Текст книги "Лисьи чары"

Как он выгнал привидение

Чаншаньский Сюй Юань-гун был студентом еще при прежней династии Мин. После того как треножники были от нее отрешены[261]261
  После того как треножники были от нее отрешены… – Как выяснено в одном из примечаний к предыдущему рассказу, треножник был древней регалией, рано погибшей, но оставившей свой след в данном условном выражении. В рассказе речь идет о наступлении Цинской (Маньчжурской) династии в 1644 г.


[Закрыть], он бросил конфуцианскую школу и обратился к даосизму. Мало-помалу он выучился искусству заклинать нечистую силу и приказывать ей, так что его имя было в ушах и у ближних и у дальних жителей.

Некий господин Цзюй из какого-то города прислал ему вместе с шелками, как подарком, очень искреннее и приветливое письмо, приглашая его приехать на верховом коне. Сюй спросил, с какою целью он приглашается. Слуга ответил, что не знает.

– Мне, маленькому человеку, велено всего-навсего передать, чтобы вы обязательно дали себе труд удостоить нас своим посещением.

И Сюй поехал. Когда он прибыл на место, то увидел, что среди двора был накрыт роскошный стол. Его встретили с большой церемонией и крайней почтительностью. Тем не менее так и не сказали, по какому случаю его так встречают. Сюй наконец не вытерпел и спросил:

– Чего, собственно, вы от меня хотите? Сделайте мне удовольствие – устраните из моей души сомнение!

Хозяин поспешил сказать ему, что ничего особенного нет, и сам взял чарку вина, заставил его пить – вот и все. При этом речь его была вся ярко пламенная… Сюй решительно ничего не понимал.

За беседой не заметил он, как уже завечерело. Хозяин пригласил Сюя пить в саду. В саду все было устроено чрезвычайно красиво. Но бамбуки нависали густой сетью, так что картина получалась мрачная, словно лес! Было много разных цветов, которые росли сплошными купами и наполовину тонули в простой траве.

Сюй подошел к какому-то зданию, с дощатого настила которого свисали пауки, ткавшие всякие узоры, то поднимаясь, то спускаясь, – крупные и мелкие, в неисчислимом множестве.

Вино обошло уже много раз, и день потемнел. Хозяин велел зажечь свечу, и они снова стали пить. Сюй отказался, уверяя, что не может больше справиться с вином. Хозяин сейчас же велел дать чай. Слуги торопились, метались с уборкой посуды, причем всю ее они сносили на стол, находившийся в левой комнате того же самого здания.

Еще не допили чай, как хозяин под предлогом какого-то дела неожиданно вышел, а слуга сейчас же со свечой в руке провел Сюя на ночлег в левой комнате, поставил свечу на стол, быстро повернулся и вышел. Все это он делал как-то слишком суетливо. Сюй думал, что, быть может, он захватит с собой постель и придет лечь с ним вместе, но прошло довольно много времени, а человеческие голоса совершенно замерли. Тогда Сюй поднялся, сам закрыл дверь и улегся.

За окном сияла светлая луна, входившая в комнату и падавшая на кровать. Разом закричали ночные птицы, осенние жуки. Сюю стало так грустно на душе, что сон от него бежал.

Минута – и вдруг по настилу – топ-топ – как будто послышались шаги, стучавшие как-то очень грозно. Вот они сходят по спасательной лестнице, вот подходят к двери спальной…

Сюй испугался. Волосы стали ежом. Он быстро натянул на себя одеяло и закрылся с головой. А дверь уже – тррах! – открылась настежь. Сюй отодвинул угол одеяла и стал слегка подглядывать. Оказалось, что то была какая-то тварь с головой животного и телом человека. Шерсть шла вокруг всего тела, длинная такая, словно конская грива, и глубокого черного цвета. Зубы сверкали горными вершинами, глаза пылали двумя факелами.

Дойдя до стола, тварь припала и стала слизывать с блюд остатки кушанья. Пройдет язык – и разом несколько блюд чисты, словно выметены.

Кончив лизать, тварь устремилась к постели и стала нюхать одеяло Сюя. Сюй сразу вскочил, повернул одеяло и накрыл им голову призрака, надавил и стал безумно вопить. Призрак, застигнутый врасплох, высвободился, открыл наружные двери и скрылся.

Сюй накинул одежду, встал и убежал. Двери сада оказались запертыми с наружной стороны, так что выйти он не мог. Он пошел вдоль забора, выбрал место пониже, перелез… Оказывается – хозяйские конюшни. Конюхи переполошились. Сюй рассказал им, в чем дело, и просил дать ему переночевать у них.

Перед утром хозяин послал поглядеть за Сюем. Сюя в комнате не было. Хозяин сильно перепугался. Наконец Сюя нашли в конюшне. Он вышел в сильном раздражении и сказал с сердцем:

– Я не привык заниматься изгнанием призраков. Вы, сударь, послали меня туда, держа дело в секрете и ни слова мне не сказав! А у меня в мешке спрятан крюк, действующий по желанию![262]262
  А у меня в мешке спрятан крюк, действующий по желанию! – Прихотливо изогнутый крюк, изображающий, строго говоря, символический гриб линчжи, предвещающий долговечность. Ввиду того что он по форме напоминает скорописные знаки жу и и («чего хочешь»), его называют жуи и изображают в благопожелательных ребусах, замещая таким образом целую фразу одной фигурой.


[Закрыть] Мало этого, вы даже не проводили меня до спальни. Ведь это значило послать меня на смерть.

Хозяин принялся извиняться.

– Мне казалось, – бормотал он, – что если вам сказать, то как бы вы не затруднились… Да я и не знал вовсе, что у вас в мешке спрятан крюк! Дайте ж мне счастье и простите все десять смертных моих грехов!

Но Сюй все-таки был недоволен, угрюм, потребовал, чтобы ему дали лошадь, и поехал домой.

Однако с этих пор привидение исчезло, и, когда хозяину приходилось собирать гостей на пир в своем саду, он неизменно улыбался и говорил гостям:

– Я не забуду трудов студента Сюя!

Лотосы фужуны в месяц стужи

Цзинаньский даос – не знаю, откуда он был, да и фамилия его не выяснена – зимой и летом одевался всего-навсего в какой-то простой, без подкладки, халат, подпоясанный желтой тесьмой, помимо же этой одежды не имел ни штанов, ни зимней куртки. Он пользовался половинкой гребня, которым сначала причесывался, а потом втыкал его в волосы наподобие шапки.

Целые дни бродил он, как говорится, красными ногами[263]263
  Целые дни бродил он, как говорится, красными ногами… – Босиком.


[Закрыть], босой по площадям, а ночью укладывался на улице, причем на расстоянии нескольких футов от его тела стаивали до конца и лед и снег.

Когда он только что появился, то сразу же начал проделывать перед толпой морочащие людей фокусы, и все, кто бывал на площадях, наперерыв старались его задаривать.

Какой-то местный шалопай подарил ему вина и просил сообщить ему его искусство. Даос не соглашался. Тогда, воспользовавшись случаем, когда даос купался в реке у переправы, он быстро подбежал, схватил одежду даоса и стал вынуждать у него согласие.

Даос сделал ему вежливое приветствие и сказал:

– Прошу вас, соблаговолите вернуть мне платье. Я уж не поскуплюсь на мое искусство!

Шалопай, боясь, что он обманет, ни за что не соглашался выпустить одежду из рук.

– В самом деле не отдадите? – спросил даос.

– Нет.

Даос замолчал, больше уж не стал с ним разговаривать. Вдруг шалопай видит, что желтая тесьма превратилась в змею, обхватом в несколько ладоней, которая раз шесть, а то и семь обернулась вокруг его шеи, сделала злые глаза, подняла вверх голову и высунула жало прямо на него.

Человек сильно перепугался, стал на колени и так стоял. Лицо позеленело, дыхание заторопилось. Стоял на коленях и умолял о жизни. Тогда даос взял от него тесьму, которая, как оказалось, вовсе и не была змеей. Но появилась действительно змея, особая, новая, которая, свиваясь и крутясь, вползла в город и там исчезла.

С этой поры слава даоса стала еще ярче. Услыхав о всех этих его необыкновенных штуках, местная знать начала приглашать его к себе, и теперь он стал заходить в гости к господам, пользовавшимся, как старшие, во всей округе уважением. Начальник особого ведомства всей этой области, в ушах которого уже было имя даоса, привлекал его к себе всякий раз, как у него собирались гости.

Однажды даос, желая отблагодарить всех своих досточтимых знакомых за вино и угощение, пригласил их в беседку Водного Лона[264]264
  … пригласил их в беседку Водного Лона. – Располагая в дни, о которых речь, большим количеством времени, китайцы любили сидеть за обедом и попойкой чуть не весь день. В обычае было поэтому освобождаться от тесных комнат ресторанов и выбирать для пира место среди природы, особенно знаменитое по своим красотам. Таковым является знаменитое Даминское озеро в Цзинани, о котором здесь речь и на котором подобных беседок-островов было несколько.


[Закрыть]. Когда наступил назначенный день, то каждый из них на своем письменном столе нашел пригласительное письмо даоса. Откуда оно появилось, было непонятно.

Гости направились в означенное место к обеду. Даос, изогнувшись в приветливую позу, вышел им навстречу. Однако, войдя в помещение, они увидели лишь пустую беседку, совершенно безлюдную, в которой еще не было поставлено ни диванов, ни столов. Всякий из них решил тогда, что даос позвал их зря.

– У бедного даоса нет прислуги, – сказал он, обращаясь к представителям местной власти, – позвольте утрудить вас просьбой одолжить мне на время пришедших с вами слуг, чтобы несколько сменить меня в суете и беготне!

Все сановники дали свое согласие. Тогда даос нарисовал на стене пару ворот, ударил в них рукой, и там появился сторож, который встал и загремел ключом. Все бросились смотреть. Видят – там суетливо и беспокойно бегают туда-сюда люди, а ширмы, пологи, диваны и столы уже все наготове. Сейчас же подошел человек, который стал вещь за вещью передавать за дверь, а даос велел чиновничьим слугам принимать их и расставлять в павильоне. При этом он запретил им обмениваться словами с теми, кто был внутри, за дверью, и вот одни подавали, другие принимали, посматривали, улыбались – и только. Прошло несколько минут, и мебель заполнила собой весь павильон; красота, роскошь превзошли все пределы возможности.

Затем стало распространять свой чудесный аромат превосходное вино, и от жаркого шел вкусный запах. Все это появлялось по передаче из стены. Ни один из сидевших гостей не мог удержаться, чтоб не ахнуть от изумления.

Павильон выходил своею задней стороной на озеро, и всегда в шестой луне десятки цинов[265]265
  … десятки цинов… – Около пяти с половиной десятин.


[Закрыть]были покрыты лотосами, так что куда ни глянь – нет конца. Пир происходил в самую острую пору зимних холодов. За окнами была безбрежная пустыня вод, туманно зеленело – и только. Один из чиновников как-то случайно вздохнул и сказал:

– Смотрите, какой сегодня чудный у нас день… А жаль, что ко всему этому вдобавок нет лотосов!

Все присутствующие поддержали его.

– Да, да, конечно! – восклицали они.

Мгновение – и человек в синем[266]266
  … человек в синем… – Обозначение слуги на древнем литературном языке. Чтобы отличаться от других людей, носивших черные шапки, слуги повязывали голову синим платком.


[Закрыть] вбежал с докладом о том, что пруд уже полон листьями лотоса. Все были повержены в бесконечное изумление, раскрыли окно, стали всматриваться – и действительно, видят, что все поле зрения занято зеленеющими луковицами лотосов. Миг – и на десятках тысяч стеблей разом раскрылись тысячи бутонов. На гостей подул северный ветер, и аромат лотоса всочился им в самый мозг. И все решили, что это чудо.

Послали слугу на ялике рвать цветы. И вот видят, как он вдалеке въехал в гущу цветов. Через небольшой промежуток времени он повернул ялик и греб обратно, пришел и явился с белыми – пустыми руками. Чиновник спросил, в чем дело.

– Ваш маленький человек поехал туда на лодке. Вижу – цветы там вдали, на горизонте. Стал это я потихоньку подъезжать к северному берегу, глядь, а они, наоборот, далеко-далеко, там, в южной заводи!

– Это, знаете ли, – смеялся даос, – пустые цветы миража – сна!

Вскоре вино кончилось. И лотосы тоже опали и завяли. Налетел северный ветер, смявший, сломавший лотосовые крышечки, и от них ничего не осталось.

Цзидунский генерал-надзиратель[267]267
  Цзидунский генерал-надзиратель… – Важный провинциальный чиновник по особым поручениям.


[Закрыть], преисполнившись к даосу симпатии, взял его с собой в свою резиденцию и стал забавляться с ним каждый день.

Однажды генерал сидел с гостями и пил. У него было прекрасное вино, родовое наследие, для которого им была положена мера в доу, и пить его много он не позволял. В этот день, о котором речь, гости, выпив этого вина, нашли его очень вкусным и настойчиво просили, чтобы хозяин им вылил все до дна. Генерал решительно отказал под тем предлогом, что виден уже конец. Даос засмеялся и сказал, обратясь к гостям:

– Вы, господа, непременно хотите наполнить, как говорится, свои почтенные утробы. Потребуйте этого от бедного даоса – и он исполнит вашу просьбу.

Гости стали просить. Даос взял винный чайник[268]268
  Даос взял винный чайник… – Мера емкости около трех фунтов жидкости. В Китае жидкости продаются, как и у нас, по емкости сосуда, то есть по весу.


[Закрыть], всунул его в рукав и через самое короткое время вытащил. Вытащил и стал наливать всем сидевшим за столом. Ни малейшей разницы с тем, что было запасено у генерала! Пили во все свое удовольствие – наконец кончили.

Генерала взяло подозрение. Он пошел к себе посмотреть винный жбан. Оказывается, запечатано, как полагается, крепко-накрепко, но пусто – внутри ничего! Стало досадно, разозлился; велел схватить даоса, считая его бесом, и дать ему палок. Но только что палки коснулись даоса, как генерал почувствовал внезапную боль в ляжках. Дали еще – мясо на ягодицах готово было треснуть. И выходило так, что, хотя даос стоном ревел у крыльца, генерал исходил кровью у себя на троне.

Остановил, велел перестать бить и отпустил.

Даос после этого ушел из Цзи в неизвестном направлении. Впоследствии кто-то повстречал его в Цзиньлине. Он был одет так же, как и раньше.

Человек стал было его расспрашивать, но даос только смеялся и ничего не отвечал.

Студент Сунь и его жена

Студент Сунь, мой земляк, женился на девице Синь, происходившей из старого рода. Только что она вошла в ворота дома, как оказалось, что на ней надеты глухие штаны и много бинтов. Все тело было зашнуровано, обвязано в высшей степени плотно. Она сопротивлялась мужу и не ложилась с ним в общую постель; у своей же кровати, в изголовье, постоянно ставила ящик с шилом и длинной булавкой для самообороны. Сунь частенько бывал исколот и, вследствие этого, ушел спать на отдельную кровать.

Так прошло больше месяца. Сунь не решался уже, как говорится, спрашивать насчет треножных котлов[269]269
  … спрашивать насчет треножных котлов… – Древний историк передает, что могущественный феодал Чу подошел к границам царского владения и стал осведомляться о подробностях, касающихся династийной регалии – треножных котлов древнего государя Юя. Вызвано это было желанием поживиться за счет тщательно оберегаемой реликвии.


[Закрыть], и даже когда они встречались белым днем, жена ни разу, бывало, не обратит к нему ни лишнего слова, ни улыбки.

Все однооконники Суня[270]270
  Все однооконники Суня… – Однокашники, товарищи по школе.


[Закрыть] это знали, и один из них по секрету спросил Суня:

– Ну а как твоя дама, умеет пить или нет?

– Пьет немного, – отвечал Сунь.

– Вот что, – сказал товарищ, – у меня есть средство примирить вас, остановить эти фокусы.

– Какое же?

– Всыпь в вино одуряющего снадобья, обманом дай ей выпить – и тогда делай с ней что только хочешь!

Сунь засмеялся, но в душе согласился, что это придумано отлично. Спросил у лекарей, достал, осторожно сварил в вине аконит[271]271
  Аконит – растение из семейства лютиковых, вызывающее, в частности, паралич.


[Закрыть] и поставил на стол.

С наступлением ночи он процедил себе другого вина, выпил в одиночку несколько чарок и улегся спать. И так делал он три вечера, а жена не пила вовсе.

Однажды ночью Сунь лег спать. Через некоторое время он видит, что жена все еще сидит молча. Сунь пустил притворное сопение. Тогда жена слезла с кровати, взяла вино и стала нагревать его на жаровне. Сунь в душе ликовал. Вслед за тем она потянула к себе полную чарку и опять налила, выпив более половины. Остальное же она опять влила обратно в чайник. Затем взялась за кровать и улеглась.

Прошло довольно долгое время, а никаких звуков не было. Между тем свеча пылала пламенем, все еще не погашенная. Думая, что она еще не спит, Сунь громко крикнул ей:

– Олово тает на подсвечнике!

Жена не отвечала. Крикнул опять – не отвечает по-прежнему. Белым телом пошел посмотреть, – оказывается, спит пьяная, как слякоть. Раскрыл одеяло, тихонечко забрался в него и оборвал все перевязи, слой за слоем. Жена это чувствовала, но не могла ни пошевельнуться, ни что-либо сказать. И предоставила ему вволю повесничать и затем уйти.

Очнувшись, она исполнилась отвращения, полезла в петлю и удавилась. Сунь слышит во сне какой-то рев. Вскочил, побежал взглянуть, а язык у нее уже вылез больше чем на дюйм. Перепугавшись донельзя, обрезал веревку, подтащил к кровати. Наконец через некоторое время она очнулась.

С этой поры Сунь стал ненавидеть и презирать ее изо всех сил. Муж и жена ходили, избегая путей друг друга. Когда ж встречались, то каждый опускал голову вниз. Так прошло года четыре, а то и лет пять. Они не перекинулись ни словечком. Бывало, жена сидит в комнате, шутит, смеется с другими, а как только завидит, что идет муж, сейчас же изменится в лице, которое станет ледяным, напоминая иней, снег.

Сунь стал жить в своем кабинете, и часто бывало, что целый год не возвращался домой. Даже когда его заставляли прийти, то упрется лицом в стену и через некоторое время, помолчав, идет к подушке – и больше ничего. Родители, видя это, чрезвычайно горевали.

Однажды к ним в дом зашла какая-то буддийская монахиня, которая, увидев жену Суня, стала расточать по ее адресу самые лучшие похвалы. Мать, не промолвив ни слова, ограничилась тяжелым и сильным вздохом. Монахиня стала спрашивать, в чем дело, и старуха сообщила ей все.

– Ну, знаете, – сказала она, – с этим справиться легко!

Мать повеселела.

– Если бы вы сумели повернуть как-нибудь в голове жены ее мысли, я бы не поскупилась на благодарность!

Оглядевшись и увидя, что в комнате никого нет, монахиня шепнула ей в ухо:

– Будь добра, купи одну штуку «весеннего дворца»[272]272
  «Весенние дворцы», то есть кладези весеннего возбуждения, – непристойные картинки, которые бывают и художественным произведением, и народным лубком. В дореформенном Китае распространение их было весьма значительно. Можно даже сказать, что не было дома, где бы на кухне их нельзя было видеть. Последнее объясняется тем, что изображенные на них отношения двух полов напоминают отношения мужского начала – Неба к женскому началу – Земле, то есть дождь. А дождь тушит пожар. А пожар начинается обыкновенно с кухни.


[Закрыть], и дня через три я тебе устрою завал лиха![273]273
  … я тебе устрою завал лиха! – Задавить, завалить лихо – назначение китайского талисмана.


[Закрыть]

Когда ушла монахиня, мать исполнила то, что она сказала, купила и стала ждать. Через три дня монахиня и в самом деле явилась.

– С этим, – сказала она тоном наставления, – надо быть осторожным и держать в секрете, отнюдь не допуская, чтобы муж и жена об этом прознали!

И вот она взяла ножницы и вырезала из картины фигуры людей. Затем достала три иголки, пучок полыни и все это крепко-накрепко завернула в белую бумагу, на которой начертила несколько линий, напоминающих червяков. Затем она велела обманным путем вызвать куда-нибудь жену и незаметно для нее взять ее подушку. В подушке она распорола шов и вложила туда что сделала – вложив же, снова зашила и положила подушку на прежнее место. Затем монашка ушла.

Когда наступил вечер, мать принудила сына прийти спать домой. Работница в доме, зная про эти дела, пошла украдкой к спальне, приникла и стала слушать.

К концу второй стражи[274]274
  К концу второй стражи… – К одиннадцати часам вечера.


[Закрыть] она слышит, как жена окликнула Суня по его детскому имени[275]275
  … жена окликнула Суня по его детскому имени. – Этим именем его могли звать только очень близкие, а жена только в минуты самой интимной нежности. Для младших братьев и сестер это имя как бы не существует.


[Закрыть]. Сунь не отвечал. Через небольшой промежуток жена снова заговорила. Сунь в отвращении произвел звук тошноты.

На рассвете мать вошла к ним в спальню. Видит – муж и жена лежат, повернувшись друг к другу спиной и отворотив лица. Поняла, что средство монахини – чепуха, вызвала сына в угол, где никого не было, и стала ласково его убеждать. Сунь, услыхав имя жены, сейчас же рассердился и заскрежетал зубами. Мать, тоже в сердцах, принялась его бранить. Сунь, даже не глядя на нее, ушел.

Через несколько дней пришла монахиня. Мать рассказала ей о том, как из этого ничего не вышло. Монахиня выразила свое крайнее в этом сомнение. Тогда служанка-работница сообщила ей то, что сама слышала. Монахиня засмеялась.

– Видите ли, – сказала она, – прошлый раз вы мне говорили, не правда ли, о том, что жена не терпит мужа. Я и устроила вам частичный завал. Теперь, как сами видите, расположение жены уже перевернулось в обратную сторону, так что тот, у кого оно еще не обернулось, это мужчина! Пожалуйста, в таком случае, будьте добры, дайте проделать способ двойного действия. Поможет непременно!

Мать сделала как было сказано. По-прежнему монахиня потребовала, чтобы ей дали подушку сына, вшила туда талисман, закрыла, зашила… Мать снова приказала сыну, чтоб шел домой ночевать.

Прошло так около стражи с тех пор, как они легли, а на кровати все еще слышен был шум ворочающихся с боку на бок тел и по временам покашливание. По-видимому, оба не могли уснуть. Через некоторое время слышно стало, что оба очутились на одной кровати и ворковали что-то, впрочем неразборчивое, ибо голоса были тихие, придушенные. Стало уже светать, а все еще доносился смех, слышались шутки… «Ха-ха-ха!» раздавалось беспрерывно.

Работница сообщила это матери. Та, воспылав симпатией к монахине, щедро ее одарила.

С этого дня Суни, муж и жена, стали жить в любовном ладу, словно цитра цинь и гусли сэ.

Теперь им каждому уже за тридцать. У них родились один мальчик и две девочки. Вот уже десять, а то и больше лет, как меж ними никогда не происходило никаких перебранок.

Приятели интересовались втихомолку, как это так вышло. Сунь усмехался и говорил:

– До этого самого взгляну, бывало, на ее силуэт – и начинаю кипеть гневом. После же этого слышу ее голос – и уже рад… Сам, знаете, не пойму, что за настроение!

Разрисованная кожа

Студент Ван из Тайюаня шел как-то поутру и встретил на дороге девушку с узелком под мышкой. Она куда-то бежала одна-одинешенька и сильно затруднялась ступать. Ван устремился за ней, нагнал. Оказывается – красавица лет на дважды восемь. В душу Вана проникли любовь и умиление.

– Зачем это вы, как говорится, «в ночную рань совсем-совсем одна бежите сиротливо»?[276]276
  … как говорится, «в ночную рань совсем-совсем одна бежите сиротливо»… – Цитата из классического «Шицзина» (I, II, 6). Рассчитывать на понимание ее в изустной цитате Ван, конечно, не мог. Здесь опять один из бесчисленных примеров двойного языка Пу Сун-лина.


[Закрыть] – спросил Ван.

– Вы, прохожий с дороги, не можете рассеять мою грусть, мое горе. Стоит ли давать себе труд меня спрашивать?

– А в чем же ваше горе, милая? Быть может, я мог бы приложить некоторые усилия, чтобы вам помочь?

– Отец мой и мать жадны до денег, – сказала она, темнея печалью, – они продали меня в красные ворота[277]277
  … они продали меня в красные ворота. – Красные ворота издавна считались признаком жилья именитого человека. Все дворцовые здания, а также все храмы и монастырские строения отделывались деревом золоченым и выкрашенным в ярко-красный цвет.


[Закрыть]. Там оказалась очень ревнивая жена, которая по утрам меня ругала, а по вечерам секла и всячески позорила. Этого я не в силах была вынести и вот хочу бежать от них подальше!

– Куда же вы направляетесь?

– Послушайте, да разве у человека, очутившегося в бегах, есть какое-либо определенное место?

– Видите ли, – сказал студент, – неподалеку отсюда находится клетушка вашего покорного ничтожества… Уж не обессудьте, дайте себе труд завернуть к недостойному!

Дева с радостью согласилась. Студент понес ее вещи и повел к себе. Дева, увидя, что в доме никого нет, спросила:

– Почему у вас здесь отсутствует семья?

– Здесь кабинет, – отвечал Ван.

– Это великолепное место, – сказала дева, – и если вы меня любите, если хотите дать мне жить, то нужно будет держать дело в строгой тайне, отнюдь не разглашать и не проговариваться.

Студент обещал и тут же лег и соединился с ней. Он устроил ее в тайничке, так что прошло уже несколько дней, а никто о ней не знал.

Затем он сказал о ней по секрету жене. Жена его, по девичьей фамилии Чэнь, высказала подозрение, уж не наложница ли она из какого-нибудь знатного, большого дома, и советовала отпустить ее. Но студент не слушал.

Как-то раз, идя по базару, он столкнулся с каким-то даосом, который, поглядев на него, выразил крайний испуг и спросил:

– Слушайте, с кем это вы водитесь?

– Ни с кем не вожусь, – отвечал Ван.

– Видите ли, сударь, – продолжал даос, – в вас крутится и кружится нечистый дух. Как же вы говорите – ни с кем?

Студент опять категорически заявил прежнее. Даос ушел.

– О, помрачение, – сказал он на прощанье. – Оказывается, что в жизни все-таки есть люди, к которым уже подходит смерть, а они все еще не прозревают.

Студенту эти слова даоса показались странными, и он сильно усомнился в своей деве. Однако тут же подумал про себя: «Она совершенно явная, ясная красавица. Откуда вдруг ей стать ведьмой?»

И решил, что этот даос из тех, что при помощи своего заклинательного искусства охотятся за обедом.

Когда после этой встречи он подошел к дверям своего кабинета, двери оказались заперты изнутри, так что войти было нельзя.

«Что она там делает?» – недоумевал он. Перелез через стену там, где она разрушалась… Оказывается, двери спальни также заперты. Он встал на цыпочки и заглянул в окно. Видит – какой-то свирепый черт с сине-зеленым лицом, цвета перьев зимородка, зубы торчат углами, словно у пилы. Черт разостлал на кровати человеческую кожу и с цветною кистью в руке стоял и разрисовывал ее. Кончив красить, он бросил кисть, поднял шкуру, как берут для надевания платье, и, накинув на себя, тотчас же превратился в деву. При виде этой картины Ван пришел в ужас, пополз, как животное, к выходу и бросился догонять даоса. Не зная, куда тот девался, он стал повсюду искать его следов и наконец набрел на него в поле. Стал прочно на колени и умолял спасти его.

– Пожалуйста, прогоните ее, – сказал даос. – Однако этой твари тоже пришлось довольно плохо. Она только что с большим трудом нашла себе жертву, так что я тоже не решусь повредить ее жизни!

С этими словами он передал студенту мухогонку и велел повесить ее на дверях спальни[278]278
  … передал студенту мухогонку и велел повесить ее на дверях спальни. – Для заклятия и изгнания злых бесов и всякой нечисти заклинатель пускает в ход не только меч, имеющий силу наносить удары бесам, но и такие невинные принадлежности, как веер и мухогонка. Против незримого мира нечистой силы, таким образом, применяются предметы человеческой действительности.


[Закрыть]. Перед тем как расстаться, он назначил студенту свидание в храме Зеленого Царя[279]279
  … свидание в храме Зеленого Царя. – Титул духа весны.


[Закрыть].

Придя домой, студент не решился пройти в кабинет, а лег спать во внутреннем помещении своей жены, повесив там предварительно мухогонку. Вскоре после первой стражи[280]280
  Вскоре после первой стражи… – После девяти вечера.


[Закрыть] за дверями послышался какой-то повторный писк – цзи-цзи. Студент, не осмеливаясь взглянуть сам, послал посмотреть жену. Та увидела только, что дева подошла, воззрилась на мухогонку и не смела идти дальше. Постояла, скрежеща зубами, довольно долго и затем удалилась.

По прошествии некоторого времени она пришла снова и разразилась бранью:

– Даос меня стращает… А все-таки по его воле не будет… Неужто, в самом деле, когда мне вошло уже в рот, я возьму и выплюну?

Схватила мухогонку и изорвала ее в куски. Затем сломала дверь спальни, ворвалась туда, прямо полезла на кровать к студенту, распорола ему живот, выхватила сердце и убежала. Жена студента закричала… Пришла служанка, зажгла свечу. Студент был уже мертв. Из его туловища беспорядочно лилась кровь. Чэнь в диком испуге роняла слезы, не смея издать ни звука.

На следующий день она послала брата студента к даосу. Тот помчался бегом и все рассказал. Даос рассердился.

– Как, – кричал он, – я нарочно ее пожалел, а она, чертова дочь, этакое посмела!..

И сейчас же явился в сопровождении брата студента. Оказалось, что дева уже куда-то пропала. Даос поднял вверх голову, оглядел все четыре стороны и сказал:

– К счастью, она удрала недалеко. Скажите, чей это дом отсюда на юг?

– Это дом вашего покорного слуги, – отвечал брат.

– Она сейчас находится в вашем доме, – сказал даос.

Брат остолбенел от удивления и сказал, что ее там еще никогда не бывало.

– А скажите-ка, – спрашивал даос, – не приходил к вам какой-нибудь незнакомый человек?

– Я, видите ли, – отвечал брат, – бегал в храм Зеленого Царя и совершенно об этом не осведомлен. Надо будет сходить домой, там спросить.

Через самое короткое время он вернулся и сказал:

– Действительно, приходили. Утром явилась к нам женщина наниматься в прислуги. Жена оставила ее подождать, так что она еще у нас.

– Эта самая тварь и есть, – сказал даос.

И отправился вместе с братом покойного к нему в дом. Даос взял в руки деревянный меч[281]281
  Даос взял в руки деревянный меч… – Магический меч, главный атрибут заклинателя. Иногда это «драгоценный меч», состоящий из монет с каббалистическими надписями.


[Закрыть], стал в самом сердце двора и закричал:

– Эй, бесовское отродье, отдай мне мою мухогонку!

Женщина, сидевшая в комнате, заметалась, заторопилась в страхе, став с лица совершенно бесцветной, выбежала за ворота и хотела убежать. Даос бросился за ней и ударил ее. Женщина растянулась, а человеческая кожа так с нее и слезла, словно под резцом. Она превратилась в злого беса, который лежал и визжал, как свинья. Даос насадил на свой деревянный меч ее голову, а туловище превратилось уже в густой дым, разостлавшийся по земле и склубившийся в кучу. Даос вынул какую-то узкую тыкву[282]282
  Даос вынул какую-то узкую тыкву… – Узкая, с перетяжкой тыква-горлянка, высушенная до полного затвердения, служит сосудом для лекарств. На картинах-иконах изображается как атрибут бессмертных.


[Закрыть], вытащил пробку и положил ее в дым. И вот вихрем-смерчем, ровно то рот вдыхал воздух, в мгновение ока весь дым исчез. Даос закрыл отверстие пробкой и вложил тыкву в мешок.

Тут все обратили внимание на кожу человека. Все было без изъяна: и брови, и глаза, и руки, и ноги.

Даос скатал кожу с шумом, напоминающим скатывание картин на ось[283]283
  … с шумом, напоминающим скатывание картин на ось… – Китайская картина рисуется на шелке, наклеенном на бумагу, к которой прикреплена деревянная палка.


[Закрыть], и точно так же положил в мешок. Затем простился и хотел уже уходить, как Чэнь поклонилась ему и обратилась у двери с приветом. Она плакала и просила, нет ли у него магического способа вернуть к жизни покойного мужа. Даос извинился и сказал, что этого он сделать не может. Чэнь еще сильнее загрустила, пала на землю и не поднималась. Даос сказал в глубоком раздумье:

– Мое искусство не глубоко, и я говорю тебе правду, что не могу воскресить мертвого. Но я укажу тебе на одного человека, который, пожалуй, может это сделать. Поди попроси его!

– Что же это за человек? – спрашивала женщина.

– Среди людей на базарной площади есть один помешанный, который все время лежит в навозной куче. Вот попытайся поклониться ему в ноги и обратиться к нему с жалобной мольбой. Только если он будет над тобой издеваться и позорить тебя – не гневись, госпожа!

Второй Ван хорошо знал этого человека; он откланялся даосу и отправился вместе со снохой. Они увидели нищего, который сидел и орал на дороге сумасшедшие песни. Сопли из носа торчали у него на три фута, мерзость такая, что нельзя подойти. Чэнь стала на колени и поползла по направлению к нему… Нищий хохотал:

– Красавица, да ты никак меня полюбила? – сказал он.

Чэнь сообщила ему, в чем дело. Он опять громко захохотал:

– Да всякий ведь тебе будет мужем. Зачем оживлять прежнего?

Чэнь настойчиво молила нищего.

– Странно, – сказал он, – человек умер, а меня просят его оживить… Что я, Янь-ло, что ли?

Осерчал и ударил Чэнь палкой. Чэнь приняла удар и вытерпела боль. Мало-помалу собрались люди, бывшие на базаре, и стали вокруг них стеной. Нищий отхаркнул мокроту и выплюнул ее целой пригоршней. Затем поднес ее к губам Чэнь и сказал:

– Съешь!

Краска залила Чэнь все лицо, на котором изобразилась нерешительность. Однако, подумав о том, что велел делать даос, она заставила себя через силу это съесть. И почувствовала, как, войдя в горло, оно стало твердым, словно круток шелковых оческов; погудело, погудело и прошло вниз, застряв узлами в самой груди.

– Смотрите, красавица меня полюбила! – опять захохотал нищий.

И с этими словами встал, пошел, не обращая на нее внимания. Она пошла за ним хвостом и, войдя в храм, все настойчивее и настойчивее его молила, но вдруг он исчез неизвестно куда. Искала впереди, искала позади, шаря в самых тайных местах, – ни намека, ни признака. Чэнь, полная стыда и досады, вернулась домой. Вся в скорби о погибшем муже и горя стыдом за съеденную харкотину, она мотала головой то вниз, то вверх и жалобно рыдала, только и желая теперь, что смерти.

Затем она решила дать стечь крови, прибрать труп.

Домашние стояли поодаль и смотрели на нее, но подойти поближе не решался никто. Чэнь охватила труп и стала разбирать кишки. Расправляла их и плакала. Плач перешел все пределы, и голос стал рычащим. Вдруг ее потянуло на рвоту, и то, что село узлом в ее внутренностях, тотчас выскочило, и не успела она отвернуться, как оно уже упало в тело. В испуге посмотрела – глядь, а это человеческое сердце! Оно в теле – тук-тук – так и прыгало, а горячий пар несся вверх дымным столбом.

В крайнем удивлении она быстро прикрыла тело обеими руками и изо всех сил принялась обнимать труп и сдавливать. Стоило ей лишь немного ослабить свои усилия, как дух уже валил из разрезов паром. Она стала пороть шелк и быстро перевязывать тело, а рукой все время держалась за него. Тело стало мало-помалу теплеть. Она накрыла его одеялом и периной. Среди ночи открыла, взглянула: в носу уже появилось дыхание. К утру тело совершенно ожило.

Больной заговорил как-то мутно-мутно, словно во сне. Он ощущал лишь боль в сердечных тайниках. Чэнь осмотрела место разреза. Там был след, как от чирья с медяк величиной.

Больной вскоре выздоровел.