Текст книги "Лисьи чары"

Мертвый хэшан

Один даос, блуждая, как облако[284]284
  Один даос, блуждая, как облако… – Даос, как известно читателю, приравнивается к своему идеалу – порхающему на облаке небожителю.


[Закрыть] на закате солнца, остановился на ночлег в храме, стоявшем в глуши. Видя, что келья хэшана заперта на замок, он разостлал свой камышовый молитвенный кружок, поджал ноги и уселся в коридоре.

Когда наступила ночная тишина, он услыхал шум распахиваемой двери и увидел, что к нему направляется какой-то хэшан. Все его тело было измазано кровью. Глазами он делал вид, что не замечает даоса. Даос тоже притворился не видящим его.

Хэшан прямо прошел в храм, взлез на престол Будды, обнял голову Будды и засмеялся. Побыл в таком положении некоторое время и тогда лишь ушел.

На рассвете даос посмотрел на келью: дверь ее была по-прежнему заперта. Это его удивило. Пошел в деревню и рассказал, что видел. Отправились толпой в храм, вскрыли замок, стали осматривать.

Оказалось, что хэшан убит и лежит мертвый на полу. В келье – его постель, сундуки, все перевернуто вверх дном. Ясно, что он стал жертвой грабителей.

Затем всем показалось, что мертвый дух смеялся неспроста. Пошли осматривать голову Будды. И там, на затылке, увидели еле заметную зарубку. Расковыряли – и внутри оказались спрятанными тридцать с чем-то ланов. На эти деньги и похоронили хэшана.

Историк этих странностей скажет по этому поводу следующее:

Есть пословица, что деньги слиты с жизнью. Не попусту, знаете, так сказано!

Подумайте: человек экономит, скряжничает, копит, запасает, чтоб отдать все неизвестно кому. И это глупо! А что сказать тогда про монаха, у которого нет даже этого неизвестного?

Он, видите ли, при жизни своей не решался воспользоваться деньгами, а по смерти любовался на них и смеялся… Вздоха не заслуживает такой раб денег!

Будда говорил: деньги с собой не унесешь, лишь дела твоей жизни пойдут за твоим телом.

Это он не о нашем ли хэшане?

Исцеление Ян Да-хуна

Господин Да-хун, он же Ян Лянь, в период своей еще незаметной жизни[285]285
  Господин Да-хун, он же Ян Лянь, в период своей еще незаметной жизни… – То есть до выступления в качестве государственного деятеля, каковым он блистательно проявил себя впоследствии. Годы жизни: 1571–1624.


[Закрыть] был известным чуским конфуцианским литератором[286]286
  … был известным чуским конфуцианским литератором. – Он был из провинции Хубэй, которая в древности называлась Чу.


[Закрыть]. Считая себя недюжинным, он после экзаменов услыхал голос выкрикивающего кандидатов первой степени и с набитым ртом (он как раз в это время обедал) выбежал спросить, нет ли в списках Яна такого-то. Кричавший ответил, что такого нет. Ян невольно испустил крик отчаяния и себя, что называется, потерял. Пища из глотки прошла в грудь и там застряла больным комом. Ян давился, ком его стеснял и доставлял большие страдания. Окружающие старались убедить его сесть в повозку и ехать в «Учет оставшихся талантов»[287]287
  … ехать в «Учет оставшихся талантов». – С древности было справедливо подмечено, что далеко не все выдержавшие экзамен суть подлинные таланты. И был учрежден особый «учетный лист» для тех, кто мог, так сказать, быть подобран из оставшихся за флагом.


[Закрыть]. Подавившийся выразил тревожную думу об отсутствии денег. Тогда публика сложилась, дала ему десять ланов и проводила в путь.

Покойный, перемогая болезнь, отправился. Ночью вдруг он видит во сне, что какой-то человек обращается к нему и заявляет: «На вашем пути будет человек, который вашу болезнь вылечит, только нужно будет его усерднейше просить». Перед тем как уйти, этот человек подарил ему еще стихи, в которых, между прочим, встречалось такое двустишие:

 
У реки под плакучею ивой услышишь:
трижды за флейту возьмутся;
И метнут пред тобою в воды реки —
ты ж не жалей, не вздыхай!
 

На следующий день в дороге он и впрямь увидел даоса, сидящего под ивой, и, увидев, сейчас же поклонился ему в ноги и обратился со своей просьбой.

– Сильно ты ошибся, – засмеялся даос в ответ, – куда мне исцелять болезни? Вот ты просишь раза три сыграть – это можно!

С этими словами он вынул флейту и стал на ней играть.

Покойный, видя, как все это сталкивается с его сном, все более и более усердно кланялся даосу и молил его. Наконец вытряхнул всю мошну до дна и преподнес монаху.

Тот взял деньги и швырнул их в воды реки. Покойный, помня, как нелегко эти деньги достались, разинув рот от изумления, выразил жалость к пропавшему.

– Ах, значит, вы еще не можете стать равнодушным! – сказал даос. – Серебро ваше на берегу. Пожалуйста, подберите сами!

Покойный пошел, увидел, что так и есть, и еще больше дался диву. Стал величать даоса блаженным духом. Даос вяло указал ему куда-то пальцем и сказал:

– Я не блаженный дух… А вон блаженный идет оттуда!

И обманно заставил покойного отвернуть голову в ту сторону, а сам сильно ударил его по затылку, сказав при этом:

– Эх ты, пошлота!

Покойный, получив удар, раскрыл губы и крикнул. А из горла чем-то вырвало, что упало на землю комком.

Нагнулся, раздавил. В красных нитях была еще засевшая там пища.

Болезнь словно пропала.

Обернулся взглянуть на даоса. А тот уже исчез.

Писавший эту странную историю скажет при этом так:

Покойный при жизни своей был, что называется, Рекой и Горой, а по смерти стал солнцем и звездами[288]288
  … был, что называется, Рекой и Горой, а по смерти стал солнцем и звездами. – Знаменитый патриот, полководец и поэт Вэнь Тянь-сян (XIII в.), посаженный за резкое отношение к новой, монгольской династии в тюрьму, писал в своей «Песни прямому духу»: «Есть некий прямой дух (несокрушимая прямота), который растекается и пребывает в крайнем смешении. Но на земле он становится Желтой рекой и Священной горой (незыблемыми устоями государственной территории), а на небе (после смерти объятого им человека) он становится солнцем и звездами (вечным элементом неба)». Таким образом здесь выражена похвала государственному деятелю.


[Закрыть]. К чему бы ему, кажется, стремиться к долгой жизни?

Некоторые, пожалуй, выразят сожаление: он-де не сумел отрешиться от мирских чувств и не стал поэтому небесно-блаженным.

А я, знаете, так скажу. Пусть уж лучше на земле прибавится один мудрец и вообще достойный человек, чем появится на небе одним блаженным больше.

Тот, кто это понимает, не скажет, разумеется, что мои слова кривят.

Друг монахов студент Ли

Шанхэсец Ли пристрастился к даосизму. На расстоянии приблизительно версты от его деревни стоял ланьжо. Он выстроил там себе, как говорится в таких случаях, «Жилище Ядра-духа»[289]289
  … как говорится в таких случаях, «Жилище Ядра-духа»… – Сначала это означало приют тонкого ученого, сосредоточившего свой дух на науке. Потом стало означать, как здесь, монашескую келью, где живет сосредоточенная на угасании воли к жизни человеческая душа.


[Закрыть] полосы в три[290]290
  … полосы в три… – Китайский дом строится из особых полос – единиц, не совпадающих с нашим делением на комнаты.


[Закрыть] и стал там сидеть в позе монаха с поджатыми под себя ногами.

Бродящие в поисках пропитания черные и желтые[291]291
  Бродящие в поисках пропитания черные и желтые… – Буддийские монахи в черных хламидах и даосские в желтых шапках.


[Закрыть] заходили, бывало, переночевать, и Ли сейчас же начинал разговор, изливая душу, угощал и снабжал их без отказа.

Однажды в большой снег и резкий холод зашел какой-то старичок-хэшан с мешком за плечами и просил дать ему на ночь кровать. Слова монаха были какие-то изначально-чудесные. Переночевав, он уже отправился было в дальнейший путь, но Ли упрямо удерживал его, и тот остался еще на несколько дней.

Случайно студент отлучился по каким-то делам домой. Хэшан наказал ему прийти пораньше, надумав с ним распрощаться. Пропели петухи, и студент постучал в ворота – никто не отвечает. Перелез через забор, вошел во двор. Видит – в комнате мерцает свеча. Заинтересовавшись, что там монах делает, он тихонько заглянул в комнату. Оказывается, монах укладывается. К подсвечнику привязан какой-то тощий осел. Вгляделся пристальнее – не похоже что-то на настоящего осла, а скорее всего, напоминает то, чем провожают при похоронах[292]292
  … напоминает то, чем провожают при похоронах. – При похоронах делают из бумаги изображения людей и животных, обслуживавших потребности покойного, и сжигают их, чтобы огонь претворил их в потустороннюю действительность.


[Закрыть]. Однако уши и хвост у осла время от времени шевелятся, и дыхание – сю-сю – так и идет!

Вскоре сборы были закончены. Монах открыл дверь и вывел осла. Студент пошел за ним хвостом.

У выхода из гор было большое озеро. Хэшан привязал осла к дереву у озера, а сам разделся донага и вошел в воду, где стал обмывать все свое тело, черпая воду пригоршнями. Затем он оделся и повел в воду осла, которого тоже стал мыть.

Кончив купание осла, он навьючил на животное груз, вскочил и сел сам. Помчался с невероятной быстротой. Студент наконец окликнул его. Но монах лишь издали сложил руки в приветствие и изъявил свою благодарность. Слова еще не долетели до ушей Ли, как монах был уже далеко.

Это рассказывал Ван Мэй-у. Ли его приятель, и он к нему заходил. В гостиной у Ли висит доска с надписью[293]293
  В гостиной у Ли висит доска с надписью… – Китайцы любят украшать свое жилище большими лакированными досками с посвятительными надписями, сделанными чаще всего друзьями или же по их заказу известными каллиграфами. Каллиграфия считается искусством высоким, не уступающим живописи. За каллиграфической реликвией (например, знаменитого каллиграфа IV в. Ван Сичжи) охотятся из поколения в поколение, она оценивается в невероятные суммы.


[Закрыть]: «Дом поджидающего смерть!»

Проникновенный, ученый человек этот Ли.

Бесовка Сяо-се

В доме вэйнаньского Цзяна, служившего секретарем в одном из министерств, стали появляться массами бесы и домовые, часто морочившие и изводившие людей. Тогда он переехал, оставив сероголового сторожить ворота[294]294
  … оставив сероголового сторожить ворота. – Под сероголовым Пу Сун-лин, исходя из древнего словоупотребления, разумеет слугу, повязывавшего голову серым, вернее, синим платком.


[Закрыть]. Но тот умер, и, сколько раз ни меняли привратников, все они умирали. Тогда Цзян забросил дом окончательно.

В том же селе жил студент, по имени Тао Ван-сань. Он с ранних пор отличался свободным, ничем не стесняющимся нравом. Был охоч до любезничанья с гетерами, но, когда вино кончалось, он их сейчас же отсылал. Друзья-приятели подсылали ему гетер нарочно, и они бежали к нему, льнули. Тао – ничего, смеялся, принимал без возражений и недовольства. На самом же деле всю ночь проводил без всякой нечистоплотности.

Как-то он ночевал в доме у секретаря министра. Ночью к нему прибежала служанка. Студент решительно ее отстранил, не стал чинить беспорядка. За это секретарь стал дружить с ним и уважать его.

Семья была самая бедная, да тут еще жили родственники по так называемому «удару в таз»[295]295
  … по так называемому «удару в таз». – У Чжуан-цзы читаем, что, когда у него умерла жена, он сидел и бил в таз, горланя изо всех сил. Друг, пришедший с поминальным визитом, упрекал его за несвоевременную веселость. Чжуанцзы сказал, что не может плакать по смерти, ибо смерть есть одно из очередных превращений и в ней особое величие. Таким образом, в рассказе речь идет об умершей жене.


[Закрыть]. В этих крытых соломой помещениях, всего в несколько столбов, когда наступали парные жары, Тао не был в состоянии выносить духоту и обратился к секретарю с просьбой временно одолжить ему заброшенный дом. Секретарь, имея в виду живущие в доме привидения, отклонил его просьбу. Тогда студент написал рассуждение «О том, что чертей нет» (продолжение предыдущих)[296]296
  … написал рассуждение «О том, что чертей нет» (продолжение предыдущих)… – До него уже были написаны два таких рассуждения: одно Жуань Чжанем (281–310), другое – Линь Юнем (VIII–IX вв.).


[Закрыть] и представил его секретарю, добавив при этом:

– Что могут сделать черти?

Ввиду настойчивых его просьб секретарь согласился.

Студент пошел в дом, убрал приемную и кабинет, а с наступлением вечера принес туда свои книги. Потом пошел за прочими вещами. Хватился книг – уже исчезли. Подивился, лег вверх лицом на постель и затаил дыхание, чтобы посмотреть, каковы будут дальнейшие перемены обстоятельств.

Прошло этак с время, нужное для обеда. Послышались шаги: кто-то шел в туфлях. Тао взглянул. Видит: из спальни вышли две девушки и вернули на стол пропавшие книги. Одной из них было лет двадцать, а другой, пожалуй, лет семнадцать-восемнадцать. И та и другая были отменные красавицы.

Они нерешительно топтались, стоя возле кровати, на которой лежал студент, переглядывались, пересматривались и пересмеивались. Студент лежал тихо, не шевелясь. Тогда старшая подняла ногу и толкнула студента в живот, а младшая, зажав рот, тихо смеялась. Студент чувствовал, как сердце его волнуется волной и что, по-видимому, ему не выдержать. Он стал думать о вещах неколебимой правоты, быстро стал серьезен и решительно не обращал больше на дев внимания. Тогда дева левой рукой стала дергать его за усы, а правой рукой легонько хлопать по щекам. Послышались слабые шлепки, которым младшая еще пуще смеялась. Студент быстро вскочил и заорал на них:

– Эй, как ты смеешь, дьявольское отродье!

Обе девушки в испуге убежали и скрылись.

Студент, боясь, что придется всю ночь терпеть подобные мучения, хотел уже переехать обратно домой, но затем устыдился, что слова его не будут покрыты, зажег лампу и стал читать. В мрачном пространстве бесовские тени реяли вокруг него беспрерывно, но он не обращал на них ни малейшего внимания.

К полуночи он зажег свечу и улегся спать. Только что смежил он вежды, как почувствовал, что ему попало в нос что-то тонкое. Стало невероятно щекотно, и он сильно чихнул. И вот слышит, как в темных углах сдержанно-сдержанно смеются.

Студент, ничего не говоря, притворился, что уснул, и стал выжидать. Вдруг видит, что младшая дева взяла бумажный кружок, свернула его тоненьким коленцем и подходит к нему, то шествуя как аист, то припадая как цапля.

Студент разом вскочил и закричал на нее. Вспорхнула и скрылась. Только что улегся, как ему опять полезли в ухо. И всю ночь его таким образом теребили, прямо невыносимо. Но как только пропели петухи, стало тихо, звуки исчезли, и студент наконец сладко уснул.

Весь день не было ничего ни слышно, ни видно. Как только солнце пало вниз, появились какие-то призраки. Тогда студент принялся ночью стряпать, решив дотянуть стряпню до утра. Старшая мало-помалу подошла к столу и согнула на нем свои локти, наблюдая, как студент занимается. Затем взяла да закрыла студенту книгу. Студент рассердился, хвать ее – ан уже вспорхнула, растворилась.

Через самое малое время она опять стала его трогать. Студент положил руку на книгу и продолжал читать. Тогда младшая, подкравшись с затылка, закрыла сложенными руками студенту глаза. Мгновение – и убежала. Стала поодаль и смеялась.

Студент, тыча в нее пальцем, бранился:

– Вы, чертовы головушки! Уж если поймаю – так сразу убью!

Девы и не подумали пугаться. Тогда он сказал насмешливо:

– Даже если проводите меня в спальню, я все равно не умею… Так что бесполезно ко мне приставать!

Девы усмехнулись. Потом повернулись к печке, стали щипать растопку, мочить рис и вообще готовить студенту пищу. Студент поглядел на них и похвалил.

– Ну, скажите ж мне обе, – спросил он, – неужели ж это не лучше, чем глупо скакать и прыгать?

Не прошло и пустячного времени, как кашица уже была готова. Обе девы наперерыв бросились класть на стол ложки, палочки и глиняные чашки.

– Я очень тронут, – сказал студент, – вашей услугой… Чем только за вашу доброту мне отплатить?

Девы засмеялись.

– Да, но в каше-то моча с мышьяком, – сказала одна.

– Послушайте, – ответил студент, – ведь у меня с вами никогда никаких недоразумений не было: ни ненависти, ни злобы. Зачем вам так со мною обращаться?

Кончив есть, опять наполнили чашки и бегали, усердно хлопоча и соревнуя. Студент ликовал. Так привыкли делать постоянно. С каждым днем осваивались все ближе и ближе. Сидели уже рядышком и говорили, изливаясь по душам.

Студент стал подробно расспрашивать, как их зовут.

– Я, – сказала старшая, – называюсь Цю-жун, Осеннее Лицо. Фамилия моя Цяо. А она – из дома Жуаней. Сяо-се, Маленькая Благодарность.

Затем студент полюбопытствовал узнать подробнее, откуда они обе.

– Глупый какой мужчина, – смеялась Сяо-се. – Мы еще не смеем ему отдать свое тело, а он… Кто тебе велит, скажи, спрашивать о наших домах? Что мы, замуж идем или ты на нас, что ли, женишься?

– Вот что, – сказал студент, сделав серьезное лицо, – если передо мной прелестное существо, то неужели с ним можно обойтись без свойственных человеку отношений? Теперь так: если дух из мрачных мертвых сфер ударит в человека, то тот обязательно умрет. Так что кому не нравится со мной жить – что ж, пусть уходит. А кому нравится – примирись, и дело с концом. Если я вам не нравлюсь, к чему вам, таким красавицам, пятнать себя? Если ж нравлюсь по-настоящему, зачем, скажите, вам смерть какого-то шалого студента?

Девы переглянулись, и на лице их выразилось движение. С этих пор они не очень уж приставали к нему с шутками и издевками. Тем не менее от времени до времени они лезли руками к себе в груди, снимали штаны и клали их на пол. Студент оставлял без внимания, более не дивясь.

Однажды он что-то списывал с книги, но не кончил и вышел. Когда же вернулся, то нашел Сяо-се припавшей к столу и с кистью в руке ему дописывающей. Увидав студента, она бросила кисть и засмеялась, искоса на него поглядывая.

Студент подошел к столу, посмотрел. Хотя и плохо – даже и не письмо совсем, – а все же строки расположены в строгой правильности. Студент похвалил.

– Ты, милая, – сказал он, – человек тонкий. Если это тебе доставляет удовольствие, то я тебя буду учить!

Прижал ее к груди, взял за руку и стал учить писать.

В это время вошла со двора Цю-жун. Она изменилась в лице, по-видимому ревнуя.

– Когда я была еще ребенком, – сказала, улыбаясь, Сяо-се, – я училась у отца писать. Давно не занималась и теперь вот словно вижу сон!

Цю-жун молчала. Студент, угадав, что у нее на уме, притворился, что не замечает, обхватил и ее, дал кисть и сказал:

– Ну-ка, я посмотрю, можешь ли ты это делать?

Написав несколько знаков, он встал.

– Цю, милая, – вскричал он, – да у тебя очень хороший почерк!

Цю-жун выразила радость.

Студент сложил две бумажки в виде линеек и велел обеим списывать, а сам взял себе отдельную лампу и стал заниматься, втайне довольный тем, что у каждой теперь было свое дело и, значит, тормошить его и лезть к нему они обе не будут.

Кончив списывать, они в благоговейной позе встали у стола и слушали замечания студента. Цю-жун никогда не умела читать и наваляла ворон[297]297
  … никогда не умела читать и наваляла ворон… – У известного поэта Лу Туна (VIII–IX вв.) был маленький сын, который любил мазать тушью по книгам и стихам отца. Находя у себя на столе подобные сюрпризы, поэт писал добродушные стихи:
«Вдруг появляюсь я. Вижу – на столике жижа свороченной туши.Все перемазано: письма, стихи мои словно почтеннейший ворон».

[Закрыть] так, что нельзя было разобрать. Когда разбор кончился, она увидела, что у нее хуже, чем у Сяо-се, и сконфузилась. Студент хвалил ее, ободрял, и наконец лицо ее прояснилось.

С этих пор девы стали служить студенту как своему учителю. Когда он сидел, они чесали ему спину. Когда ложился спать, они укладывали ему ноги. И не только не смели больше над ним издеваться, но, наоборот, взапуски ухаживали, стараясь угодить.

Прошло несколько дней, и списывание Сяо-се стало определенно правильным и хорошим.

Студент как-то похвалил ее, а Цю-жун сильно застыдилась, ресницы стали мокрыми, и слезы висели нитями. Студент принялся на все лады утешать ее и развлекать. Наконец она перестала.

Затем студент стал учить их классическим книгам. Сметливы и остры они оказались необычайно. Стоило раз показать, как второй раз уж ни одна не спрашивала. И обе наперерыв занимались со студентом, часто просиживая всю ночь.

Сяо-се привела еще своего брата Третьего, который поклонился студенту у двери. Лет ему было пятнадцать-шестнадцать. Красивое лицо дышало тонкой привлекательностью. Он преподнес студенту золотой крюк «чего хочешь»[298]298
  Он преподнес студенту золотой крюк «чего хочешь». – Это прихотливо изогнутый крюк, изображающий, строго говоря, символический гриб линчжи, предвещающий долговечность. Затем, ввиду того что его фигура напоминает скорописные знаки жу и – «чего хочешь?», его называют жуи и изображают в благопожелательных ребусах, замещая таким образом целую фразу одной фигурой.


[Закрыть]. Студент велел ему читать по одной с Цю-жун книге. Вся комната наполнилась криками и-и-у-у[299]299
  Вся комната наполнилась криками и-и-у-у. – Основой первоначального преподавания в Китае было строжайшее заучивание наизусть всего конфуцианского канона. Так как архаический язык его был не по силам начинающему, отстоя от языка, на котором тот уже привык думать и говорить, так далеко, что сходство можно рассмотреть лишь пристальным ученым глазом, запоминание это происходило чисто формальным порядком, без объяснений, в виде напевания самых прихотливых мелодий по загадочным нотам – иероглифам.


[Закрыть]. И вот, значит, студент устроил, так сказать, «шатер» для бесов[300]300
  … студент устроил, так сказать, «шатер» для бесов. – Знаменитый преподаватель конфуцианского канона Ма Жун (79–166) устраивал как бы особый шатер для учеников, а сам сидел в зале, где его утешали женщины-артистки. Несмотря на такое скандальное пренебрежение к конфуцианскому этикету, этот «проникновенный», как его называли, конфуцианец имел среди своих учеников многих знаменитых впоследствии людей.


[Закрыть].

Когда секретарь об этом узнал, он был рад и стал от времени до времени давать ему жалованье натурой.

Так прошло несколько месяцев. Цю-жун и Третий уже умели писать стихи и иногда друг другу ими вторили. Сяо-се по секрету наказывала студенту не учить Цю-жун. Студент обещался. Цю-жун же наказывала не учить Сяо-се. Студент тоже обещал.

Однажды студент собрался ехать на экзамен. Обе девы, проливая слезы, держались за него и прощались.

– На этот раз, знаете, – сказал Третий, – вам можно бы под предлогом болезни избежать этого путешествия. Иначе, боюсь, как бы вам не пришлось пойти по стезе беды!

Студент, считая позором сказаться больным, отправился.

Надо заметить, что студент давно уже имел страсть в стихах своих высмеивать действительность, чем навлек на себя беду со стороны обиженного им знатного в уезде человека, который каждый день о том лишь и думал, чтобы повредить студенту в его успехах. Он втихомолку подкупил инспектора по учебной части, и тот оклеветал студента в нарушении экзаменационных правил. Его задержали, посадили в тюрьму. Деньги, взятые с собой на расходы, у него все вышли, и он выпрашивал пищу у тюремщиков. Он уже приговорил себя к тому, что никаких оснований для жизни у него нет.

Вдруг кто-то к нему впорхнул. Оказывается, это Цю-жун. Покормила студента обедом, обернулась к нему и горько зарыдала.

– Наш Третий выразил ведь опасение, что с вами будет несчастье, – говорила она, – вот видите, и действительно он не ошибся. Третий, знаете, пришел вместе со мной. Он отправился в присутствие искать правды в вашем деле!

Сказала еще несколько слов и вышла, причем никто ее не видел.

Через день начальник присутствия вышел, и Третий, загородив ему дорогу, громко заявил о несправедливости. Бумагу от него приняли, и Цю-жун прошла в тюрьму сообщить об этом студенту. Потом ушла, чтобы проследить далее, и три дня не приходила. Студент горевал, голодал, был вне себя от отчаяния, и день ему казался за год.

Вдруг явилась Сяо-се в смертельном унынии и горе.

– Цю-жун, – рассказывала она студенту, – на возвратном пути проходила мимо храма Стен и Рвов[301]301
  … проходила мимо храма Стен и Рвов… – Храм бога города чэнхуана (чэн-хуан – букв. «стены-рвы»), судьи мертвых данной местности, которые поступают к нему от деревенских богов. Точная копия земного правосудия.


[Закрыть] и была силком схвачена черным судьей из западной галереи[302]302
  … была силком схвачена черным судьей из западной галереи. – В галереях перед входом в нишу бога города стоят статуи его помощников, отправителей правосудия, перед которыми население испытывает суеверный страх, считая их способными к заклятию и к отвращению нечистой силы.


[Закрыть]. Он вынуждал ее поступить к нему в наложницы. Цю-жун не сдавалась. И вот теперь тоже сидит в одиночной тюрьме. Я бежала сотню ли, бежала так, что сильно устала. Когда же добежала до северного пригорода, то наколола ногу на старый терновник. Боль въелась в сердце и пошла до костного мозга. Боюсь, что уже больше не смогу прийти!

Тут она показала свою ногу. Кровь густо и темно краснела на ее «мчащейся по волне»[303]303
  Кровь густо и темно краснела на ее «мчащейся по волне». – То есть по ступне. У знаменитого поэта Цао Чжи (192–232) в его «Оде фее реки Ло» читаем в поэтическом описании красот феи:
Мчится по волнам неуловимый шаг,И газовый чулочек рождает пыль.То есть как будто волны – обычная дорога.

[Закрыть]. Она достала три лана серебра, заковыляла и исчезла.

Ввиду того что Третий никаким образом не приходится подсудимому родственником и, следовательно, не имеет оснований за него хлопотать, судья-сановник постановил дать ему палок. Когда же наказание хотели привести в исполнение, то он ударился о землю и исчез. Сановник был поражен этим диковинным случаем. Просмотрел жалобу. Дело в ней было изложено в словах, полных скорби и сострадания. Велел позвать студента для дачи личного показания и спросил его, что за человек этот Третий. Студент сфальшивил и сказал, что не знает. Сановник увидел ясно, что студент не виноват, и велел его освободить.

Студент пришел домой. Целый вечер никого не было. К концу стражей появилась наконец Сяо-се.

– Наш Третий, – сказала она с грустью в голосе, – был схвачен в канцелярии сановника духом присутственных зданий[304]304
  … схвачен в канцелярии сановника духом присутственных зданий… – На дверях правительственных зданий в старом Китае рисовались обычно две огромные фигуры (по одной на каждом из полотнищ), одетые в доспехи древних китайских полководцев, с алебардами в руках и искаженно грозным выражением лица. Это духи, охраняющие входы от вторжения нечистой силы, в том числе, конечно, и лисиц. Впоследствии эти изображения стали официально эмблемой власти.


[Закрыть] и отправлен под стражей в судилище Тьмы[305]305
  … в судилище Тьмы. – Подземное царство Янь-вана, где судят грешников.


[Закрыть]. Царь Тьмы, видя чувство долга, проявленное Третьим, велел ему сейчас же родиться в одном знатном и богатом доме. Цю-жун давно уже томится взаперти. Я подала было жалобу богу Стен и Рвов[306]306
  … жалобу богу Стен и Рвов… – Читателю уже известно, что этот бог представляет собой инстанцию для суда над грешниками, или родившимися в этом городе, или же препровожденными из провинции. Сообразно земной юрисдикции, в одном и том же городе могут быть два или даже три чэнхуана.


[Закрыть], но меня тоже задержали, и проникнуть в присутствие мне не удалось. Ну, что ж я буду теперь делать?

Студента охватил гнев.

– Ах вы, черные, старые бесы! Да как же вы смеете так поступать? Вот завтра же я сброшу на пол ваши изображения и растопчу их в слякоть. Выскажу все чэнхуану и даже ему выскажу порицание. Что, в самом деле, подьячие у его стола так жестоко обнаглели, а он спит, что ли, и видит пьяный сон?

И, скорбя и гневаясь так, сидели они друг с другом, не заметив даже, что уже четвертая стража[307]307
  … не заметив даже, что уже четвертая стража… – Около пяти часов утра.


[Закрыть] на исходе. Вдруг впорхнула Цю-жун. Оба были радостно поражены и бросились к ней с вопросами.

Цю-жун плакала.

– Вот, – говорила она, обращаясь к студенту, – пришлось-таки мне нынче за вас претерпеть десяток тысяч казней. Судья каждый день приставал ко мне с ножом и палкой[308]308
  … приставал ко мне с ножом и палкой. – То есть «пытал меня».


[Закрыть]. Но вдруг сегодня вечером он отпустил меня домой, сказав при этом следующее: «Я ведь ничего, я все это любя… Но раз ты не хочешь, то я, конечно, не буду тебя грязнить и бесчестить. Потрудись, пожалуйста, передать „осеннему“ министру[309]309
  … передать «осеннему» министру… – Будущему министру уголовных дел, несущему людям смерть, как осень несет смерть природе.


[Закрыть], Тао, чтобы он меня не карал».

Услыхав это, студент несколько повеселел. Затем он выразил желание лечь вместе с девами.

– Ну, – сказал он им, – теперь я хочу от вас умереть!

– Нет, – отвечали они, – мы в свое время получили от вас открывающее пути наставление и глубоко сознаем, чем вам обязаны и как к вам надо относиться. Неужели мы можем допустить, чтобы, любя вас, мы вас же погубили?

И ни за что не согласились, хотя в то же время привлекли к нему свои шеи, склонили головы и вообще выказывали супружеские чувства. Обе они после беды совершенно изгнали из себя всякую ревность.

Как-то студенту случилось встретить на дороге одного даоса, который, взглянув на него, сказал, что в нем сидит бесовский дух. Студенту эти слова показались странными, и он рассказал даосу все.

– Нет, – сказал даос, – это бесы хорошие. Не стоит с ними ссориться!

И, написав два талисмана, вручил их студенту.

– Вот что, – сказал он при этом, – вы вернетесь домой и передадите эти талисманы обоим бесам: пусть их, обогащают свою судьбу! Если они услышат за воротами плачущую деву, то пусть проглотят талисманы и быстро ринутся из дома. Та, что раньше добежит, может воскреснуть.

Студент поклонился даосу, принял от него талисманы, вернулся домой и вручил их девам.

Прошло этак с месяц. И действительно, послышался плач девы. Обе девы, обгоняя друг друга, выбежали из дома… Но Сяо-се второпях забыла проглотить свой талисман.

Увидев проходящий мимо них траурный балдахин, Цю-жун вышла, влезла в гроб и умерла. Сяо-се не удалось влезть, и она с горькими рыданиями вернулась домой.

Студент вышел взглянуть. Оказывается, это богатый дом Хао хоронил свою дочь. И вот все видели, как какая-то девушка влезла в гроб и там пропала. Только что зрители, пораженные удивлением, стали высказывать свое недоумение, как в гробу послышался голос. Спустили балдахин с плеч, открыли, освидетельствовали, а девица вдруг воскресла. Поставили ее у кабинета студента и стали стеречь. Вдруг она открыла глаза и спросила про студента Тао.

Хао стали ее допрашивать.

– Да, я не ваша дочь, – отвечала она. И рассказала всю историю.

Хао не очень-то верили и хотели уже снести ее к себе домой, но дева не соглашалась, а встала и прямехонько прошла к студенту в кабинет. Там она повалилась и не желала вставать.

Хао тогда признали Тао своим зятем и ушли. Студент подошел взглянуть на лежащую. Правда, что черты лица были другие, но светлая красота не уступала Цю-жун. Радость, ликование студента перешли все границы всяких чаяний, и вот она принялась рассказывать ему всю свою жизнь.

Вдруг в это время послышался плач беса: у-у-у!

Оказывается, то плакала в темном углу Сяо-се. Всей душой жалея ее, студент взял лампу и подошел к ней, стал разными хорошими словами сообщать ей о своем сочувствии, но ворот и рукава у ней намокли волнами, и рассеять ее большую тоску не удалось. Ушла лишь к рассвету.

Утром Хао прислал со служанками туалет и приданое, так что они вполне стали теперь тестем и зятем.

Только что он вечером забрался под полог, как Сяо-се опять стала плакать. И так продолжалось ночей шесть-семь. Муж с женой были охвачены горестным волнением… Так и не могли совершить брачную церемонию соединения в чаше.

Студент, полный беспокойных дум, не знал, что предпринять.

– Знаешь что, – сказала ему Цю-жун, – наш даос – бессмертный волшебник. Пойди еще раз к нему, попроси; быть может, он пожалеет нас и поможет!

Студент согласился, проследил местопребывание даоса, поклонился в землю, распростерся и изложил свое дело. Даос энергично заявил ему, что на это у него нет средств. Студент умолял не переставая.

– Глупый ты студент, – рассмеялся даос, – как ты любишь к людям приставать! Должно быть, у меня с тобой связанная судьба. Давай уж испытаю до конца все, что умею.

И пришел со студентом домой. Там он потребовал, чтобы ему отвели спокойное помещение, закрыл двери, уселся и запретил обращаться к нему с вопросами. Так просидел он дней десять. Не пил, не ел. Подкрались, подсмотрели. Он сидел, закрыв глаза, спал.

Однажды утром он встал. Вдруг какая-то молоденькая девушка вошла к нему, подняв занавес. У нее были светлые глаза и блестящие белые зубы – красота такая, что прямо светила на людей.

– Всю ночь, – смеялась она, – топтала я свои башмаки. Устала страшно. Но ты меня опутывал и тянул неотступно, так что я пробежала больше сотни верст и наконец добралась до хорошего дома!

Даос привел ее в дом студента, дал ей войти и передал ему из рук в руки.

Когда свернулись сумерки, пришла Сяо-се. Дева Цю-жун быстро вскочила, бросилась ей навстречу, обняла ее и вдруг слилась с ней в одно существо, которое грохнулось наземь и вытянулось.

Даос вышел из своего помещения, сделал знак приветствия и быстро удалился. Студент с поклонами его проводил. Когда же вернулся, дева уже ожила. Подняли ее, положили на кровать. Дух и тело стали понемногу расправляться. Только все держалась рукой за ногу, стонала и говорила, что у нее боли в ноге. Наконец через несколько дней она уже могла подниматься.

После этого студент прошел на экзамене в «проведенные по спискам»[310]310
  … прошел на экзамене в «проведенные по спискам». – То есть в первые чины.


[Закрыть]. Некий Цай Цзы-цзин был с ним в одной группе, зашел к нему по делу и остался на несколько дней. В это время вернулась от соседей Сяо-се. Цай, пристально на нее воззрившись, быстро побежал ей наперерез. Сяо-се посторонилась и старалась от него убежать, вся сердитая от подобного легкомысленного приставания.

– Вот что, – заявил Цай студенту, – у меня есть к вам дело… Боюсь, оно сильно напугает вас, когда вы услышите… Можно говорить или нет?

Студент стал расспрашивать.

– Дело, видите ли, в том, – отвечал Цай, – что года три тому назад у меня в раннем возрасте умерла младшая сестра. Прошло две ночи, и вдруг тело ее пропало. Так до сих пор мы ничего не могли понять, думали, думали… И вдруг я увидел вашу супругу… Откуда такое глубокое сходство, скажите?

– Моя горная колючка,[311]311
  Моя горная колючка… – То есть «моя жена» (вежливо-уничижительно).


[Закрыть] – засмеялся студент, – груба, неудачна… Стоит ли сравнивать с вашей сестрицей? Впрочем, раз уж мы товарищи по группе, чувства у нас должны оставаться самыми близкими. Что помешало бы отдать даже жену с детьми?

С этими словами он вошел в комнаты и велел Сяосе принарядиться и выйти к гостю. Цай был страшно поражен.

– Серьезно говорю – это моя сестра!

И заплакал.

Студент рассказал всю историю с начала до конца. Цай повеселел.

– Ну, раз ты, сестричка, не умерла, то мы с тобой поскорее поедем домой, утешим строгого и милостивую[312]312
  … утешим строгого и милостивую. – Отца и мать.


[Закрыть].

И уехал с ней.

Через несколько дней явилась вся семья, и с той поры установили отношения вроде тех, что были с Хао.

Историк этих странностей скажет здесь так:

Красавицу, в мире исключительную, – одну и то трудно сыскать… Как это вдруг он достал сразу двух? Такую вещь увидишь разве один раз в тысячу лет, и случиться она может лишь с тем, кто не бегает к девчонкам зря.

Даос – святой, что ли? Откуда такая божественная у него сила?

Если такая сила есть, то сойтись можно и с уродливой бесовкой.