Текст книги "Лисьи чары"

– Послушайте, – говорила она, – я ж ведь вам была той, что, как говорится, служит «выправительницей хромания»[207]207
  … служит «выправительницей хромания»… – То есть свахой, исправляющей «хромающие» и препятствующие браку обстоятельства. В погоне за оригинальным образом Пу Сун-лин не останавливается ни перед чем. Здесь он намекает на выражение Цюй Юаня (IV в. до н. э.), который, в свою очередь, образ свахи заимствует из древних мифов, связанных с государем Фу-си.


[Закрыть], так что нельзя сказать, чтоб ничего вам хорошего я не сделала. За что же вы меня преследуете?

Вэнь просил ее обещать, что если уберут зеркало, то она не ускользнет. Она дала согласие. Тогда Вэнь спрятал зеркало в футляр, и дева, усевшись подальше, стала рассказывать.

– Я – дочь губернатора, умершая тому назад уже сто лет. Смолоду я любила цитру и гусли. На гуслях я уже играла очень хорошо. Только вот на этом инструменте мне так и не удалось достать себе законного наставника. И это меня мучило даже там, за рядами истоков[208]208
  … за рядами истоков. – В могиле. Иначе говорят еще: в желтых истоках.


[Закрыть]. Когда вы пожаловали нас своим посещением, мне довелось услышать ваше прекрасное исполнение, и с опрокинутой душой я устремилась к вам. Досадуя, что, как существо иного мира, я не могла, как говорится, услужить вам по части одежд, я тайно от вас сладила вам достойную подругу. Этим я хотела отблагодарить вас за чувство любви ко мне и привета. И вот помните женский башмачок сына Лю, а равно и простые строфы «Жалости к последним остаткам весны» – все это дело моих рук, так что нельзя сказать, чтобы я не потрудилась как следует, чтобы отблагодарить своего учителя.

Муж с женой поклонились ей и стали благодарить.

– Вашу вещь, – сказала Хуань-нян, – я уже более чем наполовину осилила. Вот только самый дух, самую основную суть ее я еще не постигла окончательно. Пожалуйста, сыграйте мне еще разок!

Вэнь исполнил ее просьбу, причем тут же занялся подробнейшим изложением своих способов игры. Хуань-нян пришла в полную радость.

– Я уже все поняла! – воскликнула она.

И с этими словами встала, простилась и хотела уйти, но Лян-гун, давно уже умевшая играть на гуслях, узнав от нее о ее мастерском владении этим инструментом, выразила желание прослушать ее разок. Хуань-нян не отказывалась. Ее мелодии и музыкальные фразы были не из тех, что можно одолеть в этом бренном мире. Лян-гун, отбивая такт, в свою очередь, просила дать ей уроки этого искусства. Дева взяла кисть, дала ей волю и написала учебник игры, заключавший в себе восемнадцать статей.

После этого она снова поднялась и стала прощаться. Муж с женой пытались удерживать ее, усерднейше упрашивая, но она грустно-грустно сказала:

– Ваша с женой любовь, дорогой мой, словно цитра цинь и гусли сэ[209]209
  Ваша с женой любовь, дорогой мой, словно цитра цинь и гусли сэ… – Обычный образ супружеского лада, напоминающего ладную игру близких друг к другу инструментов.


[Закрыть], и вы оба, конечно, звуки друг у друга, как говорится, понимаете[210]210
  … звуки друг у друга, как говорится, понимаете. – «Знать (понимать) звуки» может только друг по духу, глубоко проникший в чужую душу. Образное выражение это, употребляемое обыкновенно просто в смысле «друг», здесь имеет, конечно, обоюдосторонний смысл.


[Закрыть]. А мне, человеку с такой жалкой судьбой, разве иметь когда-либо такое счастье? Впрочем, если будет на то судьба, мы в следующей вашей жизни еще раз будем вместе!

С этими словами она вручила Вэню какой-то сверток.

– Вот вам мой маленький портрет[211]211
  Вот вам мой маленький портрет. – Картины в старом Китае писались на шелку или бумаге и свертывались в трубочку.


[Закрыть]. Если не забудете своей свахи, повесьте у себя в спальне и, когда будете в хорошем расположении духа, зажгите благовонную свечу и сыграйте предо мной одну из ваших вещей. Я тогда собственным телом это восприму!

Вышла за двери и исчезла.

Жизнь Ло Цзу

Ло Цзу жил в Цзимо. Он с детства был беден, но любил показывать свою храбрость. Нужно было, чтобы из их семьи кто-либо отправился ратником на охрану северной границы. Семья послала Ло Цзу.

Прожив на границе несколько лет, он прижил сына. Местный начальник обороны в обращении с ним выказывал ему сугубое внимание. Затем случилось так, что этот воевода был перемещен помощником главнокомандующего в Шэньси, и он захотел увезти с собой и Ло. Тогда Ло передал жену и сына попечению своего приятеля, некоего Ли, а сам поехал на запад. Прошло с тех пор три года, а ему все еще не удавалось вернуться к жене.

Однажды помощнику воеводы понадобилось отправить письмо на северную границу. Ло вызвался это сделать, прося разрешения попутно навестить жену и сына. Помощник воеводы разрешил.

Ло прибыл домой. С женой и сыном его ничего худого не случилось, они были здоровы, и Ло был этим очень утешен. Под кроватью оказались оставленные мужчиной туфли. В Ло закралось по этому поводу подозрение.

Он зашел к Ли и выразил ему свою благодарность. Ли поставил вина и оказал ему усердное радушие. Жена же, в свою очередь, описала всю любезность и внимание, выказанные ей со стороны Ли. Ло не мог даже выразить всей глубины своей признательности.

На следующий день он сказал жене:

– Я поеду исполнять поручение начальства и к вечеру вернуться не успею. Не жди меня!

Вышел из дома, сел на коня и отъехал. На самом же деле он скрылся поблизости и с наступлением стражи вернулся обратно домой. Слышит: жена лежит с Ли и разговаривает. Рассвирепел, сорвал дверь. Оба лежавших испугались и поползли перед ним на коленях, прося о смерти. Ло вынул нож, но сейчас же вложил снова в ножны.

– Я, – сказал он, – сначала считал было тебя человеком. Теперь же и при таких обстоятельствах убить тебя значило бы осквернить мое лезвие. Вот тебе мое решение: жену и сына возьмешь ты. В списки внесешь свое имя тоже ты. Лошадь и все, что нужно, имеется полностью. Я уезжаю!

И удалился. Жители села довели об этом до сведения правителя. Тот велел дать Ли бамбуков. Ли тогда показал все, как было, но проверить это дело не было возможности, да и свидетелей никаких не было. Стали искать Ло и поблизости и вдалеке, но он окончательно скрылся вместе с именем своим и всеми своими следами. Правитель, заподозрив здесь убийство на почве прелюбодеяния, наложил на Ли и жену Ло еще более сильные оковы. Через год они оба умерли в ручных и ножных кандалах. Тогда отправили сына Ло по этапу на родину в Цзимо.

Впоследствии дровосеки из лагеря в Шися, забираясь в горы, увидели даоса, сидящего в гроте. Даос никогда не просил пищи. Это всем казалось необыкновенным и странным. Стали приносить ему крупу. Кое-кто признал его: это был Ло.

Грот был заполнен приношениями, а Ло и не думал о еде. Шум ему, по-видимому, надоедал. Люди видели это, и приходящих становилось все меньше и меньше.

Прошло несколько лет. За гротом бурьян и лопух разрослись в целый лес. Кто-то из жителей пробрался потихоньку, чтобы подсмотреть отшельника, и нашел, что он, не переменив места ни на малость, продолжает сидеть.

Затем протекло еще много времени. Люди видели, как он выходил гулять по горам. Только к нему подойдут – глядь, исчез! Пошли, заглянули в пещеру. Оказалось, что пыль покрывает его одежду по-прежнему. Дались диву еще больше.

Через несколько дней опять направились к нему. Смотрят, «яшмовый столбик» свис к земле[212]212
  … «яшмовый столбик» свис к земле… – По-видимому, сукровица.


[Закрыть], а он в сидячем положении давно уже преставился.

Местные жители воздвигли ему храм, и каждый год в третьей луне люди шли друг за другом по дороге к нему с благовониями и бумажными вещами[213]213
  … с благовониями и бумажными вещами… – Имеются в виду разные бумажные вещи, симпатической магией указывающие божеству на цели моления, как, например, изображения пораженных недугом частей тела; кроме того, бумажные кружки, изображающие монеты, которые огнем претворяются пред лицом божества в настоящие деньги.


[Закрыть] в руках.

Туда же направился и сын Ло, которого стали называть маленьким Ло Цзу. Весь доход от храмовых свечей отходил к нему. Его потомки еще до сих пор ходят туда раз в год, чтобы собирать деньги этого благочестивого оброка.

Лю Цзун-юй из Ишуя рассказывал мне все это в высшей степени подробно.

– Слушай-ка, – смеялся я, – благочестивые милостивцы нашего времени не ищут, чтобы стать совершенством или мудрою добродетелью. Все их упование в том, чтобы сделаться буддийским патриархом. Будь добр, скажи им, что, если им желательно устроить себе прудок и стать буддой, пусть они всего-навсего опустят свой нож и удалятся, как Ло Цзу!

Министр литературного просвещения

Ван Пин-цзы из Пинъяна поехал на пекинский экзаменационный двор. В столице он снял помещение в храме Воздающего Стране[214]214
  … снял помещение в храме Воздающего Стране. – Храмы часто назывались эпитетами, указывающими на желаемый результат усердия воздвигающего храм человека или государства. Наиболее схожею с нашей является система названий храмов по имени главного божества, для поклонения которому храм выстроен (Гуаньиньсы, Луньванмяо, где сы и мяо суть нарицательные имена для понятия «храм»). Затем, храмы называются по месту их нахождения. Таковы, например, Таньчжосы (храм при пруде, обращенном чудодейственной силой Будды в плоскую возвышенность, и при необъятном дереве чжо), Баочжудун (пещера, покрытая настом, похожим на жемчужный) и др. Далее, буддийские храмы называются эпитетами, указующими на это учение или даже взятыми из буддийских формул, как, например, Дацзесы (храм Великого Прозрения Будды), Вофосы (храм Будды, Лежащего в Нирване), Дабэйсы (храм Великой Сострадающей нам Гуань-инь) и т. п. Кроме того, храмы называются эпитетами, указывающими на желаемый от духа результат усердия воздвигающего храм человека или государства, например Ваньшоусы (Десятки тысяч лет государю), Хугосы (храм Охраняющего Государство-династию) и, наконец, как в данном случае, Баогосы (храм Воздающего Стране).


[Закрыть]. В этом храме уже до него поселился некий студент из Юйхана, и Ван, как сосед, занес ему свой визитный лист. Студент на это не ответил, и когда Ван по утрам и вечерам встречался с ним, то студент держал себя с ним зачастую совсем бесцеремонно. Вана рассердила такая наглость, и всякие отношения меж ними прекратились.

Однажды в храм зашел некий молодой человек, одетый в белое[215]215
  … человек, одетый в белое… – То есть в трауре.


[Закрыть], от нижней части до шапки, и с виду самостоятельный такой, решительный. Ван подошел к нему и вступил в беседу. И то, что он говорил, оказалось полным остроумия и примечательным, так что Ван внутренне проникся к нему симпатией и уважением. Стал расспрашивать – откуда он родом и кто у него в семье. Молодой человек сказал, что он из Дэн-чжоу и что фамилия его Сун.

Ван, пользуясь этим случаем, велел слуге поставить кресла, сел с ним и стал весело беседовать. Как раз в это время прошел юйханский студент. Оба сидевшие поднялись со своих мест и уступили ему каждый свое. Студент преспокойно уселся на верхнее место[216]216
  Студент преспокойно уселся на верхнее место… – То есть на почетное.


[Закрыть], не делая, в свою очередь, никаких вежливых отступлений и скромных отказов.

– Слушай, ты, – обратился он внезапно к Суну, – ты тоже из идущих на экзаменационный двор?

– Нет, – отвечал Сун. – При моих способностях старой клячи у меня уже давно исчезло стремление взвиваться ввысь, подобно резвым скакунам.

После этого студент спросил его еще, из какой он губернии. Сун сказал.

– Тебе ни за что не пройти на экзаменах, – заметил на это студент. – Довольно я знал высоких и светлых умов. Среди них нет ни одного из Шаньцзо и Шанью[217]217
  Среди них нет ни одного из Шаньцзо и Шанью… – Измененные литературным образом названия провинций.


[Закрыть], которые были бы известны как стилисты.

– Конечно, – возразил Сун, – среди людей севера мало всем известных знаменитостей. Однако нет необходимости, чтобы этим неизвестным оказался именно ваш покорный слуга. Наверное, среди южан много известных имен. Тем не менее среди них не обязательно находится тот, у чьих ног имею я счастье быть.

Сказав это, он захлопал в ладоши. Ван к нему присоединился, и вся зала наполнилась смехом.

Студент сконфузился и рассердился. Потом гордо поднял брови, взмахнул рукой и важно спросил:

– Дерзнешь ли ты тут же сейчас дать тему и выказать свое искусство писать сочинения?

Сун, отвернувшись в сторону, усмехнулся.

– А почему бы, скажите, мне и не дерзнуть? – ответил он.

Студент устремился к себе, достал классиков и вручил Вану. Ван открыл, где взяла рука, и, указав место, прочел: «Отрок из деревни Цюэ носил его распоряжения…»[218]218
  «Отрок из деревни Цюэ носил его распоряжения…» – Первые слова из параграфа 47/44 гл. XIV «Изречений и бесед» Конфуция, гласящего полностью: «Отрок из деревни Цюэ (где жил и сам Конфуций) носил (его, Конфуция) распоряжения (относительно того, какому гостю и где быть). Кто-то спросил его (Конфуция): „Что, из него выйдет толк, не так ли?“ Конфуций отвечал: „Я видел, как он сидел на месте (где полагается сидеть только взрослому). Видел, как он идет вровень со старшими. Не то чтобы он добивался толку – он из тех, что хотят поскорее закончить (свое образование) – и получить место“». Самый текст этого параграфа намекает на обстоятельства, при которых происходит состязание, так как речь идет об ученике-карьеристе.


[Закрыть]

Студент поднялся с места и пошел за кистями и бумагой.

– Можно ведь и устным порядком изложить, не правда ли? – сказал Сун, удерживая его. – У меня уже готов разлом темы: «В том месте, где приходят и уходят гости, вдруг увидели ничего решительно не понимающего человека…»[219]219
  «В том месте, где приходят и уходят гости, вдруг увидели ничего решительно не понимающего человека…» – Двусмыслица заключается в следующем. Нормальное понимание этого «разлома» темы таково: «В том месте, где (возле Конфуция) были гости, которые то приходили, то уходили, и вдруг (ученики) заметили отрока, еще ничего не смыслившего в сложной науке, преподававшейся Учителем». Теперь, применительно к данным обстоятельствам, эта же фраза выглядит так: «Здесь, где есть гость, вдруг увидели мы этого, ничего не понимающего студента».


[Закрыть]

Ван схватился за живот и громко захохотал. Студент осерчал.

– Ты совершенно не владеешь стилем, – сказал он. – Тебе только и дела, что бесцеремонно браниться! Можно ли тебя считать за человека?

Ван старался изо всех сил уладить неприятность и предложил дать еще одну тему. Перелистал и прочел: «Инь имела трех настоящих людей»[220]220
  Перелистал и прочел: «Инь имела трех настоящих людей». – В тех же «Изречениях» Конфуция (XVIII, 1) читаем: «Вэй-цзы (брат развратного и кровожадного тирана, последнего представителя династии Инь) удалился от него (от государя); Цзи-цзы (дядя государя) был его (государя) рабом. Би-гань (другой дядя) сделал ему замечание и был убит. Кун-цзы (Конфуций) сказал: „Инь имела трех настоящих людей“». Экзаменационные сочинения писались на темы, выбранные из классиков, независимо от того, насколько они оторваны от общего текста. Экзаменующийся должен был быть настолько знаком с контекстом, что даже по одному слову его угадать и выявить, не повторяя, между прочим, точных его слов.


[Закрыть].

Сун тотчас же дал реплику.

– Эти три мужа, – скандировал он,[221]221
  … скандировал он… – Проза экзаменационного сочинения всегда ритмична.


[Закрыть] – не были схожи меж собой в своей правде, но устремление их было одно и то же. Да, а это одно – что же? Скажу: истинно человеческое достоинство. Муж благородства тоже исключительно человечен, в этом и все… К чему непременно быть одинаковым с другими?[222]222
  К чему непременно быть одинаковым с другими? – По всей вероятности, остроумие заключается в созвучии слова жэнь – «истинно человеческое» со словом жэнь – «человек», и тогда реплика гласит: «Мы трое не одинаковы, хотя наши стремления одни. Что же это одно? А то, что мы люди… Вы, милостивый государь, тоже человек, и только! Почему бы вам непременно быть одинаковым с нами?»


[Закрыть]

Студент после этих слов не стал уж сочинять свое, поднялся и сказал:

– У этого человека имеется некоторый талант!

И ушел.

Ван стал еще более уважать за это Суна, пригласил его войти в занимаемое им помещение, где стал приветливо с ним беседовать, и беседой двигались часы[223]223
  … беседой двигались часы. – Тень по солнечным часам. Соответствует нашему выражению «летели часы».


[Закрыть]. Ван извлек все, что написал. Сун тек взглядом с исключительной быстротой, так что прошли какие-нибудь четверть часа, а он уже покончил с сотней глав.

– Вы, между прочим, – сказал он, – глубоко погрузились в эти пути. Тем не менее в то время, когда вы приказываете своей кисти, у вас нет мысли, что вы непременно добьетесь искомого, вы питаете какую-то надежду получить его каким-нибудь счастливым случаем. Это и уронило вас, так сказать, в «последнюю повозку»[224]224
  … в «последнюю повозку». – «Повозкой» называется в буддизме система вероучения, принимаемая одними и отвергаемая другими. «Нижняя повозка» – экзотерическое, общедоступное и проповедное вероучение, «верхняя» – эзотерическое, постигаемое лишь высшей личностью. Этим как бы сказано, что Ван, при всей своей успешности, банален.


[Закрыть].

С этими словами он взял то, что просмотрел, и стал одно за другим критиковать и делать замечания. Ван сильно обрадовался и уже служил ему, как учителю. Он велел своему повару сделать на воде с тростниковым сахаром углы-пельмени. Сун поел их и нашел, что это вкусно.

– Во всю жизнь свою я еще не знал этого вкусового ощущения. Разрешите утрудить вас просьбой сделать их еще раз!

С этих пор они друг друга нашли и были очень этим довольны. Сун стал приходить каждые три-пять дней, и Ван обязательно готовил ему «водяные углы».

Юйханский студент иногда встречался с ними, и хотя не особенно-то откровенно беседовал, но горделивая заносчивость и косой взгляд уже успели смягчиться. Однажды он показал Суну литературные труды своего окна[225]225
  … литературные труды своего окна. – Свои отборные сочинения, написанные при подготовке и тренировке к экзамену.


[Закрыть]. Сун увидел, что все было густо уснащено кружками и комплиментами друзей, пробежал взглядом и отложил на стол, не сказав ни слова. Студент решил, что Сун не прочел еще, и снова обратился с просьбой прочесть. Сун ответил, что он просмотрел все до конца. Тогда студент выразил свое сомнение в том, что он в этом разобрался.

– Да в чем тут особенно разбираться? – ответил Сун. – Просто нехорошо!

– Позвольте, – сказал студент, – откуда вы знаете, что это нехорошо? Ведь вы только раз пробежали по красным и желтым пометкам!

Сун сейчас же прочел на память его сочинения. Читал и критиковал. Студент топтался в замешательстве. Пот так с него и лил. Не сказал ни слова и ушел.

Через некоторое время, когда Сун ушел, студент опять пришел в комнату и стал настойчиво просить у Вана его сочинений. Ван не давал. Студент против воли хозяина стал шарить, нашел и, увидев, что у текста стоит много кружков и точек, улыбнулся и сказал:

– Эти штучки сильно напоминают водяные углы[226]226
  Эти штучки сильно напоминают водяные углы. – Кроме кружков около тех мест, которые пришлись по вкусу, употреблялись и треугольники, скругленные кистью и напоминающие углы-пельмени.


[Закрыть].

Ван всегда отличался простоватостью и неумением сказать вовремя. Он покраснел – и только.

На следующий день появился Сун. Ван изложил ему все происшедшее. Сун рассердился.

– Я считал, – сказал он, – что, как говорится, «южный человек больше уже не будет бунтовать…»[227]227
  … «южный человек больше уже не будет бунтовать…». – Знаменитый стратег и национальный герой Чжугэ Лян (III в.), пленив одного из самых опасных своих врагов – вождя южных инородцев Мэн Хо, показал ему всю мощь своего войска. Тот воспылал желанием снова сразиться. Чжугэ отпустил его. Семь раз они сражались, и семь раз он был пойман, после чего отказался от сражений и пристал к Чжугэ, сказав: «Вы, генерал, обладаете прямо-таки небесным величием. Я, человек юга, больше бунтовать против вас не стану!»


[Закрыть]. Как смеет такие вещи говорить эта дрянь из Цанчу? Ну, за это он еще поплатится!

Ван стал усердно излагать ему доводы против легкомысленных и необдуманных поступков, стараясь подействовать на его здравый смысл. Сун был очень этим тронут и проникся к Вану уважением.

После экзаменов Ван показал Суну свое сочинение. Сун отозвался в высшей степени одобрительно.

Как-то раз они бродили вместе по экзаменационным зданиям и увидели слепого хэшана, сидящего у одной из галерей. Он расставил перед собой ряд лекарств и продавал рецепты. Сун, пораженный им, воскликнул:

– Это замечательный человек! Он очень хорошо понимает литературный стиль. Вам надо попросить у него хоть раз совета.

И велел ему вернуться к себе и забрать свои упражнения. По дороге Ван встретился с юйханцем и пришел вместе с ним. Ван назвал хэшана учителем и предстал перед ним с достодолжной почтительностью. Хэшан решил, что его спрашивают о врачебном совете, и стал задавать вопросы о болезни и ее ходе. Ван доложил ему с полной отчетливостью о своих намерениях просить у него поучения. Хэшан рассмеялся.

– У кого это такой болтливый рот? – сказал он. – Разве может человек видеть без глаз?.. Как же ему рассуждать о стиле сочинений?

Ван попросил его заменить глаза – слухом.

– Трижды прослушать две тысячи, а то и больше слов – кто это вынесет? Не лучше ли будет сжечь бумаги, а я буду нюхать носом – это еще туда-сюда!

Ван послушался его, и после каждого раза, как он жег одно из своих произведений, монах нюхал и одобрительно кивал головой.

– Вы, сударь, – говорил он, – сначала подражали великим авторам[228]228
  … подражали великим авторам… – При невероятном количестве первоклассных авторов, которых насчитывает китайская литература, все же установившаяся традиция, сделав строгий между ними выбор, признала так называемыми «большими» писателями сравнительно немногих. Так, всему образованному Китаю известны, например, имена «Восьми больших творцов» эпохи Тан и Сун, а именно Хань Юя, Лю Цзун-юаня, Су Сюня, Су Ши, Су Чжэ, Оуян Сю, Ван Ань-ши, Цзэн Гу. Они считаются непревзойденными мастерами прозы.


[Закрыть] и, хотя не слишком-то близко подошли к их настоящему духу, все же были недалеки от сходства с ними. Я, видите ли, только что восприял это своей селезенкой и спросил там: можно ли этому пройти? Ответ был такой, что это уже прошло прямо в середину!

Юйханский студент не очень-то глубоко поверил монаху и начал с того, что, желая его испытать, сжег сочинения древних крупных авторов. Хэшан раз-другой понюхал и сказал:

– Очаровательно! Этот стиль я воспринял сердцем. Кто, кроме Гуя или Ху[229]229
  Кто, кроме Гуя или Ху… – Гуй Ю-гуан и Ху Ю-синь, писатели Минской династии, творившие в старинном духе.


[Закрыть], сумеет так написать?

Студента это чрезвычайно изумило, и он приступил к сожжению своих вещей.

– Мне только что дали одно произведение, – сказал монах, – и я даже не успел, как говорится, рассмотреть всю барсову шкуру[230]230
  … я даже не успел, как говорится, рассмотреть всю барсову шкуру. – То есть только начал понимать произведение; образное выражение, идущее из одного исторического повествования.


[Закрыть]. Зачем же вдруг подменили прежнее чем-то другим?

Студент сказал, что это были сочинения его друга.

– А вот это – так написано моим ничтожеством, – добавил он.

Хэшан понюхал оставшийся от сожженного пепел, закашлялся, поперхнулся несколько раз и сказал:

– Нет, больше не подавайте мне таких вещей! А то пищит-пищит там внутри, а не проходит вниз – не может… Пришлось силком принять до внутренней перепонки. Еще раз сожжете – будет тошно!

Студент сконфузился и отошел.

Через несколько дней были вывешены списки экзаменовавшихся. Студент в конце концов получил, как говорится, рекомендацию достойного,[231]231
  … Студент в конце концов получил, как говорится, рекомендацию достойного… – То есть прошел на экзамене.


[Закрыть] а Ван провалился. Сун вместе с Ваном отправились сообщить это хэшану. Тот вздохнул и сказал:

– Ваш покорный слуга хотя и слеп на глаза, но не слеп на нюх, а вот те, что сидят за дверными пологами[232]232
  … те, что сидят за дверными пологами… – Чиновники, ответственные за экзаменационную сессию, о которых народная пословица говорит: «На экзаменах не судят о литературных достоинствах», а исключительно о лицах, подающих сочинения и имеющих протекцию.


[Закрыть], и на нюх слепы.

Тут же сейчас подошел и юйханец, у которого теперь был вид расцветшего довольства.

– Эй, ты, слепой хэшан, – сказал он, – ты что, тоже жрешь чужие углы, варенные в воде? Ну что теперь скажешь, а?

Хэшан засмеялся.

– Я, – ответил он, – судил о чем? О стиле! И вовсе не собирался говорить с вами о вашей судьбе! Вот попробуйте, сыщите сочинения ваших экзаменаторов, возьмите по одной главе из каждого и сожгите: я сейчас же узнаю, кто был вашим учителем!

Студент отправился с Ваном искать. Нашли всего лишь авторов восемь или девять.

– Хорошо, – сказал студент, – ну а если ты ошибешься, как тебя тогда наказать?

Хэшан вскипел гневом.

– Можешь выковырять мне слепые зрачки! – крикнул он.

Студент стал жечь. Что ни глава, то хэшан все твердил: «Не то!»

Дошли до шестой вещи. Вдруг он повернулся к стене; его стало сильно рвать, а снизу так трахну-ло, словно гром. Стоявшие улыбнулись. Хэшан вытер глаза и повернулся к студенту.

– Вот это и есть твой учитель! Сначала-то я не распознал и ретиво нюхнул. В носу закололо, в живот впилось иглами, мочевой пузырь не смог вобрать – так прямо с задней части и вышло…[233]233
  … так прямо с задней части и вышло… – В добавление и пояснение этих малолитературных подробностей нужно указать на обычное остроумие китайских школьников, называющих ветрами, изгоняемыми из задних частей, плохие стихи и вообще плохую литературу.


[Закрыть]

Студент рассвирепел и ушел.

– Завтра, – сказал он, – все обнаружится. Смотри, тогда не покайся!

Прошло дня два-три, а он так и не появился. Заглянули к нему – оказывается, он уже успел переехать. И поняли тогда, что он был действительно учеником этого автора.

Сун утешал Вана.

– Мы, ученые люди, читающие и штудирующие, – говорил он, – не должны критиковать чужие промахи, а только бороться со своими. Если не будешь искать ошибок в другом, то нравственная сила в тебе приобретет еще больший размах. Если сумеешь с самим собой справиться, то наука твоя пойдет вперед все дальше и дальше. То, что ты недавно перед этим провалился, это, конечно, только несовпадение в счете твоих судеб. Рассудим со спокойным сердцем и признаем, что и литературный стиль не сразу вылезает на берег. С сегодняшнего же дня садись и точи себя, как точат брусок. И конечно, в нашей Поднебесной стране найдутся и не слепые!

Ван с серьезным видом встал и засвидетельствовал ему свое уважение. Затем он узнал, что на будущий год будут снова произведены так называемые областные экзамены, и поэтому домой не поехал, оставил Суна у себя и пользовался его наставлениями.

– Здесь, в столице, – сказал тот, – дрова словно коричное дерево, а рис – как жемчужины. Ты не тревожься о своем содержании. За твоим помещением есть замурованные слитки серебра. Можешь достать и воспользоваться для своих расходов.

И тут же показал ему место. Ван благодарил и отказывался.

– Помните, – сказал он, – что в свое время Доу и Фань, будучи бедными, сумели сохранить свою честность[234]234
  … Доу и Фань, будучи бедными, сумели сохранить свою честность. – Один из них, Фань, был так беден, что питался лишь чашкой крупяного отвара, нашел клад, но прикрыл его и не пользовался, пока к нему не пришел монах, просивший денег на постройку храма. Он показал ему клад и дал его вырыть.


[Закрыть]. Я же человек, имеющий возможность достать себе что нужно – посмею ли я себя позорить!

Однажды Ван, напившись допьяна, уснул днем. Его слуга с поваром тайком разрыли яму. Вдруг Ван очнулся. Слышит за домом какой-то шум. Крадучись, вышел за дом; глядь, груды серебра лежат на земле. Намерения были ясны, и дело обнаружено. Оба вора в страхе припали к его ногам. Только что он принялся их разносить и бранить, как вдруг заметил золотой кубок, на котором, по-видимому, было награвировано много надписей. Всмотрелся ближе – все знаки имени его покойного деда. Дело в том, что дед когда-то служил товарищем министра в сычуаньском Наньбу, потом приехал в столицу и жил здесь, пока внезапно не захворал и не умер. Серебро, таким образом, было его наследством. Ван возликовал. Взвесил – оказалось восемьсот с чем-то ланов серебра. На следующий же день он довел об этом до сведения Суна, причем показал ему кубок и выразил готовность поделить с ним все на части, как тыкву. Сун решительно отказался, и на этом дело кончилось. Ван взял сто ланов и пошел подарить их слепому монаху, но тот уже ушел.

Прошло несколько месяцев. Ван ревностно сидел над своими упражнениями, занимаясь все усерднее и усерднее. Наступало время экзаменов.

– Ну если и в этой битве тебе не победить, – сказал Сун, – то такова уж действительно твоя судьба!

Оказалось, что Ван был вычеркнут из списков за проступок против основных экзаменационных положений. Он все-таки не сказал ни слова, а Сун громко зарыдал, зарыдал неудержимо. И Ван же бросился утешать его, рассеивать грусть.

– Я, – говорил ему на это Сун, – терплю на себе ненависть Создателя Вещей[235]235
  … терплю на себе ненависть Создателя Вещей… – Созидающий Вещи, Творец Метаморфоз, Вселенной и т. д. – с точки зрения богословской не есть, конечно, идея бога, запечатленная в христианском вероучении, а простой, почти эпизодический, философский подход к идее единого божества, олицетворяющего безликое дао, о котором учил Лао-цзы.


[Закрыть] и поэтому до самого конца моей жизни меня будут преследовать всякие стеснения и препятствия. Теперь же еще оказывается, что мои путы распространяются и на моего лучшего друга. О, это рок! Это рок!

– Во всех человеческих делах, – сказал Ван, – обязательно живет счет судьбы. Ты же, учитель, не имеешь ведь никаких стремлений к продвижению и захвату карьеры, так что вовсе это и не роковое!

Сун отер слезы.

– Давно я хочу иметь с тобой разговор, – сказал он, – да все боюсь тебя напугать и неприятно изумить. Я не человек, я блуждающая душа, которая то порхает в пространстве, то бросает где-нибудь якорь. В молодости своей я пользовался репутацией таланта, но не получил искомого успеха в экзаменационной комнате и в безумном забытьи пришел в столицу, надеясь найти здесь человека, который бы меня понял, как друг. Я распространял уже свои сочинения, как вдруг в год Цзя-шэнь[236]236
  … в год Цзя-шэнь… – В дореформенном Китае считали годы по циклам в шестьдесят лет, обозначая их особыми словами: по одному из двух групп – в десять и в двенадцать знаков, что и дает шестьдесят комбинаций. По всей видимости, принимая во внимание время жизни самого автора рассказов, это 1704 г.


[Закрыть] я кончил тем, что попал в беду. И вот теперь из года в год я ношусь в воздухе, как перекати-поле. На мое счастье, ты меня узнал и полюбил, а я за это употребил все свои силы, чтобы проделать, как говорит классическая ода, «работу на той горе»[237]237
  … как говорит классическая ода, «работу на той горе». – В древней оде «Шицзина» (II, III, 10) читаем: «Камнем с той горы можно обделывать яшму». «Обделанная» же яшма – в той же книге – есть образ тонкого ученого мужа благородной стати. Здесь, следовательно, идет речь о воспитании Вана, которым занимался Сун.


[Закрыть]. Я самым серьезным образом желал, чтобы неосуществленные обеты всей моей жизни взыграли хоть раз радостью в личности моего чудесного друга. А раз теперь с твоим литературным успехом дело обстоит так скверно, то кто, скажи, мог бы молчать и дальше?

Ван тоже растрогался и плакал.

– Что же тебя здесь задерживает? – спросил он друга.

– В прошлом году, – отвечал Сун, – Верховный Владыка дал повеление предоставить Распространителю Совершенства[238]238
  Верховный Владыка дал повеление предоставить Распространителю Совершенства… – Начиная с того момента, как утвердился в Китае культ Конфуция – а установился он тотчас после смерти мудреца, – благодарные цари наперерыв награждали его посмертными титулами: Отец Ни (часть прозвания Конфуция – Чжунни); Восхваляемый, Величаемый Маркиз; Чжоуский Граф; Первоучитель, Возвысивший Правый Путь; Распространитель Просвещенности; Высшее Совершенство и Культурный Просветитель и т. д.


[Закрыть] и царю Янь-ло[239]239
  Янь-ло – верховный судья ада. Ад, как сложное целое, китайской народной религией мыслится в виде иерархического государства с восемнадцатью департаментами, изобретающими для грешников специальные, сообразно типу прегрешений, муки, и с верховным начальником. Вся эта иерархия – индийского происхождения, как и самое имя Янь-ло(-ван).


[Закрыть] произвести основательную ревизию среди свирепых бесов. Те, кто оказывался сортом повыше, назначались на различные должности, а остальных тут же заставляли вращать колесо[240]240
  … тут же заставляли вращать колесо. – Из мистического понятия, передаваемого сложным образом вращения так называемого «колеса закона», народная религия и фантазия сделали представление о громадном инструменте, вращаемом сильными бесами и выбрасывающем в свет для нового рождения те души, что отбыли свое наказание и Янь-ло-ваном присуждены к новому опыту жизни.


[Закрыть]. Мое скромное имя уже попало в списки, и если я не направился еще туда, то только потому, что хотел взглянуть разок на радость «взлетающих гнедых»[241]241
  … взглянуть разок на радость «взлетающих гнедых». – Кочевые народы, окружавшие Китай с незапамятных времен, давившие на него со всех сторон, грабившие, наконец покорявшие его и властвовавшие над ним, оставили свой след, между прочим, в любовном отношении древних сказаний и од классических книг к благородному коню. Целый ряд непереводимых на общий язык слов передает названия малейших оттенков мастей и видов коней. Созданы и сохранились доныне сказания о скакунах, в числе которых находится и упомянутое здесь. Один из образов фантастически великолепных скакунов означает здесь взлетающий над толпой литературный талант Вана.


[Закрыть]. Теперь же позволь с тобой расстаться!

– На какую же должность ты будешь экзаменоваться? – поинтересовался Ван.

– В Цзыдунфу[242]242
  Цзыдунфу – место, где жил Чан Я, за свои исключительные качества признанный после смерти божеством «литературного процветания», то есть всех литературных дел, в том числе и экзаменов, Вэнь-чаном.


[Закрыть], видишь ли, есть одна вакансия министра, заведующего литературным делом. Она временно, по повелению свыше, замещена глухим отроком, который подписывается и кладет печать, чем и объясняется то, что судьбы литературного дела идут как-то вверх ногами. Вот если так случится – один шанс против десяти тысяч, – что мне повезет и я добуду себе эту должность, то я непременно сделаю все, чтобы учение Совершенного воссияло в людях и просветилось!

На следующий день он пришел радостный, ликующий.

– Ну, – сказал он, – вышло по моему желанию! Распространитель Совершенства велел мне написать рассуждение о природе человека и о верховном пути истины. Потом посмотрел его, и на лице его изобразилось удовольствие. По его мнению, я могу заведовать литературными делами. Однако Янь-ло, рассмотрев свои списки, изъявил желание, чтобы я за грехи моего рта был откинут, но Распространитель Совершенства вступил с ним по этому поводу в спор, и мне удалось спастись. Я распластался по полу и благодарил. После этого меня опять позвали поближе к столу, и мне было сказано следующее: «Из внимания к твоему таланту выбираю тебя сегодня на должность чистую, светлую и ответственную. Ты должен исполнять свои обязанности, омыв предварительно душу. Смотри, не ступай по стезе своей прежней греховности». Из этого можно вывести, что в обители мрака чтут нравственную доблесть еще больше, нежели литературную ученость. Ты, конечно, в совершенствовании своей стези не дошел еще до высоты. Умножай теперь добрые дела и не ленись. Тогда все будет хорошо!

– В самом деле? – спросил Ван. – Ну а где же добрая нравственность у юйханца?

– Этого я не знаю, – ответил Сун. – Важно то, что награды и наказания на том свете, в темном царстве, действуют без малейшего промаха. А вот слепой хэшан тех былых дней тоже некий мертвый дух. Он был знаменитым автором предыдущей династии, но во время своей жизни слишком много выбрасывал писаной бумаги[243]243
  … слишком много выбрасывал писаной бумаги… – Китайцу, как очень культурному, так и вовсе неграмотному, одинаково казалось оскорбительным и предосудительным обращение с печатным или писаным листком, столь часто практикуемое в Европе. Наоборот, избавление листка от злой участи считалось делом благочестия. По всему Китаю было настроено на дорогах множество печей с надписью: «С благоговением и любовью относитесь к бумаге, на которой написаны наши знаки». Полагалось эти листки сжигать, чтобы знаки, изобретенные совершенными людьми древности и переданные Конфуцием во всем их величии, не имели своим уделом грязные потребности обихода.


[Закрыть], и за это был в наказание сделан слепым. Он сам пожелал лечить человеческие болезни и мучения, чтобы искупить свои предыдущие прегрешения, и вот делает теперь это под видом разгуливающего по базару торговца.

Ван велел подать вино.

– Не надо, – сказал Сун. – Все, чем я надоем тебе за весь год до самого его конца, заключается в этой четверти часа: приготовь-ка мне водяных углов – вот и хватит с меня!

Ван, охваченный горем и тоской, не ел, сидел и просил гостя кушать. В какой-нибудь миг тот прошел через три полных подноса, взял себя за живот и сказал:

– Такого обеда хватит на три дня. Я этим самым хочу запечатлеть твою доброту: все, что я за это время у тебя поел, лежит за твоим домом и уже поросло грибами. Сохраняй их для приготовления лекарственных снадобий. Ими можно будет придать любому мальчику понятливости.

Ван спросил о следующей встрече.

– Раз есть обязанности службы, это может навлечь неприятность!

– Ну а если в Цзыдунском храме тебе возлить вина и помолиться, то может ли это до тебя дойти или нет?

– Нет, все это бесполезно. Девять небес[244]244
  Девять небес, или Девять пустынь, – термин китайской метафизики, означающий небеса всех стран света (восьми) и центральной части. Иногда это означает небо девяти ярусов.


[Закрыть] слишком отсюда далеки. Ты только очищай свое существо и усиленно работай над проведением своей чистоты в жизнь. Тогда, понятно, земные надзиратели и власти сделают об этом сообщение, а я тоже непременно буду знать вместе с другими.

Сказав это, сделал прощальное приветствие и пропал.

Ван взглянул за дом, и действительно там выросли пурпурно-красные грибы. Ван собрал их и сложил для сбережения. Рядом с ними вздымался какой-то бугор свежей земли. Оказалось, это водяные углы – так и лежат!

Ван поехал на родину, где стал заниматься с еще большим усердием и суровой сосредоточенностью. Однажды ночью ему приснился Сун, явившийся к нему в богатом паланкине.

– Ты, сударь, – сказал он, – в былые времена, разгневавшись из-за пустяка, нечаянно убил какую-то служанку и за это был списан с листа чиновных людей, получающих от государства жалованье. Теперь, однако, твое усердное самоусовершенствование уже переломило и уничтожило эту немилость. Тем не менее судьба твоя ничтожна: ее не хватит на то, чтобы дать тебе служить и продвигаться вперед!

В этом году Ван победил на областных экзаменах. На следующий год в военной сессии победил опять. Но служить после этого уже не стал.

У него родилось двое сыновей. Один из них был неимоверно туп. Отец покормил его грибами – и вдруг он сильно поумнел.

Впоследствии он как-то по делам побывал в Цзиньлине и в гостинице повстречался с юйханским студентом, который с величайшим вниманием стал говорить о столь долгой их дружеской разлуке, причем глубоко себя принижал и скромничал.

А на его висках уже пестрело.