Текст книги "Поиск седьмого авианосца"

8

На Маюми была белая шелковая блузка с присобранными у манжет рукавами и короткая узкая юбка, туго схваченная поясом по неправдоподобно тонкой талии. Бутылочка кока-колы, подумал Брент, усаживая девушку в автомобиль.

Тронувшись и чуть отъехав, он повернулся к ней:

– Я знаю место, где потрясающе кормят. Называется «Шардоннэ».

– Французский ресторан? Я вижу, Брент-сан, ты не в восторге от нашей кулинарии?

– Нет, отчего же, – пробормотал он.

– Но я же видела, с каким подозрением ты взирал на то, чем тебя потчевала Кимио.

Брент притормозил перед светофором и побарабанил по рулю:

– Но это вовсе не значит, что мне не нравятся блюда японской кухни. Просто я не все в ней понимаю…

Маюми засмеялась и, явно поддразнивая его, сказала:

– Есть одно кушанье, для которого тебе потребуется собрать все душевные силы. Решишься?

– Уже решился.

– И не пожалеешь?

– Нет!

– Тогда на первом перекрестке сверни направо, это на Мэйдзи-Дори. Называется «Хасимари-йа», – и добавила с насторожившей его значительностью: – Это блюдо для самураев. Тебе должно понравиться.

«Хасимари» найти было нетрудно: большой бамбуковый фонарь с бумажными стенками, покрытыми иероглифами, указывал направление. Пройдя за ворота в высокой бамбуковой ограде, Маюми и Брент оказались в небольшом саду, где росли карликовые сосны, аккуратно подстриженные кусты, а выложенная каменными плитами дорожка вела к шести хижинам, разбросанным как попало. Шумный мир остался за воротами, а здесь бумага и дерево заглушали все звуки современного города: слышалось только журчание ручья, через который были перекинуты ажурные мостики.

– Прямо Диснейленд какой-то, – восхитился Брент.

Маюми подозвала официантку, и улыбающаяся молодая женщина в строгом кимоно поспешила к ним навстречу:

– Добро пожаловать, госпожа Хатия. – Она поклонилась Бренту. – Меня зовут Фукико Хиронами, господин лейтенант. Сюда, пожалуйста. – Она указала на один из домиков. – Все уже готово.

– Ах, вот как! – сказал Брент Маюми. – Ты и не сомневалась, что я соглашусь.

В ответ она только засмеялась.

Хижина была обставлена так, чтобы можно было удовлетворить и традиционные, и западные вкусы: там стояли диван, стол и стулья для долговязых американцев, но пол был устлан татами, а в углу Брент увидел низенький столик.

Когда они сняли обувь, официантка вопросительно поглядела на Брента, а он ответил со вздохом:

– Будем следовать традициям, – и, согнувшись, с трудом уместил свои длинные ноги под низеньким столиком.

Обе женщины рассмеялись, и Маюми села напротив.

– Ты, наверно, знаешь, Брент, – сказала она, – что в каждом японском ресторане существует одно-два фирменных блюда. Но здесь выбор шире – ты можешь заказать и западную еду.

– Но мы же решили следовать традициям! На чем специализируется «Хасимари»?

– На фугу, – после мгновенного колебания ответила девушка.

Официантка подняла брови, и лицо ее дрогнуло.

– Это необыкновенно вкусно, а здешний повар – настоящий мастер своего дела.

– Но в таком случае почему мне понадобятся все душевные силы? – осведомился Брент. – Будем есть вашу фугу.

– Брент… – осторожно сказала она. – Сначала позволь, я тебе объясню…

– Слушаю.

Маюми побарабанила пальцами по столу. Вздохнула.

– Фугу – изумительная рыба, но требует особых правил приготовления. Дело в том, что… – она подалась вперед. – Некоторые ее части ядовиты.

– Ага, не обед, а нечто вроде русской рулетки: неизвестно, не вынесут ли тебя из-за стола ногами вперед.

– Она в триста раз более ядовита, чем цианистый калий.

Брент поперхнулся.

– Как же вы ее едите?

– Для нас это не просто еда. Это… как бы тебе объяснить?.. маленькая модель нашего земного существования.

– Маюми, при всем моем к тебе… Страшно хотелось бы посуществовать еще немного.

– Шеф-повар – волшебник, – засмеялась она. – Здесь почти не бывает отравлений.

– «Почти» звучит очень обнадеживающе.

– Ну, в прошлом году один посетитель потребовал, чтобы ему непременно подали печенку.

– А повар не рекомендовал?

– Ну разумеется, нет.

– Видишь ли, Маюми, у меня были кое-какие виды на тебя… Нечто вроде десерта, о котором мы с тобой оба думаем. Ты ведь сказала, что сама принимаешь решения, сама делаешь выбор.

– Брент, я еще пока не знаю, выбрала ли… Не хочу причинить боли ни тебе, ни себе.

– Но ты сказала, что этого обеда мы можем не пережить.

– Сказала. Так устроена жизнь.

– Вот жизнь я и выбираю. А твой выбор может быть – смерть. Отчего ты боишься разделить мой выбор со мной?!

Она подалась вперед, и в глазах ее появилась жестокость, о которой Брент даже не подозревал.

– Сначала пообедаем, – сказала она, беря его за руку, – а там видно будет. – Ее пальцы сильно стиснули его ладонь, прошлись по ссадинам на косточках.

Брент, на которого сильно подействовало ее возбуждение, повернулся к официантке:

– Фугу, – и поспешно добавил: – И сакэ, разумеется.

Рыба появилась в сопровождении шеф-повара – краснощекого седого человечка средних лет с улыбкой столь же необъятно-широкой, как и его талия. Он был похож на японского Санта-Клауса.

– Фугу! – объявил он, водружая на стол поднос с большой толстой коричневато-белой рыбой. – Я дипломированный специалист по приготовлению этого чуда природы, зовут меня Иназо Нитобе, и мне всегда очень приятно видеть истинных ценителей и знатоков.

Брент взял поданную ему чашечку с сакэ и выпил ее залпом.

– Опасная у вас специальность, – усмехнулся он. Мелькнула рука в ярком рукаве кимоно – и чашечка наполнилась вновь.

– Пустой сосуд следует наполнить, а полный – осушить, – напомнила Маюми японскую поговорку.

Они выпили, глядя друг другу в глаза.

Вооружась длинным ножом с тонким, наточенным как бритва лезвием, Иназо приступил к делу. Он молниеносно отрезал плавники и голову, вспорол брюхо и извлек внутренности, причем язык его работал с той же скоростью, что и руки.

– Перед вами самая крупная разновидность фугу – тигровая, – он снял кожу и вытряхнул потроха в специальный сосуд с крышкой. – Правила предписывают тридцать этапов приготовления рыбы. Видите, я удалил ядовитые части – кишки, печенку, яичники, почки, глаза и большую часть кожи. – Блеснул нож, отделяя от туши длинный тонкий ломтик, и Нитобе, причмокивая, в мгновение ока превратил его в десяток крошечных многогранных кубиков, а их тщательно промыл под струей воды. – Вот, теперь мы смыли яд.

Брент выпил третью порцию сакэ.

– Гениально, – проговорил он, чувствуя, что сомнения вновь одолевают его. – Жду не дождусь.

– Брент, может быть, ты все-таки закажешь что-нибудь другое? – спросила Маюми.

– Но ты же будешь есть фугу! – он взмахнул рукой, расплескав на стол ароматный сакэ.

– Буду.

– Ты говоришь ей «да».

– Прошу тебя, Брент.

– Извини, – рука его вновь описала круг. – Кругом фугу, сплошное фугу.

Повар засмеялся, пальцы его с непостижимым проворством порхали над блюдом.

– И таких кусочков у нас будет больше сотни, – сказал он.

– Черт возьми! – воскликнул Брент. – Птица!

– Журавль в полете! – пояснил повар.

Каждый кусочек становился пером, две горошины перца заменили глаза, искусно разложенная кожа стала хвостом – и на блюде как по волшебству возникла расправившая крылья, вытянувшая шею птица. Кусочки рыбы, составлявшие «тело» журавля, были нарезаны так тонко, что сквозь них просвечивали яркие цветы, которыми было расписано фарфоровое блюдо.

– Журавль означает долгую жизнь, господин лейтенант! – и с этими словами повар наконец поставил блюдо перед Брентом.

Брент и Маюми, взяв палочками-хаши по кусочку, обмакнули их в горячий соевый соус с редисом и красным перцем и медленно стали есть, поглядывая друг на друга. Американец забыл о своих опасениях, но они не исчезли бесследно, а, смешавшись с волнением, подобным тому, которое испытывал он перед боем или любовным свиданием, словно тончайшая приправа, придавали особый вкус кушанью. Маюми не сводила с него глаз, как-то по-особому сиявших и вселявших в него смутное и радостное беспокойство. В них было обещание.

Нежнейшая рыба таяла у него в рту и по вкусу больше напоминала цыпленка.

– Замечательно! – сказал он.

– Я же говорила, Брент, что тебе понравится, – Маюми взяла еще кусочек. – Будем надеяться, что останемся живы.

Повар и официантка учтиво рассмеялись.

За «журавлем» последовали тончайшие ломтики копченого угря, разложенные на белом рисе в квадратных лакированных мисочках, суп из той же фугу – большие куски были сварены с грибами, капустой, морскими водорослями и луком-пореем. Наконец обед подошел к концу, повар и официантка, убрав со стола, ушли, деликатно прикрыв за собой дверь. Брент сидел неподвижно, перекатывая в пальцах пустую чашку и время от времени поглядывая на свою обворожительную сотрапезницу.

– Брент, – сказала она, продолжая о чем-то напряженно размышлять. – Только «Йонага» стоит между Японией и ее врагами, – и эти слова, как удар топора, разрубили воздушно-тонкий флер предвкушения, окутавший душу лейтенанта.

Его неприятно поразила эта резкая смена темы и настроения, прогнавшая блаженную истому, в которую он погрузился. Но он знал, что тревога за страну снедает душу каждого гражданина Японии, и вместо бодрых заверений ответил как подобало честному профессионалу:

– На вооружении у ваших сил самообороны самолеты, которые не могут летать, и корабли, которым не из чего и нечем стрелять. Зато есть девятая статья Конституции, и Красная Армия, и пацифисты, – он безнадежно махнул рукой.

– Но адмирал Фудзита подчиняется только микадо, – продолжала девушка.

– Это всем известно.

– А Хирохито больше не бог.

– Для Фудзиты и его экипажа он остался прежним священным символом.

– Не понимаю, как ты, американец, можешь верить в божественное происхождение Хирохито.

Потаенная, подсознательная досада наконец нашла себе выход, и Брент, не скрывая раздражения, подался вперед:

– А почему бы и нет? – заговорил он с горькой иронией. – Я из страны, где по телевизору показывают, как проповедники по утрам общаются с Богом, а днем сообщают о результатах этого общения своим прихожанам. И заколачивают они по миллиарду в год, и разъезжают на «Мерседесах» и «Роллс-Ройсах», и живут в миллионных особняках, вокруг, которых устраивают личные парки с аттракционами. Лгут, суесловят, развлекаются с продажными девками, берут у голодных людей чеки социального страхования. Ваш император-бог – ничто по сравнению с ними, – сердясь на Маюми за то, что разрушила послеобеденную негу, и на себя за то, что поддержал перемену темы, он неуклюже заерзал, перебирая длинными ногами, не умещавшимися под столом.

– Глупостей хватает и у вас, и у нас, – улыбнулась Маюми. – Пойдем. Расплети свои «бесконечности», – в глазах у нее вновь засиял прежний теплый свет.

Она поднялась, и Брент последовал ее примеру. Но через минуту они снова оказались бок о бок на мягком диване, и пальцы их переплелись. Маюми была так близко, что Брент чувствовал тепло ее тела и вдыхал пряный аромат ее духов, вызвавших у него сердцебиение.

– Ты снова со мной, – пробормотал он, притягивая ее еще ближе.

– Извини меня, Брент, я завела этот разговор… Война, политика… – Она поцеловала его в щеку. – Не сегодня.

– Что «не сегодня»?

Она усмехнулась:

– Сегодня война и политика ни к чему…

– Ты решила?

– Да.

– Что же ты решила?

– Увидишь.

– Мне ужасно нравится, как ты говоришь «да».

Вместо ответа она обвила его шею руками и подняла к нему запрокинутое лицо, подставив губы – горячие, влажные, жаждущие. Брент мягко пригибал ее к дивану, пока под тяжестью его тела она не вытянулась на подушках во весь рост. Руки его, путаясь в петлях, расстегивали многочисленные пуговицы на ее блузке и, справившись наконец с этим нелегким делом, стянули ее с плеч и отшвырнули на пол. Первый рубеж обороны был взят. За блузкой последовал лифчик, открывший глазам Брента тугие холмы полных грудей, увенчанных розовеющими вершинами крупных напрягшихся сосков.

Брент начал покрывать жадными поцелуями ее подбородок, бьющуюся на шее жилку, ложбинку между грудей, одновременно целуя один сосок и перекатывая между пальцами другой. Запрокинув голову с рассыпавшимися волосами, она застонала и крепко стиснула его голову ладонями. Рука Брента опустилась на ее узкую талию, нащупала «молнию» и яростно атаковала ее, потом стянула юбку, обнажив вздрагивающий живот, принялась гладить бедро и его нежную внутреннюю поверхность. Палец его проворной ящерицей пробирался все выше и выше, к самому сокровенному. Брент комкал и стягивал покрывавший его нейлон.

– Нет! Нет! Брент, не надо! – вскрикнула Маюми, отталкивая его.

– Не надо? – переспросил он. – Я думал, ты решила. Ты сказала мне «да». Так нечестно.

– Нечестно было бы продолжать, – ответила она, одной рукой натягивая юбку, а другой упираясь в плечо Брента и заставляя его сесть прямо.

– Не верю, – с тоскливой досадой сказал он.

Маюми, подобрав с пола лифчик и блузку, торопливо одевалась.

– Пожалуйста, отвези меня домой, – дрожащим голосом сказала она, застегивая блузку. – Пожалуйста, Брент.

Он сердито вскочил с дивана, подошел к столу и залпом выпил сакэ.

– Поехали, – бросил он, поворачиваясь, чтобы идти к двери. – Ради Бога, поехали поскорей!

Следом за ним она вышла в холодную ночь.

Выйдя из лифта у дверей квартиры Маюми, Брент старательно избегал ее взгляда и чувствовал внутри только какую-то злобную пустоту.

– Ты ничего не понял, да?

– Зачем ты меня дразнила? Знаешь, как называются такие женщины?

– Не знаю и знать не хочу. Я и не думала тебя дразнить, – голос Маюми звучал глухо, и вся она сжалась и нахохлилась как подраненный воробушек. – Может быть, мне еще хуже, чем тебе.

– Очень сомневаюсь.

Он почувствовал на ладони ее руку.

– Брент, я не могу быть игрушкой, забавой для моряка, которых у него десятки в каждом порту.

– О Господи! Не может быть, чтобы ты в самом деле так считала! – на место тоскливой пустоты нахлынула злость.

– Брент, пожалуйста, постарайся понять меня, – громко, со всхлипом вздохнув, сказала она. – Нет женщины, которая хотела бы стать подружкой на одну ночь.

– Я никогда даже не думал о тебе так!

– Нет? Тогда докажи!

– Как?

– Не торопи меня. Пусть все будет в свое время.

Брент в сердцах саданул кулаком по стене:

– Чего ты хочешь? Хочешь услышать, что я люблю тебя? Тебе нужны красивые слова?

Она прикусила губу:

– У меня нет… нет уверенности. Должна возникнуть какая-то надежная связь между нами. Одного секса мало, – и, помолчав, твердо добавила: – И я не из тех, кого можно по-скорому трахнуть в подворотне! Я не животное!

– Маюми, опомнись, что ты говоришь?!

Она взяла его за обе руки и подняла к нему черные, влажно заблестевшие глаза, от подступивших слез ставшие еще чернее.

– Брент, я не хотела тебя обидеть, – она искала его взгляд. – Мы еще увидимся с тобой?

Носком башмака Брент слегка ударил по плинтусу.

– Если захочешь, – он высвободился и сам взял в свои широкие ладони маленькие руки Маюми. – Ты очень много значишь для меня. Будь по-твоему: если тебе так лучше, не стану торопить тебя. – Впервые почти за целый час» он улыбнулся. – Поползем как улитки.

Лицо ее осветилось радостью.

– Знаешь, Брент, Кимио послезавтра, во вторник, вместе с Мацухарой собирается в парк Уэно.

– Йоси никогда в жизни не бросит свои самолеты.

– Кимио говорит, он обещал.

– Хорошо, – кивнул лейтенант, – послезавтра я свободен.

– Как я счастлива, Брент! – она закинула руки ему за шею, и он склонился к ней, ища ее губы, крепко прижал к себе и поцеловал, но это был уже совсем не тот поцелуй, что в ресторане.

Брент на мгновение отодвинулся, потом снова привлек ее к себе. Маюми поцеловала его в щеку и шею.

– Эй, поосторожней, не заводи меня!

Она рассмеялась, – снова зажурчало шампанское.

– Хорошо, буду осторожна, как будто гуляю у самого жерла вулкана.

– Значит, до вторника, – он выпустил ее руки и сделал шаг к лифту, но сдавленный голос, в котором чувствовалось огромное напряжение, окликнул его, и Брент обернулся.

– Ты, наверно, решишь, что я сошла с ума…

– О чем ты, Маюми?

– Я не могу видеть, как ты уходишь, не могу отпустить тебя так…

– Ты хочешь… Хочешь, чтобы я… остался?

– Да, – она, словно умоляя о чем-то, простерла руки. – Я больше не боюсь вулкана.

Брент шагнул к ней, снова взял ее руки и утонул во влажных безднах глаз.

– Ты уверена?

– Да.

– Лава может обжечь.

– Знаю. Я не боюсь.

Кольцо ее рук снова сомкнулось у него на шее, и от прикосновения губ Маюми Брента вновь охватила яростная тяга к этому горячему, трепетавшему и словно плавившемуся в его объятиях телу, так плотно прильнувшему к нему. Он крепко обхватил ее ягодицы, и она, выгнув стан, медленно закачалась вперед-назад в древнем и вечном ритме, которому от сотворения мира послушны охваченные страстью женщины. Сердце Брента уже не колотилось, а диким зверем билось о решетку ребер, покалывающие волны одна за другой ползли по спинному хребту, и жар охватывал его.

– Больше не будет «нет»? – выдохнул он.

– Да, милый. Я говорю тебе «да».

– Когда ты произносишь это слово, солнце на небе замирает и ветер прислушивается к нему…

Откинув голову, она рассмеялась:

– Милый, ты, оказывается поэт! – И, потянув его за собой в квартиру, закрыла дверь.

Он уехал от нее рано утром и, разгоняясь в сторону верфи по скоростной магистрали Хигаси-Дори, скользкой от пролившегося ночью ливня с громом и молниями, всем своим существом все еще слышал, ощущал, обонял ее – чувствовал, как впиваются в его губы ее ненасытный рот, как ритмично вскидывается навстречу его движениям горячее тело, как звучат ее вздохи, стоны и крики – древние как сам род человеческий и неизменные как звезды над головой.

Сердитый гудок обогнавшей его «Тойоты» отвлек его от этих сладостных воспоминаний: оказалось, что его машину занесло на другую полосу. Очнись, сказал он себе и выровнял автомобиль, чувствуя, как скользят по мокрому бетону колеса, гробанешься – больше не увидишь ее. Он улыбнулся, вновь обретя власть над своим «Мицубиси» и с ревом проносясь мимо «Тойоты» в смерче мельчайшей водяной пыли, оседавшей на ее ветровом стекле, из-за которого в ярости грозил ему кулаком маленький лысый человечек. В душе я, конечно, камикадзе, подумал Брент и расхохотался.

Через несколько секунд он уже въезжал на территорию верфи и, выруливая к воротам, ведущим в док В—2, заметил, что водонапорная башня сдвинута со своих массивных опор и почернела как от разрыва бомбы или снаряда. Странно, подумал Брент, заворачивая на парковку, взорвалась она, что ли?

…Во вторник ровно в десять утра Брент постучал в дверь каюты Мацухары. Улыбающийся подполковник, поправляя перед зеркалом черный форменный галстук, сказал:

– Решил испытать судьбу, Брент-сан?

– То есть?

– Я слышал, тебе понравилась фугу?

Брент рассказал о своем гастрономическом испытании Аллену: ясно, что адмирал обсудил его с летчиком.

– Еще как понравилась! Впечатление останется на всю жизнь.

– Об этой рыбе и о способах насладиться ею у нас складывают стихи, – рассмеялся Мацухара и, глядя в зеркало, продекламировал в напевном ритме хайку:

 
Вчера вечером мы с ним ели фугу,
Сегодня иду за его гробом.
 

Оба расхохотались, а летчик продолжал:

– А вот еще – это об отвергнутом вздыхателе:

 
Я не увижу ее сегодня,
Она предпочла мне другого,
Что ж, буду есть фугу.
 

– Подожди еще минутку, Брент, я сейчас буду готов. – Он полез в свой маленький шкаф, достал автоматический «Оцу», надел и застегнул ремни плечевой кобуры, потом с привычной дотошностью летчика-истребителя, чья жизнь зависит от исправности оружия, ладонью вогнал в рукоятку круглую девятизарядную обойму, оттянул ствол, убедился, что патрон дослан в патронник, и с громким металлическим щелчком позволил пружине затвора стать на место. Потом он поставил оружие на предохранитель, спрятал его в кобуру под мышкой и надел синюю тужурку, сунув в карман три запасных обоймы. – Знаешь, Брент-сан, – чуть смущенно сказал он. – Наверно, мы с Кимио скоро поженимся.

– Я очень рад за тебя, Йоси-сан. Кимио так красива, умна и талантлива. Ты будешь с нею счастлив.

Летчик, неловко отведя глаза, сказал:

– Я знаю, вы, американцы, не верите в предзнаменования…

– Не верим, – отвечал Брент, сбитый с толку странным тоном друга.

– И ты, конечно, сочтешь меня суевером, но… В воскресенье вечером случилось… что-то странное.

– Ну-ну, говори же!

– Как тебе известно, я люблю читать…

Брент улыбнулся. Еще во время ледового плена команда «Йонаги» пристрастилась к чтению. Однако в этом никто не мог соперничать с адмиралом Фудзитой и подполковником Мацухарой, но если первый буквально глотал книги по истории второй мировой войны, то Йоси, с юности полюбивший американскую литературу, отдавал предпочтение Герману Мелвиллу, Стивену Крейну, Ричарду Генри Дану, Фолкнеру, Хемингуэю, Скотту Фицджеральду.

– Известно, – подтвердил он, показав глазами на книги, занимавшие каждый свободный дюйм пространства.

Летчик сел напротив Брента.

– Ты читал «Прощай, оружие»?

– Читал. Это Хемингуэй. Дело происходит, кажется, в Италии во время первой мировой. Там что-то про любовь.

Йоси улыбнулся, и напряжение, в котором он находился, как-то ослабело.

– Верно. Раненый американский волонтер попадает в госпиталь и там влюбляется в сестру.

– Ну, я помню, помню! Его зовут, кажется, Фред Генри, а ее… э-э…

– А ее – Кэтрин Беркли.

– Ну да! Такая чистая и трагическая любовь…

Летчик подался вперед и заговорил торопливо и взволнованно:

– В воскресенье ночью я дочитывал последние страницы и дошел до того «Места, когда Генри целует мертвую Кэтрин. В эту самую минуту молния ударила в водонапорную башню. Это было как прямое попадание полутонной бомбы – я никогда не видел ничего подобного…

Он замолчал, постукивая себя сжатым кулаком по колену. В тишине слышалось только ровное гудение корабельной вентиляции.

– Но я не понимаю, к чему это предзнаменование, – произнес наконец Брент.

– Эту молнию послали боги. Может быть, сам О-Куни-Нуси, повелитель мертвых… Это предупреждение мне.

При других обстоятельствах Брент, наверно, просто расхохотался бы над таким выводом, но Йоси был столь явно угнетен и подавлен, что американец понял: он нуждается в помощи. Но как ему помочь? Брент, дитя западной цивилизации, был бесконечно далек от тонкостей японской мистики, чужд предрассудкам, тогда как каждый матрос авианосца ежедневно имел дело с целым сонмом божеств, и его отношения с ними были недоступны пониманию человека, воспитанного в христианско-иудейской традиции единобожия. Однако он все же решил попытаться:

– Видишь ли, Йоси, примета сама по себе ничего не значит: все зависит от того, как ее толковать, и от настроения и обстоятельств толкующего.

– Ну разумеется, Брент-сан! Однако после этого происшествия у меня в душе образовалась какая-то странная пустота. Нет сомнения, что это было небесное знамение – каждый японец с детства умеет разбираться в этом.

– Йоси-сан, молния, конечно, может крушить и разрушать, но вспомни, что она сваривает и припаивает крепче любого аппарата или горелки.

– То есть ты хочешь сказать, что мне было дано доброе предзнаменование? – Йоси наконец-то улыбнулся. – Ты смышлен не по годам, Брент-сан. Мудрость тысячелетий осеняет тебя.

– Как же иначе? Адмирал дал мне «Хага-куре».

– И правильно сделал. Каждая строка в ней исполнена глубочайшего смысла и обращена к разуму и сердцу самурая.

– Раз уж ты заговорил о «Хага-куре», вспомни: там сказано, что границы ума человеческого раздвигаются в беседах с другими людьми. А мы с тобой все утро только тем и занимаемся.

– Твоя правда, Брент-сан, – со вздохом согласился летчик. – Может, ты и прав, а может, мы оба с тобой ошибаемся. – Он улыбнулся и показал на дверь. – Не забудь, нас с тобой ждут две очаровательные дамы.

– И это самое лучшее предзнаменование! – поднимаясь, сказал Брент.

Рассмеявшись, они вышли в коридор.

Но на парковке автомобилей за проходной им стало не до смеха. Там снова появились пикетчики Красной Армии, выкрикивающие лозунги и размахивающие самодельными плакатами. Число манифестантов увеличилось до пятидесяти. Вонь грязных тел и заношенной одежды ударила Бренту в нос, и лейтенант с омерзением скривился:

– Почему этот сброд так не любит мыться?

– Это мешает чистоте классового самосознания, – мрачно сострил Мацухара.

Они сделали всего несколько шагов, когда от толпы японцев, словно вожак от стаи бродячих псов, отделился единственный белый – рослый оборванный длинноволосый человек с перебитым носом и дыркой на месте передних зубов. В руках он держал плакат «Смерть американским империалистам!» Это с ним подрался Брент, когда они с Мацухарой собирались в гости к Кимио: губы у него до сих пор еще были разбиты и распухли, а нос и часть щеки заклеены пластырем. Тем не менее он снова заступил дорогу лейтенанту и издал несколько гнусаво-утробных звуков, в которых с трудом можно было распознать пресловутое «Янки, убирайтесь домой!» Остальные пикетчики остановились и молча принялись наблюдать за тем, что последует.

– Дай пройти, сволочь террористская! – не замедляя шагов, крикнул ему Брент.

Бусинки круглых птичьих глаз сверкнули безумием, и пикетчик ответил залпом грязной брани.

– Ты что ж это один выперся? – сжимая кулаки, спросил Брент. – Иди, спрячься за женские спины, прикройся сопляками-подростками: это ж ваше красноармейское правило. Ну? Уберешься отсюда или опять полечить тебе зубы без наркоза?

Пикетчик шагнул в сторону, но когда Брент проходил мимо – плюнул ему в лицо. Американец ответил так стремительно, что длинноволосый не успел ни отшатнуться, ни прикрыться, ни уклониться от тяжелой оплеухи, пришедшейся на этот раз по уху. Завопив от боли, он обеими руками схватился за него, выронив плакат. В толпе послышались гневные голоса, но она раздалась в стороны, очистив проход.

– Я убью тебя! – крикнул пикетчик. – Попомнишь меня, лейтенант! Меня зовут Юджин Ниб, и я тебя убью, лейтенант Брент Росс!

– Он знает, как тебя зовут. Ты прославился, – сказал Мацухара.

– Угу. И затмил самого Боба Хоупа.

208 акров парка Уэно, окруженных монорельсовой железной дорогой, находятся в северной части японской столицы в районе Юракуто-Гинза. В этом самом крупном токийском парке есть зверинец, картинная галерея, музей науки и естествознания, храмы, пагоды и молельни. Сияющие Маюми и Кимио, обе в легких и ярких летних платьях, с какими-то таинственными свертками под мышкой, шли впереди, то и дело заливаясь счастливым и беззаботным смехом.

Был будний день – вторник, и навстречу лишь изредка попадались посетители. Брент сжал локоть Йоси, показав ему глазами на очень древнего старика с палкой, за которым, отставая ровно на пять футов, шла сгорбленная старушка.

– Видишь? – сказал Брент. – Традиции живы. Оба-сан не смеет идти рядом с одзи-сан.

– Значит, не все еще потеряно, – добродушно ответил тот, проводив взглядом удаляющуюся чету, неукоснительно выдерживавшую дистанцию.

– Идите сюда! – обернувшись, помахала им Кимио.

– Храм Тосогу! – крикнул в ответ летчик, показывая на старинную деревянную пятиярусную пагоду.

– Успеется с храмом! Догоняйте! – обе женщины расхохотались и ускорили шаги.

– Интересно, что это у них за свертки такие? – сказал Брент.

– Кто знает; что придет в голову женщинам, – ответил Йоси.

Они миновали современный комплекс зданий Токийского аквариума, расположившегося по берегу пруда Синобадзу, гладь которого была почти сплошь покрыта цветущим лотосом и водяными лилиями. Изящный каменный мостик был переброшен на островок, где высился старинный синтоистский храм. Вход в него охраняли два чугунных журавля с вытянутыми в небо шеями.

– Это храм Бентен – она покровительствует искусствам и красноречию, – объяснил Йоси.

– А сама-то она разговаривает? – поинтересовался Брент.

– О да, она очень болтлива.

Они поднялись выше, и Брент увидел бетонно-стальные небоскребы Токио, словно специально поставленные служить фоном для поросшего кленами холма за храмом и прудом. Перед Брентом предстали два лика Японии: храм, воплощавший незыблемость древних верований, был как бы вписан в панораму суперсовременных башен, над которыми полыхали неоновые огни реклам и торчали телевизионные антенны. Подумать только – мирно уживаются рядом.

– Смотри, – раздался рядом голос Мацухары. – Это дерево посадил ваш президент Улисс Симпсон Грант, – летчик показывал на старую, согнутую годами сосну.

– Вы подумайте!

Женщины повели их вниз по тропинке, извивавшейся между деревьев и кустов, и справа появился маленький храм.

– Семнадцатый век, – сказал Йоси. – Храм Киюмидзу.

Из-за крыши храма поднимался дымок. Они увидели во дворе группу женщин и девушек, толпившихся вокруг железной жаровни, на которой священник и двое служек что-то сжигали. Маюми и Кимио устремились туда, на ходу разворачивая свои свертки, а Йоси, взяв Брента за локоть, остановил его.

– Тебе туда нельзя, – сказал он, улыбаясь.

– Это почему еще?

– В церемонии принимают участие только женщины. Они сжигают своих кукол.

Женщины с поклонами протянули кукол священнослужителю, а тот после короткой молитвы бросил их в огонь. Потом, смеясь и переводя дыхание, они вернулись к своим спутникам.

Маюми разрумянилась, сияла глазами, совсем по-детски хохотала и была еще привлекательней, чем всегда. Брент едва одолевал желание обнять ее и, наконец не выдержав, в нарушение всех японских традиций, взял ее за руки, притянул к себе, заглядывая в самую глубину черных бархатных глаз, видевших, казалось, только его. Показавшуюся бесконечной минуту они стояли, прижавшись друг к другу, испытывая чувство той близости, которое изредка обретают мужчина и женщина, невредимыми вышедшие из губительного огня животной страсти.

– Что за куклы? – спросил Брент для того лишь, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Маюми медленно высвободилась, не отрывая от него глаз:

– Этот храм посвящен Бодисатва Каннон, богине милосердия. Она покровительствует женщинам. Эта небожительница отказалась от нирваны, чтобы даровать другим благодать и просветление.

– Но куклы-то при чем?

– Бесплодная женщина жертвует свою куклу и молится о том, чтобы зачать и выносить ребенка, а девушка – о том, чтобы встретить суженого.

– Готов сузиться, – заявил под общий смех Брент. – Ну, а вы-то обе зачем бросили своих кукол в огонь?

– Понимаете, Брент-сан, – стала объяснять Кимио, – кукла для японки не просто игрушка, которую забывают, когда вырастают. Мы привязаны к нашим куклам на протяжении всей жизни, мы относимся к ним с нежностью и уважением и даже верим, что у них есть душа. Вы никогда не увидите куклу на помойке. Ее жизнь оканчивается обрядом очищения.

– То есть в огне?

– Да, Брент-сан, мы их сжигаем.

– Ну, теперь пойдем посмотрим на храм Тосогу, – сказал Мацухара. – Это великолепное сооружение, оно тебе понравится.