Текст книги "Cлова подвижнические"

Сколько многочисленны и различны дары Божии роду человеческому сами в себе, столько же бывает различия в приемлемых дарах и соответственно степени их приемлющих. Бывают меньшие и большие дары Божии. Хотя все они высоки и чудны, но один превосходит другой славой и честью, и степень степени выше. И также посвятить себя Богу и жить добродетельно есть одно из великих дарований Христовых.

Ибо многие, забыв, что по этой благодати сподобились они стать отлученными от людей и посвященными Богу, причастниками и преемниками дарований Его, избранными и удостоенными служения и священнодействия Богу, вместо того, чтобы непрестанно устами своими благодарить за это Бога, уклонились в гордыню и высокомерие. И думают о себе не как принявшие благодать священнодействия, чтобы священнодействовать Богу чистым житием и духовным деланием, но как оказывающие милость Богу, когда бы надлежало им рассудить, что Бог изъял их из среды людей и соделал присными Своими для познания тайн Его.

И не трепещут они всей душой своей, рассуждая таким образом, особенно же когда видят, как у рассуждавших подобно этому прежде них внезапно отнято было достоинство и как Господь в мгновение ока свергнул их с той высокой славы и чести, какую имели они, и уклонились они в нечистоту, непотребство и студодеяние подобно скотам. Поскольку не познали они своей силы и не содержали непрестанно в памяти Давшего им благодать совершать перед Ним служение, стать включенными в Царство Его, быть сожителями Ангелов и приближаться к Нему ангельским житием, то Бог отстранил их от их делания. И тем, что оставили безмолвие и изменили образ своей жизни, показал им, что не их была сила, если соблюдали они благочиние в житии и не тревожили их понуждения естества, демонов и иных прочих сопротивностей.

Напротив же того, была это сила благодати Божией, производившая в них то, чего мир по трудности этого не может вместить или слышать и в чем они пребывали долгое время и не были побеждаемы. Почему, конечно, была в них некая сопутствующая им сила, достаточная к тому, чтобы во всем помогать им и охранять их. Но так как забыли они об этой силе, то исполнилось на них слово, сказанное апостолом: Якоже не искусиша имети Бога в разуме, Владыку своего, совокупившего персть для духовного служения, сего ради предаде их Бог в неискусен ум (Рим. 1, 28), и, как надлежало, восприняли они бесчестие за свое заблуждение.

Вопрос. Бывает ли когда, чтобы тот, кто отважится вдруг совершенно отречься от сожительства с людьми и по благой ревности внезапно уйти в необитаемую и страшную пустыню, умер от этого с голода по неимению у себя покрова и прочего потребного?

Ответ. Кто бессловесным животным прежде сотворения их уготовал жилище и печется об их потребностях, Тот не презрит создания Своего, преимущественно же боящихся Его и в простоте, без пытливости последовавших Ему.

Кто волю свою во всем предает Богу, тот не печется уже о нуждах своего тела, о бедствии и злострадании его, но желает пребывать в житии сокровенном и вести жизнь уничижительную; не боится скорбей, но почитает приятным и сладостным отчуждение от целого мира за чистоту жития, изнуряя себя среди холмов и гор, живет как скиталец в кругу бессловесных животных и не соглашается упокоеваться телесно и проводить жизнь, исполненную скверн. И когда предает себя на смерть, ежечасно плачет и молится, чтобы не лишиться ему чистого Божия жития, тогда приемлет от Бога помощь.

Ему слава и честь! Он да сохранит нас в чистоте Своей и да освятит нас святыней благодати Святого Духа в честь имени Своего, чтобы святое имя Его в чистоте прославлялось во веки веков! Аминь.

Слово 22
О том, что тело, которое боится искушений, делается другом греха

Некто из святых сказал, что другом греха делается тело, которое боится искушений, чтобы не дойти ему до крайности и не лишиться жизни своей. Поэтому Дух Святой понуждает его умереть, ибо знает, что если не умрет, не победит греха. Если кто хочет, чтобы вселился в него Господь, то принуждает он тело свое служить Господу, работает в заповедях Духа, написанных у апостола, и хранит душу свою от дел плотских, описанных апостолом (см. Гал. 5, 19–21). Тело же, приобщившееся греху, упокоевается в делах плотских, и Дух Божий не упокоевается в плодах его. Ибо когда тело изнемогает в посте и смирении, тогда душа укрепляется молитвой.

Телу обычно, когда много угнетается скорбями безмолвия, терпит лишения и недостатки и приближается к тому, чтобы лишиться жизни своей, умолять тебя и говорить: «Дай мне немного свободы пожить в меру. Хожу я теперь право, потому что испытано великими злостраданиями». И как только, из сострадания к нему, успокоишь его от скорбей и доставишь ему несколько отдохновения и хотя бы ненадолго успокоится оно, мало-помалу станет с ласкательством нашептывать тебе (а ласкательства его весьма сильны), пока не заставит тебя уйти из пустыни. И скажет тебе: «Можем и близ мира жить хорошо, потому что испытаны во многом. Поэтому можем и там жить по тем же правилам, какими водимся теперь. Искуси меня только, и, если не буду таким, как тебе угодно, можем возвратиться. Вот, пустыня не бежит от нас».

Не верь ему, хотя и сильно будет умолять и даст много обещаний. Оно не исполнит того, что говорит. Когда склонишься на просьбу его, ввергнет тебя в великие падения, из которых не будешь в состоянии восстать и выйти.

Когда придешь от искушений в уныние и пресытишься ими, скажи сам себе: «Снова вожделеваешь ты нечистоты и срамной жизни». И если тело скажет тебе: «Великий грех самому себя убивать», – то отвечай ему: «Сам себя убиваю, потому что не могу жить нечисто. Умру здесь, чтобы снова не увидеть мне истинной смерти души моей, смерти для Бога. Лучше мне умереть здесь ради непорочности и не жить худой жизнью в мире. Произвольно избрал я эту смерть за грехи свои. Сам себя умерщвляю, потому что согрешил я Господу. Не буду более прогневлять Его. Что мне в жизни, далекой от Бога? Буду терпеть эти озлобления, чтобы не быть отчужденным от небесной надежды. Что Богу в жизни моей в этом мире, если живу в нем худо и прогневляю Бога?»

Слово 23
Послание, писанное к одному брату, любителю безмолвия

Поскольку знаю, что любишь ты безмолвие и что диавол, зная волю твоего ума, под предлогами добра опутывает тебя во многом, пока не сокрушит и не препнет тебя в добродетели, заключающей в себе многие виды доброго, то чтобы мне, как члену, тесно связанному с тобой, добрый брат, помочь благому твоему желанию полезным словом, позаботился я написать, что сам приобрел у мужей, мудрых добродетелью, и в Писаниях, и у отцов, и собственным опытом.

Ибо если человек не будет пренебрегать и почестями, и бесчестиями и ради безмолвия терпеть поношения, поругание, вред, даже побои; не сделается посмешищем, и видящие его не станут почитать его юродивым и глупцом, то не возможет он пребыть в благом намерении безмолвия. Потому что если человек однажды отворит дверь по каким-либо побуждениям, то диавол не престанет выставлять ему на вид некоторые из этих побуждений под многими предлогами к частым и бесчисленным встречам с людьми.

Поэтому если ты, брат, истинно любишь добродетель такого безмолвия, которое не терпит в себе ни рассеяния, ни отторжения, ни отделения и которым побеждали древние, то найдешь в таком случае возможность совершить похвальное свое желание, как только уподобишься отцам своим и примешь намерение в себе показать житие их. А они возлюбили совершенное безмолвие, не заботились выказывать любовь к близким своим, не старались употреблять силы свои на их успокоение и не стыдились избегать встречи с теми, которые почитаются людьми почтенными.

Так они шествовали и не были осуждаемы людьми мудрыми и ведущими как пренебрегающие братьями, презрители, или нерадивые, или лишенные рассудка, что в оправдание их и сказано одним почитающим безмолвие и отшельничество паче сообщества с людьми. «Человек, – говорит он, – который опытно постигает сладость безмолвия в келье своей, не как пренебрегающий ближним убегает с ним встречи, но ради того плода, какой собирает от безмолвия». «Для чего, – спрашивает он, – авва Арсений предавался бегству и не останавливался, встречая кого-либо?» Авва же Феодор, если встречал кого-то, встреча его была как меч. Никому не говорил он приветствия, когда находился вне своей кельи.

А святой Арсений не приветствовал даже и приходящего к нему с приветствием. Ибо в одно время некто из отцов пришел видеть авву Арсения, и старец отворил дверь, думая, что это служитель его. Но когда увидел, кто был пришедший, повергся на лицо свое, и, долго умоляемый встать при уверении пришедшего, что приимет благословение и уйдет, святой отказался, говоря: «Не встану, пока не уйдешь». И не встал, пока тот не ушел. И делал блаженный это для того, чтобы, если однажды подаст им руку, снова не возвратились к нему.

Посмотри же на продолжение слова, и тогда не скажешь, что, может быть, Арсений пренебрег этим отцом или кем другим по малозначительности его, а иному ради чести его оказал лицеприятие и беседовал с ним. Напротив, Арсений равно бегал от всех: и от малых, и от великих. Одно было у него перед очами – ради безмолвия пренебрегать сообщением с людьми, будет ли то человек великий или малый, и ради чести безмолвия и молчания от всех понести на себе укоризну.

И мы знаем, что приходил к нему архиепископ, блаженный Феофил, а с ним был и судья той страны, имевший желание видеть святого и оказать ему честь. Но Арсений, когда сидел пред ними, даже малым словом не почтил их высокого сана, хотя и очень они желали слышать слово его. И когда архиепископ стал просить его о том, добрый старец помолчал немного и потом говорит: «Сохраните ли слово мое, если скажу вам?» Они изъявили согласие, сказав «да». Старец же сказал им: «Если услышите, что тут Арсений, не приближайтесь туда».

Видишь ли чудный нрав старца? Видишь ли пренебрежение его к человеческой беседе? Вот человек, познавший плод безмолвия! Блаженный не рассуждал, что пришел учитель вселенский и глава Церкви, но представлял в мысли следующее: «Единожды навсегда умер я для мира, какая же польза от мертвеца живым?» И авва Макарий укорил его исполненной любви укоризной, сказав: «Что ты бегаешь от нас?» Старец же представил ему чудное и достойное похвалы оправдание, ответив: «Богу известно, что люблю вас; но не могу быть вместе и с Богом, и с людьми». И этому чудному ведению научен он не иным кем, но Божиим гласом. Ибо сказано было ему: «Бегай, Арсений, людей, и спасешься».

Ни один праздный и любящий беседы человек да не будет столь бесстыден, чтобы опровергать это, извращая слова Арсениевы, и да не говорит вопреки сему, что это – изобретение человеческое и изобретено в пользу безмолвия. Напротив, это – учение небесное. И да не подумаем мы, будто бы сказано это было Арсению в том смысле, чтобы бежать и удаляться ему от мира, а не в том, чтобы бегать ему также и от братии! После того как оставил он мир, пошел и поселился в лавре, снова молился он Богу, вопрошая, как можно жить ему добродетельно.

И говорил: «Укажи мне путь, Господи, как спастись» – и думал, что услышит что-либо иное. Но и во второй раз услышал опять тот же Владычный глас: «Бегай, Арсений, молчи и безмолвствуй. И хотя много пользы, – сказано было ему, – в свидании и в беседе с братиями, однако же не столько полезно для тебя беседовать с ними, сколько бегать от них». И когда принял это блаженный Арсений в Божественном откровении, и так как, когда был еще в мире, повелено ему бегать, и потом, когда был с братией, изречено то же самое, тогда уверился он и познал, что к приобретению доброй жизни недостаточно ему бегать только мирских, должно же убегать от всех одинаково. Ибо может ли кто противиться и прекословить Божественному гласу?

Да и божественному Антонию сказано было в откровении: «Если желаешь безмолвствовать, иди не только в Фиваиду, но даже во внутреннейшую пустыню». Потому, если Бог повелевает нам бегать от всех и столько любить безмолвие, когда пребывают в нем любящие Его, кто станет выставлять на вид какие-либо предлоги к тому, чтобы пребывать в собеседовании и сближении с людьми? Если Арсению и Антонию полезны были бегство и осторожность, то насколько больше полезны они немощным? И если тех, и в слове, и в лицезрении, и в помощи которых имел нужду целый мир, Бог почтил больше за их безмолвие, нежели за вспомоществование всему братству, лучше же сказать, всему человечеству, то насколько больше безмолвие нужно тому, кто не в состоянии хорошо охранять себя?

Знаем и о другом некоем святом, что брат его сделался болен и заключен был в другой келье. А поскольку святой во все время болезни его превозмогал свою сострадательность и не приходил повидаться с ним, то больной, приближаясь к исшествию своему из жизни, послал сказать ему: «Если ты не приходил ко мне доныне, то приди теперь, чтобы видеть мне тебя прежде отшествия моего из мира. Или приди сюда ночью, и я поцелую тебя и почию». Но блаженный не согласился даже и в этот час, когда природа обыкновенно требует нашего сострадания друг к другу и преступает определение воли, но сказал: «Если выйду, то не очищусь сердцем моим перед Богом, потому что нерадел посещать духовных братий, естество же предпочел Христу». И брат умер, а он не видел его.

Поэтому никто по лености помыслов да не выставляет на вид, что это невозможно. Да не ниспровергает и да не обращает в ничто своего безмолвия, отвергнув Божий о нем Промысл. Если святые победили самое естество, как оно ни крепко, и если Христос любит, когда чествуют безмолвие, между тем как оставляются в пренебрежении чада Его, то какая может быть у тебя иная необходимость, которой ты не мог бы пренебречь, когда подпадаешь ей?

Та заповедь, в которой сказано: Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим (Мф. 22, 37), более целого мира, и естества, и всего, что в естестве. Она вполне исполняется, когда пребываешь в безмолвии своем. И заповедь о любви к ближнему заключена в нем же. Хочешь ли, по евангельской заповеди, приобрести в душе своей любовь к ближнему? Удались от него, и тогда возгорится в тебе пламень любви к нему, и радоваться будешь при лицезрении его, как при видении светлого Ангела. Хочешь ли также, чтобы жаждали твоего лицезрения любящие тебя? В определенные только дни имей свидание с ними. Опыт – действительно учитель для всех. Будь здоров. Богу же нашему благодарение и слава во веки веков! Аминь.

Слово 24
Послание к некоему брату естественному и духовному, который, живя в мире и желая видеться с Исааком, убеждал и умолял в своих письмах прийти к нему

Не так мы сильны, как думаешь ты, блаженный. И может быть, не знаешь ты немощи моей и того, что нетрудна для тебя погибель моя[51]51
  То есть ты стремишься к тому, от чего может произойти моя погибель.


[Закрыть], а потому, как бы распаляемый естеством по обычаю его, непрестанно просишь меня о том, о чем и нам заботиться, и тебе желать не должно. Не проси у меня, брат, этого, лишь упокоевающего плоть и ее мудрование, но попекись о спасении души моей. Немного еще времени, и прейдем мы из века сего.

Сколько лиц встречу, когда приду к тебе! Сколько увижу людских нравов и мест, пока не возвращусь в свое место! Сколько причин к помыслам примет душа моя при встрече с людьми! Сколько смущения потерпит от пробудившихся в ней страстей, от которых успокоилась несколько! Это и тебе не неизвестно. Что монаху вредно видеть мирское, сам ты это знаешь. И смотри, какое изменение происходит в уме долгое время безмолвствовавшего с самим собой, когда он вдруг снова впадает в это и видит и слышит, что для него непривычно.

Если тому, кто в подвиге и ведет еще брань с сопротивником своим, вредит и встреча с монахами, когда они не близки к его устроению, то рассуди, в какой кладезь падем мы, особенно долгим опытом приобретшие познание? О, если бы избавиться нам от жала врага нашего! Поэтому не требуй от меня, чтобы я без нужды сделал это. Да не обольщают нас утверждающие, будто бы никакого вреда нет для нас от того, что слышим и видим нечто, ибо мы будто бы одинаковы по мыслям своим и в пустыне и в мире, и в келье и вне ее, и не изменяемся по кротости нашей, и не принимаем худой перемены, и при встрече с лицами и вещами не чувствуем тревоги страстей.

Утверждающие это, если и раны приемлют, не знают этого. Но мы не достигли еще этого душевного здравия, ибо имеем на себе смердящие язвы, и они вскипят червями, если и один день не будет о них попечения и останутся они неперевязанными, не будут обложены пластырем и стянуты повязками.

Слово 25
О трех способах ведения; о разности их делания и понятий; о вере души, о таинственном богатстве, в ней сокровенном, и о том, насколько ведение мира сего отличается в своих способах от простоты веры

Душа, проходящая стезями жития и путем веры и нередко преуспевшая в этом последнем, если обращается снова к способам ведения, начинает вскоре хромать в вере. И утрачивается в ней духовная ее сила, обнаруживавшаяся в чистой душе взаимностью вспоможений[52]52
  От благодатных пособий.


[Закрыть] и по простоте не входившая в исследование всего того, что в ней и к ней относится.

Ибо душа, однажды с верой предавшая себя Богу и многократным опытом изведавшая Его содействие, не заботится уже о себе, но связуется изумлением и молчанием и не имеет возможности снова возвратиться к способам своего ведения и употреблять их в дело, чтобы иначе, при их противлении, не лишиться Божия промышления, которое втайне неусыпно взирает над душой, печется о ней и непрестанно следует за ней всеми способами, – не лишиться же потому, что душа обезумела, возмечтав, будто бы сама достаточно может промышлять о себе силой своего ведения.

Ибо те, в ком воссиявает свет веры, не доходят уже до такого бесстыдства, чтобы снова им испрашивать у Бога в молитвах: «Дай нам это» или: «Возьми у нас то». И нимало не заботятся они о себе самих, потому что духовными очами веры ежечасно видят Отеческий Промысл, каким приосеняет их Тот истинный Отец, Который безмерно великой Своей любовью превосходит всякую отеческую любовь, больше всех может и имеет силу содействовать нам до преизбытка, в большей мере, чем мы просим, помышляем и представляем себе.

Ведение противно вере. Вера во всем, что к ней относится[53]53
  То есть во всех своих действиях.


[Закрыть], есть нарушение законов ведения, впрочем, ведения не духовного. Определение[54]54
  То есть закон.


[Закрыть] ведения в том, что оно не имеет власти что-либо делать без разыскания и исследования, а, напротив, разыскивает, возможно ли тому быть, о чем помышляет и чего хочет. Что же делает вера? Она не соглашается пребывать в том, кто приближается к ней неправо.

Ведение без разыскания и без своих способов действования не может быть познано. И это есть признак колебания в истине. А вера требует единого чистого и простого образа мыслей, далекого от всякого ухищрения и изыскания способов [действия].

Смотри, как они противятся друг другу. Дом веры есть младенчествующая мысль и простое сердце. Ибо сказано: В простоте сердца своего прославили Бога (Деян. 2, 46) и: Аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). Ведение же ставит сети простоте сердца и мыслей и противится ей.

Ведение есть предел естества и охраняет его во всех его стезях. А вера совершает шествие свое выше естества. Ведение не отваживается допустить до себя что-либо разрушительное для естества, но удаляется от этого, а вера без труда дозволяет и говорит: На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия (Пс. 90, 13). Ведение сопровождается страхом. Вера – надеждой. В какой мере человек водится способами ведения, в такой же мере связуется он страхом и не может сподобиться освобождения от него. А кто последует вере, тот вскоре делается свободен и самовластен и, как сын Божий, всем пользуется со властью свободно.

Возлюбивший веру эту, как Бог, распоряжается всяким тварным естеством, потому что вере дана возможность созидать новую тварь, по подобию Божию, как сказано: восхотел, и все явилось пред тобой (см. Иов. 23, 13). Нередко она может все производить и из несущего. А ведение не может что-либо произвести без вещества. У ведения нет столько бесстыдства[55]55
  То есть дерзости, самонадеянности.


[Закрыть], чтобы производить то, чего не дано естеством. Да и как ему произвести это? Текучее естество воды на хребет свой не приемлет следов тела, и приближающийся к огню сжигает себя; а если у него достанет на то дерзости, то последует беда.

Ведение с осторожностью охраняет себя от этого и никак не соглашается преступить в этом предел. Вера же самовластно преступает все и говорит: Аще сквозе огнь пройдеши, не сожжешися… и реки не покрыют тебе (Ис. 43, 2). И вера нередко производила это перед всей тварью. А если бы ведению открывался здесь случай искусить себя в этом, то, без сомнения, оно не решилось бы на то. Ибо многие по вере входили в пламень, обуздывали сжигающую силу огня, и невредимо проходили посреди его, и по хребту моря шествовали, как по суше. А все это выше естества, противно способам ведения и показало, что суетно оно во всех способах и законах своих.

Видишь ли, как ведение сохраняет пределы естества? Видишь ли, как вера восходит выше естества и там полагает стези своему шествию? Эти способы ведения пять тысяч лет, или несколько меньше, или и свыше сего, управляли миром, и человек нисколько не мог подъять главы своей от земли и сознать силу Творца своего, пока не воссияла вера наша и не освободила нас от тьмы земного делания и суетного подчинения после тщетного парения ум[56]56
  То есть от подчинения суете, которое является прямым следствием тщетного парения ума.


[Закрыть]. Да и теперь, когда обрели мы невозмутимое море и неоскудеваемое сокровище, снова вожделеваем уклониться к малым источникам.

Нет ведения, которое бы не было в скудности[57]57
  То есть которое не было бы недостаточно.


[Закрыть], как бы много ни обогатилось оно. А сокровищ веры не вмещают ни земля, ни небо. Ничего никогда не лишается тот, у кого сердце подкрепляется упованием веры. И когда ничего не имеет, всем владеет он верой, как написано: Вся, елика аще воспросите в молитве верующе, приимете (Мф. 21, 22), и еще: Господь близ. Ни о чемже пецытеся (Флп. 4, 5–6).

Ведение всегда ищет способов к охранению приобретающих его. А вера говорит: Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии: аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий (Пс. 126, 1). Кто молится с верой, тот никогда не пользуется способами самоохранения и не прибегает к ним.

Ибо ведение на всяком месте хвалит страх, как сказал Премудрый: Боящемуся Господа блаженна душа (Сир. 34, 15). Что же вера? Сказано: Убояся, и начен утопати (Мф. 14, 30). И еще сказано: Не приясте бо духа работы паки в боязнь, но приясте духа сыноположения (Рим. 8, 15) в свободу веры и надежды на Бога. И еще: не убойся их и не беги от лица их (см. Иез. 2, 6). Страху всегда сопутствует сомнение, а сомнение сопровождается разысканием, а разыскание – принятыми способами, а принятые способы – ведением.

И в самом исследовании и разыскании всегда познаются страх и сомнение, потому что не во всякое время во всем успевает ведение, как показали мы прежде. Ибо нередко встречаются душе разные случайности, лютые нападения и многие исполненные опасностей случаи, в которых вовсе не могут здесь сколько-нибудь помочь ведение и способы мудрости. Но, с другой стороны, в затруднениях, неотвратимых всеми силами и крайним пределом человеческого ведения, вера нимало не преодолевается ни одним из этих затруднений. Ибо достаточно ли человеческого ведения, чтобы помочь сколько-нибудь в явных бранях с невидимыми природами и с силами телесными, а также и с многим другим?

Видишь ли немощь силы ведения и крепость силы веры? Ведение ученикам своим воспрещает приближаться ко всему чуждому для естества. Но заметь в этом силу веры: что предлагает она учащимся у нее? Сказано: Именем Моим бесы ижденут… змия возмут: аще и что смертно испиют, не вредит их (Мк. 16, 17–18). Ведение по своим законам всем, шествующим его путем, предлагает во всяком деле до начала его разыскать конец и потом начинать, чтобы, если окажется, что конец дела с трудом обретается в пределах человеческой силы, не потрудиться им напрасно и чтобы не открылось, что делу трудно и невозможно совершиться. Что же говорит вера? Вся возможна верующему (Мк. 9, 23), потому что для Бога нет ничего невозможного. Какое неизреченное богатство, какое море богатства в волнах веры и в чудных сокровищах, преизливаемых силой ее! Какого дерзновения, какой сладости и надежды исполнено шествие с ней! Как легки бремена ее и сколько сладости в делании ее!

Вопрос. Кому уподобляется в деле своем, кто сподобился вкусить сладости веры и снова обратился к ведению душевному?

Ответ. Тому, кто нашел драгоценную жемчужину и обменял ее на медный обол; тому, кто оставил полновластную свободу и возвратился в состояние нищеты, исполненное страха и рабства. Неукоризненно ведение, но выше его вера. Если и укорим, то не самое ведение укорим. Да не будет этого! Но мы укоряем то, что оно употребляет разные способы, в которых идет оно против веры, и то, что приближается оно к чинам демонским.

Впоследствии мы это рассудим ясно, а также сколько ступеней, на которые восходит этими способами ведение. Какая разность открывается на каждой ступени? Какими помышлениями возбуждается ведение при каждом способе, когда держится их? В котором из этих способов, когда следует им, оно противится вере и выходит из естества? И какая бывает в нем разность? И на какой степени (когда возвращается к первоначальной своей цели) приходит в естество свое и полагает ступень к вере добрым житием? И до чего дает простираться различию этого состояния? И как переходит от этого к высшему? И какие способы этой иной, или первой[58]58
  То есть высшей.


[Закрыть], степени? И когда ведение сопрягается с верой, делается с ней едино, облекается ею в огненные помышления, возгорается духом, приобретает крылья бесстрастия и от служения земному, употребив иные способы, возносится в область Создателя своего? Впрочем, до времени довольно нам знать, что вера, и ступени ее, и хождение в них – выше ведения.

Самое ведение усовершается верой и приобретает силу восходить горе, ощущать то, что выше всякого ощущения, видеть то сияние, неуловимое умом и ведением тварей. Ведение есть ступень, по которой человек восходит на высоту веры и, как только достигает ее, более уже не нуждается в нем. Ибо сказано: ныне от части разумеваем, от части думаем. Егда же приидет совершенное, тогда, еже от части, упразднится (1 Кор. 13, 9-10). Итак, и теперь уже вера как бы перед очи представляет нам действительность совершенства, и верой нашей разумеваем это непостижимое, а не разысканием и силой ведения.

Вот дела правды: пост, милостыня, бдение, святыня[59]59
  Имеется в виду чистота тела.


[Закрыть] и все прочее, совершаемое телесно; любовь к ближнему, смиренномудрие сердца, прощение проступков, помышление о [небесных] благах, исследование таинств, сокровенных в Святых Писаниях, размышление ума о делах совершеннейших, как хранить пределы душевных движений, и прочие добродетели, совершаемые в душе. Все это имеет нужду в ведении, потому что ведение охраняет это и учит порядку в этом.

И все это только ступени, по которым душа восходит на горнюю высоту веры. И это называется добродетелями. Но жизнь веры выше добродетели и делание ее – не труды, но совершенный покой, и утешение, и словеса в сердце; и оно[60]60
  То есть делание.


[Закрыть]совершается в помышлениях души. Ее также делание – все чудные виды духовного жития, прохождение которых подает чувство духовной жизни, и сладость, и наслаждение душевное, и вожделение, и радость о Боге, и все прочее, что в оном житии дается душе, достойной благодати тамошнего блаженства, и что, как бы указуемое верой в Божественных Писаниях, совершается здесь Богом, богатым в Своих дарованиях.

Недоумение. Кто-нибудь скажет: если все эти блага и исчисленные перед этим дела добродетели, и удаление от худого, и различение тонких возникающих в душе помыслов, и борьба с помыслами, и противоборство страстям раздражительным, и все прочее, без чего вера не может показать силы своей в душевном делании, – если все это совершается ведением, то почему же ведение почитается противным вере?

Решение сомнения. Ответствуем. Есть три мысленные способа, по которым ведение восходит и нисходит. И бывает изменение как в способах, какими водится ведение, так и в самом ведении; и через это оно вредит и помогает. Три же способа – это тело, душа, дух. И если ведение в естестве своем одно, то по отношению к этим областям мысленного и чувственного оно утончается, изменяет свои способы и делания своих помышлений.

Выслушай наконец, какой порядок этого делания и какие причины, по которым оно вредит и помогает. Ведение есть Божие даяние естеству разумных тварей, данное вначале, при их создании, и оно по природе своей просто и неделимо, как свет солнечный, но сообразно с деланием своим приобретает изменения и деления.