Текст книги "Королевский фаворит"

Глава IX. ДОНА ХИМЕНА СУЗА

Донна Химена и Инесса Кадаваль сидели вдвоем в одной из зал отеля Суза, вдова держала в руках молитвенник с золотыми застежками и прилежно читала. Инесса вышивала бархатный шарф цветами Васконселлос. Она сидела у окна и взгляд ее часто с беспокойством обращался на подъезд отеля.

Наружность залы, в которой сидели две дамы, как и всего остального отеля, имела величественный античный вид. Во всем видна была печать гордого дома Сузы, который вел свое происхождение от времен карфагенского владычества и считал между своими предками визиготских князей и королей Кастилии и Португалии.

По стенам комнаты вокруг развешены были фамильные портреты, странная красота которых составляет тайну живописцев старой испанской школы.

Обои из кордовской кожи представляли нарисованные золотом на темно-синем фоне различные праздники, турниры и битвы, над каждой личностью было ее имя и герб. По обе стороны комнаты были широкие камины, с венецианскими зеркалами, уставленные дорогими китайскими фарфоровыми безделушками. Большая люстра дополняла обстановку этой комнаты.

Донна Химена положила молитвенник и с материнской нежностью смотрела на Инессу.

– В эту минуту… – начала она, как бы будучи уверена, что Инесса думает о том же самом, что и она, – в эту минуту они уже у его величества.

– Дай Бог, чтобы король принял их, как они того заслуживают, – прошептала молодая девушка.

Потом она прибавила еще тише:

– Дон Симон, наверное, понравится королю.

Донна Химена услышала эти слова, и улыбка мелькнула на ее печальном лице.

– Дон Симон? – повторила она с ласковой насмешкой.

– И дон Луи, – поспешила прибавить Инесса, покраснев.

– О, не защищайся, дитя мое, – проговорила серьезным и печальным тоном донна Химена, – пусть после Бога его имя первое приходит тебе на ум, он так любит тебя! Я хотела бы, чтобы вы уже были соединены. Небу было угодно, чтобы после многих лет счастья и славы для Португалии настали тяжелые времена. Теперешняя молодежь имеет перед собой печальную будущность, но у тебя, по крайней мере, будет муж, который станет любить и защищать тебя.

– О, у него твердая рука и благородное сердце, – с гордостью сказала Инесса, – если придет несчастье, то я не боюсь встретить его с Симоном.

– Такой же точно я была прежде сама, – сказала донна Химена, – мы с мужем любили друг друга чистой и благородной любовью. Я была счастлива… очень счастлива! Теперь Бог взял моего благородного Кастельмелора, и мне остались в удел одни слезы.

Действительно, глаза донны Химены были полны слез, но вскоре сила ее характера взяла верх, и она продолжала уже твердым голосом.

– Теперь маркиз Салданга уже должен был представить их королю. Я не знаю почему, но я дрожу. Молодого короля описывают такими черными красками. Симон так пылок…

– Не бойтесь за него, – перебила Инесса. – Симон пылок, но в то же время он страстно предан королю дону Альфонсу, поверьте мне, мое сердце не может обмануться, он возвратится к нам счастливый и гордый…

Она не договорила; смертельная бледность покрыла ее лицо, а рука невольно прижалась к сильно бьющемуся сердцу.

– Вот он, – прошептала она.

Графиня поспешно встала и наклонилась к окну.

Симон Васконселлос медленными шагами и опустив голову шел по двору отеля. Мрачное отчаяние видно было во всей его фигуре. Дамы молча глядели друг на друга; графиня нахмурила брови. Инесса сложила руки и подняла глаза к небу. После минутного ожидания дверь залы отворилась, и Симон вошел.

– Почему ты так скоро вернулся? – спросила графиня.

– Матушка, – отвечал он глухим голосом, – у вас остается только один сын, способный поддержать честь дома Сузы; я заслужил немилость короля.

Химена приняла суровый вид.

– Действительно, – сказала она, – моим сыном будет только тот, который сохранит любовь и уважение к своему повелителю.

« Разве вы не видите, как он страдает?» – хотела было сказать Инесса.

Но графиня жестом призвала ее к молчанию, а сама продолжила торжественным голосом:

– В отсутствие старшего Сузы я имею право спрашивать и судить вас. Что вы сделали, Симон Васконселлос?

Молодой человек помолчал с минуту, собираясь с мыслями, потом рассказал о приключении в Алькантаре, умаляя, насколько возможно, вину короля. Дамы несколько раз прерывали его восклицаниями удивления и огорчения. Когда он кончил, Инесса взяла руку донны Химены.

– Я знала, что он не виновен! – сказала она.

Симон с нежностью и благодарностью взглянул на девушку. Графиня молчала.

– А Кастельмелор, – спросила она наконец, – что он сказал?

– Мой брат последовал во дворец за королем.

– Может быть, он хорошо сделал, – подумала вслух графиня, – но в то же время, в его лета поцеловать руку человека, только что оскорбившего его брата!..

– Этот человек король, графиня! – перебил Васконселлос.

– Ты прав; я неправа… Но вы сами, дон Симон, можете ли вы простить его величество?

– Простить короля! – вскричал Васконселлос с удивлением, которое лучше всяких слов доказывало его наивное и безграничное благородство. – Простить короля, говорите вы? Но я принадлежу ему душой и телом!

Инесса с восхищением поглядела на своего жениха, энтузиазм выразился на лице графини.

– О! Ты достойный сын своего отца! – сказала она, раскрывая свои объятия. – Как гордился бы он, услышав тебя!

Симон упал на грудь своей матери. Воспоминание о покойном отце, в соединении с недавним горем, вызвало слезы на глазах Симона.

– Сеньора, – сказал он, обращаясь к Инессе, – сегодня утром передо мною была блестящая будущность, жизнь сулила мне счастье и славу; я, может быть, был достоин счастья желать вашей руки! Теперь же я не более, чем ничтожный дворянин, осужденный влачить вдали от двора темное и бесполезное существование, кроме того я дал клятву и для меня наступает минута опасности. Вы обещали быть женой блестящего вельможи, и ничтожный дворянин не настолько подл, чтобы воспользоваться этим обещанием, и возвращает вам его.

Васконселлос замолчал; он чувствовал, что силы оставляют его и вынужден был опереться на спинку кресла в ожидании ответа Инессы.

– Графиня!.. Матушка! – вскричала молодая девушка задыхающимся от рыданий голосом. – Вы слышали, что он говорил! Неужели я так низко упала в ваших глазах, Васконселлос? Что я вам сделала, что вы так оскорбляете меня! О! Разве я думала о блестящей будущности, или, если и думала, то только для вас… Да поговорите же с ним, матушка! Скажите ему, что он не справедлив и жесток. Скажите ему, что если он хотел отказаться от моей руки, то надо было сделать это вчера, а что сегодня, видя как он страдает, я имею право…

Дальше она уже не могла произнести ни слова.

– Вы созданы друг для друга, – сказала графиня. – Благодарю тебя, Инесса; давно уже я не знала такого счастья, а ты, сын мой, благодари небо, что оно послало тебе такое утешение.

Симон подошел к Инессе и поднес ее руку к губам. Молодая девушка сначала хотела принять сердитый вид, но улыбка мелькнула у нее сквозь слезы, и она спрятала свое раскрасневшееся лицо на груди донны Химены.

– Надо спешить, дети мои, – сказала та, – для нас наступают дурные времена. Кто знает, какие препятствия могут позднее представиться вашему союзу. Завтра вы будете обвенчаны.

– Завтра! – с испугом повторила Инесса.

– Завтра! – с восторгом воскликнул Васконселлос.

– Завтра будет слишком поздно! – раздался от двери грубый голос.

Обе дамы испуганно вскрикнули, а Васконселлос поспешно обернулся, положив руку на эфес шпаги. На пороге стоял Балтазар.

– Ты здесь! – вскричал Симон, сейчас же узнавший его. – Что случилось?

– Случилось то, – печально отвечал Балтазар, – что я изменил вам и хочу постараться спасти вас. Потом вы можете убить меня, если захотите.

– Кто этот человек и что он хочет сказать? – спросила графиня.

– Матушка, – сказал Васконселлос, – я говорил вам, что дал клятву у постели умирающего отца. Что это за клятва вы не можете знать. Этот человек еще вчера был мне совершенно не знаком, но в ответ на одну пустую услугу он уже спас мне жизнь. То, что он хочет мне сказать, должно остаться тайной между нами.

Графиня взяла за руку Инессу и повела из комнаты, на пороге она обернулась.

– Я молю Бога, чтобы он помог исполнению ваших планов, Васконселлос, потому что они могут быть только планами верноподданного.

– Что такое случилось? – вскричал Симон, как только остался вдвоем с Балтазаром.

– Я уже сказал вам, – отвечал последний. – Конти все знает и по моей вине! Он знает, что вы наш начальник, он знает, что это вы оскорбили его вчера. Если бы я знал еще что-нибудь, то Конти узнал бы и это…

– Что же могло заставить тебя изменить мне?

– Случай и мое желание служить вам, я принял за вас графа Кастельмелора, вашего брата, я говорил с ним, как говорил бы с вами. Граф хитрее меня, он дал мне говорить, так что я сказал все…

– Это очень жаль; но от Кастельмелора до Конти очень далеко, – сказал доверчиво Симон.

– Не дальше как в настоящую минуту от моего рта до ваших ушей.

– Смеешь ли ты утверждать!..

– О! Ваш брат позаботился о вас… Вы не будете убиты, дон Симон. Ваш брат условился, чтобы удовольствовались вашим изгнанием.

– Ты лжешь или ошибаешься, Балтазар! Я с ума сошел, что слушаю тебя.

– Тем не менее вы меня выслушаете! – воскликнул Балтазар, становясь между дверью и младшим Сузой. – Вы меня выслушаете, хотя бы для этого мне пришлось употребить силу! И я исправлю сделанное мной зло.

Симон покорился и сел. Балтазар встал перед ним.

– Вы очень любите, не так ли, красавицу, которая сейчас здесь была? – спросил он тихим и почти кротким голосом. – О! Это действительно такая женщина, которая должна любить такого человека, как вы. Ее наружность отражает как в зеркале все достоинства ее души. Я обожаю ее, дон Симон, потому что вы ее любите, и отдал бы жизнь за одну слезу этих черных глаз, которые минуту тому назад глядели на вас с такой нежностью.

– О, да это почти что молитва, – сказал, улыбаясь, Васконселлос.

– Это скорее безумие, я не раз со вчерашнего дня говорил себе это, но что вы хотите? Я вас люблю, как будто вы мой сын и в то же время повелитель. Ваш брат тоже улыбался, когда я говорил ему о моей привязанности… Не улыбайтесь больше, дон Симон, вы не должны походить на этого человека!

– Действительно, поговорим серьезно, – сказал молодой человек, – и помни, что ты должен сохранять уважение к моему брату.

– Мы сейчас возвратимся к вашему брату; теперь же дело идет о донне Инессе Кадаваль, которую, может быть, через несколько часов у вас отнимут.

– Инесса! – вскричал, побледнев, Васконселлос. – Ты сведешь меня с ума… Ради Бога, Балтазар, объяснись!

– Разве вы не догадываетесь, в чем дело? Ваш брат также любит ее, или, лучше сказать, жаждет ее громадного состояния.

– Мой брат, Суза!.. Это невозможно!

– В вознаграждение за его измену, – медленно продолжал Балтазар, – Конти обещал королевский приказ, которым отдает вашему брату донну Инессу: я сам присутствовал при этом торге.

– Ты… Ты видел, ты слышал это!

– Я видел и слышал это!

Васконселлос был уничтожен. Он хотел верить в невиновность брата, но уверенность Балтазара сбивала его с толку.

– А теперь, сеньор, – продолжал Балтазар, – не надо терять времени; когда придут за донной Инессой Кадаваль, надо чтобы такой здесь не было, а была только донна Инесса Васконселлос-Кадаваль, ваша жена.

– Я тебе верю, я вынужден тебе верить, – сказал Симон, опуская голову, – потому что это совет друга… О! Кастельмелор, Кастельмелор!

– Теперь не время жаловаться, сеньор, у вас, слава Богу, и без того много дел. Сейчас же после совершения обряда вам надо будет бежать.

– К чему?

– Разве я вам не говорил, что ваш брат, в своем милосердии, получил для вас приказ об изгнании? А вы знаете, как исполняют агенты Конти такого рода приказ: вы будете схвачены и, как преступник, отправлены к месту назначения.

– А между тем мне надо остаться в Лиссабоне, потому что я должен исполнить здесь одну обязанность! Ты опять прав, Балтазар. Благодарю тебя… Пусть Бог простит моего брата.

Час спустя после этого свидания, все пришло в большое волнение в отеле Суза. Симон, не открывая матери постыдного поведения Кастельмелора, объяснил ей, что ему угрожает близкая опасность и что свадьба должна состояться немедленно. Впрочем, его несчастное приключение у ворот Алькантары и безумный гнев короля достаточно мотивировали это поспешное желание. Инесса согласилась, и ее прислужницы, удивленные таким неожиданным решением, занялись ее одеванием.

Графиня, Балтазар, Васконселлос и священник, приглашенный из собора Богоматери ожидали молодую девушку.

Наконец она появилась, бледная и так сильно взволнованная, что вынуждена была опереться на руку своей горничной. Священник надел ризу.

Но вдруг послышался сильный шум: двор отеля в одно мгновение заполнился всадниками.

– Поспешите, отец мой! – вскричал Симон.

– Уже поздно, – сказал Балтазар, – надо бежать.

– Как!.. Оставить ее здесь без защиты… Никогда!

– Надо бежать, повторяю я вам, сюда идут креатуры фаворита!

– Пусть идут! – вскричал молодой человек, вынимая шпагу.

Раздался грубый стук в дверь.

– Есть ли другой выход? – спросил Балтазар у графини.

– Эта потайная дверь выходит в сад отеля.

– Надо бежать! – в третий раз повторил Балтазар.

Схватив Васконселлоса, он поднял его, как ребенка, и быстро унес, несмотря на его сопротивление.

По приказанию графини горничная Инессы не спеша отворила дверь. В комнату вошел Мануэль Антунец, офицер королевского патруля, в сопровождении своих солдат. Он оглядел кругом залу и, казалось, был очень озадачен, не найдя в ней Васконселлоса. В комнате была только Инесса, упавшая в обморок, священник и донна Химена Суза.

– Что вам угодно? – спросила последняя, сохранив твердый и бесстрашный вид.

– Вот приказ его величества короля, – сказал Антунец, развертывая пергамент, запечатанный печатью Альфонса VI.

– В доме Суза все приказы короля считаются священными, – отвечала графиня. – Исполняйте вашу обязанность, сеньор.

Антунец и его спутники нерешительно переглянулись.

– Сеньора, – начал нерешительно Антунец, – дело идет о вашем сыне, доне Симоне Васконселлосе… Приказ об изгнании…

– Моего сына нет здесь, сеньор.

– Нас опередили, – прошептал Антунец.

Досада возвратила ему его дерзость, на мгновение сдержанную присутствием графини; он надел шляпу и сел в кресло.

Священник приводил в чувство Инессу, которая, наконец, открыла глаза.

– Сеньор, – сказала графиня с презрительным спокойствием, – в доме моего покойного супруга слуг больше, чем достаточно для того, чтобы заставить вас стоять с непокрытой головой перед его вдовой, но, уважая в вас королевского посланного, я удаляюсь сама, вместо того, чтобы выгнать вас.

При этих словах донна Химена взяла за руку Инессу, которая поднялась, опираясь на руку священника, и все трое пошли из залы. Антунец дал им дойти до двери; но в ту минуту, как они готовы были скрыться, он встал, обнажил голову и обратился к графине с насмешливой почтительностью.

– Не дай Бог мне забыть мои обязанности относительно вас, благородная сеньора, но не уходите, умоляю вас, и, так как вы почитаете приказы короля, то не угодно ли вам будет прочитать еще один.

Сказав это, он подал другой пергамент, также запечатанный королевской печатью. Это был приказ донне Инессе Кадаваль выйти в течение месяца замуж за графа Кастельмелор-Суза.

Прочитав первые строки, донна Химена побледнела, когда же она дошла до имени своего старшего сына, то краска негодования бросилась ей в лицо.

– Да сохранит Бог короля, – сказала она, свертывая пергамент. – Я думаю, сеньор, что теперь ваши обязанности исчерпаны.

Антунец, подавленный этим спокойным достоинством, молча поклонился и вышел.

– Идите, дочь моя, идите, – сказала графиня Инессе. – Отец мой, следуйте за нею, я хочу остаться одна.

Графиня была бледнее смерти, она дрожала всем телом и бессознательно держалась за ручку кресла. Инесса и священник хотели остаться с нею, но она нахмурила брови и повелительным жестом указала им на дверь.

Когда, наконец, донна Химена осталась одна, две жгучие слезы покатились по ее щекам. Нетвердыми шагами она дошла до портрета Жуана Сузы и без сил опустилась перед ним на колени.

– Боже мой! – сказала она. – Сделай так, чтобы я ошибалась, устрой так, чтобы подозрение, терзающее мою душу, не имело другого основания, кроме беспричинного беспокойства матери! Но нет! О нет, оно слишком справедливо! Что-то недосказанное Васконселлосом, когда он хотел ускорить этот брак, его замешательство, когда я хотела расспросить его, все говорит мне, что Кастельмелор виновен! Симон не осмеливался сообщить мне о таком позоре, его великодушное сердце не позволило ему обвинить брата!.. Его брата! Твоего сына, Жуан Суза, – прибавила она, глядя на портрет. – Того, который носит твою благородную шпагу! Твой сын дурной брат и неблагородный дворянин!

Она встала и начала большими шагами ходить по комнате.

– Этот королевский приказ! – продолжала она. – Что делать? Ослушаться!.. Вдове Сузы ослушаться сына Иоанна Браганского! А между тем неужели же я должна лишить доли счастья на этом свете Васконселлоса, единственного остающегося у меня сына! Неужели я должна потерпеть, чтобы моя воспитанница была брошена в объятия недостойного?.. Еще сегодня утром они были так счастливы! Она так чиста, он так благороден! Их союз был бы так счастлив!.. Что делать, Боже мой! Сжалься надо мною!

Вдруг она остановилась; казалось, что молитва ее была услышана, потому что на ее бледном лице сверкнул радостный луч надежды.

– Королева! – сказала она. – Донна Луиза еще правит, донна Луиза носит корону, в ее руках государственная печать!

Этот приказ может быть отменен ею… Я брошусь к ногам королевы, которая любит меня и спасет нас!

Глава Х. ПРОБУЖДЕНИЕ КОРОЛЯ

На следующее утро у Асканио Макароне был готов план, над которым он размышлял и сообщил его Конти; тот остался доволен его идеей и щедро заплатил за нее. Затем падуанец оставил дворец и отправился в город, чтобы принять предварительные меры, необходимые для приведения в исполнение их замыслов.

– Ваше превосходительство, – сказал он, прощаясь с Конти, – будет, благодаря мне, супругом донны Инессы, и кроме того, герцогом Кадоваль, что сделает вас кузеном короля.

Позднее мы снова встретимся с падуанцем, и читатель узнает, в чем состоял его план.

А пока мы поприсутствуем при пробуждении его величества дона Альфонса VI, короля Португалии, который, сам того не подозревая, должен был играть большую роль в успехе замыслов коварного падуанца.

Соответственно португальскому этикету, в комнате, где спал король, кроме государя не было никого, но к спальне примыкала большая приемная, дверь в которую была постоянно открыта и в которой каждую ночь дежурили камергеры. Наружная дверь приемной была закрыта и по обе стороны ее стояло по караульному. Эта традиция была введена Иоанном IV, который подозревал, что испанцы намеревались его убить. За этой дверью была оружейная зала, караул в которой несли солдаты королевского патруля.

Альфонс VI спал, была еще ночь. Случаю было угодно, что в эту ночь дежурить должен был дон Педро Гунха, и Кастельмелор, его преемник, должен был заменить его. Молодой граф медленными шагами ходил взад и вперед по комнате. Он был бледен и взволнован, точно после долгой болезни. Была ли это радость от успеха или же раскаяние за свой поступок? Ни на одно мгновение сон не смежил его глаз. Его била лихорадка, и он размышлял вслух, как человек в бреду.

– Погоди судить меня, отец, – шептал он, бросая вокруг себя смущенные взгляды, – не осуждай меня, не выслушав. Я дал клятву, я помню это, и я сдержу ее! Не все ли тебе равно, каким способом я сделаю это? Ты сказал: храните короля, уничтожьте фаворита; ты видишь меня охраняющим короля, что же касается фаворита, то я уже победил его… И уничтожу окончательно… Хитрость, говоришь ты, есть оружие, недостойное дворянина? По-моему, лучшее оружие есть то, которое обеспечивает победу… Ты произносишь имя моего брата!..

Здесь Кастельмелор остановился и протянул вперед руки, как бы желая оттолкнуть неотвязчивое видение.

– Брат мой! – продолжал он. – Да, я отнимаю у него невесту, которую он любит, но я ему возвращу ее состояние… Клянусь в этом именем Создателя, когда я буду велик и могуществен, могущественнее всех, я призову Симона к себе, потому что я люблю его и хочу, чтобы со временем он был так близок к трону, что между им и троном был бы только один я. Неужели это не стоит любви женщины? Отец мой?!

– Кто смеет говорить в королевской приемной? – раздался вдруг сердитый и отрывистый голос Альфонса VI.

Кастельмелор мгновенно пришел в себя. Видение исчезло, но молодой граф был истерзан нравственно и физически.

– Гунха! – продолжал король. – Педро де Гунха, старый соня! Меня чуть не убили мавры, и ты будешь повешен, друг мой!

Кастельмелор не смел отвечать. Это имя Гунха, было как бы продолжением его полного угрызений совести видения, потому что это было имя одной из жертв его честолюбия.

Король заворочался в постели и продолжал сердито:

– Или нам изменили, бросили нас в каком-нибудь пустом дворце?.. Эй! Педро! Я спущу на тебя моего лучшего друга, собаку Родриго, он задушит тебя.

Родриго, услышав свое имя, начал угрожающе рычать, Кастельмелор вошел в королевскую спальню.

– Наконец-то! – вскричал Альфонс VI. – Ты очень испугался, не так ли, Педро? Черт возьми! Измена! Ты не Педро Гунха!

Дон Луи остановился и преклонил колено.

– Вашему величеству было угодно, – сказал он, – назначить меня вчера вашим камергером.

– Кого, тебя?

– Луи Сузу, графа Кастельмелора.

День начинался. Альфонс протер рукою глаза, поглядел несколько мгновений на дона Луи, потом вдруг громко расхохотался.

– Это правда, – сказал он, – я вижу перед собой этого шутника графа, и мой дорогой Конти еще не приказал его убить! Это очень забавно… Ну, Кастельмелор, мы совершенно забыли о тебе.

Он остановился, потом продолжал:

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать, ваше величество.

– Годом больше, чем мне… Ты не велик для твоих лет. Сумеешь ли ты быть пикадором?

– Я могу научиться.

– Я – самый храбрый пикадор в Лиссабоне. А умеешь ли ты драться на шпагах?

– Ваше величество, я дворянин!

– Я также, малютка граф, но я не повторяю этого так часто, как вы, остальные… Я должен сразиться с тобою, это будет очень забавно.

И прежде чем Кастельмелор успел разинуть рот, чтобы возразить, Альфонс накинул на себя верхнее платье и схватил пару фехтовальных шпаг, висевших на стене.

– Становитесь, граф, становитесь! – вскричал он, горя детским нетерпением. – Раз, два! Защищайтесь, ваша честь!

И Альфонс, нанеся три самых неловких удара, в свою очередь, стал в оборонительное положение. Кастельмелор нанес также три удара, но имел благоразумие не дотронуться до короля.

– Можно подумать, что ты щадишь меня! – сказал последний. – Погоди, защищайся! Ага! Ты сражен. Что, не будешь больше со мною драться?

– Не будь на шпаге надето шарика, ваше величество, проткнули бы меня насквозь! – сказал Кастельмелор.

– Это было бы очень забавно!

Дрожа от холода, Альфонс снова бросился в постель, и так как день уже совершенно наступил, то он приказал открыть двери приемной.

Дворяне, имевшие право присутствовать при пробуждении короля, сейчас же вошли. Конти шел во главе их. Все остановились на некотором расстоянии, фаворит же подошел к постели короля и припал губами к его руке.

Не надо думать, чтобы, называя вошедших дворян, мы перечислили имена старинной португальской знати, не уступающей по древности никакой аристократии других стран. Вся лучшая аристократия была вдали от Альфонса VI. При его дворе не было ни Сото-Майора, ни главы дома Кастро, ни Виейра да Сильва, ни Мелло, ни Сур, ни да Коста, ни Сен-Винцента.

Придворные были произведенные в дворяне мещане или мнимые дворяне, как Конти, или же мелкие гидальго, устремившиеся ко двору желанием легкой наживы.

Младший Кастро, младший Менезес и еще полдюжины других, одни имели неоспоримое право присутствовать при пробуждении сына Иоанна IV.

Альфонс отлично понимал это, потому что, при кажущемся сумасшествии у него бывали проблески ума, и он не лишен был хитрости; поэтому он не щадил насмешек для этой толпы сомнительных дворян и вследствие этого дошел до полного презрения ко всем титулам.

Конти, следуя своему обыкновению, сел у изголовья короля и начал шепотом разговаривать с ним.

В это время придворные, чувствовавшие, что в лице Кастельмелора при дворе восходит новое светило, осыпали его любезностями и предложениями услуг.

В этот день Конти нужно было много о чем переговорить С королем. В том, что говорил Кастельмелор накануне, Конти особенно поразила одна фраза:» То, что пожелал король, королева может запретить «. Это была правда, особенно ужасная для человека, все могущество которого основывалось на милости короля.

– Что мы будем сегодня делать, друг мой? – спросил Альфонс.

– Мы будем короновать короля, – отвечал, улыбаясь, Конти.

– Короля?.. Что ты хочешь сказать?

– Ваше величество уже совершеннолетний, а между тем государственная печать еще не в ваших руках. В действительности другая рука держит скипетр, на другой голове лежит корона. Ваши верные слуги огорчаются таким положением дел.

Альфонс ничего не отвечал и зевнул.

– Кто знает, – продолжал фаворит, – что может выйти из всего этого. Королева женщина суровая и не одобряет благородных развлечений вашего величества; инфант дон Педро, ваш брат, уже почти взрослый мужчина; он сумел привлечь к себе любовь народа…

– Сеньор Винтимиль, – перебил король с некоторой строгостью, – мы любим дона Педро, нашего брата, и уважаем Луизу Гусман, нашу августейшую мать. Говорите о чем-нибудь другом.

Конти лицемерно вздохнул.

– Как будет угодно вашему величеству. Чтобы ни случилось, я, по крайней мере, исполнил роль верного слуги и сумею умереть в борьбе против зла, которое был не в силах отвратить.

– Разве ты думаешь, что действительно есть опасность? – сказал король, приподнимаясь на постели.

– Да, я этого боюсь, ваше величество.

Альфонс снова опустился на постель и закрыл глаза.

– Я не боюсь ничего, но ты мне надоел. Принеси лист пергамента и мою печать, я подпишу чистый лист, и ты можешь сделать с ним, что угодно; но если королева станет жаловаться, то ты будешь повешен.

Конти поднял на короля удивленный взгляд; в первый раз Альфонс обратил на него угрозу, столь обыкновенную в его устах, относительно остальных.

– Ты будешь повешен, – повторил король… – Но что же мы будем сегодня делать?

– Вчера из Испании привели четырех быков.

– Браво! – вскричал Альфонс, хлопая в ладоши. – Вот и занятие на день. А вечер?

– Ваше величество уже давно не охотились.

– Браво, еще раз браво!.. Слышите, господа? Сегодня вечером будет большая охота в моем королевском лесу Лиссабон, где чащу заменяют большие каменные дома, а дичь – горожане и хорошенькие горожанки. Одеваться!.. Это будет отличный день… Чтобы ни случилось, Конти, ты будешь повешен, но пока мы позволяем поцеловать нашу королевскую руку. А где этот шутник-граф?

Кастельмелор сделал шаг к постели короля.

– На эту ночь мы назначаем тебя нашим обер-егермейстером.

При этих словах едва заметная улыбка мелькнула на губах Конти.

– Клянусь моими благородными предками, – пробормотал он, – этот новый обер-егермейстер, конечно, не догадывается, за какой дичью он будет охотиться сегодня вечером! Позвольте мне заметить, ваше величество, – продолжал он вслух, – что граф не принадлежит к числу рыцарей Небесного Свода и по правилам…

– Все равно! – перебил король. – Его посвящение будет перед охотой, и это будет только еще одной лишней забавой.

Альфонс кончал свой туалет. Конти вышел на минуту и сейчас же возвратился с королевской печатью и листом пергамента. Король подписался и приложил печать; едва ли он думал о том, как его фаворит хочет употребить этот бланк. Четыре испанских быка, пародии на прежнее посвящение в рыцари, ночная поездка – все это вместе слишком занимало его, так что он потерял и тот небольшой рассудок, которым наделила его природа.