Текст книги "Бриз для двоих"

Полина Поплавская
Бриз для двоих

Предисловие автора

Я приехала в Париж ранним апрельским утром. Автобус остановился у Северного вокзала, а оттуда полчаса ходьбы до гостиницы, где для меня был забронирован номер. Приезд в Париж – это всегда праздник, на который сладко отзывается сердце. Я была налегке – мой багаж прилетал завтрашним авиарейсом, поэтому, перекинув через плечо дорожную сумку, я отправилась пешком.

В булочных еще продавались горячие круассаны, бойко торговали маленькие уличные рынки – к восьми утра, когда начнется уборка улиц, они свернут работу, а еще через полчаса все эти валяющиеся сейчас под ногами смятые обертки, пластмассовые стаканчики и тарелки от французского фаст-фуда без следа исчезнут, и туристическая Мекка явится своим паломникам свежевымытыми тротуарами с витающим над ними нежным ароматом зацветающих деревьев.

Мне никогда не удавалось побыть в Париже беззаботной туристкой, о чем я, впрочем, нисколько не жалела. К юбилею Сергея Дягилева, в начале прошлого века покорившего столицу Франции своими «Русскими сезонами», в Театре Елисейских Полей готовился вечер одноактных балетов с французскими артистами и российским постановщиком, у которого мне предстояло работать переводчицей.

Десять лет назад Олег поставил в Перми свой первый балет, потом балетмейстеру аплодировали Москва и Петербург. Мне самой довелось репетировать в одной из его постановок, но зрители меня в ней уже не увидели – за месяц до премьеры я тяжело повредила ногу, и вскоре была вынуждена навсегда расстаться со сценой.

Мы встретились вновь, когда я осваивала свою нынешнюю профессию «балетного переводчика». Олег предложил мне поработать с ним во Франции, куда его пригласили ставить спектакль в одной из парижских антреприз.

Язык танца универсален и не нуждается в переводе. Казалось бы, и балетмейстеру слова не нужны – достаточно лишь показать придуманные движения танцовщикам. Но это не так. Для одних балетмейстеров действительно главное – показ, для других (в России их меньшинство) – рассказ. Олег принадлежал ко вторым.

Репетируя, он намечал лишь основной рисунок танца, в рамках которого позволял артистам импровизировать. Танцовщики строгой академической школы не всегда оказывались на это способны. Все знают, что характеры большинства балетных персонажей довольно просты: Жизель доверчива, Джульетта простодушна, а Одилия коварна. Даже талантливой исполнительнице этих партий трудно найти в них что-то новое, но именно этой новизной всегда отличались постановки Олега.

Как это ему удавалось?

Он считал, что главная задача балетмейстера – научить артистов улавливать дух того времени, в котором жили их герои. Для этого посещались музеи, читались книги, просматривались фильмы… На бытовом уровне Олег мог объясниться по-французски и сам, но когда он приносил в зал художественные альбомы и томики стихов, а репетиция становилась похожей и на лекцию по истории, и на поэтический вечер одновременно, ему требовался переводчик.

Сначала танцовщики удивлялись, но постепенно энтузиазм балетмейстера передавался им, и тот самый «дух времени» воцарялся в репетиционном зале. Работа становилась захватывающей, по-настоящему творческой. Присутствуя на репетициях, иногда я отмечала про себя: вот этот жест исполнительница главной роли подсмотрела на одной из картин Лувра…

* * *

Стоя под душем в гостиничном номере, я, как всегда, не могла поверить своему счастью – я снова в Париже!.. Высушив волосы, позвонила маме. Она сказала, что в Петербурге ветрено и опять идет мокрый снег. Я поежилась, представив, как бегут по Большому проспекту Петроградской Стороны мои продрогшие сограждане, придерживая вырывающиеся из рук зонты…

А здесь, под окном гостиницы, нежились на солнце разноцветные пятна цветущих крокусов. Женщины, только что освободившиеся от теплой одежды (март был холодным), шли по улице в остроносых лодочках. Я улыбнулась, зная, что через несколько дней они сменят их на кроссовки. Вопреки распространенному мнению, в одежде и обуви парижанки превыше всего ценят удобство. Просто сегодня они отдавали дань весеннему настроению…

В дверь номера постучали – горничная принесла мою выглаженную одежду. Накинув на белый плащ длинный шелковый шарф от Парфеновой, подаренный мне в прошлом году на двадцатисемилетие, я вышла на улицу.

Балетмейстер должен был прилететь завтра утром, а сегодня я предоставлена самой себе и могу делать что угодно.

Весна, Париж, взгляды идущих навстречу мужчин…

Но через два часа этой волшебной прогулки ноги сами привели меня на Елисейские Поля, к зданию театра, украшенному знаменитыми горельефами Бурделя. Здесь состоялась премьера «Весны священной» Стравинского, здесь парижане, не жалея ладоней, аплодировали труппе Сергея Дягилева…

У входа было многолюдно. Я посмотрела в афишу – может, пойти на утренний спектакль? Однако в этот день утреннего спектакля не было. Афиша приглашала на вернисаж некоей Джудит Гринвуд.

Это имя мне ни о чем не говорило. Но выставка открывалась в фойе театра через пятнадцать минут, и я решила подождать…

* * *

Через два часа я, совершенно очарованная, вышла из театра, и даже залитые солнцем Елисейские Поля не затмили впечатления от увиденного.

Это была первая персональная выставка Джудит Гринвуд, молодой американки, живущей в Париже. Стоя перед входом в театр, я невольно подслушала разговор, из которого узнала, что художница недавно вышла замуж за влиятельного журналиста, известного светского льва, и тот пригласил на вернисаж кого только мог. Ссориться с ним опасно, вот все и притащились. А иначе кому бы пришло в голову пялиться на рисунки его американской провинциалки, да еще в такой чудесный денек?..

Ситуация была, в общем, понятной, я вздохнула и не ушла только из чувства противоречия. И ничуть не пожалела об этом – первый же из увиденных мной рисунков доказывал несомненный талант «американской провинциалки».

Джудит Гринвуд рисовала балет, и на ее работах царствовало движение. Лица танцующих она намечала несколькими штрихами, подписей не было, но, едва взглянув на очередной лист, я, видевшая на сцене большинство французских балетных артистов, сразу их узнавала. В портретах было запечатлено самое важное – и самое неуловимое…

Переходя от рисунка к рисунку, я мысленно сравнивала художницу с моими любимыми Сомовым и Серовым: они, работавшие в Париже в начале прошлого века, умели чувствовать самую душу танца. Теперь это удалось никому не известной американке Джудит Гринвуд.

И лишь последняя из выставленных работ не была связана с балетом. Она сопровождалась подписью: «Эмили Краун», ниже стояли две даты, как я поняла, рождения и смерти, их разделяло семьдесят шесть лет. На рисунке была в профиль изображена худощавая пожилая женщина с короткой стрижкой и тонкими чертами лица. Она сидела за столом и, подперев рукой подбородок, смотрела в открытое окно. Ветер играл с полупрозрачной занавеской…

* * *

Назавтра я приехала в Театр Елисейских Полей уже вместе с балетмейстером – знакомиться с труппой. Мне очень хотелось показать Олегу выставку, но он, как всегда перед началом работы, нервничал, и я понимала, что сейчас ему не до рисунков.

А потом началась работа над постановкой, не оставлявшая времени ни для чего другого… Через несколько дней, проходя театральным фойе, я уже не увидела на его стенах поразивших меня рисунков.

Но прошла еще неделя, начались первые репетиции на сцене, и я заметила в зрительном зале молодую рыжеволосую женщину с большим блокнотом на коленях. Это была Джудит Гринвуд.

Мой роман – о ее судьбе.

Полина Поплавская,

Париж – Санкт-Петербург, 2002

Глава 1

– Все, этот глаз готов… – Джулия отклонилась в сторону и оценивающе взглянула на свою работу.

– Дай посмотреть.

– Нет, после.

Она еще долго заставляла сестру то запрокидывать голову и смотреть в потолок, то выпячивать губы, то растягивать их. Наконец Джулия отодвинулась и, улыбнувшись, сказала:

– Теперь смотри.

– Я стала похожа на тебя, – спустя полминуты проговорила Джуди.

– Ты стала похожа на женщину! – Джулия подошла к шкафу и, распахнув обе створки, начала быстро щелкать вешалками.

Джуди пристально вглядывалась в свое изменившееся лицо, приблизив его к зеркалу почти вплотную.

– А что, я не была похожа на женщину?

– Ну, может, я не так выразилась, – Джулия поддела одну из вешалок и, вытащив платье, стала его рассматривать, крутя вешалку на пальце.

– На кого же я была похожа? – Джуди оторвалась от своего отражения и повернулась к сестре. – На мужчину? Или, может, я выглядела существом бесполым?

– Ну-ну, не кипятись, – Джулия повесила платье обратно в шкаф и опять защелкала вешалками. – Твоя соседка – как ее? – ну помнишь, ты звонила, говорила, что она двойню родила?

Джуди молчала.

– В общем, она, конечно, женщина, у нее этого не отнять, судя по тому, как активен этот рыжий коротышка.

Джуди невольно улыбнулась.

– Ну, наконец, ты оживилась! – Джулия зажала под мышкой вешалку с одним платьем и полезла за другим.

– Она, между прочим, опять… – начала Джуди.

– Что?! – перебила Джулия и ловким движением перекинула оба платья через спинку кресла. Сев на низенький пуфик, она смешно вытаращила глаза. – Просто фантастика!

Джуди, не удержавшись, засмеялась. Джулия тоже пожурчала низким глуховатым смехом.

– Так вот, – уже серьезно продолжила она основную свою мысль, – эта детородная машина, безусловно, тоже…

– Зачем ты так зло?

– …тоже женщина, кто будет спорить? Но разве она… женщина, Джуди?

– Что же, по-твоему, только разряженная и размалеванная…

– Почему сразу «разряженная, размалеванная»? Я же не о проститутках говорю! Женщина должна нравиться себе самой, любоваться собой, быть уверенной в своей неотразимости, в своей красоте, шарме.

– Я не любовалась собой, но я нравилась себе, – задумчиво проговорила Джуди.

– Боже мой! Я не говорю, что ты уродина, что на тебя невозможно смотреть. Но… – Джулия на секунду сдвинула брови и подняла вверх острый ноготок багрового цвета, – помнишь, в детстве ты рисовала?

– Да, – лицо Джуди внезапно поблекло, несмотря на макияж. – Помню. – Голос ее прозвучал глухо.

– Но ты же поняла, что настоящий художник из тебя не выйдет, что игра не стоит свеч. А ты ведь неплохо рисовала.

– Неужели? – резко отреагировала Джуди. Джулия, наконец, заметила, что выражение лица сестры изменилось.

– Ну вот, опять злишься… – Она легко поднялась, подошла к Джуди и запустила красивую кисть в рыжие кольца волос сестры. – Сестренка, – голос ее потеплел, – ты очень хорошо рисовала. Я, правда, мало что в этом понимаю, но мне нравилось. А относились мы к этому твоему увлечению так скептически…

Джуди повела головой, высвобождаясь из-под руки Джулии.

– … потому что понимали: вряд ли ты добьешься успеха.

– А успех – это главное, да?! – почти крикнула Джуди. Она смотрела на сестру снизу вверх и глаза ее, так тщательно подчеркнутые рукой Джулии, гневно сверкали.

– Ого! – усмехнулась Джулия. – Если ты сегодня так же будешь смотреть на своего кавалера, успех тебе гарантирован.

Джуди передернула плечами и отвела взгляд.

– Мне вообще не очень-то нравится эта затея. Ты подумай сама, ведь он знает меня такую, какая я есть, а тут я явлюсь… Словно это я для него… словно мне так уж важно…

– А что – не важно?

– Ну, ты же знаешь…

– Ах, оставь! Неужели лучше вечно ждать, выплакивать глаза? – Джулия отошла и снова села на пуфик. – Иди, смой косметику, а потом взгляни на себя в зеркало. Да присмотрись хорошенько! Хотя ты же все равно не заметишь! – Она пренебрежительно махнула рукой. – Может, если бы я видела тебя каждый день, и я бы не заметила…

– Не заметила чего? – почти испуганно прошептала Джуди. – Я так сильно подурнела? Состарилась?

– Нет, ты выглядишь молодо. И не подурнела. Но ты… как-то вся поблекла. И главное, глаза. У тебя были самые прекрасные в мире глаза, я так тебе завидовала! – Джуди изумленно посмотрела в зеркало. – Не каждый любитель порисовать, пусть даже у него есть к этому способности, может стать художником. Так же не каждая женщина имеет право называться женщиной. Дело не в косметике. Главное – это ощущать себя женщиной. А красивая одежда и хороший макияж только помогают в этом. Я хочу, чтобы ты изменилась сама и изменила свою жизнь. Сегодня, может быть, что-то сдвинется, хоть на дюйм – и то хорошо. А то, что ты будешь выглядеть эффектно, вряд ли этому помешает. Почему не попробовать? Джуди! Ты меня слушаешь?

– Да, – рассеянно ответила сестра, по-прежнему всматриваясь в свое лицо.

– Ну, хватит болтать! Иди сюда, будем выбирать платье!

– О, да он ничего! – пропела Джулия, наблюдая из окна, как высокий мужчина в элегантном дорогом костюме прикоснулся губами к руке Джуди, а затем распахнул перед ней дверцу серебристого «форда мондео». – Ну, дай Бог тебе, детка!

Поначалу Джуди чувствовала себя неловко в вечернем платье сестры, ее почти пугало собственное лицо, то и дело выплывавшее из часто встречавшихся в тот вечер зеркал. Но понемногу ей стало доставлять удовольствие прохладное прикосновение узкого атласного платья, тяжесть собранных в тугой пучок на затылке волос – прежде она никогда такой не была. Смущали, но одновременно приятно волновали частые пристальные взгляды мистера Джонса («Ах нет, что вы! Просто Роджер, прошу вас!»), и даже когда Джуди замечала, что взгляд его плавно скользит с ее лица вниз по шее, плечам, полуобнаженной груди, это заставляло трепетать от стыда, но все же приятно льстило. Единственное, что мешало – это неотвязные мысли о Рэе. Словно она видела происходящее не только своими, но и его, Рэймонда, глазами. В ее воображении он смотрел на нее взглядом, полным ярости. Рэй, Рэми…

Она очнулась от прикосновения Роджера к ее руке.

– Что с вами, Джуди? Вы словно не здесь, не со мной…

– Простите, я давно не бывала в ресторане, может, поэтому немного рассеянна.

– Ну, ресторан – это, наверное, громко сказано… Просто одно из приморских кафе, здесь таких множество. Впрочем, что это я вам рассказываю, словно вы нездешняя. Мне часто приходится общаться с приезжими, видимо, кое-что стало входить в привычку.

Роджер смотрел ей прямо в глаза и говорил очень тихим голосом, оттого казалось, будто он говорит что-то интимное. Ладонь его мягко, но крепко удерживала руку Джуди.

– Вам здесь нравится?

– Очень, – ответила она довольно громко, чтобы сбить его полушепот.

Роджер отпустил ее руку, откинулся на спинку стула и рассмеялся:

– «Очень»! Как вы просто и емко ответили. Вы прелесть, Джуди!

Глава 2

– Вставай, Шарль, мой мальчик, – легко, едва касаясь, Фрэнк провел кончиками пальцев по темным волосам.

– Щекотно… – ответил ему сонный голос.

– Нам обоим пора собираться. У меня еще не уложены вещи. Да и тебе нужно быть в форме, не правда ли?

– О да! – длинная смуглая нога выползла из-под одеяла и обвилась вокруг Фрэнка. – Ты плохо будишь…

Усмехнувшись, он попытался высвободиться.

– Я приготовлю кофе.

– Но ты ведь еще меня не разбудил.

Фрэнк наклонился и медленно провел кончиком языка по гладкой коже от колена до бедра. И тут же парусом взметнулось одеяло и накрыло его жаркой волной.

Через несколько минут он спросил:

– Ну, а теперь проснулась? Вставай, не то опоздаешь. Ты всегда так долго собираешься…

– Я не поеду, Фрэнки, – Шарлотта села в постели и закурила.

Он молча смотрел, как ее тонкие смуглые пальцы покачивают длинную сигарету. Обернувшись, Шарлотта взглянула на него с удивлением:

– Ты не рычишь, любовь моя?

– Нет. Потому что ты сейчас же встанешь…

– Может, ты хотя бы выслушаешь?

– И не собираюсь. – Фрэнк встал, накинул халат и вышел.

Она проводила его глазами.

– Перестань обращаться со мной как с маленькой! – Голос ее стал злым, пальцы нервно мяли сигарету.

– Ты сама хотела работать, Шарли, – спокойно сказал Фрэнк, появившись в дверях. – В этом не было необходимости, но ты требовала предоставить тебе возможность сделать карьеру. Ты сама решила, что хождение по подиуму – это предел твоих мечтаний. И что же? Прошел год, и ты поняла, что это не очень-то веселый и легкий труд? – Он снял халат и бросил его на постель. – Но теперь, милая, я настаиваю: ты поедешь и продлишь контракт еще на год. А там посмотрим.

– Фрэ-энк! – крикнула Шарлотта ему вдогонку, бросила сигарету в пепельницу и, не одеваясь, устремилась за ним.

Длинным отполированным ноготком она ковыряла стену, искоса поглядывая, как он то подставляет под душ лицо, то приседает, то резко поворачивается и нагибается. Понимая, что он хочет ее рассмешить, Шарлотта все же упрямо дулась. Она решила, наконец, добиться, чтобы он выслушал и понял ее.

– Фрэнк! – позвала она, не отрывая взгляд от стенки.

– А?

– Почему ты не хочешь брать меня в Штаты?

– Тебе нужно работать.

– Вранье! Ты просто меня стыдишься. Я ведь знаю – я ей не понравилась. Ты один раз показал меня и с тех пор даже не заикался…

– А? Что ты там бормочешь, я не слышу.

Вода лупила Фрэнка прямо по макушке и водопадом срывалась со лба. Волосы облепили голову – казалось, будто он в шлеме. Не удержавшись от улыбки, Шарлотта все же попыталась не растерять свой решительный настрой на серьезное объяснение.

– Я не хочу… – начала она.

– Что?..

Она повысила голос:

– Я не хочу больше работать у Жана!

– Он что, пристает к тебе?

– Да нет, как раз наоборот.

На мгновение Фрэнк замер, и Шарлотта успела заглянуть ему в глаза.

– Вот в чем значит дело… – значительно проговорил он, но тон его был привычно ироничным.

– Нет-нет, ты не понял! – она потерла лицо ладонью, словно пытаясь найти точные слова.

На белом фоне стены ее тело казалось еще смуглее, чем было. Одной ступней она уперлась в стену, и узкое согнутое колено чуть подрагивало от напряжения. Фрэнк завороженно смотрел, как ровные белые зубки впиваются в атласную мякоть нижней губы… На мгновение он со странной ясностью представил, как сейчас они прокусят ее до крови и алая капля медленно скатится по подбородку, шее и, оставляя влажный след на своем пути, докатится до круглого темно-коричневого соска…

Он резко тряхнул головой, повел из стороны в сторону крупным торсом, разметав вокруг себя брызги.

– Ты что? – вскрикнула она.

Он подставил руку под струю и направил в ее сторону.

– Фрэнки!

– А ты не хочешь принять душ, мой мальчик? – Он потянулся к ней мокрой ладонью.

– Нет, – игриво улыбаясь, она вжалась в стену, – я уж после тебя, папочка…

– Иди сюда! – позвал он и, схватив ее за тонкую кисть, притянул к себе.

Глава 3

С небольшим чемоданом в одной руке и плащом в другой Фрэнк вышел в залитый солнцем холл аэропорта. Остановившись, он огляделся. Долго искать не пришлось. Фрэнк улыбнулся, увидев невысокую женскую фигуру, направлявшуюся к нему. Издали ее можно принять за молодую женщину… Туфли и шляпа подобраны в тон бежевому брючному костюму. Эта строгая однотонность выделяет Эмили из толпы встречающих, одетых уже почти по-летнему пестро.

– Здравствуй, милый! – Она протянула ему суховатые маленькие руки, и Фрэнк принял их в свои большие ладони.

На стоянке их ждал старенький белый «фольксваген» Эмили, который она любила, словно живое существо. Опустив стекло, Фрэнк вдыхал аромат океана, который после долгого отсутствия так остро ощущается на побережье. Мимо проносились знакомые места, веселый майский ветерок трепал волосы, и на губах Фрэнка появилась счастливая улыбка. Каждый раз дорога из аэропорта начиналась при полном молчании. Эмили знала, что пока она Фрэнку не нужна. Спустя некоторое время он сам повернулся к ней.

– Знаешь, я ведь едва не опоздал на самолет. А теперь представить себе не могу, как бы я остался в сером, дождливом Париже.

– Ах, Париж! – мечтательно проговорила Эмили. – Я любила его и дождливым, и пыльным… Неужели он еще существует? Для меня он – как сон…

– Я много раз предлагал тебе съездить туда.

– Нет-нет, – почти перебила она.

– Понимаю. Ты не хочешь сверять сон с реальностью.

– Да. Тот сон и эта реальность вряд ли сойдутся… Я достаточно стара и уже успела усвоить, что воспоминания, как и мечты при их исполнении, умеют превращаться в пустоту.

Фраза прозвучала печально, но выражение лица Эмили было при этом довольно лукавым. Фрэнк не ответил, наблюдая, как легко она управляет машиной, а потом, словно вспомнив что-то, спросил:

– Что ты получила в подарок на сей раз?

– Сам увидишь.

Лицо ее казалось серьезным, но Фрэнк знал, что вопрос доставил ей удовольствие.

Едва «фольксваген» свернул на неширокую и тихую Эшли-стрит, у Фрэнка внутри что-то задрожало, и, испугавшись, что не сможет скрыть собственную сентиментальность, он отвернулся от Эмили, но при этом ухо и щека его, обращенные к ней, покраснели. Заметив это, она чуть усмехнулась подкрашенными светлой помадой губами.

Она сразу же оставила Фрэнка одного, сославшись на необходимость что-то купить в магазинчике на соседней улице. Напрасно он пытался скрывать свои чувства. Эмили помнила, как блестели его глаза, когда он впервые приехал сюда после трехлетнего «разрыва». Она и тогда понимала, что дело не только в ней, отчасти заменившей мать уже взрослому, двадцатитрехлетнему мужчине, но и в доме, улице, городке… Рано потерявший родителей, никогда не имевший постоянного дома, перебрасываемый от одних родственников к другим, Фрэнк хоть и не обрел здесь счастья, все же был принят этим домом и его хозяйкой как свой, тот, кого давно ждали. И после отъезда отсюда, все его последние годы были столь же неприкаянно бездомны, как и детство – несмотря на квартиры в Нью-Йорке и Париже, счета в банках и множество знакомых в разных городах и странах.

Оставшись один, Фрэнк поставил чемодан у входной двери и направился в гостиную медленным и осторожным шагом, словно там его ждало что-то таинственное. В гостиной действительно царил полумрак. Фрэнк подошел к одному из окон и раздвинул шторы. На чайном и журнальном столиках, на каминной полке и даже прямо на полу у одного из кресел стояли хрупкие, цветного стекла вазы с узкими горлышками, напоминавшие бокалы для вина. Фрэнк улыбнулся странной ассоциации: он вспомнил, как в одной французской деревушке попробовал что-то вроде каши из виноградного сока, она была вкусной, но, пожалуй, чуть приторной… Он силился вспомнить название или рассказанный ему хозяином дома очень простой рецепт, но память, приученная оставлять в хранилище только самые необходимые сведения, выдавала лишь запах, вкус, цвет… Фрэнк подошел к той вазе, что стояла на полу, присел на корточки и взял в руки один из чуть приоткрывшихся бутонов. Сиреневый тюльпан доверчиво склонил нежные лепестки на его ладонь.

– Я положил трубку на рычаг. Ты не против? – шутливо улыбаясь, спросил Фрэнк.

– О! – Эмили театрально приставила ладонь ко лбу. – А я совсем забыла. Я как раз говорила, когда принесли…

– Да, я видел это великолепие, – сказал он, вздохнув.

Она взглянула на него вопросительно:

– Ты собирался приехать раньше. Тебя что-то задержало в Париже? – Выражение его лица, мгновенно изменившись, чуть не испортило ей настроение. – Нет, не говори, я и так, кажется, знаю. Лучше давай выпьем за твой приезд.

– Мы должны выпить за тебя, ведь сегодня твой день.

– За меня ты еще успеешь. Ну… – Она налила немного вина в пузатые бокалы с витыми ножками. – Я рада тебя видеть, Фрэнк.

– А я тебя, Эми.

Бокалы прозвенели почти как колокольчик у ее двери, и лицо Эмили осветилось улыбкой. Она давно научилась ловить хвостик того мгновения, которое потом можно будет назвать счастливым.

– Да, кстати, – отпив, заговорил Фрэнк, – я, кажется, заглянул всюду, но насчитал только… шестьдесят штук. Двенадцать ваз – ведь так? Но ведь их должно быть…

– Пойдем, – перебила Эмили и, взяв его за руку, потянула за собой.

Они поднялись наверх и остановились у дверей спальни.

– А! – улыбнулся Фрэнк понимающе.

– Сюда ты, как истинный джентльмен, конечно, не заглядывал? – Улыбаясь, она толкнула дверь.

На трюмо, по бокам овального зеркала стояли две старинные хрустальные вазы. Они отражались в зеркале, и оттого ваз становилось четыре. Еще одна небольшая вазочка из белого фарфора поместилась на ночном столике – под определенным углом зрения она выплывала из угла комнаты, точно зазеркальное пространство способно было множить, отдалять и приближать цветы, казавшиеся на расстоянии искусно сделанными из бархата.

– Какое богатство! – воскликнул Фрэнк.

– Неправда ли? Такой необычный цвет… Я даже изменила своим пристрастиям и оставила сиреневые за пределами спальни. Эти больше подходят. Словно диковинные ночные птицы…

Цвет тюльпанов, трудно определимый, смешавший в себе оттенки ярко-синего, лилового, даже черного, напоминавшего цвет спелой сливы, но темнее и насыщеннее, делал их столь необычными, что Эмили и Фрэнк не могли не ощутить их таинственность, их волнующее волшебство.

– Ну… – наконец произнесла Эмили, – теперь хватает?

– Да.

– Семьдесят пять, мой мальчик. Простая арифметика. Но идем же. Не то опоздаем.

Несмотря на свое отношение к Эмили, ее подруг Фрэнк переносил с трудом. Во время праздничного ужина он то и дело удалялся, пользуясь словоохотливостью Анны и Хермины, засыпавших Эмили всевозможными сведениями об успехах и неудачах детей, шалостях внуков, стервозности невестки Анны и ветрености зятя Хермины, а также сплетнями о личной жизни общих знакомых – даже тех, кого Эмили не могла вспомнить. Она лишь изредка задавала вопросы и отпускала ироничные замечания, большей же частью помалкивала, потягивая мартини с плавающими в нем вишенками.

– Дружок, – обратился Фрэнк к одному из официантов, – я хотел бы сделать заказ и взять с собой.

– Я вас слушаю, сэр.

– Э… что-нибудь французское…

Официант поднял брови.

– Только не лягушек, конечно…

Белобровое лицо официанта осталось непроницаемым.

– Может быть, rognons, сэр?

– Почки?

– Да, зажаренные с шампиньонами.

– Подойдет.

– Грудинку?

Фрэнк кивнул.

– Отлично, – отходя, он пожал плечами. – Пожалуй, гурманом меня не назовешь…

Фрэнк не любил сам выбирать блюда. Даже посещая рестораны в обществе юных девушек, он всегда вручал им меню и подчинялся их выбору. А если возникали вопросы, обращался к официанту, но, выбрав блюдо, тут же забывал его название и любое, самое изысканное кушанье поглощал так же незаметно для себя, как пиццу или гамбургер.

Он вернулся к столу, поймав на себе удивленный взгляд пышногрудой блондинки за соседним столиком. Да, конечно, он странно выглядел в обществе трех престарелых дам.

– Куда ты все убегаешь, милый? – обронила Эмили и снова повернулась к Хермине. – Дорогая, зятя нужно любить, как сына. Тем более, что сына у тебя нет.

– Но… – поперхнулась Хермина.

– Так, как я люблю Фрэнка…

Фрэнк незаметно подмигнул блондинке. Та сразу покраснела и опустила глаза.

– Пойдем, потанцуем? – обратился он к Эмили.

– Я так давно уже не танцевала, – проговорила она и легко поднялась из-за стола.

Лишь одна пара плавно двигалась под тихо журчавший гитарный наигрыш, в котором угадывался когда-то популярный французский шансон. Вслед за Фрэнком и Эмили еще две пары поднялись из-за столиков. Фрэнк заметил, что блондинка, не отрываясь, наблюдает за ним. И, когда они с Эмили в следующий раз оказались возле ее столика, он из-за плеча Эмили улыбнулся и снова подмигнул ей. На этот раз красотка, чей спутник увлеченно жевал, глаз не отвела. «Наверное, одно из обязательных посещений ресторана семейной парой, – подумал Фрэнк. – Его лысине уже ничего не хочется, а ее формам хочется еще очень многого». Ему вдруг стало смертельно скучно от легкости возможной, но совершенно не нужной победы.

Во время танца Роджер слишком сильно прижал Джуди к себе, и рука его стиснула ее талию, словно стальной обруч. Чтобы не встретиться с ним губами, Джуди повернула голову, подставив щеку его прерывистому дыханию.

– Может, уедем отсюда? Отправимся куда-нибудь еще? – проговорил Роджер.

– Да, конечно, – рассеянно ответила Джуди. «Чему, интересно, улыбается эта пожилая дама?» – подумала она, увидев проплывающее мимо лицо Эмили. Джуди любила наблюдать за людьми, она всегда пыталась разгадать их мысли и чувства. Сейчас она готова была представить себе всю настоящую и прошлую жизнь этой женщины в строгом, но нарядном черном платье… Их глаза на мгновение встретились, и взгляд Эмили показался Джуди столь проницательным, что ей стало не по себе.

А взгляд Джуди вернул Эмили к настоящему.

– Какие печальные глаза! – задумчиво проговорила она, проходя к столику. – У той, в светло-зеленом, блестящем…

Фрэнк посмотрел, но только пожал плечами – он увидел лишь удаляющуюся обнаженную спину да тяжелый узел волос, отливающих медью.

Анна и Хермина стали наперебой расхваливать их танец, легкость и изящество Эмили, чуткость Фрэнка. Эмили слушала рассеянно, ее уже начала утомлять их болтовня, тем более, что она понимала: сейчас они завидуют тому, что она только что танцевала с молодым красивым мужчиной, что этот мужчина, ее зять, к тому же бывший зять, относится к ней с нежностью, какой им не дождаться и от собственных детей, тому, что выглядит она молодо и до сих пор смотрится стройной и привлекательной. Они завидовали ей сейчас так же, как и сорок, как и шестьдесят лет назад…

Спустя четверть часа, немного удовлетворив американское любопытство по поводу климата Франции, популярных курортов, парижских нравов, рассказав пару анекдотов из жизни известных даже в южно-американских штатах фамилий, Фрэнк снова поднялся и вышел на улицу. Стемнело и сразу стало прохладно – как всегда в мае по вечерам. В ста шагах шумел океан, наполняя воздух ароматом соленой влаги. Фрэнк глубоко вдохнул и задержал дыхание. Он даже прикрыл глаза на несколько секунд. Ему захотелось перейти набережную, спуститься по гранитным ступеням, снять обувь, пройтись босиком по узкой песчаной полосе, а затем сбросить с себя этот парижский костюм, дорогой галстук…

– А куда мы поедем? – услышал он женский голос позади себя и посторонился, дав дорогу выходящей из кафе паре.

– В одно чудное место, Джуди.

Фрэнк опять увидел длинное светло-зеленое платье, туго обтягивающее упругие бедра и волной расходящееся ниже колен, пару завитков на шее, под тщательно уложенным узлом волос… Мужчина усадил свою даму в отливающий серебром автомобиль, стоявший почти у самого входа в ресторан. Обходя машину, мужчина прошел мимо Фрэнка и взглянул ему в глаза. Фрэнк вздрогнул от блудливой улыбочки, скользнувшей по губам этого человека. Улыбочка была адресована лично ему, Фрэнку – именно такой усмешкой он сам не раз обменивался с товарищами по колледжу, уводя с танцев очередную девицу.

Лицо Фрэнка исказила гримаса, но мужчина уже захлопнул за собой дверцу. «Форд мондео» поехал по набережной, спугнув прогуливавшуюся парочку.