Текст книги "Лисьи чары"

Студент Чжун и осел

Чжун Цин-юй, известный в Ляодуне ученый, поехал в Цзинань[173]173
  Цзинань – главный город Шаньдунской губернии.


[Закрыть] держать экзамены второй степени. Там он услыхал, что у одного князя живет даос, который знает, суждено ли человеку доброе или злое, – и его потянуло туда пойти.

После второго экзамена он пошел и у знаменитого шаньдунского фонтана встретил даоса. Монаху было уже за шестьдесят. У него были длинные усы, спускавшиеся за грудь… Белый-белый такой даос! Возле него стеной стояла толпа вопрошавших о счастье и беде, и он всем давал ответы в неуловимых, загадочных выражениях. Заметив среди окружавших людей студента, даос выразил удовольствие и взялся с ним за руки.

– Я могу только уважать вас, сударь, – сказал он при этом, – за ваши душевные расположения и за вашу честную жизнь.

С этими словами он потащил его за руку во дворец и поднялся с ним вверх, чтобы поговорить без людей.

– Нет ли у вас желания знать свое будущее? – спросил он.

– Пожалуй, да! – отвечал Чжун.

– Ваша счастливая судьба слишком незначительна. Однако надеюсь, что на этом экзамене будет успех. Боюсь только, что, вернувшись домой со всеми отличиями, вы уже не увидите более своей досточтимой матери.

Чжун отличался своим искренним почитанием родителей, так что, когда он про это услыхал, слезы у него так и закапали. Он тут же выразил желание прервать экзамен и ехать домой, но даос сказал ему на это:

– Если вы потом поедете, пропустив эту сессию, то и одной степени не получите!

– Мать умрет, – отвечал Чжун, – а я ее не увижу!.. Человеком просто-напросто мне быть и то уже нельзя. Что ж мне прибавит, если я даже буду министром или вообще сановником?

– Вот что, – сказал даос, – ваш покорный слуга с вами, сударь, имеет связь судьбы еще с прежней жизни. Мне придется теперь во что бы то ни стало сделать для вас все то, что в моих силах!

С этими словами он вручил студенту пилюлю.

– Пошлите ее, – продолжал он, – с человеком, и пусть он скачет домой и днем и ночью. Если примут пилюлю, то удастся продлить жизнь на семь дней, так что когда вы, закончив экзамены, приедете, то матери с сыном можно будет еще свидеться!

Студент спрятал пилюлю и быстро-быстро ушел – с упавшим духом и потерянной волей. «Трауру моей жизни на белом свете, – размышлял он, – наступает время. Стоит мне вернуться домой днем раньше, и я смогу лишний день послужить матери».

И вот он взял с собой слугу, нанял осла и сейчас же отправился на восток. Проехал этак с полверсты – как вдруг осел побежал обратно. Хлестали плеткой – не слушается. Стали тянуть за поводья – лег наземь. Студент потерял голову, и от волнения пот с него катился дождем. Слуга стал уговаривать его оставить это, но Чжун не слушал, нанял другого осла, но и с тем случилась та же история. А солнце уже взяло в рот горы, и студент окончательно не знал, что делать.

– Завтра, – уговаривал его слуга, – как раз заканчиваются экзамены. Стоит ли урывать эти какие-то сутки? Позвольте, барин, я пойду вперед, и дело будет прекрасно!

Студент был в безвыходном положении и согласился, но на следующий день кое-как наспех закончил все свои дела и сейчас же отправился в путь. Ехал без еды и отдыха – некогда было останавливаться, – торопливо двигался под звездным небом и наконец приехал.

Оказалось, что мать сильно расхворалась, ослабела и дошла до полного изнурения, но лишь только приняла волшебное средство, как начала выздоравливать и чувствовать себя сносно. Чжун вошел к ней поздороваться, стал у постели и заплакал, но мать махнула ему, чтобы он перестал, взяла его за руки и стала весело рассказывать:

– Я только что видела во сне, словно я нахожусь в подземном суде. И вот вижу, как у царя лицо стало ласковым и ясным. Говорит он будто мне: «Я просмотрел твою жизнь, в ней нет больших грехов; я хорошо знаю, какой у тебя прекрасный, любящий сын, и дарую тебе еще дюжину лет жизни!»

Студент тоже повеселел. И действительно, через несколько дней мать стала ровной и бодрой, какой была всегда.

Не прошло и нескольких дней, как студенту сообщили о его успехе на экзамене. Он простился с матерью и поехал в Цзи. Прибыв туда, он сунул придворным деньги и велел сказать даосу, зачем он тут. Даос вышел к нему радостный, и студент тут же повалился ему в ноги с приветливыми словами.

– Вот видите, – сказал даос, – вы одержали, как говорится, высокую победу на экзамене, да и почтеннейшая сударыня, ваша матушка, получила продление жизни! Все это получилось благодаря вашим совершенным добродетелям. При чем тут усилия даоса?

Студент опять выразил крайнее изумление, как это монах мог все это наперед узнать, и воспользовался случаем, чтобы поклониться и спросить о том, как сложится вся его жизнь.

– Никаких особо почетных мест для вас нет, – говорил ему монах. – Единственно, что вам будет, это лет семьдесят-восемьдесят жизни, этим и довольствуйтесь! Вы, скажу я вам теперь, в предыдущей своей жизни были вместе со мной буддийским монахом и моим другом. Как-то раз вы бросили в собаку камнем и нечаянно убили лягушку, которая уже успела переродиться в осла. Судя по тому, что предопределено за такие вещи, вам бы следовало иметь насильственную смерть. Однако в данном случае ваша сыновняя добродетель тронула божество – и уже в звездах это устроено, в судьбу вашу внесено, – так что, наверное, никакой болезни у вас не будет. Вот только супруга ваша в предшествующем своем рождении была неверной женой, и ей, собственно, полагалось бы остаться молодой вдовой. Однако опять-таки вы за свои добродетели имеете более долгую, чем предусмотрено ее судьбой, жизнь, так что я боюсь, как бы через год не рухнула, как говорит поэт, яшмовая терраса[174]174
  … как бы через год не рухнула, как говорит поэт, яшмовая терраса. – Перефразировка выражения из оды поэта Лю Юй-си (VII–IX вв.) умершей жене:
Да! Лежит во прахе лютня дорогая,И распущены все струны на колках.Да! Упала яшмой крытая терраса,И пусты уже зеркальные шкафы!

[Закрыть].

Студент погрузился в грустное раздумье, а затем спросил, где теперь та, что продолжит ему семью. Даос сказал, что она живет в Чжунчжоу и что теперь ей четырнадцать лет.

– В случае, если вам представится какая-либо опасность или вообще придется круто, имейте в виду, что вам следует бежать на юго-восток!

Прошел год с чем-то. Жена Чжуна действительно захворала и умерла. Дядя его служил областным начальником в Сицзяне, и мать послала его проведать брата. Путь лежал как раз близ Чжунчжоу, так что он решил проехать по этим местам, желая идти навстречу прорицанию о второй жене. И вот он проезжал как-то через одну деревню, когда там шло представление актеров из Линьхэ. В толпе было много нарядных дам, и Чжун уже собирался проехать мимо них, корректно подобрав поводья мула, как вдруг появился сорвавшийся с узды осел и увязался следом, заставив мула брыкаться и бить. Чжун обернулся и плеткой ударил осла по ушам. Осел испугался и бросился стремительно бежать. Как раз в это время княжеский сын шести или семи лет сидел на руках кормилицы у реки. Осел помчался прямо на него, и так быстро, что окружавшая челядь не успела помешать: осел сбросил ребенка в воду. Все стали громко кричать и хотели задержать Чжуна, но тот пустил мула галопом и, вспомнив сразу слова даоса, стал изо всей мочи гнать его на юго-восток. Верст этак через десять он въехал в какую-то горную деревушку. У одних ворот сидел старик. Чжун слез с мула, подошел и сделал приветствие. Старик пригласил его войти. Он назвался Фаном и тут же спросил, откуда студент едет. Тот упал перед ним на землю и рассказал ему все, что случилось. Старик сказал, что это не беда, и пригласил Чжуна остановиться у него на некоторое время, чтобы дать уйти сыщикам.

К ночи в деревню дошли вести о случившемся, и Чжун тут только узнал, что то был княжеский сын. Старик был испуган донельзя.

– Если б кто другой, – восклицал он, – я мог бы еще постараться что-либо для вас сделать, но это был искренне любимый сын… Никак нельзя вам помочь!

Студент бросился умолять старика и без конца упрашивал его. Старик стал обдумывать.

– Ничего тут не поделать, – сказал он. – Пожалуйста, ночуйте эту ночь, пусть эта напряженность несколько ослабнет, тогда можно будет, пожалуй, еще потолковать!

Студент в страхе и унынии так всю ночь и не прилег. На следующий день, прислушавшись к разговорам, он узнал, что уже вышел приказ о розыске виновного и гонцы объявляют, что тот, кто примет и скроет его у себя, будет казнен и брошен на площади. Старик выразил на лице тревогу, не сказал ни слова и ушел к себе. Студент в полном недоумении, весь объятый страхом, решительно не знал, на чем остановиться.

Среди ночи старик постучал к нему и вошел. Посидев некоторое время, он вдруг спросил его:

– Каков возраст вашей супруги?

Студент отвечал, что он вдовец.

– Ну вот, – сказал повеселевший старик, – мои планы, значит, осуществляются!

– Как так? – спросил студент.

– Дело, видите, вот в чем, – говорил старик. – Муж моей сестры, увлекшись исканием веры, повесил, как говорится, свой посох[175]175
  … повесил, как говорится, свой посох… – Буддийский монах не должен своим посохом касаться земли. Поэтому дома он его вешает на стену, а во время ходьбы размахивает им. Таков строгий ритуал буддистов.


[Закрыть] в южных горах. Да и сестра-то уже умерла, оставив после себя девочку-сироту, которая воспитывается у меня. Очень, знаете, умная девочка! Вот если б ей, как говорится, услужить вам по уборке комнат[176]176
  … услужить вам по уборке комнат… – Вежливо-самоуничижительное выражение для понятия «быть женой», ведущее начало с давних времен, когда великому ханьскому императору (III в. до н. э.) будущий тесть говорил: «У вашего верноподданного, государь, есть молодая дочь, которую я хочу сделать вашей служанкой с метлой и сорным коробом».


[Закрыть] – что вы на это скажете?

Студент был рад тому, что все это совпадает со словами даоса, да и надеялся к тому же, что, породнившись так близко со стариком, он, может быть, добьется от него помощи.

– Я, ничтожный студент, конечно, искренне счастлив, – сказал он. – Только ведь я преступник, да еще из дальних краев. Я боюсь, как бы не вовлечь в беду дорогого тестя!

– Вот в этом именно я и вижу для вас выход, – отвечал старик. – Муж сестры моей достиг высшей святости в делах своей веры, но давно уже ни в какие человеческие дела не вмешивается. Но после того, как вы вместе выпьете свою брачную чашу, он, конечно, с вами и женой подумает о деле и, наверное, найдет средство выпутаться!

Студенту это еще более понравилось, и он поселился у тестя.

Жене его было шестнадцать лет. Красоты она была поразительной, равной не сыскать! Студент, сидя с ней, бывало, нет-нет да и вздохнет.

– Если я даже плоха, – обижалась молодая, – то за что же все-таки ты меня так невзлюбил и презираешь?

– Жена милая, – извинялся и ласково говорил студент, – ты – святая фея, и быть тебе парой я считаю за счастье. Однако есть тут одно несчастье, которое, боюсь, отвратит тебя от меня и разъединит нас!

И рассказал все, как было.

– Какой же подлец мой дядя! – негодовала жена. – Он не мог сам ничего придумать против этого несчастья, заполнившего тебе все небо, и, ничего мне прямо не говоря, бросил меня в глухую яму!

Студент стал перед нею на колени и не поднимался.

– Милая, – говорил он ей, – это ведь я, ничтожный твой студент, умолял твоего дядю о спасении от смерти. Дядя твой добрый, милосердный человек, но у него иссякли все способы помочь мне, и я только от него узнал, что ты, милая, сумеешь оживить мертвого человека и покрыть мясом белую кость!.. Я, по совести говоря, недостоин того, чтобы быть подходящим тебе супругом, однако мой дом, к счастью, ничем не запятнан и не опустился, так что если мне удастся благодаря тебе снова, так сказать, возродиться, то будь уверена, что близок день, когда в моем доме я буду чтить тебя, как божество бодхисатвы, пахучими цветами и благоговейно приносимыми дарами.

– Ну, раз дело дошло до этого, – вздохнула жена, – какие еще тут разговоры? Дело, однако, в том, что с тех пор, как мой отец обрил голову в своей чжаоти[177]177
  Чжаоти – приблизительная передача санскритского слова «вихара» – храм отшельника.


[Закрыть], моя дочерняя привязанность к нему совершенно иссякла. Однако нечего делать, пойдем вдвоем умолять его. Боюсь, знаешь, придется вытерпеть от него немалые унижения!

И вот однажды ночью она не легла спать, а стала из сукна и ваты делать толстые наколенники, которые вложила себе и мужу в нижние части одежд, а затем наняла носилки, в которых они двинулись к южным горам.

Прошли по горам верст пять, а то и больше. Чем глубже уходили в горы, тем изломаннее был путь, опасный до последней степени, так что нельзя уже стало долее сидеть в носилках… Слезли… Однако молодой женщине на каждом полушаге пришлось испытывать серьезные затруднения, и студент тащил ее за руку и поддерживал. Выбиваясь из последних сил, спотыкаясь и карабкаясь, наконец добрались до верха и сейчас же увидели ворота горного храма. Сели отдохнуть. Женщина запыхалась, была вся в поту, который с нее так и струился, а за ним стекали вниз ее румяна и белила. Муж посмотрел на нее – и не мог перенести ее вида.

– Ради себя, несчастного, – говорил он, – я заставил тебя, милая, подвергаться таким огорчениям и неприятностям!

– Боюсь, – отвечала она с грустью в голосе, – что это еще не все.

Отдохнув немного, супруги вошли в ланьжо[178]178
  Ланьжо – передача санскритского слова «лаяна» – место покоя и отдыха, то есть название буддийского храма.


[Закрыть], сделали молитвенное склонение перед статуей Будды и стали продвигаться дальше. Кружа по переходам, вошли они наконец в келью монахов, где увидели старого хэшана, сидевшего поджав ноги и как бы с уснувшими глазами. Мальчик держал в руках метелку от мух и служил ему. На пространстве квадратной сажени[179]179
  На пространстве квадратной сажени… – То есть на пространстве, какое полагается по ритуалу для кельи монаха.


[Закрыть] все было в келье выметено, вычищено – так и сияло чистотой. Однако перед лавкой, на которой сидел хэшан, были сплошь насыпаны мелкие камешки, словно кучи небесных звезд. Женщина не посмела выбирать и вошла в келью на коленях прямо по камням. За ней следом полз студент.

Хэшан открыл глаза, взглянул и сейчас же снова их закрыл. Женщина приветствовала его.

– Давно уже я не приветствовала вас, родитель… Теперь я уже замужем… И вот мы вместе с мужем явились…

Хэшан долго сидел молча. Потом открыл глаза, взглянул и сказал:

– Ты, девчонка, сильно человеку надоела!

И больше не стал разговаривать. Муж и жена остались стоять на коленях. Прошло долгое время. Силы мышц окончательно ослабели, а камни, казалось, готовы были вдавиться в кости. Боль была совершенно нестерпимая.

Через некоторое время хэшан опять заговорил.

– Мула привели или нет? – спросил он.

– Нет, – отвечала жена.

– Муж с женой, сейчас же уходите, – продолжал он, – и быстро приведите мула.

Супруги поклонились, поднялись и заковыляли в путь. Затем, исполняя волю хэшана в точности, вернулись с мулом. Хотя они и не понимали, в чем тут дело, но ограничились тем, что пали на землю и повиновались.

Через несколько дней прошел слух, что виновник найден. Его казнили, и муж с женой стали друг друга поздравлять.

Прошло еще некоторое время… С гор прислали мальчика, который вручил студенту сломанную бамбуковину.

– Умерший вместо вас, – передал он, – вот этот государь…[180]180
  … вот этот государь… – Поэтический эпитет бамбука, которому посвящены одни из лучших страниц китайской поэзии.


[Закрыть]

Затем мальчик передал студенту приказание похоронить бамбуковину и совершить похоронное жертвоприношение, чтобы разрешить таким образом обиду бамбука-дерева.

Студент осмотрел палку. На отломленном ее конце были следы крови. Он прочел молитвенное обращение и похоронил.

Муж и жена не решились дольше здесь жить и, спеша в пути день и ночь, вернулись к себе в Ляодун.

Змеиный питомник

В горах уезда Сышуй издавна уже существовал «двор погружения в созерцание»[181]181
  … «двор погружения в созерцание». – Буддийский храм созерцания (чань).


[Закрыть]. Вокруг на все четыре стороны – ни деревеньки, и людские следы вели сюда редко. В храме, как в гнезде, жил какой-то даос. Поговаривали, что внутри храма много больших змей, и путники старались обходить это место как можно дальше.

Раз как-то молодой человек пришел в эти горы, чтобы расставить силки для соколов. Забрался он в горы очень глубоко и на ночь нигде не мог найти себе приюта. Но вот вдали он усмотрел ланьжо и сейчас же устремился туда, ища ночлега.

– Господин, послушайте, – вскричал в испуге даос, – зачем вы сюда пришли? Счастье ваше, что деточки вас не заметили![182]182
  Счастье ваше, что деточки вас не заметили! – В китайском разговорном языке даже самое слово «змея» под давлением табу, страха и, вероятно, древнего тотемизма исчезло, заменясь словом «длинный червь».


[Закрыть]

Затем сейчас же усадил гостя и сварил ему кашу. Гость еще не кончил есть, как вползла огромная змея толщиной обхватов в десять. Подняв голову, она уставилась на гостя, и гневные глаза ее метали молнии. Гость был в ужасе… Даос ударил змею ладонью по лбу и крикнул: «Вон!» И змея, опустив голову, поползла в восточную келью, причем долго вилась-извивалась, прежде чем все тело ее наконец убралось. В келье она свернулась блюдом, и все пространство было ею занято целиком.

Гость в сильном страхе трясся и трепетал.

– Эту я выкормил сам, – говорил даос. – Если я здесь, то не беда. Горе вам было бы, если бы вы один ее повстречали!

Только что гость уселся, как опять вползла змея, несколько меньше первой, обхватов так приблизительно на пять, на шесть. Увидя гостя, она сейчас же остановилась, засверкала, заметала глазами, высунула язык – как и та, первая. Даос опять прикрикнул на нее, и она точно так же убралась в ту же комнату. Однако там ей не было места, чтоб улечься, и целая половина ее стала виться по балкам. Штукатурка стены так и шуршала, осыпаясь под ее движениями. Ужас все более и более охватывал гостя, и он не спал всю ночь, поднялся пораньше и собрался уходить.

Даос пошел его провожать. Выйдя за двери кельи, гость увидел змей на стенах, крыльцах, толщиной с чашку, чайную или винную, которые то ползали, то лежали в бесконечном количестве. Увидя незнакомого человека, они приняли вид готовых его съесть.

В ужасе гость шел, прижавшись к локтю даоса, который проводил его к выходу из ущелья и пошел обратно.

Сумасшедший даос

Помешанный даос – не знаю ни фамилии его, ни имени – пребывал в Мэншаньском храме. Он то пел, то плакал, не проявляя постоянства, и никто не мог его разгадать. Однажды кто-то видел, как он варил себе на обед камень.

Как-то на празднике «двойной девятки»[183]183
  Как-то на празднике «двойной девятки»… – Девятое число девятой луны – праздник глубокой осени и прекрасной хризантемы. По традиции, идущей из древности, в этот день выезжают из города в открытые места, стараясь забраться повыше в горы.


[Закрыть] один из представителей местной знати, захватив с собой вина, поехал в горы, причем велел накрыть повозку зонтом[184]184
  … велел накрыть повозку зонтом. – В знак принадлежности к знати.


[Закрыть]. После попойки он проезжал мимо этого храма. Лишь только он поравнялся с дверями, как даос, босой и в рваной хламиде, раскрыв над собой желтый зонт, выбежал из храма. Он кричал, чтобы все сторонились и дали ему дорогу, причем был недалек от задора и издевательства.

Магнат, сконфуженный и разгневанный, велел слугам прогнать его. Даос захохотал и пошел обратно. За ним быстро погнались… Он бросил свой зонт, и слуги смяли его и стали рвать… И вот клочок за клочком весь зонт превратился в ястребов, которые стаями разлетелись во все стороны.

Не успели преследовавшие оправиться от изумления, как палка от зонта превратилась в огромного змея с красной чешуей и сверкающими пламенем глазами. Все ахнули и в ужасе бросились было бежать, но один из соучастников остановил бегущих.

– Это не более как прием помрачения, – сказал он, – нам застилают глаза. Разве может такой змей есть людей?

С этими словами говоривший выхватил нож и прямо пошел вперед. Змей раскрыл губы и свирепо ринулся ему навстречу, схватил в рот и проглотил. Общий ужас усилился… Подхватили магната и бросились бежать.

Версты через две остановились отдохнуть. Магнат отрядил несколько человек, велев им осторожно пробраться и разузнать. Те потихоньку добрались до храма, вошли – ни человека, ни змея уже не было. Со – брались было идти назад, как вдруг слышат, кто-то задыхается внутри старой акации, порывисто дыша, как осел. Сильно перепугавшись, сначала не решались подойти, но затем, всячески стараясь заглушить свои шаги, стали пробираться поближе и увидели, что в прогнившем дереве образовалось дупло с отверстием величиной с блюдце. Попробовали дотянуться, заглянули – оказалось, что в дупло всунут ногами вверх человек, дравшийся со змеем.

Отверстие дупла величиной своей позволяло лишь просунуть две руки, и вытащить его оттуда не было ни малейшей возможности. Тогда быстро решили расщепить дерево. Дерево раскрылось, но человек был уже мертв. Впрочем, через некоторое время он начал понемногу отходить. Его на руках понесли домой.

Даос же скрылся неизвестно куда.

Хуань-нян у цитры

Вэнь Жу-чунь, из циньских родовитых богачей[185]185
  … из циньских родовитых богачей… – Пу Сун-лин согласно литературному обычаю любит называть местности их древними именами. Цинь – это губерния Шэньси.


[Закрыть], смолоду страстно любил играть на цитре, так что даже в пути, останавливаясь в разных гостиницах, не расставался с цитрой ни на минуту.

Как-то ему пришлось быть проездом в Цзинь. Его путь шел мимо одного древнего храма, и вот он, привязав коня у ворот, решил зайти туда на время, чтоб отдохнуть. Войдя в храм, он увидел какого-то человека дао[186]186
  … он увидел какого-то человека дао… – То есть даоса. Самое слово «даос» заимствовано русскими писателями о Китае (как и названия Пекин, Нанкин) от иностранцев, пишущих taosse (вместо русского дао-ши). «Человек дао», то есть служитель дао, объятый дао человек – одно из литературных наименований даосского монаха.


[Закрыть], одетого в холщовую хламиду и сидящего в пристройке, с поджатыми ногами[187]187
  … с поджатыми ногами. – Буддийская практика созерцания требует, чтобы ноги были перекрещены и вывернуты подошвами вверх.


[Закрыть]. Его бамбуковый посох был прислонен к стене, цветной холст охватывал мешком цитру. Вэнь, увидев любимую вещь, спросил монаха:

– А что, вы тоже хорошо ею владеете?

– Нет, – отвечал даос, – я еще не могу никак достичь искусной игры и все хочу идти к настоящему мастеру и поучиться.

С этими словами он вынул цитру и передал ее Вэню. Тот осмотрел ее: узоры дерева были прекрасны, прямо очаровательны. Тронул слегка струны, они зазвенели совершенно необыкновенным звуком, чистым, уходящим куда-то за все грани. Вэнь с наслаждением сыграл монаху коротенькую вещь. Даос еле заметно улыбнулся, по-видимому не особенно-то одобряя. Тогда Вэнь сыграл все самое лучшее из того, что ему особенно удавалось.

– Недурно, недурно, – ухмылялся даос. – Только все же этого недостаточно, чтобы стать учителем для бедного дао!

Вэнь решил, что его слова – хвастовство, и стал, в свою очередь, просить его сыграть. Даос принял от него цитру, положил ее на колени и только успел тронуть струны, как Вэнь ощутил, как сам собою повеял милый ветерок. Еще мгновение – и сотни птиц целыми стаями прилетели и расселись, заполнив собой все деревья, росшие во дворе. Изумлению Вэня не было пределов. Он поклонился даосу, прося разрешения принять от него учение. Даос повторил пьесу три раза, а Вэнь склонил свое ухо, вылил все сердце. Он наконец едва-едва начал понимать ритм и мелодию. Даос решил испытать его и дал ему попробовать. Во время игры он делал замечания, исправлял и оживлял ритм.

– Ну, – сказал он в заключение, – для бренного мира и такая игра вне сравнений!

С этой поры Вэнь всем ядром своего сердца врезался в указанные ему глубины и прославился как непревзойденный мастер.

На возвратном пути в Цинь, когда он был уже всего в нескольких десятках ли от дома, к вечеру полил сильный дождь. Деваться было некуда, и он устремился в небольшую деревушку у дороги. Выбирать особенно было некогда, и он быстро вбежал в первые попавшиеся ворота. Поднявшись в горницу, он обнаружил, что в доме нет как будто людей. Но вдруг вышла девушка лет семнадцати-восемнадцати, наружностью напоминавшая божественную фею. Она подняла голову, увидела гостя и ушла обратно в комнату.

В это время Вэнь был еще не женат, и его чувство было задето девушкой чрезвычайно глубоко.

Вскоре к гостю вышла старуха и спросила, что ему надо. Вэнь назвался и просил дать ему ночлег.

– Ночлег дать можно, – сказала старуха, – в этом неудобства нет. Вот только у нас не хватает кровати. Если не погнушаетесь, то можно будет дать вам на подстилку соломы.

Через некоторое время она пришла со свечой и постлала на земле солому. Вид у старухи был весьма приветливый. Вэнь спросил, как ее фамилия.

– Чжао, – отвечала она.

– А кто эта девушка? – продолжал спрашивать Вэнь.

– Это Хуань-нян. Она мне вторая, как говорится, дочь[188]188
  Она мне вторая, как говорится, дочь. – То есть племянница. Пу Сун-лин берет выражение из классической книги об обрядах.


[Закрыть].

– Не соразмеряя того, как я беден и убог,[189]189
  Не соразмеряя того, как я беден и убог… – Самоуничижительная форма вежливости.


[Закрыть] – сказал Вэнь, – я хочу искать у вас поддержки, чтоб связать меня с ней[190]190
  … я хочу искать у вас поддержки, чтоб связать меня с ней. – То есть посватать и женить. Пу Сун-лин пользуется выражением, заимствованным из исторического повествования (из древней книги «Го юй» – «Речи царств»).


[Закрыть]. Что вы об этом думаете?

Старуха нахмурилась, растерянно замялась.

– В этом, видите ли, – отвечала она, – я уже не решусь принять вашего приказания[191]191
  … я уже не решусь принять вашего приказания. – Вежливая форма отказа.


[Закрыть].

– В чем же дело? – допрашивал ее Вэнь.

– Трудно мне вам это сказать, – промолвила старуха и, горестно задумавшись, прекратила разговор.

Когда она вышла, Вэнь посмотрел на подстилку: она была сырая и вонючая. Не решаясь на нее лечь, он сел, согнувшись, и заиграл на цитре, чтобы как-нибудь скоротать длинную ночь. Вскоре дождь перестал, и он по мокрой дороге пошел домой.

В уездном городе, где жил Вэнь, находился в это время господин Гэ, видный министерский чиновник, удалившийся, как говорится, «в тень рощи»[192]192
  … удалившийся, как говорится, «в тень рощи». – То есть в отставку. Пу Сун-лин пользуется одним из многочисленных выражений, означающих удаление от дел и «возвращение к полям» и т. д.


[Закрыть]. Он любил ученых литераторов. Вэнь случайно посетил его и по его воле стал играть на своей цитре. А там, за занавесом двери, происходил в это время тайный разговор. Очевидно, кто-то из семьи Гэ смотрел и слушал. Вдруг, при движении ветра, занавес приоткрылся, и Вэнь увидел девушку в возрасте причесывающихся[193]193
  … в возрасте причесывающихся… – То есть пятнадцати лет.


[Закрыть], красоты – для всего живущего поколения – исключительной.

Дело в том, что у Гэ была дочь, которую дома звали Лян-гун («Искусница»). Она отличалась умением писать стихи и песни – и в то же время славилась своей красотой. У Вэня дрогнуло сердце, и, вернувшись домой, он стал говорить об этом с матерью. Сваха сообщила Гэ, но тот, считая положение Вэня, как говорится, «ах, жалким»[194]194
  … считая положение Вэня, как говорится, «ах, жалким»… – В данном случае Пу Сун-лин, повинуясь литературному обыкновению, заимствует слово, имеющее значение, которое необходимо для контекста, вместе с простым междометием. В тексте, откуда это заимствуется (ода «Шицзина»), стоит:
Ах, жалко! Ах, ничтожно!Почему не идти домой?

[Закрыть], согласия не дал. Однако с тех пор, как его дочь услышала цитру Вэня, ее сердце тайно и всецело уже склонилось к обожанию. Она все время надеялась, что ей еще раз удастся послушать такую чудную игру. В то же время Вэнь, ввиду того что его брачное дело не сладилось, отклонился от мечты, перестал думать о девушке и ходить к ним в дом.

Однажды девушка подобрала в своем саду листок какой-то старой бумаги, на котором была написана песнь: «Жалость к последним остаткам весны»[195]195
  «Жалость к последним остаткам весны». – Проходит яркая весна, и наступает однообразное лето – тема самая излюбленная в китайской поэзии. Под этим заглавием с древних пор существовали стихи, являющиеся, таким образом, как бы вариантами некоей общей темы.


[Закрыть].

Она гласила следующее[196]196
  Она гласила следующее… – Переводчик не берет на себя смелость передать соответственными ритмами и рифмами эти прихотливые стихи и, к сожалению, должен остановиться на простой прозаической, буквальной их передаче. Размер же этих стихов следующий:
«Инь хэнь чэн чи,Чжуань сы цзо сян,Жи-жи вэй цин дянь дао.Хайтан дай цзуй,Янлю шан чунь,Тун ши – и бань хуай бао»  и т. д.


[Закрыть]:

 
Из-за этой досады[197]197
  Из-за этой досады… – Что уходит весна.


[Закрыть] становлюсь полоумной,
Дума моя превращается в воспоминание.
С каждым и каждым я днем чувством своим опрокинута.
Цветок хайтан[198]198
  Хайтан – дикая яблоня.


[Закрыть]несет мне опьянение,
Тополь и ива ранят весенней тоской.
Вместе с ними одною и той же тоской объята душа моя.
Ужасней всего – это то, что есть новая тоска,  есть тоска старая;
Проходит одна – вновь вырастает другая,
И выходит похоже на зеленую травку!
С тех пор как расстались мы,
Лишь под этим небом вздыхания, недоумения
Буду проводить я и вечер, и утро.
Сегодняшний день – день весенней ущербной для гор торопливости.
Я до дна просмотрела осенние воды,[199]199
  Я до дна просмотрела осенние воды… – То есть «мои глаза, чистые, как воды осени».


[Закрыть]
Как на дорогу побросаны цветы!
Ревнует мой сон ароматное одеяло,
Пугают мне душу яшмовые часы.[200]200
  Пугают мне душу яшмовые часы. – Водяные, отмечающие особым звуком чередование часов.


[Закрыть]
Спать я хочу, но как я могу уснуть?
Говорят ведь, что долгая ночь словно год;
На мой же взгляд, одного года
Для сравнения с ночной стражей[201]201
  Для сравнения с ночной стражей… – То есть с двумя ночными часами.


[Закрыть] еще мало!
Пройдет три стражи – вот уже и три года,
А какой, скажите, человек за них не постареет?
 

Девушка стала их читать и напевать; прочла раза четыре и всем сердцем полюбила их, спрятала на груди и принесла домой. Дома она достала парчовой бумаги и с большим благоговением написала их на целом свитке, который и положила на стол. Через некоторое время хватилась их, но найти не могла и решила, что бумагу унес порыв ветра.

Гэ, случайно проходя через комнату дочери, подобрал бумагу и решил, что это сочинение Лян-гун. Он пришел в негодование от этих развратных слов, сжег бумагу, но не хотел сказать об этом дочери. Им овладело теперь желание поскорее выдать ее замуж.

Сын правительственного комиссара из города Линьцзы, некоего Лю, как раз в это время прислал, чтобы, как говорится, спросить ее имя[202]202
  … чтобы, как говорится, спросить ее имя. – Брачные обычаи в древности требовали, чтобы от жениха явился сват или сваха с письмом, дающим о нем сведения и спрашивающим об имени, происхождении, годе, месяце, дне и часе рождения невесты, чтобы можно было, вручив все это гадателю, ждать его определенного решения.


[Закрыть]. Гэ это пришлось по сердцу, но ему все-таки хотелось взглянуть разок на жениха. И тот явился в нарядном платье, стройный, красивый, с наилучшими манерами. Старику Гэ молодой человек очень понравился, и он усердно его угощал, выказывая ему самое большое внимание. Когда же тот простился и ушел, то под тем местом, где он сидел, оказался оброненным крючочек женского башмачка[203]203
  … оказался оброненным крючочек женского башмачка. – На искалеченную в виде своеобразного треугольника ногу насаживается деревянный башмачок с загнутым вверх носочком. По своим незначительным размерам он, конечно, легко умещался в кармане.


[Закрыть]. Гэ тут же вознегодовал на легкомыслие и распущенность молодого человека, позвал сваху и сообщил ей об этом обстоятельстве. Молодой человек горячо протестовал против этой клеветы, но Гэ его не слушал, и дело на этом прекратилось.

У Гэ уже давно были семена зеленой хризантемы, которые ему жаль было кому-либо давать. Лян-гун посадила их у себя в комнате. Вдруг на дворе у Вэня одна или две хризантемы превратились в зеленые. Друзья Вэня, услыхав об этом, сейчас же явились к нему, чтобы посмотреть на них и полюбоваться. Вэнь тоже стал ими дорожить.

Как-то утром он побежал на них взглянуть и на газоне нашел бумажку, на которой была написана песнь: «Жалость к последним остаткам весны». Он стал читать стихи, еще и еще раз возвращаясь к началу, но не понимал, откуда они туда попали. А так как слово «весна» (чунь) явилось его собственным именем, то его недоумение возросло еще более. Он подсел к столу и стал аккуратно наносить, как говорится, красное и желтое[204]204
  … наносить, как говорится, красное и желтое… – Читая книгу, многие китайцы любят отчеркивать то, что им нравится, красной, синей, желтой и другими красками. Свое восхищение они выражают кружочками и запятыми сбоку текста, а также примечаниями вверху страницы.


[Закрыть], причем его примечания носили характер затрапезных вольностей. Как раз в это время до Гэ дошла весть об изменении хризантем Вэня в зеленые, и он лично явился к нему в дом. Увидев эту песнь, он схватил ее и начал просматривать, но Вэнь, ввиду вольного характера своих к ней замечаний, выхватил у него бумагу и скомкал ее. Гэ удалось взглянуть лишь на одну-две фразы, но это и были те самые стихи, что он нашел в женских комнатах своего дома. Сильно заподозрив здесь неладное, он и относительно этих семян зеленой хризантемы тоже пришел к догадке, что их подарила Вэню Лян-гун.

Вернувшись домой, он сообщил об этом жене, веля ей допросить по этому поводу Лян-гун. Та заплакала и сказала, что хочет умереть. Дело, однако, так и осталось без ясных свидетельств: ничего существенно важного нельзя было добыть. Супруга Гэ, боясь, что это станет все более и более обнаруживаться, думала, что, пожалуй, лучше отдать девушку за Вэня. Гэ согласился, что это так, и разными окольными путями довел об этом до сведения Вэня.

Вэнь был вне себя от радости и в тот же день, позвав гостей, устроил обед зеленых хризантем. На этом обеде он зажег благовонные свечи и играл на цитре. Разошлись только поздней ночью.

Когда он пошел спать, то мальчик, прислуживавший ему в кабинете, сообщил ему, что он слышал, как цитра сама собой издавала звуки. Сначала он было думал, что это проказы слуг, но убедившись, что это играет человек, доложил Вэню. Вэнь пошел туда сам, и в самом деле – мальчик не лгал. Звук у цитры был какой-то напряженно-неровный. Похоже было на то, что подражают ему, но еще неумело. Зажег огонь и внезапно вошел в комнату: пусто, никого не видать. Тогда Вэнь унес с собой цитру, и всю ночь цитра безмолвствовала.

Все это навело его на мысль, что тут лисица, и он определенно представлял себе, что она желает, как говорится, сделать поклон у дверей и стен его дома[205]205
  … она желает, как говорится, сделать поклон у дверей и стен его дома. – То есть стать его ученицей.


[Закрыть]. Вследствие таких мыслей он каждый вечер играл ей по одной вещи, а затем ставил струны и предоставлял играть, являясь таким образом как бы ее учителем. И каждую ночь, притаившись, слушал ее. Наконец на шестую или седьмую ночь как будто бы начала выходить и вся вещь, и даже так мило, что стоило послушать.

Встретив, как говорится, лично свою молодую жену[206]206
  Встретив, как говорится, лично свою молодую жену… – Древний обычай требовал, чтобы в день свадьбы жених в нарядном платье со свитой явился в дом невесты, сделал обязательные подарки, вернулся назад и ждал ее уже у ворот своего дома.


[Закрыть], Вэнь рассказал ей – и она ему – всю предыдущую историю с той самой песней. Из нее Вэнь узнал о том, через что прошла их крепкая любовь, но откуда эти стихи, так и не мог понять.

Узнав о странных явлениях с играющей цитрой, Лян-гун пошла послушать.

– Нет, – сказала она, – это не лисица. Мелодия грустна и горька – в ней звук мертвого духа!

Вэнь не особенно этому поверил. Тогда Лян-гун сообщила ему, что у нее в доме есть древнее зеркало, имеющее свойство отражать бесовский лик. На следующий день послали человека за этим зеркалом и, выждав, когда раздадутся звуки цитры, быстро вошли с зеркалом в руках. Засветили огонь – и действительно там была девушка. С растерянным видом забилась она в угол комнаты, но уже никуда больше укрыться не могла. Вэнь рассмотрел ее внимательно, – оказывается, это Хуань-нян от Чжао! В совершенном изумлении Вэнь стал ее расспрашивать, докапываться до всего. Девушка плакала навзрыд.