наушник и на подгибающихся ногах побрел к своему креслу.

– Занесите в вахтенный журнал, – сжимая мокрыми от пота ладонями лоб, приказал он старпому.

– Доложить в штаб флота?

Командир, чувствуя на себе взгляды экипажей, потряс головой, словно выходя из своей одури.

– Нет. Вполне вероятно, что над нами вьется вертолет, – незачем выходить в эфир. Можно себе представить, что только начнется, когда русские хватятся своей лодки. Мы бросим BRT—1, когда уйдем миль на восемь мористей. Передать через два часа. – Он глянул на циферблат. – То есть в шестнадцать тридцать.

– Есть, ясно! – Барр придвинул к себе судовой журнал.

Вил медленно повернул голову. До сих пор в ушах у него стоял грохот рушащихся переборок, звонкие хлопки лопающихся пузырей воздуха, слава Богу, смолк хоть этот истошный вопль. За всю свою жизнь он не убил ни одно живое существо – не зарезал цыпленка, не свернул шею кролику, не подстрелил белку. А вот сегодня он – его оружие и боевая выучка, его подчиненные – отправили на тот свет сразу сотню людей. Неужели это он, Норман Вил, начал войну, которой все так боялись? Он обвел тусклым взглядом центральный пост, и подводники подняли на него глаза. Ты только что прикончил сто человек, прочел он в них.

– Они хотели убить нас, – вырвалось у него. – Вы что не понимаете? У меня не было выбора.

– Мы понимаем, командир, – тихо произнес Барр.

Норману вдруг остро захотелось побыть одному.

– Старший помощник, берите управление, – сказал он, поворачиваясь, чтобы идти в свою каюту.

Все молча проводили его глазами.