Текст книги "Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы"

Наконец, летом 1896 г. писатель приезжает в монастырь с женой, С. А. Толстой, и встречается со старцем Иосифом (Литовкиным), бывшим келейником преп. Амвросия, к тому времени уже почившего, а также с сестрой М. Н. Толстой в Шамордино.

Иосиф (Литовкин), преп. (1837–1911) – оптинский старец, в течение долгого времени выполнял обязанности келейника старца Амвросия, предположительно в 1896 г. впервые близко познакомился с Л. Н. Толстым.

Шамординский женский монастырь (Казанская Амвросиева пустынь) – ставропигиальный монастырь, находится в 12 км к северу от Оптиной пустыни. Учрежден в июне 1884 г. трудами и попечением оптинского старца Амвросия и его духовной дочери, Софии Михайловны Болотовой, первой настоятельницы монастыря (в постриге – схимонахиня София).

Знакомство с преп. старцем Иосифом было для писателя значимым событием: даже при своем критическом отношении к старчеству он, очевидно, проникся любовью к преемнику преподобного Амвросия, человеку светлому, радостному и милосердному.

После этой поездки в письме сестре от 17 сентября 1896 г. из Ясной Поляны Толстой, посылая ей некоторые книги, просит: «Передай их от меня игуменье вместе с выражением моих чувств уважения, благодарности и симпатии <…> С большим удовольствием и умилением вспоминаю пребывание у тебя. Передай привет всем монахиням знакомым»[87]87
  Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями. М., 1990. С. 400.


[Закрыть].

Последним было пребывание писателя в Оптиной пустыни незадолго до смерти, в октябре 1910 г., после ухода из Ясной Поляны.

Таким образом, можно констатировать, что в течение всей жизни именно «оптинское христианство» стало для Л. Н. Толстого неким эталоном, образцом, даже тогда, когда писатель вступил в стадию острого конфликта не только с Церковью, но даже с самими старцами. Тем не менее, несмотря на этот конфликт, выбор маршрута последнего в жизни путешествия Л. Н. Толстого не представляется случайным или ситуативным: перед смертью он ехал туда, где его знали, помнили и были готовы выслушать.

Духовный перелом

«Мне суждено было влюбиться в метафизику».

И. Кант

«Странник! – Это слово

Станет именем моим.

Долгий дождь осенний…»

Мацуо Басё

Принято считать, что духовный кризис Л. Толстого приходится на конец 1870-х – начало 1880-х годов. Действительно, в этот период писатель пережил глубокий мировоззренческий перелом, приведший к изменению его отношения к Церкви и появлению в следующие 30 лет ряда произведений религиозно-философской направленности. Это «Исповедь», «Исследование догматического богословия», «Соединение и перевод четырех Евангелий», «В чем моя вера?», «О жизни», «Царство Божие внутри вас», публицистические статьи «Так что же нам делать?», «Не могу молчать», роман «Воскресение» и др. В этих сочинениях Толстой предпринял попытку теоретически обосновать свои новые взгляды на религию, нравственность, искусство, политику, цивилизацию, крестьянский вопрос.

Следует иметь в виду, что Л. Толстой был вообще склонен к кризисам и испытывал их много раз и раньше.

В период пребывания на Кавказе в 1851 г. Л. Н. Толстой неоднократно заносит в свой дневник мысли о молитве, о высоком состоянии своей души, о выполнении молитвенного правила (46, 61 и далее; 240, 100). Та же ситуация повторяется во время заграничного путешествия в 1857 г. В следующем, 1858 г., писатель переживает мощный духовный подъем, который отразился в замечательных письмах к двоюродной тетке, гр. А. А. Толстой – ей еще суждено сказать свое веское слово в этой книге.

«Бабушка! Весна!

Отлично жить на свете хорошим людям; даже и таким, как я, хорошо бывает. В природе, в воздухе, во всем надежда, будущность и прелестная будущность. – Иногда ошибешься и думаешь, что не одну природу ждет будущность счастья, а и тебя тоже; и хорошо бывает. Я теперь в таком состоянии и с свойственным мне эгоизмом тороплюсь писать вам о предметах только для меня интересных. – Я очень хорошо знаю, когда обсужу здраво, что я – старая, промерзлая, гнилая и еще под соусом сваренная картофелина, но весна так действует на меня, что иногда застаю себя в полном разгаре мечтаний о том, что я растение, которое распустится вот только теперь, вместе с другими, и станет просто, спокойно и радостно рости на свете Божьем. По этому случаю к этому времени идет такая внутренняя переборка, очищение и порядок, какой никто, не испытавший этого чувства, не может себе представить. Все старое прочь, все условия света, всю лень, весь эгоизм, все пороки, все запутанные, неясные привязанности, все сожаленья, даже раскаяние, – все прочь! Дайте место необыкновенному цветку, который надувает почки и выростет вместе с весной! – Грустно вспомнить, сколько раз я тщетно делывал то же самое, как кухарка по субботам, а все радуюсь своему обману и иногда серьезно верю в новый цвет и жду его».

Л. Н. Толстой и А. А. Толстая. Переписка (1857–1903). М., 2011. С. 104.

Однако уже через два года в его дневнике появляется первая ласточка грядущего «обновления».

«Машинально вспомнил молитву. Молиться кому? Что такое Бог, представляемый себе так ясно, что можно просить Его, сообщаться с Ним? Ежели я и представляю себе такого, то Он теряет для меня всякое величие. Бог, которого можно просить и которому можно служить, есть выражение слабости ума <…>Да Он и не существо. Он закон и сила. Пусть останется эта страничка памятником моего убеждения в силе ума».

(48, 23).

Какая симптоматичная запись! Всю жизнь мысль великого писателя будет бессильно трепыхаться в границах между «законом» и «силой ума», а Личный Бог, «Бог Авраама, Исаака и Иакова», Бог Нового Завета, Бог, Которому можно «молиться», Которого можно «просить», с Которым можно «сообщаться», станет для него великим соблазном.

А теперь сравним приведенную цитату еще с одним отрывком, гораздо более поздним.

«Что я здесь, брошенный среди мира этого? К кому обращусь? У кого буду искать ответа? У людей? Они не знают. Они смеются, не хотят знать, говорят: “Это пустяки. Не думай об этом. Вот мир и его сласти. Живи!” Но они не обманут меня. Я знаю, что они не верят в то, что говорят. Они так же, как и я, мучаются и страдают страхом перед смертью, перед самими собой и перед Тобой, Господи, которого они не хотят называть. И я не называл Тебя долго, и я делал долго то же, что они. Я знаю этот обман, и как он гнетет сердце, и как страшен огонь отчаяния, таящийся в сердце не называющего Тебя. Сколько ни заливай его, он сожжет внутренность их, как сжигал меня. Но, Господи, я назвал Тебя, и страдания мои кончились. Отчаяние мое прошло. Я проклинаю свои слабости, я ищу Твоего пути, но я не отчаиваюсь, я чувствую близость Твою, чувствую помощь, когда я иду по путям Твоим, и прощение, когда отступаю от них. Путь Твой ясен и прост. Иго Твое благо и бремя Твое легко, но я долго блуждал вне путей Твоих, долго в мерзости юности моей я, гордясь, скинул всякое бремя, выпрягся из всякого ига и отлучил себя от хождения по путям Твоим. И мне тяжело и Твое иго, и Твое бремя, хотя я и знаю, что оно благо и легко. Господи, прости заблуждения юности моей и помоги мне так же радостно нести, как радостно я принимаю иго Твое».

(48, 351). Набросок, сделанный 24 марта 1879 г. на случайно подвернувшемся листе бумаги.

Разница большая. Во-первых, потому, что во втором отрывке, написанном через 19 лет после первого, Толстой обращается к Богу на «ты», вопреки тому, что писал до этого, в 35 лет. Во-вторых, очень важно то, на что обращает внимание В. В. Бибихин: в последнем отрывке присутствует существенная правка, Толстой заменяет в трех местах «признание» и «призывание» на «называние». То есть Толстой пытался назвать Бога по имени: «уже не он, а ты, не закон, а лицо, или лучше сказать самый взгляд». Но при этом в словаре Толстого «назвать Бога» это вовсе не значит признать Его существом, личностью: называние Бога есть признание Его присутствия в мире, но не такого присутствия, которое признает христианское богословие и которое делает возможным обращение к Нему с просьбой о помощи, как к Личности[88]88
  Бибихин В. В. Дневники Льва Толстого. С. 282–284.


[Закрыть].

Во избежание недоразумений хочу обратить внимание на то обстоятельство, что с некоторых пор русские школьники научились уже чуть ли не в пятом классе объяснять всем желающим, «чего не понимал Л. Толстой и в чем он ошибался». Правда, часто не прочитав у Толстого ни одной строчки. Чтобы не поддаться этому искушению, нужно почаще напоминать себе простую истину: Л. Толстой был не глупее любого из читателей этой книги. Он был гораздо культурнее и образованнее многих читателей. Наконец, и с православной традицией он был знаком достаточно основательно, особенно на теоретическом уровне.

Очень точно тот же В. В. Бибихин замечает одну особенность творчества Л. Толстого: «не любящим его он дарит чувство превосходства над собой, насмешку над его ошибками. Этим подарком Толстой умеет подбодрить каждого»[89]89
  Бибихин В. В. Дневники Льва Толстого. С. 80.


[Закрыть].

Главная проблема Толстого заключалась вовсе не в том, что он чего-то «не понимал». И это нужно обязательно учитывать. Ведь если человек чего-то не понимает, в конце концов найдется кто-то, кто ему это объяснит. И Л. Толстому объясняли многие. Он прекрасно понимал, что ему хотели объяснить. Но не хотел, просто не мог этому верить. Л. Толстой не мог верить в личного Бога, хотя, как мы только что видели, пытался эту веру найти.

Кроме того, конечно, писатель отдал дань и бытовому антиклерикализму. Впрочем, лучше даже употреблять в данном случае не это ученое слово, а говорить о плохо скрываемом, непреодолимом и скептическом отвращениик «попам». Конечно, на этом отношении лежит яркая сословная печать дворянского равнодушия и дворянского презрения к духовному сословию.

«Мы, люди так называемые образованные (я помню свои тридцать лет жизни вне веры), даже не презираем, а просто не обращаем никакого внимания, даже любопытства не имеем знать, что они там делают и пишут и говорят <…> Надо думать, что скоро они будут поучать и пасти только друг друга».

(23, 297).

Историю своей религиозности Л. Н. Толстой представил в письме гр. А. А. Толстой от 3 мая 1859 г. Он сообщает в нем, что до четырнадцати лет верил «горячо, сентиментально и необдуманно», а в четырнадцать счел необходимым «разрушить» религию, которой «не было места» в его мировоззрении. Так продолжалось десять лет, до Кавказа: все, что понял и пережил там писатель, навсегда останется его убеждением[90]90
  Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. С. 131.


[Закрыть]. Что же нашел тогда, на Кавказе, Л. Н. Толстой? Он сам отвечает на этот вопрос: «…есть бессмертие <…> есть любовь <…> жить надо для другого, для того, чтобы быть счастливым вечно»[91]91
  Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. С. 131.


[Закрыть].

Эти открытия обратили Толстого к Церкви и Евангелию, в котором он не нашел того, чего искал и что составляет суть христианского учения: не нашел Христа – Искупителя, таинств, учения о спасающем Боге – творце Вселенной. При этом, по собственному признанию, писатель «искал всеми, всеми, всеми силами души, и плакал, и мучился, и ничего не желал кроме истины», потому что не сомневался, что без веры и религии человек «не может быть ни хорош, ни счастлив», но этой веры сам он не имеет[92]92
  Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. С. 131–132.


[Закрыть].

Однако вначале 1860-х гг. эти выводы все-таки еще ясно не сложились в его сознании, они не были отрефлексированы. В письмах 1861–1862 гг. нет никакой озлобленности по отношению к Церкви, Л. Н. Толстой даже упоминает, что вместе со священником, преподававшим в яснополянской школе, составляет план занятий по Закону Божьему, включая рассказы о церковных праздниках, таинствах и литургии. Кроме того, он с большим одобрением рассказывает о студентах, которые вели преподавательскую работу с детьми, и подчеркивает, что все они сначала приезжали «с рукописью Герцена в чемодане и революционными мыслями в голове», но через неделю сжигали рукописи, выбрасывали из головы революционные мысли и учили детей священной истории, молитвам и раздавали детям Евангелие[93]93
  Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. С. 165.


[Закрыть]. Толстой не верит ни во что из того, чему учит Православная Церковь, и в то же время ненавидит и презирает неверие и не представляет себе ни жизни, ни особенно смерти без веры (апрель 1876 г.)[94]94
  Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. С. 270.


[Закрыть].

Уже в романе «Анна Каренина», но еще сильнее в «Исповеди» Толстой выразил охватившие его в 70-х годах смятение и страх перед неизбежностью смерти, перед «нирваной», трагичностью бессмысленной жизни, неумолимо обреченной на уничтожение (еще раз вспомним «арзамасский ужас»!). Именно в связи со страхом смерти Толстой очень точно сформулировал в «Исповеди» основную цель своих религиозных исканий: «Нужно и дорого, – писал он здесь, – разрешение противоречия конечного с бесконечным и ответ на вопрос жизни такой, при котором возможна жизнь» (23, 47).

В конце 1870-х годов Л. Н. Толстой предпринял попытку стать членом Церкви. В определенный момент жизни он начал говеть, т. е. регулярно посещал богослужения, не пропуская ни одного воскресного дня, строго постился, приучая к этому своих детей[95]95
  Ср. свидетельство старшей дочери, Т. Н. Толстой: Толстая Т. Л. О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода // Литературное наследство. Т. 69: Лев Толстой / АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. М., 1961. Кн. 2. С. 254.


[Закрыть]. Он даже укоряет свою благочестивую тетку, А. А. Толстую, за несоблюдение поста, заметив, что «когда принадлежишь к церкви, наименьшее, что можно сделать, это следовать ее уставам»[96]96
  Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. С. 23.


[Закрыть]. И жена писателя, С. А. Толстая, подчеркивает в своем дневнике, что характер Толстого все больше и больше меняется, он делается терпеливее – «эта вечная, с молодости еще начавшаяся борьба, имеющая целью нравственное усовершенствование, увенчивается полным успехом»[97]97
  Толстая С. А. Дневники (1860–1891 гг.). М., 1928. С. 41. Запись от 26 декабря 1877 г.


[Закрыть]. Сам Л. Н. Толстой в дневниках этого периода отмечает, что главная причина духовного разлада – разума и совести – ликвидирована, разум перестал противиться его вере.

В этот период в своем понимании сущности христианства Л. Н. Толстой был очень близок тому глубокому взгляду на Предание, которое характерно для богословского ренессанса XX в. Говоря о наиболее насущных вопросах сердца, Л. Н. Толстой указывает, что самый убедительный ответ на эти вопросы дает не человеческий разум и человеческое слово, а нечто большее, вся совокупность жизни, то, что Толстой называет «действиями». Все человеческие верования основаны не на словах, а на предании (в единственном числе!). Это предание служит «единственным ответом на вопросы сердца», причем важно, что критерием для оценки истинности этого предания не может служить понятие «смысл», которое применимо не к преданию, а к многочисленным отдельным преданиям[98]98
  См.: Л. Н. Толстой и Н. Н. Страхов: Полное собрание переписки. Т. I. С. 399–400.


[Закрыть].

В апреле 1878 г. писатель после долгого перерыва участвует в говении, исповедуется и причащается. Именно этот эпизод впоследствии был им описан в критическом ключе в «Исповеди». Тем не менее, хотя его отношение к Евхаристии становится негативным, в целом интерес к православию не иссякает, причем, как указывает Н. Н. Гусев, имея в виду хронологически первую половину 1879 г., Л. Н. Толстой «переживал тогда такой подъем религиозного чувства, до которого он, быть может, уже не доходил во всю свою дальнейшую жизнь», продолжая верить, что учение Церкви есть истина[99]99
  Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. С. 559–560.


[Закрыть].

В своих воспоминаниях все близкие Л. Н. Толстому лица подчеркивают неожиданный характер переворота, совершившегося в писателе. В частности, гр. А. А. Толстая указывает, что вдруг в 1878 г. он является проповедником чего-то совершенно нового, с чем графиня Александра Андреевна уже никак согласиться не может: отрицание Божественности Христа и искупительного характера Его подвига.

Именно эту неожиданность в переходе писателя к новым взглядам подчеркивают многие современники Толстого. По-видимому, она не давала покоя В. В. Розанову, который неоднократно писал о разрыве с Церковью Л. Н. Толстого как о личной тайне писателя: «…что-то случилось, чего мы не знаем»[100]100
  Розанов В. В. Гр. Л. Н. Толстой // Розанов В. В. О писателях и писательстве. М., 1995. С. 33; см. также: Розанов В. В. По поводу одной тревоги гр. Л. Н. Толстого // Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. C. 409.


[Закрыть]. В статье «Из воспоминаний и мыслей о К. П. Победоносцеве», опубликованной 26 марта 1907 г. в «Новом времени», В. В. Розанов указывает, что настоящая причина «нервного и озлобленного» расхождения Л. Н. Толстого с Церковью кроется в каком-либо интимном и частном обстоятельстве жизни писателя, в незаметной, но очень существенной черте биографии, о которой «он никогда и никому не рассказал»[101]101
  Дмитренко С. Ф. Толстой Лев Николаевич // Розановская энциклопедия. М., 2008. Стб. 1008.


[Закрыть]. Этот же обстоятельство подчеркивает и В. Ф. Эрн: «О многих печалях и мучениях своей жизни Толстой говорит с откровенностью, которая кажется часто ненужной. Но о чем-то самом печальном в своей жизни он молчит. Молчит, может быть, потому, что и не может, и не хочет сказать»[102]102
  Эрн В.Ф. Толстой против Толстого // О религии Льва Толстого. М., 1912. С. 217.


[Закрыть].

Хотел бы обратить внимание читателей на эти важные свидетельства. Конфликт Л. Толстого с Церковью несет на себе не только печать стойкого противостояния идей Просвещения и принципов традиционного христианства, но и какой-то еле уловимый налет личной обиды, чего-то очень субъективного, глубинного, духовно очень интимного, того, чего мы не знаем и, наверное, никогда не узнаем.

Однако один очень важный намек на такое тайное обстоятельство все-таки имеется. Это отрывок из воспоминаний двоюродной тетки писателя, графини А. А. Толстой, который, обратим на это внимание, был изъят самим писателем при подготовке первого издания ее воспоминаний. Отрывок стал известен широкому кругу читателей только в 2011 г., когда вышел в свет полный комментированный текст мемуаров и переписки гр. А. А. Толстой с самим писателем и членами его семьи.

А. А. Толстая сообщает, что на разрыв писателя с Церковью очень существенно повлиял совершенно незначительный, казалось бы, эпизод, который вскользь был упомянут самим писателем, а затем более подробно пересказан его женой. Речь шла о смерти тетки писателя, Пелагеи Ильиничны Юшковой. После смерти мужа, с которым она была очень несчастлива, Юшкова поселилась близ Троице-Сергиевой лавры, ежедневно посещала службы, носила почти монашеское платье. Племянник Лев убедил ее оставить лавру и переселиться в Ясную Поляну. И тут обнаружилось, что все ее благочестие было только маской, за которой скрывался абсолютный атеизм: «она была то, что простолюдин назвал бы безбожницей; полна отрицаний, несмотря на то что продолжала окружать себя образами, кропить постель святой водой и курить в комнате ладаном». И когда к тетушке подступила смерть, она отказалась послать за священником. Это вызвало ужас жены писателя, графини Софьи Андреевны, и она со слезами умоляла Юшкову перед смертью исповедаться и причаститься. Наконец тетя согласилась со словами: «Хорошо, я сделаю это для вас…» Рассказ об этом эпизоде А. А. Толстая заканчивает следующими словами: «Смерть Пелагеи Ильинишны оставила в доме Толстых самое тяжелое впечатление; понемногу оно у других изгладилось, но Лев Николаевич никогда ее не забыл, – и именно в этом впечатлении надо искать зародыш его неверия и всех его новых теорий. Я поняла это даже из его слов <…> оказалась виновата во всем одна Церковь с своими Таинствами и обрядами, и он возненавидел Церковь»[103]103
  Л. Н. Толстой и А. А. Толстая. Переписка (1857–1903). М., 2011. С. 690–691. Примеч. 30.


[Закрыть].

Эта интимная подробность биографии писателя тем более примечательна, что сам В. Розанов уже после опубликования синодального определения от 20–22 февраля 1901 г., посетив писателя в Ясной Поляне, вынес из этого визита твердое убеждение, что Толстой прекрасно отдает себе отчет в том, что все самое ценное в душе русского человека создано Православной Церковью[104]104
  Дмитренко С. Ф. Толстой Лев Николаевич // Розановская энциклопедия. Стб. 1009.


[Закрыть].

Графиня А. А. Толстая, человек необычайной интеллектуальной и духовной чуткости, очень точно почувствовала еще одну особенность характера писателя. Эту особенность она подробно описала в 1882 г. в письме жене графа, С. А. Толстой.

«Он всегда жил только своими впечатлениями, своими мыслями, не допуская никакого влияния со стороны и не придавая убеждениям других никакой ценности <…> Он искал Бога, но без смирения, и нашел только себя, то есть какой-то новый, уродливый кодекс, им выдуманный, и которым он дорожит и гордится именно потому, что он выработал его сам. Все это было сделано со свойственной ему искренностью (не сомневаюсь), но без мудрости и без простоты, и оставило на нем отпечаток того беспокойства, раздражения и нравственной суетности, которые меня так поразили при свидании с вами в Москве. Я не нашла в нем ни тени духовного и душевного мира или большей терпимости, тесно и математически связанной с начтоящей любовью и правдой. Вот почему я почувствовала с первого же раза, что это не истина. Истина сама по себе так увлекательна, что сердце ее принимает невольно, прежде чем явится рассуждение, но тут не было ничего подобного. В буйстве Левочкиных слов, в его диком негодовании и осуждении всего того, что не подходит под его систему, я не могла найти ничего схожего с кротостью Христа, во имя Которого он пишет и проповедует».

Л. Н. Толстой и А. А. Толстая. Переписка (1857–1903). С. 533–534.

В 1941 г. сотрудницей усадьбы «Ясная Поляна» А. Н. Володичевой были сделаны выписки из исповедной книги села Кочаки – семейного храма многих поколений Толстых. Кочаки – село Крапивенского уезда Тульской губернии, в котором находился церковный приход, включавший, в частности, и деревню Ясная Поляна. Во второй половине XVII в. здесь был построен каменный храм во имя святителя Николая, перестроенный в XIX в. Кочаковское кладбище, находящееся в трех верстах от толстовской усадьбы, является единственным семейным некрополем семьи Толстых.

Найденный А. Н. Володичевой документ позволяет достаточно точно определить, когда Л. Н. Толстой причастился последний раз.

«Архив церкви села Кочаки. Из просмотра книг записей исповеди с 1823 по 1917 г. выяснено следующее:

1) 1869 г. Л. Н. Толстой, С. А. Толстая и Т. А. Ергольская (тетка Л.Н.) были на исповеди. См. стр. 22.

2) 1870 г. отмечено: Л. Н. Толстой не был один год по отлучке. С. А. Толстая и Ергольская Т. А. были. Стр. 20.

3) 1872 г. Л. Н. Толстой, С.А. и дети С.Л. и Т. Л. Толстые были у исповеди. Стр. 24.

4) 1874 г. Л.Н. и С. А. Толстые и дети Сергей, Татьяна, Илья и Лев Львовичи были у исповеди. Стр. 24.

5) 1877 г. стр. 18; 1878 г. стр. 25; 1879 г. стр. 24; отмечено: Л.Н. и С. А. Толстые и дети Сергей, Татьяна, Илья, Лев Львовичи были на исповеди.

6) Книга № 1. 1880–1881 гг. Л.Н. и С. А. Толстые и дети Сергей, Татьяна, Илья, Лев и Мария Львовичи были у исповеди. Стр. 24.

7) 1884 г. Отметка: вся семья не была у исповеди. Стр. 24.

8) Последующие отметки с 1885–1898 гг.: не были у исповеди по отлучке.

9) 1901 г. отмечено: Л. Н. Толстой не был по отлучке 20 лет, С.А. 10 лет. Стр. 37. Книга 1.

10) 1902–1903 гг. Книга № 1. Л.Н. и С. А. Толстые не были на исповеди по отлучке. Стр. 71 и стр. 105.

11) 1904 г. Отмечено: Л. Н. Толстой отлучен от церкви, С.А. и Андр. Л. были на исповеди. Стр. 141.

12) 1905 г. Л. Н. Толстой не был по отлучке. С.А. и Андр. Льв. были. Стр. 181.

Выписки из книги записей исповеди, хранившихся ранее в церкви с. Кочаки, сделаны научно-технической сотрудницей Музея-усадьбы Л. Н. Толстого «Ясная Поляна» Володичевой А. Н. 24.II.1941 г.».

ОР ГМТ. Ф. 1. № 39748. Машинописная копия. Нумерация листов отсутствует.

Выписка А. Н. Володичевой подтверждает информацию Н. Н. Гусева о том, что это событие имело место между 1877 и 1881 гг. Аналогичными материалами мы располагаем и в связи с другой приходской церковью, уже московской, Знамения близ Девичьего поля, недалеко от хамовнического дома семьи Толстых. 14 июля 1882 г. Л. Н. Толстой приобрел в Хамовниках деревянный дом, в который семья переехала 8 октября того же года. В этом доме Л. Н. Толстой провел 19 лет своей жизни, переезжая в него на зиму. Только 8 мая 1901 г. писатель окончательно обосновался в Ясной Поляне. Семья Толстых числилась прихожанами церкви Знамения Пресвятой Богородицы в Зубове, построенной в 1722 г.

«Выпись из исповедальной книги церкви Знамения, бл<из> Девичьего поля, Пречистенского сорока в Москве

В 1882 году дома графа Толстого в приходе ц<еркви> Знамения нет.

За 1883 год исповедальных ведомостей не сохранилось.

В 1884 году в испов<едной> ведом<ости> записано: Граф Лев Николаевич Толстой 52 л. [105]105
  Ошибка – должно быть: 56 лет.


[Закрыть], его жена Софья Андреевна 39 л., дети их Мария 13 л. и Лев 15 у исповеди и причастия были[106]106
  Эта фраза написана на полях документа и повторяется во всех последующих записях, кроме 1890 и 1891 гг. Очевидно, данная информация не могла уже иметь отношения к самому Л. Н. Толстому.


[Закрыть].

1885 г. гр. Лев Николаевич Толстой 53 л., его жена: Софья Андреевна 40 л., дети их: Мария 14 л. и Лев 16 л.

1886 г. Графиня Софья Андреевна Толстая 40, дети ея: Мария 15 л., Лев 17 л.

1887 г. графиня Софья Андреевна Толстая 41 г., дети ея: Мария 15 л., Андрей 9 лет и Михаил 7 л.

1888 г. графиня Софья Андреевна Толстая 41 л., дети ея: Андрей 10 и Михаил 8 л.

1889 г. графиня Софья Андреевна Толстая 41 л., дети ея: Андрей 11 л. и Михаил 8 л.

1890 г. Записей об исповеди Толстых нет.

1891 г.

1892 г. графиня Софья Андреевна Толстая, дети ея: Андрей 14 л., Михаил 13 л.

1893 г. гр. Андрей Львович Толстой 15 л., гр. Михаил Львович Толстой 14.

1894 г. Графиня Софья Андреевна Толстая 49 л., граф Андрей Львович 16 л., гр. Михаил Львович 15 л. и гр. Александра Львовна 10 л.».

ОР ГМТ. Ф. 1. № 39627. Л. 1–2. Рукописная копия.

Осенью 1879 г. (конец сентября, 1 и 2 октября) Л. Н. Толстой встречается в Москве с авторитетными в богословской среде иерархами – митрополитом Макарием (Булгаковым) и епископом Алексием (Лавровым-Платоновым), а в начале октября 1879 г. в Троице-Сергиевой лавре с архимандритом Леонидом (Кавелиным), а также совершает поездку в Киево-Печерскую лавру. Следует заметить, что в качестве своих собеседников писатель действительно выбрал выдающихся церковных деятелей.

Макарий (Булгаков, 1816–1882) – выпускник Московской духовной академии, ректор Санкт-Петербургской духовной академии, еп. Винницкий (1851), доктор богословия (1847), с 1879 г. – митрополит Московский и Коломенский. Автор капитальных трудов «История Русской Церкви» и «Введение в православное богословие».

Алексий (Лавров-Платонов, 1829–1890) – выпускник Московской духовной академии (1854), магистр богословия (1855), профессор МДА (1864). В 1877 г. овдовел и был пострижен в монашество. С 1878 г. епископ Можайский, викарий Московской епархии, с 1885 г. епископ Литовский и Виленский, с марта 1886 г. – архиепископ. Активный участник обсуждения вопроса о церковном суде. Осенью 1879 г. в Москве встречался с Л. Н. Толстым по инициативе последнего.

Леонид (Кавелин, 1822–1891) – архимандрит Троице-Сергиевой лавры, богослов, историк Церкви, почетный член Императорского Православного Палестинского общества. Двоюродный брат философа К. Д. Кавелина.

Митрополит Макарий (Булгаков) был одним из ведущих в тот момент церковных историков. Но начал он свою академическую карьеру курсом лекций по догматическому богословию, который вплоть до сего дня является настольной книгой студентов русских духовных школ. Это был очень усердный и умный человек, посетитель московских лавок букинистов, один из тех немногих архиереев, который сподобился похвалы Н. С. Лескова в «Мелочах архиерейской жизни». Епископ Алексий (Лавров-Платонов) также был широко известен в Церкви своими трудами по каноническим вопросам. Наконец, архимандрит Леонид (Кавелин) возглавлял в тот момент монашеское братство Троице-Сергиевой лавры, это был известный церковный писатель, а также подвижник и опытный духовный наставник.

Но беседы с представителями Церкви не удовлетворили Л. Толстого. Признавая их ум и эрудицию, он отказывался говорить с ними на одном языке и, к сожалению, с ревностью неофита стремился не столько учиться и слушать, сколько учить и наставлять.

В период интенсивных духовных исканий Л. Н. Толстой интересовался также произведениями А. С. Хомякова.

Хомяков А. С. (1804–1860) – поэт и философ славянофильского лагеря. Выдающийся богослов, полемист и критик западного христианства, автор основополагающих апологетических трудов («Церковь одна», «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях» и др.).

Можно констатировать, что работа А. С. Хомякова «Церковь одна» дает ключ к пониманию психологических причин конфликта Л. Н. Толстого с Церковью. Л. Н. Толстой был в определенном смысле слова «духовным артистом», индивидуалистом, для него главным критерием поиска является верность «внутреннему», личному опыту.

Можно также согласиться с современным исследователем творчества Л. Н. Толстого А. В. Гулиным в том, что при всех своих попытках вернуться в Церковь в 50–70-е гг. XIX в. Л. Н. Толстой искал в ней подтверждения своим собственным взглядам, полагая, что главным проявлением «божества» в нас фактически является рефлекс, эмоции, чувства – «все, что вызывает непосредственное содрогание сердца и приводит в действие нервную систему»[107]107
  Ходанов М. В чем моя вера? Интервью с А. В. Гулиным // Марка. 2003. № 5. С. 18.


[Закрыть]. Это явление И. А. Ильин квалифицирует как своеобразный эгоцентризм, заостренную ориентацию на свои собственные эмоции и переживания, мысли: «Чего я не вижу, то не существует; чего я не могу себе представить, то и не важно, и не ценно; чего я не понимаю, то вздор; что меня возмущает, то – зло; что спасает мою душу, то – добро»[108]108
  Ильин И. А. Мировоззрение Льва Толстого. С. 559.


[Закрыть]. В конечном счете отношение Л. Н. Толстого ко Христу характеризуется категорией «преемство»: Он является только его, Л. Н. Толстого, предшественником[109]109
  См.: Ходанов М.В чем моя вера? Интервью с А. В. Гулиным. С. 20.


[Закрыть].

Очень ценный анализ характера «духовности» Л. Н. Толстого дает в своей книге о писателе архиепископ Иоанн (Шаховской). Он подчеркивает, что во всех его исканиях, как бы глубоки они ни были, было мало «чистого горения» и «серафической взволнованности»; наоборот, его духовный путь имеет печать болезненности и был, по сути, глубинно-самонадеянным, для него характерно сочетание «слащаво-слезной любовной умиленности» и «мрачности и злобности»[110]110
  Иоанн (Шаховской), архиеп. К истории русской интеллигенции: Революция Толстого. М., 2003. С. 24.


[Закрыть].

Один из очень интересных эпизодов, связанных с духовным переломом Л. Толстого – предсмертное письмо к нему И. С. Тургенева. Это один из самых замечательных документов истории русской духовной культуры XIX века. Нужно знать, читая это письмо, что в жизни Толстой и Тургенев не были духовно близки, спорили по поводу идей и ссорились по практическим поводам. Одна из таких ссор в 1861 г. в имении А. А. Фета Степановка даже чуть не дошла до дуэли. В этот же день вечером Толстой написал Тургеневу примирительное письмо, на которое последний ответил грубо. Личные отношения двух писателей прекратились на семнадцать лет, до 1878 г., когда Толстой в письме Тургеневу в Париж предложил возобновить дружбу, на что тот ответил согласием. 8 августа 1878 г. писатели встретились в Ясной Поляне.

«Милый и дорогой Лев Николаевич! Долго вам не писал, ибо был и есмь, говоря прямо, на смертном одре. Выздороветь я не могу и думать об этом нечего. Пишу же я вам собственно, чтобы сказать, как я был рад быть вашим современником – и чтобы выразить вам мою последнюю искреннюю просьбу. Друг мой! вернитесь к литературной деятельности. Ведь этот дар ваш оттуда, откуда все другое. Ах, как я был бы счастлив, если бы мог подумать, что просьба моя так на вас подействует! Я же человек конченный – доктора даже не знают, как назвать мой недуг, nevral giestomacal goutteuse[111]111
  Желудочно-подагрическая невралгия. – (Франц.)


[Закрыть]. Ни ходить, ни есть, ни спать… Да что! скучно даже повторять все это!.. Друг мой, великий писатель русской земли! внемлите моей просьбе! Дайте мне знать, если вы получите эту бумажку, и позвольте еще раз крепко, крепко обнять вас, вашу жену, всех ваших… Не могу больше… Устал».

Письмо И. С. Тургенева Л. Н. Толстому из Буживаля. 27 июня 1883 г. Написано карандашом. Цит. по: Графиня А. А. Толстая. Мои воспоминания о Л. Н. Толстом // Л. Н. Толстой и А. А. Толстая. Переписка (1857–1903). М., 2011. С. 23.

Мы знаем, что Толстой не внял просьбе, содержащейся в этом письме. А жаль. В нем умирающий Тургенев с глубокой интуицией улавливает суть метаморфозы, произошедшей с Толстым. Последний совершает преступное отречение – от Божественного дара, которым он был наделен. Этот дар «оттуда», по меткому выражению Тургенева (Достоевский сказал бы – «из миров иных»). Отторгая его, писатель совершает дело, которое в Евангелии названо «хулой на Духа Святого» – это сознательное противление Богу, богоборчество, клевета на Бога. И не случайно именно об этом грехе Христос говорит, что он не будет прощен никогда – ни в этом веке, ни в будущем. Восстание против государства или даже Церкви – это грехи, которые могут найти рациональное объяснение. Но бунт против своего естества, против того, что сам Толстой называл художеством, то есть восстание против художественной правды как проявления божественного порядка было для писателя началом конца, дурной бесконечностью бесплодных поисков и вечным голодом.