Текст книги "Единорог"

Модести начала энергично водить прутом, не обращая внимания на боль в руках. Сосредоточенно вглядываясь в то, что получалось на холсте, она в то же время вслушивалась в звуки, доносившиеся из клетушки Анри. И хотя до его поста было никак не меньше десяти шагов, она без труда слышала голос, который делался все громче и громче.

В кабинете директора Рэнсом говорил в трубку:

– Нет. Анри, я вовсе не обвиняю вас в халатности. Я охотно готов поверить вам, что с того места, где вы сейчас находитесь, вы прекрасно видите всех, кто выходит из зала. И я также знаю, что никто не сможет подойти вплотную к картине, пока включена электронная сигнализация. Во всяком случае никто не может сейчас похитить картину, но есть все же опасность, что ей могут нанести ущерб. – Он замолчал, вздохнул, потом попытался что-то сказать, но это ему удалось лишь с третьей попытки.

– Да, я понимаю, что на такое способен только безумец, но согласитесь, Анри, что в нашем свихнувшемся мире хватает психически неуравновешенных людей. Прекрасно, пусть в настоящий момент там находится лишь эта школьная учительница, но я-то говорю не о данном моменте. Прошу вас усвоить одну простую истину…

Он снова замолчал, резко отодвинув трубку от уха, потому как в ней с негодованием заклокотал голос служителя музея. Когда тот наконец утихомирился, Рэнсом снова взялся за свое.

Директор откинулся на спинку стула. К нему опять вернулось хорошее настроение. Наконец-то коса нашла на камень. У него уже не было сил препираться с этим проклятым американцем, зато Анри оказался в своей стихии. Когда дело доходило до словесной перепалки, Анри не было равных. Он быстро и без особого напряжения выматывал оппонента.

Между тем Модести Блейз спокойно сложила металлический прут и вместе с рукояткой упрятала его назад в сумку. Она бросила взгляд на Ватто. Последние полосы успели поблекнуть. Казалось, на стене осталась лишь одна рама.

Она насадила колпачок на отверстие в боку сумки, а затем не спеша двинулась к сводчатому проходу. У нее в руках снова появились записная книжка и карандаш, и она на ходу стала делать какие-то пометки.

Анри швырнул телефонную трубку на рычаг и посмотрел на американку испепеляющим взглядом. Она остановилась, дописала строчку, затем спрятала записную книжку и, ускорив шаг, направилась к большому залу, расположенному ближе к выходу.

Анри провожал ее взглядом, хотя все его мысли были по-прежнему сосредоточены на том, что он недавно услышал по телефону. В его мозгу проплыли словесные и визуальные образы, связанные с учительницей и ее попкой, после чего он снова вернулся к упоительной ненависти и стал сочинять полные ядовитого сарказма фразы, которые вскоре скажет этому чертову мсье Рэнсому.

Две минуты спустя по каменной музейной лестнице спустился директор. С ним был высокий темноволосый человек. Анри вышел из своего закутка и застыл в ожидании словесного поединка.

Вот, значит, этот Рэнсом, подумал он. Типичный американец. И главное, так противно говорит по-французски. Анри решил отринуть вариант, полный едкой иронии. Нет, он лучше будет предельно вежлив и чуть снисходителен.

– Анри, – сказал директор, – это мсье Рэнсом. Анри наклонил голову на миллиметр и холодно произнес:

– Очень приятно.

– Ватто вон там? – спросил Рэнсом, кивая на проход.

– Да, мсье. Прошу за мной. – Анри с достоинством повернулся и двинулся к залу с шедевром. Директор замыкал процессию. Оказавшись в маленьком зале, они повернули направо, туда, где был натянут шнур.

– Прошу, мсье, – сказал Анри, небрежно поводя рукой в сторону картины и не спуская глаз с лица Рэнсома.

– Сейчас я отключу основную сигнализацию и покажу вам, как работает система в этом зале… – Он вдруг осекся и окаменел. Рэнсом смотрел мимо него. Лицо директора посерело.

– Это шутка? – хрипло спросил Рэнсом. Анри обернулся к стене. Рама была пуста! Лучи ламп отражались от голой поверхности!

– Это… это просто невероятно, – сказал он хриплым, срывающимся голосом. – Просто невероятно! Здесь была только та женщина… Если бы она попробовала дотронуться до картины, сработала бы сигнализация. К картине нельзя прикоснуться, если не встать на лестницу. Как же она ухитрилась вырезать холст? – С каждой фразой голос Анри делался выше и пронзительней. Он попытался сделать шаг вперед, но Рэнсом крепко схватил его за руку.

– Как давно она покинула зал? – спросил он.

– Три… от силы четыре минуты назад. – Анри схватился за голову обеими руками. – Но это же просто невозможно. Невозможно!

– Она вряд ли далеко ушла, – сказал Рэнсом, – и не хотелось бы включать сирену, чтобы дать ей понять, что мы уже в курсе… – продолжал он тихим, но свирепым тоном. – Свяжитесь с жандармами. Пусть начнут ее поиски. У нее где-то рядом должна стоять машина. Ну, живее, бегом!

Анри побежал, пошатываясь и спотыкаясь, и стук его каблуков гулким эхом разносился по залам музея. Рэнсом повернулся к директору.

– Как вы отключаете сигнализацию? Директор с видимым усилием закрыл разинутый рот, потом сказал:

– Вон там… там находится пульт, – прошептал он, глядя на Рэнсома полными ужаса глазами. – У меня есть ключ. – Шатаясь, он подошел к стене и стал открывать металлическую панель.

– Отключите основную сигнализацию, – приказал Рэнсом. Директор повернул три или четыре выключателя. Рука его дрожала. Рэнсом подошел к барьеру и перегнулся через шнур.

Тотчас же зазвенел звонок в клетушке Анри.

– Так, и это тоже выключите! По крайней мере, система была в рабочем состоянии. – В голосе Рэнсома смешались злость и досада. Звонок перестал звенеть, и директор направился к американцу.

– Ближе не подходить! – рявкнул Рэнсом. – Мне нужна лестница и два чехла. Пошевеливайтесь!

– Чехлы? Ну, конечно… – бормотал бедняга-директор, проводя рукой по вспотевшему лбу. – Но полиция, мсье? Разве мы не должны связаться с инспектором Форе?

– Принесите, черт возьми, чехлы! – рявкнул Рэнсом. Он уже полностью владел собой, но голос его был как сталь. – А пока вы ходите, я сам позвоню ему отсюда.

Модести Блейз сидела в большом темном соборе, который выходил на площадь. Шесть минут назад она покинула музей.

Даже теперь собор казался слишком большим по отношению к городу, а ведь он был построен триста лет назад. Здесь, в углу последнего ряда, ее практически не было видно в тусклом свете, проникавшем в собор через ряд узких витражных окон. Впереди, на других скамьях, сидело еще человек восемь, и они были заняты своими делами.

Опустившись на колени, она извлекла из-под скамьи большую синюю пляжную сумку, которую спрятала там полчаса назад. В ней находились белые элегантные туфли, белая шляпа с узкими полями, губная помада, пропитанные очищающим раствором салфетки, а также карманное зеркальце с маленькой лампочкой, питавшейся от прикрепленной сзади батарейки.

Она сняла головной платок, к которому, как оказалось, была прикреплена бахрома волос мышиного цвета. Под коричневым нейлоновым балахоном у нее оказалось голубое платье с белым ремнем. Запустив руку под подол, Модести извлекла прокладку с живота, потом оправила платье и туже застегнула ремень.

Коричневый балахон, прокладка, платок, черная сумка, туфли без каблуков – все было запихнуто в пляжную сумку. Вскрыв пачку салфеток, Модести наклонилась, взяла зеркальце и включила лампочку. Шестьдесят секунд спустя желтоватый грим, а также черные усики бесследно исчезли. Она наложила новый слой губной помады, удостоверилась в том, что все в порядке, затем убрала зеркало.

Волосы ее были кое-как заколоты под платком. Теперь она быстро собрала их в тугой пучок, тщательно заколола и надела шляпу.

Минуту спустя Модести Блейз уже стояла на паперти и беседовала с пузатым добродушным священником. Она спрашивала, как проехать из города в деревню Бурнисс. Священник прошел с ней через площадь к ее серому «ситроену», объясняя маршрут и энергично жестикулируя.

Модести села за руль, рассеяно выслушала пояснения священника, поблагодарила его ослепительной улыбкой и не торопясь выехала со стоянки.

Тем временем незадачливый директор музея появился в маленьком зале с двумя сложенными чехлами. Он был уже не таким бледным, но его бил озноб, и он все время покрывался испариной. Рэнсом к тому времени снял шнур. Он взял один чехол и аккуратно расстелил его на полу перед рамой.

– На полу могли остаться какие-то отпечатки, – пояснил он директору. – Надо сохранить их до появления полиции.

– Вы говорили с инспектором Форе? – спросил директор.

– Конечно. Он сказал, что высылает двоих детективов. Я же должен доставить ему раму, чтобы можно было проверить ее на предмет отпечатков пальцев.

– Он сам не приедет? – мертвым голосом осведомился директор.

– Сейчас он занят выставлением оцепления. Важно не позволить этой женщине покинуть город с картиной, – рявкнул Рэнсом. – Ну, а где лестница, которую я просил?

– Сейчас ее принесет Анри, – пролепетал директор, и в проходе тотчас же появился Анри с большой деревянной стремянкой.

– Пожалуйста, отойдите назад, – сказал Рэнсом. Он взял лестницу, осторожно подошел к чехлу под картиной и поставил стремянку. Затем забрался на стремянку и стал заворачивать раму в чехол. Как следует упаковав, он взял раму и спустился.

С ношей в руках он двинулся по проходу. За ним семенили директор и Анри.

– У вас есть машина, мсье? – осведомился директор.

– Да, у вашего служебного входа.

– Может, мне попросить одного из жандармов проводить вас?

– Надеюсь, – мрачно отозвался Рэнсом, – что в настоящий момент жандармы делают все, чтобы найти и препроводить куда следует ту самую особу, которая украла картину мистера Лейтона.

Глава 9

Вилли Гарвин неистово тер волосы полотенцем, поглядывая в зеркало над щербатой раковиной. К каждой из его щек были приклеены по два комка ваты. Положив полотенце, он приблизился к зеркалу, потянул за один комок и заглянул под него.

Удовлетворенно кивнув, он и вовсе удалил его. Вата была черной, но зато на его щеке не осталось никаких следов «порохового ожога».

Нос его теперь лишился горбинки. Лишь там, куда доктор Жорж Бриссо вставил восковую прокладку, виднелся разрез. Но через день-другой от него не должно было остаться следа.

До полуночи оставалось минут десять. Чтобы снова стать самим собой, Вилли нужно было сделать еще одну вещь.

Он провел пять часов в багажнике серого «ситроена» Модести. Они ехали в предместье Парижа, где у них была квартирка в задней части антикварного магазинчика. Машина, которую Вилли использовал как мистер Рэнсом, теперь стояла в лесу примерно в пяти милях от того самого музея. Там они встретились с Модести, и она увезла его в «ситроене».

Вилли вылил черную воду из тазика, в котором он смывал краску с волос, и она с шумом стала исчезать в отверстии раковины. Теперь настал момент, который он отложил напоследок. Вилли взял маленький стерженек с присоской на конце, подошел к зеркалу и с его помощью стал удалять коричневые контактные линзы, которые заслоняли голубые радужки его глаз.

Конечно, некоторые ловкачи быстро привыкают снимать-надевать эти чертовы штуковины, думал он, орудуя стерженьком, но ему это занятие не доставляло радости. Наконец дело было сделано. Он положил линзы в коробочку и взял большой металлический портсигар.

Именно этот портсигар он выкладывал на столе в кабинете директора музея. Большую часть его занимали батарея мощностью в один ватт и соединенный с ней излучатель, который работал примерно на той же частоте, что и музейное телевидение. Будучи включенным, он начисто уничтожал изображение на экране.

В портсигаре оставалось место лишь для четырех сигарет. Сейчас там лежала одна. Вилли взял ее, закурил, затем провел расческой по влажным волосам и направился в соседнюю комнату.

Модести в перчатках сосредоточенно водила влажной кистью по поверхности картины. Ей осталось очистить от светлого слоя лишь несколько квадратных дюймов бесценного холста. Увидев Вилли, Модести подняла голову и улыбнулась.

– Так оно лучше, Вилли-солнышко. Черные пятна на щеках – еще куда ни шло, а вот нос мне не понравился.

– Я и сам был от него не в восторге, – признал Вилли. – А как картина?

– Отлично. Твой состав очень хорошо отходит. Никакого Ущерба. – Она продолжала водить кистью по холсту, время от времени смачивая ее в ванночке с водой.

Вилли сел и, продолжая курить, стал следить за ее работой.

– Хорошо, что представился шанс проверить это на практике, – заметил он некоторое время спустя. – Одно дело планы в голове и совсем другое, когда из этого что-то получается.

– Да, и главное – это оказалось как нельзя кстати. Здорово придумано. Ты просто молодец.

– Я? Но это же твоя идея!

– Ну и что? Подать идею легче легкого. А вот воплотить претворить ее в жизнь… – Мокрой тряпкой Модести удалила последние следы камуфляжа и сказала: – Так, ну теперь посмотрим, что тут у нас.

Вилли надел перчатки, потом приподнял картину и прислонил ее к стене.

«Праздник в лесу» являл собой изображение изящных мужчин и женщин в красивых нарядах. Они весело пировали на лесной поляне.

– Если бы кто-нибудь сегодня удумал создать такой шедевр, – задумчиво протянул Вилли, – то ему разве что нашлось бы место на конфетной коробке.

– Тебе не нравится? – удивленно спросила Модести.

– Нет, с картиной полный порядок. Просто и сюжет, и стиль несколько устарели. Но этот парень Ватто, конечно, дело свое знал. Погляди, Принцесса, какие цвета, как он ловко ими работает…

– Да… – На какое-то время Модести погрузилась в созерцание картины, потом сказала: – Он добивается эффекта… – Потом осеклась и добавила: – Даже не знаю, как…

– Переливчато-перламутровый колорит, – изрек Вилли. Модести рассмеялась.

– Опять ты читаешь искусствоведческие работы, – заметила она, зная привычку Вилли время от времени удивлять ее необычным словом или словосочетанием.

– Я много получаю от чтения статей музыкальных критиков, – признался Вилли и, ухмыльнувшись, добавил: – Ребята косят наповал.

– Как прикажешь тебя понимать?

Вилли прикрыл глаза, сосредоточился и забубнил:

– В этом маленьком шедевре пассажи производят впечатление светонепроницаемых герметических оболочек, а лаконичные интерлюдии придают ему переливчато-перламутровый колорит… Сказать, что исполнение этого произведения требует немалой степени отточенной виртуозности, было бы жалкой литотой.

– Ну уж, Вилли, ты хватил через край. Литота – это, пожалуй, слишком!

Вилли открыл глаза.

– Честное слово, Принцесса. Я посмотрел это слово в словаре. Литота – это или оборот, обратный гиперболе, то бишь преуменьшение, или замена одного выражения равнозначным, но в отрицательной форме, или и то и другое вместе. Например, сказать: «Джон Далл – не бедняк» – это как раз литота… Почитай музыкальных критиков. Это просто фантастика.

– Как-нибудь почитаю. Кстати, о фантастике, этот твой «Полонез» в ванной – вот уж настоящий шедевр.

– А, значит, ты открыла герленовский набор?

– Да. Запись просто потрясающая, Вилли. Уж не знаю, сколько ты потратил на это времени, но результат получился сногсшибательным.

Вилли польщенно улыбнулся, подошел к старинному буфету в углу, открыл бутылку красного вина и разлил его в два бокала.

У древней печки стояло два старых кресла. Вилли чуть придвинул их друг к другу, потом взял бокалы и протянул один Модести. Они сидели, потягивая вино и поглядывая на картину, наслаждаясь минутами отдыха после напряженной работы.

– Ты не звонил Венгу насчет Люсиль? – вдруг спросила Модести.

– Угу. Звонил. Все в порядке, Принцесса. Он посадил ее на самолет, потом, в тот же вечер, позвонил в школу, чтобы узнать, как она долетела, и встретили ли ее в Танжере.

– Никаких проблем у нее не возникло?

– Если верить Венгу, она была не очень-то довольна, что ни ты, ни я не пришли ее проводить.

– Он разве не сказал, что мы через несколько дней прилетим ее повидать?

– Сказал, но она все равно насупилась.

– Ничего, переживет, – сказала Модести, пожимая плечами.

– По-моему, она не очень горевала, что нас там не было, просто подвернулся хороший случай немного поактерствовать.

Вилли встал, расстелил на столе одеяло. Потом положил картину лицевой частью вниз. Подрамник был дубовый, с одной поперечиной и крепился к раме металлическими уголками поверх резиновых пластин. Вилли разложил на столе свою сумку с инструментами. Он отвинтил уголки и вытащил подрамник из резной раззолоченной рамы.

– Ты можешь вытащить холст так, чтобы не повредить печать? – осведомилась Модести.

– Еще бы, Принцесса. – Вилли взял небольшую, похожую на вилку фомку и начал отдирать первую из многочисленных скрепок, удерживавших холст.

Так, в молчании и в трудах, Модести и Вилли провели четверть часа.

– Вилли, – нарушила тишину Модести. – Все никак не могла выбрать момент – хочу сказать тебе, что в Бейруте возник Майк Дельгадо.

Вилли покосился на нее, затем продолжил отдирание скрепок.

– Возник? – повторил он. – Как же у него это получилось?

– По его словам, он случайно оказался в тех же краях, что и я.

Вилли отделил верхний ряд скрепок.

– Дельгадо оказался там как раз в тот момент, когда ты проигралась в пух… Что ж, это даже хорошо. Он растрезвонит это по всему белому свету.

– Это уже попало в кое-какие газеты, – заметила Модести. – Я обещала увидеться с ним в Лиссабоне. Может, имеет смысл поддержать знакомство?

Вилли задумался, почесывая подбородок рукояткой фомки.

– У Дельгадо тут могут быть свои планы, – сказал он наконец. – Может, это не то, что нас интересует, но… Короче, не надо его разочаровывать.

– Ты хочешь сказать, что если он прибудет в Лиссабон, то исключительно потому, что у него есть свои профессиональные виды на меня? – спросила Модести. Она встала и подошла к Вилли, который снова склонился над холстом.

– Ну да. Ты же знаешь его как облупленного. Принцесса. Она улыбнулась и, постучав Вилли пальцем по плечу, заметила:

– Вилли, ты, может, просто устал, но твои слова звучат жутко бестактно. Разве ты не допускаешь, что я могу интересовать его сама по себе? Как женщина?

Вилли положил фомку и сокрушенно покачал головой.

– Господи, как я наивен, Принцесса, – пробормотал он. – Это моя беда. Я просто осел.

Модести рассмеялась и прошла в соседнюю комнату. Там в углу стоял большой ящик, из которого виднелись гипсовые статуэтки, упакованные в солому. Каждая из них была высотой примерно в два фута, и выглядели они по-восточному причудливо, а если что и притягивало к ним взгляд, то, пожалуй, вопиющее отсутствие вкуса в исполнении. У одной из статуэток была отломана голова. Ящик был готов к отправке в Лиссабон на адрес несуществующей фирмы, каковой предстояло забрать его в порту. Модести взяла и голову, и туловище статуэтки и вернулась в комнату к Вилли. Он уже полностью отделил холст от подрамника и теперь проверял его податливость.

– Думаешь, его можно свернуть в трубку? – спросила Модести.

– Если не скатывать очень туго, то все будет в порядке, – отозвался Вилли, кивая головой.

Три минуты спустя холст уже находился в пустом цилиндрической формы футляре шириной четыре дюйма, прихваченном в трех местах клейкой лентой. Затем Вилли поместил цилиндр в туловище статуэтки, а Модести поставила голову на место. Обе части отлично подходили друг к другу.

Модести взяла статуэтку и направилась с ней в ту комнату, где стоял ящик. Вилли проследовал за ней. Модести уложила статуэтку на соломенное ложе.

– Все в порядке, Вилли, – сказала она. Вилли положил сверху еще слой соломы, затем приладил тяжелую деревянную крышку и начал приколачивать ее гвоздями.

– Дай бог, чтобы старина Таррант не подкачал, – сказал он.

Рене Вобуа, глава Второго отдела, погладил гладко выбритую щеку и взглянул из окна своего кабинета на голубя, который уселся на ветку каштана. Голубь смотрел на Рене Вобуа.

Прижимая к уху трубку телефона-скремблера, Вобуа встал, открыл окно, вытащил галету из ящика стола и раскрошил ее по подоконнику. Когда он закрыл окно, голубь спикировал на карниз и начал клевать.

– Но, друг мой, – говорил Вобуа в трубку с легким упреком, – вам следовало сказать об этом раньше. Вот уже тридцать шесть часов наша полиция сбивается с ног в поисках этого Ватто.

Таррант отозвался смущенным тоном:

– Прошу прощения, Рене, но я не мог сказать вам того, о чем сам тогда не подозревал.

Вобуа не обиделся за эту ложь, ибо отлично понимал ее необходимость. Таррант не пытался надуть его, но лишь выказывал тем самым понимание его положения. Вобуа был даже рад, что не узнал об этом раньше, потому как это создало бы для него лишние осложнения.

– Мужчина и женщина, это, разумеется, Гарвин и Блейз? – спросил он. Вобуа говорил по-английски практически без акцента и лишь та четкость, с которой он произносил слова, указывала на то, что это все-таки не его родной язык.

– Понятия не имею, Рене, – отозвался Таррант. – Блейз и Гарвин вообще-то отошли от дел, хотя это похоже на их почерк. Так или иначе, я получил анонимное предупреждение и счел долгом поставить вас в известность.

– Это, как мне кажется, дело полиции, а не Второго отдела, Джеральд, – отозвался Рене, с улыбкой наблюдая, как голубь клюет крошки. Что ж, нужно было довести ритуал до конца.

– Понимаю, Рене, но, учитывая странное происхождение этого предупреждения, я решил все-таки поставить в известность именно вас.

– Я понимаю, – сказал Вобуа, глядя на записи в блокноте. – Итак, вы говорите, что, когда некий грузовик окажется у одного из парижских складов, из него может выпасть ящик, и что когда этот ящик осмотрят, чтобы установить, все ли там в порядке, в нем обнаружат пропавшего Ватто?

– Так мне сообщил анонимный доброжелатель, Рене.

– И кроме того, невозможно будет установить, кому предназначался ящик или кто был отправителем?

– Совершенно верно.

– И вы говорите, что было бы неплохо, если бы во время этого открытия присутствовал журналист, который предал бы случившееся огласке?

– Да.

– Но это спугнет виновных в похищении, и они тогда и не подумают постараться получить ящик…

– Я вполне отдаю себе в этом отчет, – отозвался Tap-ранг. – Я понимаю, что это огорчит наших друзей-полицейских, но зато бесценный Ватто снова вернется к законному владельцу. Итак, вы сможете устроить все соответствующим образом?

Вобуа вздохнул.

– Господи, сколько от вас мороки, Таррант, – сказал он самым учтивым тоном. – Мне гораздо труднее найти водителя и грузчика для этого грузовика, чем организовать взлом сейфа в посольстве или похищение портфеля посла.

– Я знаю, Рене, я знаю, – рассмеялся Таррант. – Вы правы. Самое трудное – это подобные мелочи. Но все же вы сумеете все организовать?

Вобуа завершил эскиз обнаженной женской фигурки.

– Суметь-то сумею, и сделаю так, что все почести достанутся полиции. Но тем не менее от вас очень много мороки.

– Чрезвычайно вам признателен, – сказал Таррант. Так оно и было. Они всегда оказывали друг другу содействие, когда это только было возможно. Когда же политические ветры начинали дуть в другом направлении и партнеры вдруг на время превращались в антагонистов, они начинали воевать друг против друга в своем странном тайном мире без снисхождения, но не теряя при этом взаимного уважения.

Вобуа добавил голой девице пояс целомудрия и с неприязнью посмотрел на свой рисунок.

– Зачем она это делает, Джеральд? – спросил он. – Сначала этот жуткий проигрыш в Бейруте. Потом похищение, которое вовсе не является похищением. Никак не могу увидеть в этом смысла.

– Лучше не ломайте голову понапрасну, Рене, – посоветовал Таррант. – Как только смогу, я все вам растолкую.

– Отлично. Но позвольте спросить, Джеральд, что вы сами думаете? Она проверяет вашу гипотезу?

Последовало короткое молчание, потом Таррант ответил:

– Я думаю… да.

– Если Модести Блейз играет в вашей команде, надо полагать, намечается что-то большое?

– Я могу и ошибаться, Рене.

– Но если вы не ошибаетесь?

– Тогда затевается нечто серьезное. Голубь улетел. Вобуа с легкой грустью посмотрел ему вслед и сказал:

– А знаете, я никогда с ней не виделся. Я бы хотел когда-нибудь познакомиться с этой самой Блейз.

– Она не раз говорила о вас. С восхищением. Я попытаюсь это устроить. Она будет только рада.

– Буду ждать встречи с нетерпением. Если, конечно, вы до этого не угробите ее, Джеральд. – Вобуа произнес фразу непринужденно, но очень рассердился на себя, когда услышал, с каким напряжением прозвучал ответ абонента:

– Да, Рене, если я до этого ее не угроблю.

– Мои поздравления, – сказал Майк Дельгадо.

Он вытянулся на кровати, накрывшись простыней и смотрел на Модести Блейз. Она все еще спала. Она лежала на животе, повернув голову в его сторону. Тело ее было расслаблено, дыхание ровное, лицо умиротворенное, юное, уязвимое.

Окна спальни были распахнуты настежь. Первые косые лучи солнца, пробившись сквозь закрытые ставни, раскрасили золотыми полосами загорелую спину Модести и простыню, закрывавшую ее от талии и ниже.

Вилла стояла на холме. За ней начинались заросли эвкалиптов, карликовой сосны и джакаранды. Ниже по берегу Тагуса проходило шоссе между Историлом и Каскаисом.

Дельгадо приложил палец к кончику носа Модести, чуть нажал и повторил:

– Поздравляю.

Она поморщилась, убрала голову, потом, уже просыпаясь, открыла глаза и что-то промычала.

– Я просто сказал «поздравляю», – пояснил Майк. Она перевернулась на спину и потянулась, словно кошка, отбросив при этом простыню. Потом приподняла голову и с интересом посмотрела на собственное тело со словами:

– Надо же, я вся в золотых полосках.

– Очень привлекательно. – Майк перевернулся в ее сторону, оперся на локоть и стал водить кончиками пальцев по золотой полоске. Модести уже окончательно проснулась и весело следила за манипуляциями Дельгадо.

Его пальцы скользнули по ее животу и двинулись к внутренней стороне бедра, где полоса исчезала.

– Прямо как в детской игре-головоломке, – заметил Майк. – Мистер Банни пытается отыскать дорогу в свой домик. Это непросто. Ну, дети, можете помочь ему?

Майк провел пальцем еще по одной полоске, и его рука оказалась на внешней стороне бедра.

– Мистер Банни заблудился, – заметила Модести.

– Мистер Банни имеет основания считать, что головоломка подделана. Ну-ка, придвинься на четыре дюйма.

– Это будет жульничество.

– Мистер Банни, черт бы его побрал, обожает жульничать.

– Знаю. – Модести взяла его руку и положила себе на грудь. – А который час?

– Часы у меня на руке.

Модести повернула его запястье и провозгласила:

– Пять минут десятого.

– Это имеет какое-то значение?

– Нет, просто у меня сегодня встреча с Вилли. Нам надо кое-что обсудить.

– Это насчет Ватто?

– Какого Ватто? – спросила Модести, и ее брови поползли вверх.

– Старика Ватто, один шедевр которого на днях как в воду канул. Кто покупатель, радость моя?

– Мистеру Банни не следует совать свой розовый носик в чужие дела, – нравоучительно заметила Модести.

– По-моему, ты мне уже советовала это раньше, – усмехнулся Дельгадо.

– Вот и отлично, Майк. – Она говорила без признаков раздражения. – И вообще лучше об этом помолчать.

– Ладно. Я просто хочу сказать, что мне это доставило удовольствие. Мне совершенно не хотелось бы видеть тебя разоренной. И ты правильно сделала, что выбрала Лиссабон. Можешь продавать товар за золото, тут в этом смысле никаких ограничений. Вилли доволен?

– Он, по-моему, в последние дни находится в хорошем настроении. Ему тоже не нравилось видеть меня без гроша.

– Могу себе представить.

Модести чуть насупилась, словно пытаясь воскресить в памяти какой-то эпизод, затем спросила:

– Что ты мне говорил, когда я только просыпалась?

– Я пытался выразить тебе мое удовольствие. Передать поздравления.

– Ты опять насчет Ватто?

– Нет, это просто поздравления. От меня тебе. Лично.

– По поводу чего?

– По поводу того, что ты многому научилась. Для меня эта ночь стала просто незабываемым переживанием.

Модести откинулась на подушку. Лицо ее было умиротворенным. Майк наклонился над ней, глядя на нее с явным любопытством, и, когда он снова заговорил, ирландский акцент звучал особенно отчетливо.

– Прошло пять лет. Даже тогда ты неплохо умела дарить себя. В тебе было пламя. Но теперь это длинная-длинная радостная песнь.

Модести тихо перебила его:

– Жизнь так и не научила тебя, когда надо говорить, а когда молчать, зеленоглазый ирландец? Он удивленно уставился на Модести.

– Думаешь, я слишком разболтался? Несу чушь?

– Ну, почему же чушь?

– А в чем дело?

Она пристально посмотрела на него, потом подняла руки и обняла его за шею.

– Просто слова порой должны уступать место делам… – пробормотала Модести.

Снова их тела слились, и золотые полосы солнечного света начали свой причудливый танец, создавая все новые и новые прихотливые узоры…

В десять часов Модести вышла из ванной, завязывая пояс желтого халата. В открытую дверь гостиной она видела спину Майка. Он был в голубых спортивных брюках и рубашке «матлот». Он стоял у столика, накрытого к завтраку, и просматривал газету.

– Через пять минут я оденусь и выйду, – весело крикнула ему Модести.

Она уже направлялась к спальне, когда Майк вдруг сказал:

«Погоди». Голос его прозвучал как-то странно. Она повернулась и подошла к нему. Он молча протянул ей газету. Она так же молча стала просматривать страницу.

Газета называлась «Ль’Аурор». На первой странице огромными буквами чернел заголовок: «ОБНАРУЖЕН ПРОПАВШИЙ ВАТТО». Модести стала читать первые абзацы, набранные крупным шрифтом.

– Этот чертов ящик выпал из грузовика и открылся, – сказал Майк. – В нем были какие-то гипсовые статуэтки.

Некоторые из них разбились. В одной оказался спрятан холст.

Дельгадо наблюдал, как Модести реагирует на этот удар. Лицо ее не побледнело, но зато странно окаменело. Наконец она протянула ему газету и пошла в спальню. Он двинулся следом. Она сидела на кровати, сунув руки в карманы халата и смотрела в окно, ставни которого теперь были распахнуты.

– Они могут проследить, куда ведут нити? – спросил Дельгадо.

– Нет. Ни назад, ни вперед. Если бы пресса не устроила трезвон, они могли бы доставить груз в Лиссабон и там уже проверить, кто пожелает его получить. Но теперь этот номер не пройдет. Мне надо сказать журналистам спасибо.

Майк зажег сигарету, передал Модести. Он обратил внимание, что еще мгновение назад у нее был отсутствующий взгляд. Теперь в ее глазах появилась новая сосредоточенность.

– Да уж, есть за что сказать спасибо, – иронически произнес Дельгадо.

– Я совершила ошибку, – сказала Модести, и в ее голосе зазвенела ярость – она злилась на самое себя. – Не надо было так отправлять груз!

– Но это был лучший способ.

– Нет. – Она посмотрела на Майка в упор. – Это был самый безопасный способ, но не самый лучший. Мне следовало бы вывезти Ватто самой. С Вилли. Мы так всегда делали раньше. Но я что-то утратила форму.