Текст книги "Ничто не случайно"

Эта Пальмира не имела ничего общего с Пальмирой штата Висконсин, которая, оставшись в нашем далеком прошлом, реяла у нас в памяти сквозь столетия. Взлетно-посадочная полоса была здесь короткой и узкой, ограниченной с одной стороны хозяйственными постройками, а с другой – высокой кукурузой. Мы остановились, но прокатив всего лишь одного пассажира, вновь поднялись в воздух и устремились на юг без всякой цели, петляя туда-сюда по штату Миссури и снова скатываясь на восток, в Иллинойс.

Приземлившись однажды на травяном поле вблизи Халла, я понял, что мы установили рекорд по количеству перелетов через штат Миссури за один день.

В этом городке с населением в пятьсот человек мы продали всего лишь пять прогулок в небо и обнаружили, что сенокос, на котором мы остановились, был только день назад выделен властями штата Иллинойс под место для посадки самолетов. В этом городке был сильный авиаклуб, который на добровольные пожертвования смог даже построить себе блочное здание под контору.

– Вы – первые пилоты, которые приземлились на этом поле с тех пор, как оно официально стало аэропортом! – слышали мы снова и снова. Нам также повсеместно повторяли, что это для нас очень большая честь. Хотя, если задуматься, это смешно. Нам не было никакого дела до аэропортов. Мы каждый раз просто искали небольшую полоску травы, чтобы приземлиться, и вот случилось так, что очередной сенокос был объявлен аэропортом прямо перед тем, как наши колеса прокатились по нему.

Пролетав весь этот день и израсходовав два полных бака горючего, мы заработали двенадцать долларов наличными.

– Знаешь, Стью, мне кажется, что в Иллинойсе только Пекатоника – это место для нас, не так ли? А здесь, если мы задержимся еще хотя бы на один день, с нас потребуют специальное разрешение от властей на пользование государственным аэропортом.

Стью что-то промурлыкал в ответ, напялил на себя никому не нужную сетку для защиты от комаров и повалился на свой спальный мешок.

– Ты родился здесь, правда? – спросил он и сразу же уснул.

Я никогда так и не понял, что должно было значить его последнее замечание.

Глава 15

Я ПРОСНУЛСЯ В ШЕСТЬ тридцать под щелчок затвора фотоаппарата «Polaroid». Мужчина снимал, как мы спали под крылом.

– С добрым утром, – сказал я. – Не желаете ли прокатиться с утра пораньше?

С моей стороны это был скорее рефлекс, чем стремление заработать три доллара.

– Быть может, попозже. Сейчас я снимаю. Вы не возражаете, я надеюсь?

– Нет, – ответил я и снова уронил голову на свою походную подушку, погружаясь в сон.

В следующий раз мы проснулись вместе в девять часов и заметили толпу людей, которая стояла на некотором расстоянии и оттуда рассматривала аэроплан.

Один парень с интересом посмотрел на меня и снова принялся изучать имя, написанное на ободке кабины биплана.

– Скажи, – отозвался он наконец, – ты – это тот Дик Бах, который пишет иногда рассказы для журнала о самолетах, правда же?

Я вздохнул. Прощай, Халл, штат Иллинойс.

– Да. Это я. Пописываю иногда.

– У меня есть предложение. Давай ты станешь здесь, возле кабины, и я сниму тебя.

Я встал, радуясь тому, что ему нравятся мои рассказы, но лишаясь статуса анонимного пилота.

– Стью, собирай вещи.

Иллинойс в середине лета больше всего напоминает живописную зеленовато-дымчатую печку, и мы носились по его душному небу, как растревоженная пчела. Долгие дни мы летали вдоль реки Иллинойс, но так и не нашли для себя выгодной работы. Затем однажды во второй половине дня на горизонте появился город. Это был Монмаут, штат Иллинойс. Население 10 000 человек. Аэропорт к северу от города.

Когда мы кружили над городом, Стью вопросительно взглянул на меня, и я в ответ пожал плечами. Здесь по крайней мере было земляное поле, что уже немало. Теперь все дело было в том, заинтересуются ли жители такого большого города возможностью прокатиться на биплане странствующих пилотов.

Сейчас выясним, подумал я. Мы будем все делать так, будто это маленький городок. Приземлившись, мы подрулили к бензозаправке и заглушили мотор.

Поблизости в одном ряду стояли девять аэропланов. С другой стороны находился кирпичный ангар, в котором размещался старинный локомотив.

Человек, который приехал, чтобы открыть заправочную станцию, проработал в аэропорту Монмаута тридцать лет и не раз летал на биплане.

– Я летал, когда здесь только появились первые шесть инструкторов, а затем восемь, – сказал он. – Здесь тогда училось летать тридцать человек, и было великое множество аэропланов. Была и другая взлетная полоса, вон там, где сейчас кукурузное поле. Это самый старый постоянно действующий аэропорт в Иллинойсе, вот что я вам скажу. Он работает с 1921 года.

К тому времени, когда мы вылезли из его машины возле ресторана, находящегося в полумиле от аэропорта, мы узнали кое-что о том, как в Монмауте обстоят дела с авиацией. Ее слава ушла в прошлое. Когда-то это был город, в который заезжали самые известные пилоты, а теперь здесь летают по выходным лишь несколько любителей.

Наше знакомство с жителями города началось в прохладном зале ресторана с официантки по имени Бет. Она интересовалась аэропланами, но обнадежила нас только гамбургерами.

– Лето – не самое подходящее время для вас. Все ученики колледжей разъехались по домам.

Затем последовала продолжительная тишина, и Бет оставила нас одних, подарив на прощание грустную улыбку.

– Да-а, – устало сказал Стью. – Не очень весело. Куда мы полетим дальше?

Я перечислил несколько мест, но все они были не более перспективными, чем Монмаут.

– …в крайнем случае мы можем попытать счастья в Маскатине.

– Название как-то слишком напоминает о москитах, – отозвался Стью о городе, на который я возлагал надежды.

– Ладно, теперь за работу. Давай попробуем сделать здесь все как обычно, и посмотрим, что из этого выйдет. Попытка – не пытка, ты ведь знаешь. Может быть, стоит прыгнуть разок с парашютом, чтобы хоть как-то расшевелить людей.

Прыжок с парашютом – наше самое надежное средство. К тому времени, когда мы разгрузили аэроплан и были готовы к взлету, было уже пять часов – идеальное время для привлечения толп.

Стью прыгнул с высоты 3500 футов в дымку, которая закрывала горизонт, и полетел, как метеор, вниз, по направлению к травяной взлетной полосе. Его купол внезапно раскрылся большим белым цветком – последняя модель парашюта «Кингс Рэнсом», мешочек с аккуратно сложенным нейлоном – и вот Стью медленно поплыл вниз, как уставшее кучевое облачко.

Когда я нырнул, чтобы покружить вокруг него, я увидел, что собралось уже несколько машин, но их число было намного меньшим, чем можно было ожидать от такого города. Затем мы с бипланом проделали несколько финтов в воздухе над кукурузными полями и приземлились. Этот прыжок у Стью тоже получился удачным, и когда я подкатил к нему, он уже во всю расхваливал прохладу воздуха на высоте 3500 футов.

Но люди не хотели летать.

– Этот самолет проверен государственной технической инспекцией? – донесся до меня вопрос одного типа, который внимательно разглядывал биплан.

Да, о полетах вблизи маленького городка остается только мечтать, думал я. Создается впечатление, что жители современных городов живут в настоящем времени с его бешеными скоростями и гарантиями безопасности. К концу дня мы прокатили всего двух пассажиров.

Местные пилоты были очень любезны и обещали на следующий день большее стечение народа.

– Месяц назад у нас здесь был слет парашютистов, и тогда машины стояли везде вплоть до самого поворота на главное шоссе, – говорили они. – Подождите лишь немного, пока весть о вас разойдется по окрестностям.

К тому времени, когда мы подходили к ресторану, чтобы поужинать, у меня снова возникли серьезные сомнения по поводу Монмаута.

– Стью, что ты скажешь о том, чтобы завтра полететь дальше? Или это место кажется тебе хорошим?

– Два пассажира. Ты ведь знаешь, что для первого дня это нормально.

– Да, но это место совсем не выглядит перспективным, не так ли? В маленьких городах мы – большое событие, и люди выходят по крайней мере для того, чтобы взглянуть на нас. А здесь мы – всего лишь еще один аэроплан. Никому нет до нас дела.

Мы заказали у Бет ужин, а она улыбнулась и сказала, что рада нас видеть.

– Стоит все же попытать счастья в этом месте, – сказал Стью. – Мы летаем уже долго без дела, не забывай. Некоторые другие места тоже поначалу выглядели неперспективно.

– Ладно. Останемся здесь.

Еще один день по крайней мере убедит меня в бесполезности летать в большие города. Хотя и так ясно, что это неприятное занятие – здесь мы не в своей среде, вне своего времени.

Эту ночь мы провели в конторе аэропорта. Комаров там не было.

На следующий день я все время чувствовал, что что-то здесь не то. Пассажиры приходили к нам, и к семи часам вечера мы летали восемнадцать раз, но отсутствовал подлинный дух нашей работы. Мы были просто двумя помешанными парнями, которые зарабатывают деньги, продавая прогулки на аэроплане.

В семь часов, когда мы сидели под крылом, к нам подошел мужчина.

– Ребята, если не откажете, у меня есть для вас особая работа.

– Говорите, особый, говорите, прием, – сказал я, вспоминая старый воздушный диалект. Мы со Стью как раз разговаривали о службе в Воздушных Силах.

– В моем доме сегодня будут гости… Хотел бы узнать, нельзя ли заказать у вас небольшое воздушное шоу. Я живу на окраине города, вон там, видите?

– Сомневаюсь, что вы многое разглядите, – ответил я. – Я не опускаюсь ниже полутора тысяч футов над землей, а начинаю на высоте три тысячи. С земли это будет выглядеть как маленькая точечка в небе, только и всего.

– Это не имеет значения. Можете ли вы устроить шоу, скажем, на… двадцать пять долларов?

– Конечно, если пожелаете. Но я не летаю ниже полутора тысяч футов.

– Отлично. – Он достал из бумажника две десятки и пятерку. – Начало в семь тридцать вас устроит?

– Договорились. Но деньги оставьте пока при себе. Если вам покажется, что представление стоило их, зайдете сюда завтра и отдадите мне их. Если нет, давать ничего не нужно.

В семь тридцать мы с бипланом уже начинали первую петлю над кукурузным полем на окраине города. В семь сорок шоу закончилось, и мы покружились немного над парком, наблюдая за игроками в бейсбол.

Когда мы приземлились, у Стью было уже два пассажира, готовых к полету.

– Покатай нас лихо! – попросили они.

Они получили Стандартный Лихой Полет: крутые виражи, боковые скольжения, при которых ветер буквально ударял по ним, горки и пикирования. Они так радовались и восхищались в воздухе, будто летели на самом большом, самом быстроходном истребителе в мире, что меня немало удивило. В течение нескольких минут полета я думал о том, что из Монмаута пора улетать, и гадал, куда нам податься дальше. Этот полет вовсе не казался для меня лихим, а Паркс совсем не выглядел как истребитель. Несомненно, что это приятный полет, и интересный, но едва ли восхитительный.

Восторг моих пассажиров был для меня откровением и одновременно своевременным предупреждением. Лето подходило к концу, и я так привык к необычной и исполненной приключений жизни странствующего пилота, что стал считать ее само собой разумеющейся, как самую обычную работу.

Я ушел носом биплана вверх, переворачиваясь через крыло, чем заставил своих пассажиров с восторгом и ужасом уцепиться за кожаный ободок кабины. Я громко сказал себе:

– Эй, Ричард, прислушайся! Это ветер! Слушай, как он свистит сквозь расчалки, чувствуй, как он бьет тебе в лицо и давит на защитные очки! Проснись! Все это происходит здесь и сейчас, и ты должен бодрствовать! Очнись! Смотри! Чувствуй! Живи!

Внезапно я мог слышать слова… Рев и треск Урагана зазвучали как Ниагарский водопад, который затем превратился в гул старого мотора, работающего на полных оборотах, как мощный метроном, кромсающий пространство и время каждым поворотом своего винта.

О этот удивительно совершенный звук… Как давно я уже не слышал его? Многие недели. Это солнце, сверкающее, как раскаленная сталь в ослепительно голубом небе… Сколько времени прошло с тех пор, как я наклонял назад голову и пробовал на язык вкус солнечных лучей? Я открыл глаза и взглянул прямо на него, упиваясь его теплом. Я снял одну перчатку и набрал в ладонь ветра, которым никто не дышал за последние десять миллиардов лет. Я хватал его рукой и вдыхал полной грудью.

Ричард, перед тобой сидят люди, открой глаза! Кто они? Взгляни на них! Смотри! Они вдруг превратились из пассажиров в живых людей, парня и девушку, которые были такими яркими, счастливыми и прекрасными, какими мы только можем быть тогда, когда полностью забываем о себе, глядя на что-то, полностью поглощающее наше внимание.

Мы снова сделали крутой вираж, и они взглянули вниз на пятнадцать футов сверкающих золотом крыльев, девятьсот футов упругого прозрачного воздуха, пять футов кукурузного моря и одну девятую дюйма темной почвы, проглядывавшей местами между травой и содержащей в себе всевозможные минералы. Крылья, воздух, кукуруза, почва и минералы, птицы, озера, реки и заборы, коровы, деревья, травы и цветы – все это неслось и кружилось со всех сторон огромной гаммой красок. И эти краски вливались в широко открытые глаза этих молодых людей, западали глубоко в их души, чтобы проявиться потом в улыбке или смехе и бодром жизнерадостном облике тех, кто своей жизнью презрели смерть.

Никогда не прекращай быть ребенком, Ричард! Никогда не прекращай ощущать, чувствовать, видеть и радоваться таким прекрасным вещам, как воздух, моторы, звуки и цвета, которые окружают тебя. Носи свою безобидную маску, если это нужно для того, чтобы защитить ребенка от мира, но знай, приятель, что если ты не сохранишь в себе этого ребенка, ты состаришься и умрешь.

Высокие старые колеса коснулись земли и зашуршали по ней, как по гигантской зеленой подушке. Этот полет, который был первым в жизни моих пассажиров и тысячным в моей, подошел к концу. Они снова вспомнили, кто они, сказали спасибо и еще несколько восхищенных слов, а затем, уплатив Стью шесть долларов, сели в свой автомобиль и уехали. Я тоже поблагодарил их, сказав, что мне было очень приятно летать с ними, и остался непоколебимо уверенным в том, что все мы надолго запомним этот наш совместный полет.

В эту ночь Стью и я разложили диванные подушки на полу конторы аэропорта и устроились спать вдали от комаров, обложившись бутылками с клубничным лимонадом. Не без удовольствия мы несколько раз «ласково» помянули того фермера, который не пришел, чтобы заплатить нам 25 долларов. Единственным светом, который озарял нашу комнату, был свет солнца, отражаемый настолько яркой луной, что можно было различить цвет нашего биплана.

– Стюарт Сэнди Макферсон, – обратился я. – Что ты за человек?

С каждым днем мне становилось все более очевидно, что маска горделивого спокойствия, которую для приличия носил на себе этот парень, была притворной. Ведь горделивые люди не прыгают с крыла аэроплана на высоте мили над землей и не путешествуют куда глаза глядят по стране для того, чтобы время от времени катать пассажиров. Даже сам Стью явно признал мой вопрос уместным, потому что не увернулся от него.

– Иногда мне кажется, что я сам этого не знаю, – ответил он. – В старших классах я играл в теннисной команде, если это тебе о чем-то говорит. Немного увлекался альпинизмом…

Я удивленно заморгал.

– Ты хочешь сказать, что занимался настоящим альпинизмом? С веревками, крюками и всем остальным специальным снаряжением? Ты поднимался на отвесные скалы или просто ходил пешком по холмам?

– Всего бывало. Мне это очень нравилось. Пока не ударился головой о скалу. Это надолго выбило меня из колеи. Мне еще повезло, что я был привязан к тому парню, что поднимался впереди меня.

– И что, ты болтался над пропастью на конце веревки?!

– Да.

– Не шутишь, парень?!

– Нет. Но потом я перестал ходить в горы и увлекся аэропланами. Кончил летную школу. Летал на Пайпер Кабах.

– Стью! Почему ты никогда не говорил, что умеешь летать? Ну, знаешь! Кто же мог подумать, что ты такого не скажешь!

Мне показалось, что в темноте он пожал плечами.

– Я много ездил на мотоцикле. Мне так нравилось лихо носиться на нем…

– Невероятно, парень!

Приятная сторона привычки мало говорить состоит в том, что когда ты все же начинаешь рассказывать, ты так удивляешь этим людей, что они действительно тебя слушают.

– Но послушай, – сказал я. – Я кое-что знаю об очень скучных занятиях и о людях, которые продались и плывут безвольно по течению, но ты ведь не такой, правда? Ты уже попробовал себя во многих ролях и знаешь, что значит жить по-настоящему. Почему же ты учишься в Солт-Лейк-Сити на зубного врача? Пожалуйста, скажи мне… почему?

Он поставил свою бутылку с лимонадом, громко стукнув ею о пол.

– Этим я обязан своим родителям, – сказал он. – Они заплатили за учебу…

– Твоя обязанность перед родителями состоит в том, чтобы быть счастливым. Разве не так? Они не имеют права заставлять тебя делать то, что помешает тебе искать свое счастье.

– Возможно. – На мгновение он задумался. – Затруднение наверное вот в чем… Идти по проторенному пути, как все, очень легко, не нужно ничего менять. Но если я сверну с него, мне придется идти против течения. И если оно окажется сильнее, кем я тогда буду?

– Ты, Стью? – переспросил я, собираясь вновь заговорить о его школе, но последние слова испугали меня. – А знаешь ли ты, что такое патриотизм? Что, по-твоему, значит это слово?

Последовало молчание, самое продолжительное из всех, свидетелем которых я был в это лето. Парень думал. Сосредоточившись, пытался найти ответ. Но у него ничего не выходило. Я лежал и слышал, как он думает, спрашивая себя, правда ли, что по всей стране в умах молодых людей царит такая же пустота. Если это действительно так, то в будущем нас ждут тяжелые времена.

– Я не знаю, – ответил он наконец, – я не знаю, что… такое… патриотизм.

– Тогда понятно, друг, почему ты боишься течения, – подхватил я. – Весь патриотизм заключается в трех словах. Признательность. Своей. Стране. Ты идешь и занимаешься альпинизмом в горах. Покупаешь мотоцикл гоняешь на нем. Я летаю туда, куда хочу. Пишу о том, о чем хочу. Кроме того, мы можем критиковать наше правительство, если нам покажется, что оно поступает глупо. А теперь скажи мне, как ты думаешь, сколько парней отдали свои жизни за то, чтобы мы с тобой могли жить так, как мы того хотим? Сто тысяч? Миллион?

Стью сидел на подушке, сложив руки за головой, и смотрел в темноту.

– Итак, мы можем пользоваться этой фантастической свободой в течение года, двух лет или пяти, – сказал я, – и говорим при этом: «Спасибо тебе, наша страна!»

В это мгновение я разговаривал не со Стью Макферсоном, а со всеми своими молодыми согражданами, которые могут меня понять, но все еще изнывают от бессмысленности своей жизни, плывя по течению и имея в своем распоряжении эту священную восхитительную несравненную свободу.

Я бы хотел собрать их всех вместе, посадить на корабль и отправить в рабство в далекую страну, чтобы они, объединившись, научились бороться за свою свободу и сами завоевали себе право вернуться домой. Но это было бы насилием с моей стороны, и я бы выступил против той самой свободы, вкусом которой я так бы хотел с ними поделиться! Мне осталось лишь оставить их в покое, жалующимися на свою судьбу, и молиться, чтобы они увидели то, что им по праву принадлежит, раньше, чем страна развалится на куски от их уныния и нерешительности.

Стью молчал. Но мне и не хотелось, чтобы он говорил. В глубине души я молился, чтобы в этой тишине он прислушался и услышал.

Глава 16

К ДЕСЯТИ ЧАСАМ УТРА Иллинойс превратился в раскаленную печь. Трава под нашими ногами была сплошь выжжена. Дул едва ощутимый горячий ветерок, и расчалки издавали низкий звук, словно восточная бамбуковая флейта. Мы сидели в тени под крылом.

– Ладно, Стью-малыш, вот карта. Сейчас я возьму свой нож и запущу в нее. Куда он попадет, туда мы и отправимся.

Я швырнул нож, он завертелся и, к моему удивлению, встрял лезвием прямо в карту. Хорошее предзнаменование. Мы поспешили изучить пробоину.

– Великолепно, – воскликнул я. – Мы должны будем приземлиться прямо на воду Миссисипи. Большое спасибо тебе, нож.

Мы стали снова испытывать судьбу, еще и еще раз, но в результате получили лишь карту, напоминающую решето. Куда бы ни указывал нам нож, всегда находилась причина, чтобы туда не лететь.

Невдалеке от нас остановился автомобиль, из него вышли и направились к нам мужчина и двое ребят.

– Раз они вылезли из машины, то уже почти наши пассажиры, – заметил Стью. – Будем сегодня кого-нибудь катать, или просто улетим?

– Вполне можем их прокатить.

Стью перешел к делу.

– Привет, ребята!

– Это ваш самолет?

– Да, сэр!

– Мы хотим полетать.

– С удовольствием возьмем вас на борт. Вам только нужно пристегнуть вот эту… – он оборвал фразу посредине. – Эй, Дик, гляди! Биплан!

К нам по небу двигалась с запада маленькая точка, рокот ее мотора, словно шепот, был едва различим.

– Стью, это Тревлэйр! Это Спенсер Нельсон! У него таки получилось!

В нас словно бомба разорвалась. Я вскочил в кабину и бросил Стью ручку для запуска двигателя.

– Ребята, вы не против минутку подождать? – сказал я мужчине и его сыновьям. – Этот самолет прилетел сюда из самой Калифорнии. Я поднимусь в воздух и встречу его, а затем мы с вами полетаем.

Возражать у них никакой возможности не было. Двигатель взвизгнул на первом обороте, ожил, и мы тут же порулили на взлет, стали набирать скорость и, оторвавшись от земли, развернулись в сторону пришельца. Он разворачивался, готовясь зайти на посадку, когда мы перехватили его и пристроились рядом.

Пилот помахал нам рукой.

– Эй, СПЕНС! – крикнул я, зная, что он все равно не услышит из-за ветра.

Самолет его был прекрасен. Он был только-только куплен и доведен этим командиром экипажа авиалайнера, который все никак не мог утолить свою страсть к полетам. Машина сияла, искрилась, вспыхивала в солнечных лучах. На обшивке не было ни одной заплаты, ни одного подтека масла, ни одного пятнышка смазки по всей длине фюзеляжа. Я смотрел и восхищался ее совершенством. Пилот коснулся педалей, большой руль на хвосте повернулся, мы сделали вираж и заскользили над травой.

Тревлэйр Эйркрафт Ко., было аккуратно и четко написано на хвосте, Вичита, Канзас. Самолет выглядел эдаким сверкающим, полным энергии небесным дельфином, он был гораздо больше, чем Паркс, и гораздо элегантнее. Мы ощутили себя залатанным, перемазанным смолой буксиром, который ведет за собой в гавань белоснежный теплоход Соединенные Штаты. Мне стало интересно, догадывается ли Спенс, во что он собирается ввязаться? Любопытно, будет ли его блестящий самолет выглядеть по пути домой так же аккуратно, как сейчас?

Мы еще раз пронеслись над полем и приземлились, этот королевский биплан впереди, за ним мы; подрулили к пассажирам и заглушили моторы. Воцарилась тишина.

Я ни разу не встречал этого пилота и знаком с ним был только по письмам и телефонным звонкам в тот период, когда он изо всех сил старался завершить к началу лета подготовку своего самолета. Когда он снял шлем и спустился из кабины на землю, я увидел, что Спенсер Нельсон – это подвижный мужчина небольшого роста с ястребиным взглядом пилота давних времен: решительное скуластое лицо, ярко-голубые глаза.

– Мистер Нельсон! – воскликнул я.

– Мистер Бах, я полагаю?

– Спенс, ты просто помешанный. Ты таки добился своего! Откуда ты вылетел сегодня утром?

– Из Кирни, Небраска. Пять часов лета. Я позвонил тебе домой, и Бетт сказала, что ты звонил отсюда.

Он потянулся, радуясь, что наконец вылез из кабины.

– Через некоторое время этот старый парашют становится как-то твердоват, чтобы на нем сидеть, не правда ли?

– Ну, хорошо, теперь ты на обетованной земле странников, Спенс. Однако ты что, прилетел сюда, чтобы стоять и заниматься болтовней, или ты хочешь все-таки поработать? Нас ждут пассажиры.

– Что ж, к делу, – ответил он.

Он вытащил из передней кабины массу всяких вещей и свалил их кучей на земле. Стью провел двух пассажиров к большому самолету. Третьему я помог забраться в Паркс, вид которого с каждой минутой, проведенной рядом с Тревлэйром становился все более жалким.

– Я взлетаю следом за тобой, – крикнул Спенс, когда Стью крутнул ручку, и мотор Тревлэйра зарычал, выпустив облако синего дыма.

Мы оторвались от земли и отправились в Типичный Прогулочный Полет – один широкий разворот над городом, круг над небольшим озером, лежащим к западу, – его вода играла бликами в солнечных лучах, – и наконец плавный разворот и заход на посадку… в точности десять минут. Тревлэйр был гораздо быстрее Паркса, и после первого же виража оставил нас позади. Спенс улетел гораздо дальше, выделывая над каждой достопримечательностью виражи и двойные развороты.

Он приземлился пятью минутами позже Паркса.

– Эй, что это ты делаешь? – окликнул его я. – Люди платят не за то, чтобы вместе с тобой устанавливать рекорды по продолжительности полета для бипланов. Они отдают свои деньги, чтобы ощутить, как ветер свистит в расчалках крыльев и поглядеть, как все это выглядит с высоты. Мне бы не хотелось, чтобы мы соперничали.

– Я слишком долго летал? Учту. Я ведь новичок во всем этом, ты же знаешь.

Мы отправились в ресторан и там услышали рассказ о его попытках и неудачах в возне с чиновниками и бумагами, когда он уже наводил на Тревлэйр последний глянец, о том, как отправился через всю страну в поисках нас.

– Из-за всех этих проволочек у меня осталось лишь пять дней отпуска. Через пару дней мне уже нужно будет собираться домой.

– Спенс! Ты проделал весь этот огромный путь сюда ради двух дней скитаний? Нерадостная новость! Я должен тебе сказать, что ты и в самом деле помешанный!

Он пожал плечами.

– Никогда прежде не бродяжничал.

– Ну ладно, так или иначе, мы, пожалуй, отсюда снимемся, покажем тебе что-то более типичное и заработаем тебе на обратную дорогу денег.

– Как насчет Кахоки? – вставил Стью. – Помнишь, нам говорили, что там проводят соревнования планеристов? Много народу. Недалеко от города.

– Да, но это аэродром. Нам больше подошло бы скошенное поле.

Мы еще немного поперебирали варианты, и в конце концов победило предложение Стью. У нашего нового пилота было всего два дня времени, так что мы не могли себе позволить бесцельно слоняться.

К трем часам дня мы поднялись в воздух и взяли курс на юго-восток, в Миссури. Стью оседлал переднюю кабину Тревлэйра, а мои места для пассажиров были забиты багажом и парашютами.

Сразу же возникла проблема. Тревлэйр летел слишком быстро, и Спенсу приходилось все время держать двигатель на пониженных оборотах, чтобы я от него не отставал. Иногда он, задумавшись о чем-то, забывал об этом и потом, обернувшись, замечал, что Паркс представляет собой крошечное пятнышко в миле позади. К тому моменту, когда мы пересекали Миссисипи, мы уже приноровились друг к другу, и наши тени прошли над ее коричневыми водами неплохим строем. Приятно было ощущать, что ты не одинок, что еще один биплан движется вместе с тобой в одном направлении по все тому же старому небу. Мы, мой самолет и я, почувствовали себя счастливыми и сделали несколько пике и виражей, просто так, забавы ради.

Я открыл для себя, что бродячий пилот со временем все лучше и лучше узнает местность. В какой-то момент становится незачем смотреть на карту. Курс на Солнце, пока не пересечешь Миссисипи. Потом вниз по ее течению, пока не встретишь Де Муан Ривер, впадающую в нее с запада. Пересечь ее к северу от Кеокак, потом повернуть немного на юг и через десять минут под тобой Кахока.

Взлетная полоса кишела людьми. Мы сделали над ними круг, чтобы дать миру знать, что мы прибыли, потом развернулись и зашли на посадку.

– Эй, а тут здорово! – воскликнул Спенс, как только мы приземлились. – Отличная трава, город рядом, и в самом деле, тут великолепно!

Пассажиры появились сразу же, и я с удовольствием уступил Тревлэйру право прокатить первых желающих; просто уселся на траву и предоставил Спенсу возможность заработать деньги.

Теперь мы были на вершине успеха, на нас работали Корабль Номер Один и Корабль Номер Два. К сожалению, надолго растянуть удовольствие у меня не получилось, поскольку к промасленному Кораблю Номер Один уже направлялись пассажиры, желающие полетать. Я занял свое привычное место в кабине, и мы отправились в послеполуденное небо. До заката оставалось всего несколько часов, но мы поработали хорошо и успели прокатить двадцать три пассажира, прежде чем день сменился ночью.

В перерывах между полетами до меня долетали обрывки разговоров.

– Я двадцать пять лет пытался оторвать свою жену от земли, и вот сегодня она наконец поднялась в воздух в этом голубом самолете.

– Это настоящий полет. Вся современная авиация – это транспортировка, а это – настоящий полет.

– Я доволен, что вы, ребята, здесь очутились, ваше появление немало сделает для города.

В Кахоке я чувствовал себя так, словно вернулся домой. Забегаловка «Орбит» была все там же и в превосходном состоянии, все та же музыка из музыкального автомата, все те же молодые ребята, сидящие на бамперах своих автомобилей под теплым ночным небом.

– Это здорово, – сказал Спенс. – Не только деньги, просто поговорить с людьми. Чувствуешь, что действительно что-то для них делаешь.

Мы со Стью будто впервые увидели все это, увидели глазами другого пилота, слушая то, что он говорит. Приятно было наблюдать Спенсера Нельсона здесь, в ночной Кахоке, видеть, как его переполняет свежее ощущение радостей жизни странствующего пилота.