Текст книги "Сталин и Гитлер"

Организация советской коммунистической партии была не столь четкой, чтобы соответствовать задачам государства, которое она основала в 1920-х годах. Секретариат Центрального комитета скорее был органом руководства партии. Его организационная структура в 1930-х и 1940-х годах постоянно менялась в попытке найти наиболее функционально эффективную форму контроля из центра. Только структура, сформировавшаяся в 1948 году, стала зеркальным отражением структуры самого Советского государства с его отделами, ответственными за профессиональные союзы, тяжелую промышленность, сельское хозяйство, торговлю, финансы, иностранные дела, оборону, транспорт, легкую промышленность и пропаганду¹⁰³. Однако на протяжении всего периода сталинской диктатуры секретариат Центрального комитета надзирал за работой государственных органов, доводил до сведения государственных структур политику партии и назначал коммунистов на ключевые позиции в государственном секторе. Эта функциональная структура воспроизводилась на всех уровнях партийного аппарата. Областные органы партии, подобно германским гау, подразделялись на отделы, ответственные за все сферы государства и экономики: финансы, сельское хозяйство, легкую промышленность, торговлю, экономику муниципалитетов, дороги и тротуары, здравоохранение, социальное обеспечение и связь¹⁰⁴. Но в отличие от партии в Германии в СССР в основных областях партийные руководители несли и ответственность за планирование местной экономики и распределение бюджета; эти прерогативы давали областным секретарям и комитетам широкие полномочия и возможности влиять на деятельность государственных органов. Дублирование обязанностей партийными органами было задумано с тем, чтобы контролировать и проверять действия государственных органов. На всех уровнях Советского государства контрольные комиссии следили за показателями выполнения планов и соблюдением партийной политики. Органы местной цензуры проверяли все произведения, созданные в сфере культуры в их регионе. Несколько сфер публичной деятельности не требовали надзора со стороны партийных функционеров. Родство партии и государства на этом уровне было таким же близким и повсеместным, как и в Германии.

В обеих системах партия играла роль политического портье, наделяя полномочиями и давая разрешение государственным чиновникам, проверяя их характеристики, надзирая за их поведением и взглядами, наказывая за нарушения и отступничество. Это был совершенно беспорядочный и хаотичный процесс. За красивой организационной схемой скрывались бесконечные институциональные разногласия, споры по поводу юрисдикции и протокола, перекрывающихся сфер ответственности и неясно очерченных обязанностей. Стремление партийных работников очертить сферы и границы своей ответственности, сдерживаемые их статусом консультантов и их неясно определенной ролью руководителей, приводили к спорам и разногласиям, создавая таким образом перманентно напряженную обстановку. Партии предполагали, что их члены будут скорее руководить, а не заниматься административным управлением; государственным же чиновникам хотелось бы работать без оглядки на партию, которая неизменно подглядывает из-за плеча. Даже преданные партийцы, поставленные на государственные должности, находились под контролем. Закон о гражданской службе, принятый в Германии в 1937 году, устанавливал право партийных судов расследовать и наказывать за любые проступки и упущения, допущенные членами партии, занимающими государственные должности¹⁰⁵. Коммунисты, назначенные на государственные посты, оказывались на передовой, находясь под непрестанным взглядом своих коллег по работе и почти ежедневно выслушивая оценку со стороны своих партийных комитетов. Степень влияния партии на государственные дела зависела не столько от осознания партией установленных конституцией границ своей компетенции, сколько от результатов борьбы за доведение политики партии до самых низов и принятия этой политики низами. В разных городах, муниципалитетах и селах условия осуществления власти партии и степень ее влияния различались в зависимости от целого комплекса факторов, как то: личных связей, политических амбиций и уровня социального напряжения.

Если взаимоотношения партии и государства на самом низовом уровне были беспорядочными и нечеткими, то это объяснялось, прежде всего, тем, что обе диктатуры были не уверены относительно практического смысла самих взаимоотношений. Обе диктатуры представляли собой гибридные системы, в которых как партия, так и государство должны были играть свои роли, но при этом партии видели себя в качестве старшего партнера в тандеме. Большинство авторов, писавших о советской системе, рассматривали ее как «партию-государство», где государство было абсолютным заложником доминирующей «тоталитарной» партии. Институционализация номенклатурной системы и дублирование партией всех государственных функций установили верховенство партии, в то время как в 1920-х и 1930-х годах государство находилось в процессе становления. Основные политические решения принимались узким кругом партийной клики. Между тем при Сталине наметился постепенный относительный закат партии, так что по мере взросления государства баланс власти начал смещаться, а Сталин ничего не предпринимал, чтобы изменить эту тенденцию, более того, действовал в обратном направлении. В 1920-х годах съезды партии и заседания Центрального комитета происходили регулярно; согласно уставу партии все решения принимались именно этими органами¹⁰⁶. За весь период сталинской диктатуры съезды созывались только три раза, в 1934, 1939 и 1952-м годах, и только на первом из них имела место более или менее серьезная дискуссия по политическим вопросам. Пленумы Центрального комитета, которые по уставу 1939 года должны были созываться три раза в год, в действительности созывались только три раза за период между 1941 годом и 1953-м, годом смерти Сталина: в январе 1944-го, феврале 1947-го и августе 1952 года¹⁰⁷. Влияние партии также значительно снизилось из-за массовых чисток 1930-х годов, когда наряду с малограмотными коммунистами и карьеристами были исключены и репрессированы тысячи политических деятелей, руководившие Советской страной с момента революции. Война ускорила исчезновение поколения старых большевиков. Вырастали новые кадры, но они скорее послушно адаптировались к существующей экономической и административной системе, чем становились архитекторами нового строя.

На местном уровне партия подвергалась в своей практической деятельности огромному множеству трудностей, равно как и регулярным кровопусканиям. Партийные организации были разбросаны по огромной территории, и сеть их была совсем не густой. Даже в 1940-х годах обычным видом транспорта для секретарей партии за пределами городских стен были велосипед или лошадь; телефонов и печатных машинок не хватало. Партийные работники были перегружены работой, в первую очередь для партии, что для них было приоритетом; кроме того, у них было огромное множество обязанностей, связанных с развитием местной экономики, культуры и общественной жизни, включая сбор точной статистики и составление отчетов о сборе секретной политической информации. Эти задачи могли бы потребовать большого количества офисного оборудования и секретарей. Партийные функционеры настолько горели желанием выполнить план производства или достичь целей, поставленных центром, что они сами включались в ежедневное управление местными заводами и колхозами, добиваясь выполнения плана. В 1948 году Хрущев на Украине начал атаковать руководителей областных комитетов партии за их неспособность руководить областями и за стремление брать на себя управление делами, которые лучше оставить государственным служащим¹⁰⁸.

Корни проблемы лежали в огромных размерах государственного сектора. Число служащих стремительно росло в соответствии со стратегией экономической модернизации: в 1928 году их было 3,9 миллиона, к 1940 – 8,6 миллиона, к 1960 году – 15,5 миллиона¹⁰⁹. К 1930 году партия столкнулась с огромными государственными ведомствами, имевшими собственные интересы, которые требовалось защищать с помощью советов, профсоюзов, комиссариатов и системы безопасности. В 1920-х годах с организационной точки зрения они были примитивными и зависели от вливания образованных членов партии, нуждались в реальном политическом руководстве, ими постоянно понукали партийные контролеры, чтобы добиться от них большей отдачи. К 1930 году ведомства значительно разрослись, к этому времени был выработан свод процессуальных норм (нормативные акты, устанавливающие права и обязанности государственных служащих, были впервые составлены в декабре 1922 года), а учреждения были организованы лучше. В 1931 году Сталин обратился к партийным кадрам с требованием сконцентрироваться на «конкретном практическом руководстве», оставив задачу реализации политики государственным органам¹¹⁰. Важно отметить, что именно отделы государственной безопасности НКВД занимались арестами и расстрелами членов партии в период между 1936-м и 1938-м годами. Процесс консолидации государственных институтов не прерывался и во время войны. Начиная с осени 1942 года армейским командирам удавалось добиваться успехов в понижении роли партийных военных комиссаров. Общенациональные комиссариаты подразделялись на еще более специализированные отделы для того, чтобы технически компетентные люди из числа профессиональных чиновников имели возможность влиять на политические решения или даже инициировать свою собственную политику. Как будто подтверждая факт изменений, происходящих в структуре Советского государства, в 1946 году народные комиссариаты были переименованы в министерства. Но что важнее всего, Сталин сам в 1941 году впервые решил занять высокую государственную должность. В итоге последние двенадцать лет своего диктаторства он занимал пост Председателя Правительства и Генерального секретаря партии одновременно, и это новшество в положении диктатора отражало более глубокие изменения в природе Советского государства – основанного коммунистической партией «нормативного государства», отличного от «чрезвычайного государства» ранних лет революции. Хотя партийные органы продолжали играть важную агитационную и надзорную роль во всех областях жизни, они были лишь одними из множества институциональных тяжеловесов – армии, аппарата безопасности и министерств, всех государственных органов, в которых профессиональная компетентность стала цениться так же, если не выше, как лояльность партии.

Имеющиеся сведения о диктатуре в Германии, как правило, свидетельствуют об обратном: партия после 1933 года вернулась на начальные позиции, а ее радикальные политические устремления были в значительной мере подорваны. Гитлер отказался санкционировать широкомасштабную реформу государственного устройства, и прежняя структура министерств и институтов власти сохранилась неизменной. Однако в действительности в этой картине не много истины. Партия не предоставляла своим руководителям площадки для дискуссий, где они могли бы обсуждать и принимать политические решения; и Гитлер сам не соглашался на радикальные реформы структуры рейха, которые привели бы к усилению руководящей роли партии¹¹¹. Однако упадок нормативного государства все же стал после 1933 года реальностью, создав выгодную для партии ситуацию. Это был не заранее спланированный процесс, а результат постепенной эрозии государственных функций, общественной морали и юридических норм. Бюрократия была вынуждена отречься от обета беспристрастности, когда в 1933 году Лига германских служащих была преобразована в новую Лигу рейха, которая должна была отказаться от ясной корпоративной идентичности и учить своих членов беспрекословному принятию национал-социалистических ценностей¹¹². Судей, юристов и солдат заставили дать клятву верности фюреру. Аппарат безопасности, подконтрольный партийному руководству и СС, начиная с 1933 и далее в своей деятельности низвергал постулат о верховенстве права. Местные партийные деятели, хотя, подобно своим советским визави, и испытывали недостаток средств и персонала, не были перегружены партийной работой и были далеко не постоянно заняты формальными процедурами проверок и оценивания, и над ними не висел домоклов меч угрозы исключения из партии или понижения в должности за то, что они недостаточно хорошо помнили «Mein Kampf». Многие из них воспринимали как свою обязанность членов национал-социалистического движения не оставлять в покое или выступать против любого учреждения или лица, не угодного партии; в этом им помогла огромная армия аффилированных организаций, в первую очередь члены Гитлерюгенда и СА, которые имели возможность при необходимости принуждать или оказывать прямое давление.

Конфронтация между партией и государством там, где она имела место, была следствием существования до 1933 года огромного государственного аппарата, полностью независимого от национал-социализма. У партии не было необходимости строить государство, скорее наоборот, перед ней стояла задача сломать его. Советский проект носил конструктивный характер, задача национал-социализма в Германии была преобразующей. Важные области общественной деятельности не вписывались в традиционное государство: Трудовой фронт, СА, СС, Гитлерюгенд, с 1936 года четырехлетний план подготовки к войне, национал-социалистическое женское движение. Ключевые области государственной деятельности были просто проигнорированы партией. Законодательную систему, системы безопасности и полиции некоторое время защищал от вторжения партии национал-социалист, министр внутренних дел Вильгельм Фрик, сам бывший чиновник, однако в июне 1936 года право управлять этой сферой в духе национал-социализма завоевал Генрих Гиммлер. СС была наиболее амбициозной и хищной структурой партии. Во время войны СС консолидировала свои позиции, став по существу самостоятельной политической силой, после чего распространила свою власть и на другие сферы государственной деятельности. Центральным элементом в борьбе против традиций нормативного государства и в стремлении преобразовать сохранившийся министерский аппарат в более гибкий инструмент движения был аппарат безопасности. В 1944 году Гиммлер был министром внутренних дел, эсэсовский судья Отто Тирак – министром юстиции, а высокопоставленный чиновники СС управляли важными отраслями экономики. Гигантская работа по планированию послевоенного германского порядка была передана в руки СС и партийных руководителей¹¹³.

Гитлер опасался возникновения чрезмерно бюрократизированной партийной структуры, но он, как и Сталин, который ничего не предпринимал для того, чтобы остановить нарастающую стагнацию Советского государства, ничего не делал для того, чтобы предотвратить трансформацию или демонтаж прежнего государства. Сталину государство было необходимо, чтобы контролировать партию; Гитлер нуждался в партии, чтобы контролировать государство. Эти различия в политических приоритетах нашли отражение в том, как оба диктатора относились к проблеме конституции. Сталинская конституция 1936 года была по существу описанием государственной власти и институтов государства, в которой руководящая роль партии была упомянута только дважды – и то косвенно¹¹⁴. Попытки создать концепцию формальной реформы государства в Германии натолкнулись на враждебность со стороны лидера, который в отличие от Сталина опасался, что зафиксированные письменно законы могут ограничивать функции диктатуры¹¹⁵. Советский проект был реализован в косном бюрократическом Советском государстве, административная структура которого страдала от избытка чиновников высшего ранга и, напротив, недостатка низовых работников, – государстве, просуществовавшем еще сорок лет; новое Германское государство исчезло с карты мира в 1945 году, все еще пребывая в стадии самоопределения, хотя и времени, в течение которого оно существовало, оказалось вполне достаточно, чтобы продемонстрировать, что структура государства здесь на каждом ее уровне была куда ближе к идее «партии-государства», чем это было в Советском Союзе¹¹⁶.

* * *

Однопартийное государство было новым явлением для Европы в период между двумя войнами. Ни в одном европейском государстве до 1914 года не доминировала и не была руководящей силой одна-единственная политическая партия. Вопреки уверенным заявлениям о роли партии, оба движения – большевизм и национал-социализм – представляли собой экспериментальные движения, а не заранее спроектированные до мелочей системы. Во главе их стояли преимущественно обычные немцы и русские, обладавшие весьма ограниченными навыками административного управления либо вовсе не имевшие этих навыков, и у которых во многих, если не во всех случаях не было никакого опыта политической организационной работы.

Этим и объясняются те неимоверные усилия, которые направляли на укрепление самодисциплины и образование обе партии в своем стремлении превратиться в более эффективные и сплоченные движения. Этим объясняется и то, что в глазах населения партийные функционеры временами совершенно справедливо казались коррупционерами, продажными и малокомпетентными; некоторым членам партий в обеих системах суждено было оказаться в концлагерях. Обе партии были самоучками; они выжили, пройдя через школу жизни и потому, что любая другая альтернатива была насильственно устранена, и потому, что широкие слои населения разделяли их амбиции.

Логика этих рассуждений может поставить вопрос о том, возможны ли вообще попытки характеризовать какую-либо из двух партий как тоталитарную, как это в действительности и происходит¹¹⁷. Это именно тот термин, который часто используется неверно. «Тоталитарный» не означает, что эти партии были «тотальными» в прямом смысле этого слова, вобравшими в себя всё или владевшими всеми возможными полномочиями; он скорее подразумевает то, что эти партии были озабочены жизнью целиком всего общества, в котором они функционировали. В этом узком смысле слова оба движения действительно выражали тоталитарные устремления и никогда не были обычными парламентскими партиями. В общественной жизни этих стран оставалось очень мало сфер деятельности, которые бы находились вне партийного контроля или не были бы вынуждены координировать свою деятельность с партией, опасаясь того, что в противном случае будут уничтожены. Население находилось, по собственной либо против собственной воли, под непрерывным наблюдением со стороны партии. Характерным примером тому служат партийные мероприятия, организованные в Верхней Баварии в 1939 году, в которых, как было установлено, участвовало до 70 % всего населения региона¹¹⁸. Партийные работники должны были совершать визиты в партийные ячейки и в семьи на регулярной основе. В Советском Союзе районные инструкторы имели приказ посещать партийные ячейки ежедневно, чтобы быть постоянно информированными о жизни каждого населенного пункта. Один инструктор в сельском районе отрабатывал десятидневный цикл визитов, за этот период ему надо было посетить от двух до трех населенных пунктов и останавливаться в каждом из них на три-пять дней, навещая каждую ячейку¹¹⁹. Столь напряженный график требовал от каждого партийца исключительной преданности делу. Эти графики следовали из инструкций партии, желавшей быть непрерывно включенной в процесс мобилизации и организации населения, но прежде всего стремящейся к укреплению уз, соединявших население окраин с политическим аппаратом в центре.

Статистики, позволяющей судить о том, насколько успешно или, напротив, безуспешно протекал этот процесс мобилизации, нет, однако можно не сомневаться, что партия требовала самого широкого и добровольного участия в нем всех своих членов, так же как несомненно и то, что в этом мероприятии без всякого энтузиазма принимали участие и недовольные и инакомыслящие, тогда, когда их к этому принуждали. Не стоит преуменьшать и роль партии в обеих диктатурах. Здесь важно подчеркнуть, что партии имели возможность доминировать на местном и общенациональном уровне вне зависимости от критики со стороны общества и независимо от степени их непопулярности у населения. В обеих системах альтернативы, имманентной партийной жизни, не существовало. Обе партии были открыты для публичных упреков и жалоб, если их члены нарушали свои собственные стандарты поведения или злоупотребляли положением, однако публичное признание нарушений редко следовало автоматически. Когда молодой лейтенант НКВД, находясь в отпуске в деревне в Калининской области, обнаружил, что местными колхозами руководит группа постоянно пьяных коммунистов, распределявших рабочие места среди своих родственников, он немедленно сообщил об этом районным органам партии, но те отказались обсуждать эту ситуацию. Тогда он пошел дальше и обратился в областные органы, где ему рекомендовали отнестись терпимо к пьянству и непотизму, так как колхоз намного перевыполнил свой план¹²⁰. Понятия «мы» и «они», возникшие в процессе формирования, часто ни на чем не основанного, элитного менталитета среди членов партии, несомненно, существовали в среде беспартийного большинства но выхода для выражения более широкого неприятия партийной власти и способов избежать опасных последствий для тех, кто настаивал на своем, не существовало¹²¹.

Нет сомнений, из двух систем тотальность германской системы была более всеобъемлющей. У партии здесь был более стабильный корпус активистов с более высоким уровнем образования; с географической точки зрения германское общество было более компактным; повсюду здесь бурлила яркая и широкая общественная жизнь, привязанная к партийной машине. Для средней германской семьи регулярные контакты с молодежными партийными группами, местными членами СА, партийными сборщиками пожертвований или женскими ассоциациями были неизбежны. Партийные символы и язык проникали во все сферы жизни. Воодушевляющие партийные лозунги и баннеры свисали со стен всех заводов и учреждений, украшали партийные здания. Присутствие партии было видимым и настойчивым. То же можно было бы сказать и о партии в Советском Союзе, за исключением того, что у нее не хватало персонала, чтобы охватить всю огромную территорию СССР. Миллионы людей на окраинах страны встречались с коммунистами в лучшем случае периодически. В городах партия предлагала народу скудный набор, состоявший из политической культуры, образования, работы для молодежи и волонтерства по гражданской обороне, перемежающихся для разнообразия с фестивалями и визитами партийных функционеров. Она была достаточно на виду, однако только начиная с 1950-х и 1960-х годов все более широкая, тщательно спланированная культурная жизнь партии стала реальностью на общегосударственном уровне. Коммунистическая партия находилась в выгодном положении благодаря тому, что на огромном пространстве новой России отсутствовала какая-либо альтернативная культурная и институциональная жизнь; претензии же Германии на тотальность звучали в контексте общества, в котором до 1933 года было огромное множество альтернативных вариантов выхода. В этом и состоит объяснение того, почему национал-социализм был настолько более суровым и требовательным. Коммунистическая Германская Демократическая Республика, основанная в 1949 году, своей организационной структурой была больше обязана структуре и ценностям национал-социалистической системы, которую она сменила, чем советской системе, которой она подражала. Во всех трех системах партии, будучи интегрирующими, надзирающими, убеждающими и понуждающим силами, фактически служили инструментом прикрепления населения к диктатуре.