Текст книги "Королевский фаворит"

Глава XXX. ТРИ ПАРЫ БОЛОНОК

Войдя в кабинет Кастельмелора, падуанец быстро изменил манеры.

– Сеньор, – сказал он почтительно, – позвольте мне представить вам моего товарища, бедного малого.

– Пусть он обратится к моему дворецкому, – сказал граф.

– Сеньор… – хотел возразить Макароне.

– Убирайся, – перебил его граф и повернулся спиной.

– Граф, – сказал тогда Конти, выступая вперед, – вы не узнали меня? Я был тем, чем вы являетесь теперь. Антуан Конти мог рассчитывать на более вежливый прием с вашей стороны.

– Антуан Конти? – равнодушно повторил Кастельмелор. – Зачем вы приехали в Лиссабон?

– Искать счастья, сеньор.

– Счастье не приходит дважды, мой милый… У меня нет времени вас слушать.

– Тем хуже для меня, сеньор, и тем хуже для вас! Потому что я ждал благодарности от вашего сиятельства, а монах дал мне возможность заслужить ее.

– Монах! – воскликнул Кастельмелор, вздрогнув.

– Монах! – повторил тихо Макароне. – Я дал себе слово раскрыть его тайну, но любовь заняла все мое время.

– Я приказал тебе выйти, – сказал граф повелительно, указывая ему на дверь.

Падуанец поспешил повиноваться.

Конти сделал вид, что хочет следовать за ним.

– Останьтесь, сеньор Винтимиль, – сказал Кастельмелор.

Конти вернулся.

– Что вы знаете о монахе? – спросил граф после минутного молчания.

– Я знаю, что он агент лорда Фэнсгоу.

– Вы ошибаетесь. Это все?

– Напротив, это только начало… Я знаю, что его агенты наполняют город и что три четверти народа за него.

– Это сомнительно и об этом мне говорили мои лакеи. Это все ваши тайны?

– Нет… Я знаю одну вещь, которая положит конец вашим давним колебаниям и помимо вашей воли даст вам в руки корону, о которой вы давно мечтаете.

– Что это значит?! – вскричал, вставая, Кастельмелор. – Неужели меня обвиняют в составлении заговора?

– Я был секретарем лорда Фэнсгоу, – отвечал Конти. – Его сиятельство уверял, что знает ваши сокровеннейшие планы через монаха.

– Опять этот человек? – прошептал Кастельмелор.

– Открыть ли вам мою тайну, сеньор? Я узнал ее через монаха и должен был передать милорду; но я добрый португалец и подумал, что было бы лучше…

– Говорите.

– И потом, – продолжал Конти, – я подумал, что ваше сиятельство заплатите мне лучше.

– Что вам надо?

– Ничего, пока вы будете графом Кастельмелором; но зато я хочу ваши места, ваши титулы, всё ваше наследство, когда вы будете королем Португалии.

Старший Суза подумал с минуту.

– Хорошо, вы получите все это, – сказал он наконец, – говорите.

– В прошлую ночь, в капелле Бенедиктинцев, инфант женился на девице Немур-Савойской… На королеве, если хотите… И могу вас уверить, что она надеется не потерять этот титул.

– Но это государственное преступление, – прошептал граф. – Они в моей власти, все препятствия исчезают.

– Да хранит Бог ваше величество, – сказал Конти, кланяясь до земли.

Молния торжества сверкнула в глазах Кастельмелора, который быстро встал и сделал несколько шагов по комнате.

«Король! – думал он. – Я почти король!.. Эта свадьба, состоявшаяся в монастыре, где живет монах, указывает на заговор, который вот-вот разразится… Время не терпит, надо действовать».

Он остановился и посмотрел на Конти.

«Я могу рассчитывать на этого человека, – продолжал он свои размышления, – потому что я – его последняя надежда».

– Что прикажете, сеньор? – спросил в эту минуту Конти.

– Монаха сюда прежде всего! – вскричал Кастельмелор. – Мне нужен этот человек! Пока он на свободе, я имею страшного врага, тем более могущественного, что он неуловим, и неизвестно, кто он… Я хочу схватить его!

– Только не среди белого дня, сеньор, потому что иначе вы увидите, что поднимется весь Лиссабон, как змея, которой раздавили хвост. Ночью? Пожалуй! И в тайне!

– Что касается тюрьмы, то я не знаю, куда его деть, потому что в Минуейро у него много приверженцев.

– Я его помещу в башню для государственных преступников; его тюремщиком будет преданный мне человек. А если его слишком трудно будет стеречь, то…

И граф сделал многозначительный жест, на что Конти отвечал одобрительной улыбкой.

– Что же касается молодых супругов, – продолжал насмешливо граф, – то я беру на себя устроить им приятный медовый месяц.

Он снова сел и взял несколько чистых листов.

– Ваш собственный интерес служит мне гарантией за вас, – сказал он, обращаясь к Конти. – Вы начнете сейчас вашу роль. Держите! – И он подал ему подписанное приказание повиноваться сеньору Конти Винтимилю, как ему самому.

Конти едва мог сдержать свою радость, получив это приказание.

Затем Кастельмелор взял два пергамента, на которых пишутся королевские указы, и поспешно исписал их.

– Прикажите запрягать! – сказал он Конти. – Я еду к королю.

Конти сейчас же вышел.

Оставшись один, Кастельмелор присел, обхватив голову руками, как бы стараясь лучше обдумать что-то.

– Да, все так, – сказал он наконец. – Свершилось! Я достигну долгожданной цели. Я поклялся… Ну, что же! Я буду клятвопреступником! Разве это слишком дорогая плата за корону? Прочь угрызения совести! Я посмотрю, найдете ли вы дорогу к моему сердцу через королевскую мантию.

Он положил в карман два пергамента. В эту минуту Конти возвратился.

– Сеньор, – сказал он, – ваша карета ждет вас.

– Едем.

– Еще одно слово… Я не все сказал вам, что знаю. Ваш брат Симон Васконселлос в Лиссабоне.

Кастельмелор остановился. Брови его нахмурились.

– Мне говорили это, – прошептал он. – Вы его видели?

– Да, видел… в Хабрегасе: с инфантом и королевой.

– Да, его место там! – с горечью сказал Кастельмелор. – Дай Бог, чтоб он не попался мне на пути!

Дойдя до конца лестницы, он прибавил:

– Оставайтесь здесь и будьте готовы явиться по первому моему требованию. Поручите арест монаха какому-нибудь офицеру, хотя бы падуанцу. Вам я дам более важное поручение.

В эту минуту Альфонс был очень занят. Его зять, Карл И, прислал ему три пары маленьких собачек из породы болонок.

Король вдруг почувствовал сильную привязанность к крошечным животным. Он запирался в своих комнатах и проводил целые дни, любуясь на возню собачек или расчесывая золотым гребнем их волнистую шерсть.

Само собою разумеется, что занятый таким важным делом, король не принимал никого, но Кастельмелор, конечно, не входил в этот счет. Его пропустили, не говоря ни слова, и даже не доложили о нем.

Он вошел. Король лежал на ковре и подставлял свою голову этим маленьким животным, которые с азартом теребили королевские волосы.

Альфонс был так погружен в это занятие, что не заметил Кастельмелора.

Кастельмелор несколько мгновений молча глядел на него. На губах его мелькнула улыбка презрения.

– Неужели будет преступлением, – прошептал он, – столкнуть с трона такого человека? Какая разница между ним и этими болонками?

Но он пришел не для этих рассуждений. Поэтому он принял выражение веселого добродушия, в свою очередь растянулся на ковре, но собаки в испуге разбежались.

Король нахмурил брови и печально поглядел на собачек, которые остановились на некотором расстоянии от незнакомой головы Кастельмелора.

– Неужели мне нет ни на минуту покоя? – закричал он, вставая и с гневом топая ногой.

Это движение дало другое направление страху болонок: они спрятались за Кастельмелором. Видя, что он не опасен, они бросились все разом к нему и продолжили прерванную забаву.

Одно мгновение король даже чувствовал зависть, но вскоре вид Кастельмелора, которому волосы закрыли лицо, изменил расположение его духа. Он опустился на колени и стал возбуждать рвение маленькой своры, в чем, впрочем, не было нужды, при этом он очень громко смеялся, совершенно не помня себя.

Но всякое удовольствие имеет конец. Альфонс наконец поднялся с колен и, задыхаясь, упал в кресло.

– Ха!.. Ха!.. Ха!.. – засмеялся он. – Встань. Ты уморишь меня! А! Ты славный малый, Луи! Это очень забавно! Я никогда так не забавлялся.

Кастельмелор повиновался и, откинув назад волосы, открыл свое смеющееся лицо.

– Почему ты не всегда так любезен, граф? – радовался Альфонс. – Сегодня я не променял бы тебя на две пары болонок!

– Это потому, что я сегодня очень весел, – отвечал Кастельмелор, – я нашел средство навсегда избавить ваше величество от всяких забот, связанных с вашим верховным саном.

Кастельмелор чувствовал, что краснеет, произнося эти слова, которым его хищнические планы придавали коварное значение. Но Альфонс ничего не заметил, пораженный мыслью никогда не заниматься больше ничем, что имело бы хоть тень серьезного дела.

– Какое же средство?! – воскликнул он. – Говори нам скорее твое средство, граф, и я дам тебе все, что ты захочешь, если только есть на этом свете что-нибудь, чего ты еще можешь хотеть.

– Я ничего не хочу, ваше величество. Долго было бы объяснять, в чем состоит мое средство; но покажу его примером. Вы не любите подписывать бумаги…

– О! Нет! Нет!

– Я заказал штемпель, представляющий подпись вашего величества.

– Превосходно, граф! И ты больше не будешь заставлять меня подписывать эти мерзкие пергаменты?..

– Никогда, ваше величество… Вот последние два.

При этих словах, произнесенных взволнованным голосом, Кастельмелор вынул из своего портфеля два приготовленных им пергамента.

При виде их король побледнел и отскочил, как ребенок, которому подносят какое-то горькое питье.

– Но это измена, граф! – сказал он. – Вы обещаете, что я не буду больше ничего подписывать и в ту же минуту даете мне эти бумаги?

– Но это последние, ваше величество.

– Убирайтесь к черту!

– Как вам угодно, ваше величество, – сказал Кастельмелор, убирая бумаги обратно в портфель. – Я думал, что королевская охота доставит вам удовольствие…

– Королевская охота! – воскликнул Альфонс. Глаза его заблестели от радости.

– Но рыцари Небесного Свода, – продолжал Кастельмелор, – повинуются только приказаниям короля.

– Это правда? – сказал Альфонс. – Ты в самом деле думал о королевской охоте, и эти бумаги относятся к ней?

– Если вашему величеству будет угодно убедиться в этом…

– Нет! Нет! – поспешно возразил король с ужасом… – Давай! Давай скорее! О! Проказник граф, как я тебя люблю! Королевская охота! Давай же!

Руки Кастельмелора так дрожали, что он не мог открыть портфель. Альфонс с детским нетерпением вырвал у него портфель и, вынув бумаги, нацарапал внизу каракули, которые должны были изображать его подпись.

Затем он оттолкнул пергаменты, как будто бы один вид их внушал ему непреодолимое отвращение.

Кастельмелор вздохнул с облегчением.

Глава XXXI. ПЕРЕД ГРОЗОЙ

– Собери эти бумажонки, граф, – сказал король. – Противно видеть эти каракули на вонючем пергаменте. Когда-нибудь я доставлю себе удовольствие поджечь архив королевства… Это будет очень забавно!

Кастельмелор не заставил повторять приказания.

Он поспешно собрал бумаги и взялся за шляпу.

– Как, ты уже уходишь? – вскричал Альфонс. – Что же ты ничего не говоришь об охоте? Я хочу, чтобы о ней долго помнили в Лиссабоне…

– И будут помнить, ваше величество, – отвечал Кастельмелор таким странным тоном, что король невольно взглянул на него.

– Что с тобой, граф? – спросил он. – Пока я еще не сделал того, что ты хочешь, ты мне льстишь, злой изменник, а когда я подписал эти мерзкие бумаги, ты больше не стесняешься… Мне кажется, что вы не любите меня, граф!

Кастельмелор испытывал страшные мучения. Каждое слово короля раздирало ему сердце как удар кинжала; как ни зачерствела его душа, однако в ней не исчезло еще окончательно всякое человеческое чувство. Вид несчастного государя, добровольно шедшего в западню, возбуждал в нем угрызения совести. Ему хотелось встретить какое-нибудь препятствие, чтобы борьбой поднять свое ослабевшее мужество.

Но ничего! Жертва сама протягивала шею под нож. Из двух бумаг, которые Альфонс подписал, не читая, по своей привычке, одно было приказание арестовать инфанта и королеву, обвиненных в оскорблении его величества.

Вторая же была просто отречение Альфонса от престола.

Таким образом, говоря несчастному королю, что это были последние бумаги, которые он подписывает, Кастельмелор говорил несомненную и ужасную истину, и когда король, смеясь, называл графа злым изменником, он называл его настоящим именем.

Кастельмелор отвечал, но таково уж было положение этих двоих, что его ответ роковым образом сделался новым намеком.

– Ваше величество, – сказал он, – я иду, чтобы избавить вас от забот правления.

Эти слова произвели сильное впечатление на короля.

– Ты лучший из друзей, граф, – сказал он, смягчившись, – иди и старайся устроить, чтобы наша охота была лучше всех, которые мне только случалось видеть.

Кастельмелор поспешно вышел, а король принялся за свою прерванную игру с болонками.

Граф вернулся в свой дворец. Под впечатлением разговора с Альфонсом его поведение делалось ему противно; он чувствовал презрение и отвращение к самому себе. Но мало-помалу воспоминание о короле изгладилось и честолюбие одержало верх. Он видел себя сильным королем, возводящим Португалию на ту высоту, с которой она упала благодаря печальному безумию Альфонса. Он изгонял англичан, сдерживал испанцев и возвращал трону его прежний блеск.

«Разве не заставит это, – спрашивал он себя, – простить это славное преступление, которое называют узурпацией? Да и, кроме того, власть, не должна ли она принадлежать по праву более достойному? Когда политический закон доходит до такой степени нелепости, что уподобляет пять миллионов людей мешку с золотом и делает из них наследство, то не следует ли силою изменить этот закон?»

Какой виновный не старается оправдать в своих глазах свой поступок? И Кастельмелор был уже заранее убежден в своей справедливости.

Был позван Антуан Конти. Кастельмелор долго с ним разговаривал и был условлен план действий на завтра. Сначала королевская охота; потом арест инфанта и королевы; потом арест монаха; и наконец, может быть, в глубине мрачной тюрьмы, смерть этой таинственной и опасной личности.

Было уже поздно, когда они расстались. Несмотря на это, Конти отправился к рыцарям Небесного Свода и велел разбудить падуанца, который в эту минуту видел во сне, что охотится за лисицами в графстве Нортумберлэнд.

Асканио, ворча, поднялся и пошел посмотреть, кто осмеливается беспокоить его сон.

– Э! Дорогой товарищ, – сказал он, увидев Конти, – неужели вы не перестанете злоупотреблять моей снисходительностью? Я свел вас к Кастельмелору; это все, что я мог для вас сделать; спокойной ночи!

С этими словами он повернулся, чтобы возвратиться на свою постель, но Конти удержал его.

– Я приказываю вам остаться, – сказал он.

– Вы!.. А-а!.. Вы мне приказываете?..

Вместо ответа Конти показал приказ Кастельмелора, делавший его вторым, после графа, лицом в государстве.

– Вот видите ли! – воскликнул падуанец. – Не говорил ли я вам, что мое покровительство послужит вам? Я в восторге от вашего быстрого успеха, и считаю себя счастливым, что могу первый поздравить вас.

Фамильярность обращения Асканио исчезла как по волшебству; он проговорил свои комплименты с подобающим жаром, и в заключение поцеловал руку Конти.

Бывший фаворит не выказал ни малейшего удивления этой неожиданной перемене. Он отдал повелительным тоном приказания относительно назначенной на завтра королевской охоты и дал понять падуанцу, что ему предстоит исполнить важное поручение.

– Я предан вашей светлости от пяток до кончиков волос, – отвечал Асканио. – Я счастлив, что мог доказать во время ваших бедствий всю глубину моей привязанности… Не могу ли сделать что-нибудь еще, что было бы приятно вам?

– Вы можете, – отвечал сухо Конти, – не напоминать моей светлости о том, что вы называете временем несчастий.

Асканио почтительно поклонился.

– Черт его побери! – заворчал он после ухода Конти. – Выбросьте кота в окно, и он упадет на лапы. Эти фавориты совершенно подобны кошкам, надо разрезать их на части, чтобы быть уверенным, что они мертвы.

После таких философских размышлений Асканио вернулся в свою комнату и улегся в постель, надеясь на продолжение своего сна о лесах, полных дичи, но ему приснилось только бледное лицо мисс Арабеллы Фэнсгоу. Вместо очаровательного сна его преследовал кошмар.

В тот же час монах сидел в своей уединенной келье. Сон бежал от него, но совесть его была спокойна.

Разглашая тайну брака королевы, он, если так можно выразиться, зажег фитиль мины, которая должна была взорвать трон.

Он знал это и нисколько не раскаивался. По мере приближения катастрофы его беспокойство и сомнения исчезли, он чувствовал, что его мужество растет, и совесть говорила ему, что он исполнил свой долг.

Спокойный и твердый, ожидал он борьбы, которая обещала быть ожесточенной. Если по временам его лицо омрачалось, то это только потому, что он понимал, какую огромную ответственность берет на себя; он знал, что главным союзником его в предстоящей борьбе будет народ, а он не очень доверял этому народу.

Первые лучи восходящего солнца, проникшие сквозь толстое и потемневшее стекло, застали его бодрствующим и все еще погруженным в задумчивость.

Монах поднял голову и гордым взглядом приветствовал наступающий день.

– Не день ли это спасения Португалии? – прошептал он.

В коридоре послышались шаги, и через минуту раздался стук в дверь.

Люди различных профессий и в самых разнообразных костюмах, которых мы уже видели у монаха, вошли в келью, почтительно поклонились.

– Мы так несчастны, ваше преподобие, – сказали они, – а обещанный день все еще не наступает.

– Дети мои, – отвечал монах, – этот день приближается, вам осталось ждать только до завтра.

– До завтра! – как эхо повторили с радостью пришедшие.

В числе их наши читатели могли бы узнать некоторых из тех подмастерьев-заговорщиков, которых мы видели в начале этого рассказа в гостинице Мигуэля Озорно, в предместье Алькантары. Но они значительно изменились: нищета укрепила их мужество, и глаза их горели мрачной решимостью.

– Завтра, как и сегодня, мы будем готовы, отец, – говорили они, покидая келью монаха.

Другие вошли вместо них. Между этими монаху сразу бросился в глаза Балтазар, возвышавшийся над прочими, как колокольня собора превышает все остальные здания города.

Балтазар принес на плечах тяжелый мешок. Монах велел ему подойти.

Гигант и его мешок были посланы лордом Фэнсгоу, который, не видя накануне монаха, посылал ему средства, для возбуждения рвения толпы в интересах Британии.

Монах немедленно же нашел употребление золоту лорда. Он раздал значительные суммы всем присутствующим, для них самих и для их собратий. Со всех сторон раздались благословения.

Агенты монаха подходили по очереди и сообщали ему о происходившем в городе.

Большая часть не знала ничего. Город был спокоен, двор, казалось, был погружен в свою обычную апатию.

Но донесение одного из них возбудило внимание монаха.

– Человек, в котором я узнал прежнего фаворита короля, Конти де Винтимиля, – сказал тот, – пришел сегодня в тюрьму, осмотрел внимательно все посты и поставил на некоторые из них рыцарей Небесного Свода.

– Как их имена? – спросил монах с беспокойным видом.

Агент назвал несколько человек.

– Случай нам благоприятствует, – вскричал монах, – эти люди из наших! Но, однако, так как они не многим лучше своих товарищей, то скажи от меня дону Пио Мата-Сердо, чтобы он смотрел за ними. Это все?

– Нет, ваше преподобие. Конти приказал приготовить к вечеру королевскую комнату.

Это была большая комната, расположенная в центре Лимуейро, где, по преданию, Иоанн II был заключен своими возмутившимися подданными. Она предназначалась только для узников королевской крови.

– Хорошо, – отвечал монах, не выказывая ни малейшего изумления.

Затем подошел лакей в ливрее слуг дома Сузы, которого мы уже видели в келье.

– Вчера, – сказал он, – его сиятельство говорил до глубокой ночи с сеньором Конти де Винтимиль. Я не мог ничего услышать из их разговора, только в то время, когда они проходили через переднюю, до моего слуха долетало слово «монах».

– Что же они говорили о монахе?

– Мне показалось, что дело шло об аресте вашего преподобия.

– Они не посмеют, – заметил спокойно монах, – да и будет ли еще у них на это время?

– Все же поберегитесь, – сказал, уходя, лакей.

В келье остались только монах и Балтазар.

– Берегитесь! – повторил гигант. – Граф вас боится, а вы знаете, на что он способен.

– Разве моя власть не такова же в Лимуейро, как и на главной площади Лиссабона? – сказал монах. – Пусть меня арестуют, и по одному моему знаку все замки упадут передо мной.

– Берегитесь, – прошептал еще раз Балтазар пророческим голосом.

Монах улыбнулся в ответ на это зловещее предсказание.

– Да будет воля Божия! – сказал он. – Теперь слишком поздно отступать.

Балтазар вышел.

Монах скоро последовал за ним в нетерпении увидеть и узнать все самому. Все говорило ему, что роковая минута борьбы близка, и он хотел, чтобы первое столкновение нашло его уже на поле битвы.

Вид города был печален, но спокоен, однако все лавки были закрыты, как накануне большего праздника. Там и сям собирались группы горожан и тотчас же расходились с мрачным видом, обменявшись несколькими словами.

Когда какая-либо женщина случайно показывалась на улице, она поспешно и боязливо скользила вдоль стен, как птица, ищущая гнездо при приближении бури.

Главные улицы города были пусты. Не видно было ничьей любопытной физиономии в окне, не слышно было шума и говора работающих ремесленников. Ни малейшее движение не прерывало эту зловещую тишину.

На всем лежал отпечаток какой-то грусти. Монах невольно подвергся влиянию этого странного зрелища, и его сердце сжалось.

– Берегись! – прошептал он, повторяя невольно слова предостережения, все еще отдававшиеся в его ушах. – Если это предчувствие, если в минуту победы?.. Нет! Бог справедлив. Если я должен погибнуть, он не позволит, чтобы мое дело осталось неоконченным.

Размышляя, монах дошел до конца Новой улицы и вышел на площадь, на которой, семь лет тому назад, Конти при звуке труб читал королевский указ, едва не поднявший бунт.

Площадь была так же полна народу, как и тогда, и шумный говор, раздававшийся со всех сторон, представлял странный контраст с гробовым безмолвием соседних улиц.

Но вид толпы был уже не тот, что семь лет тому назад. Повсюду виднелись лохмотья, исхудалые лица и раздраженные мрачные взгляды.

Эта оборванная толпа была живой и ужасной угрозой.

При виде монаха все головы обнажились и глаза блеснули надеждой…

– Не наступила ли минута? – шептали со всех сторон.

Монах покачал головой.

– Почтенный отец, – послышался около него чей-то голос, – вы положительно король этой толпы. Я удивляюсь вашей ловкости; я преклоняюсь перед ней… Вы достойны были бы родиться англичанином.

Монах обернулся и узнал лорда Ричарда Фэнсгоу, который инкогнито совершал свою соглядатайскую прогулку.

– Его величество король Карл не будет в состоянии достойно наградить вас, – продолжал англичанин. – Вы будете истинным покорителем Португалии. Эта толпа в превосходном настроении. Вы дали ей великодушно средства, чтобы не умереть от истощения, но не больше. Это великолепно… Пусть я умру, если я сколько-нибудь жалею о гинеях его величества. Вы отлично и выгодно поместили их; не думаете ли вы почтенный отец, что мы приближаемся к развязке?

– Да, милорд, мы присутствуем при последнем акте.

– С моей стороны, – сказал весело англичанин, – я готов аплодировать и кричать «браво»!

– И для этого будет больше причин, чем вы думаете, милорд. Я приготовил для вас небольшой сюрприз.

– Сюрприз? – повторил Фэнсгоу, подозрительно взглянув на монаха.

Но прежде чем тот ответил, в толпе произошло сильное движение, она раздвинулась и посреди площади образовался широкий проход.

Блестящий кортеж, состоявший из короля, двора и рыцарей Небесного Свода, выступил из Новой улицы.

Король ехал между Конти и Кастельмелором.

– Дорогу! Дорогу, его величеству! – кричала свита короля, расталкивая толпу.

Много рук схватилось за скрытые под платьем кинжалы, и много вопросительных взглядов устремилось на монаха; эта толпа ожидала только одного его слова, его знака, чтобы броситься на короля и его спутников.

Но монах был неподвижен.

Когда король поравнялся с ним, он почтительно поклонился.

– Поклон вашему преподобию, – сказал ему весело король. – Сегодня праздник в нашем дворце Алькантара, сеньор монах; мы приглашаем вас от всего сердца.

– Я принимаю приглашение вашего величества, – отвечал монах.